– Пословица гласит: «Сколько рабов, столько врагов». Но виноваты мы.
Мы сами делаем из них врагов, когда за малейшую оплошность приказываем сечь раба и заставляем его голодать. Как можно после этого желать, чтобы он нами интересовался, чтобы испытывал к нам почтение или даже любовь?
Единственное, что он может чувствовать, – это ненависть.
Сенека обладал даром убеждения, он поколебал императора.
– Продолжай!
Философ снова огляделся и продолжал, понизив голос:
– Что стало бы, если бы наши рабы вздумали нас, господ, пересчитать.
Эта мысль, словно ветер, что в эту минуту взметнул занавески, пронеслась по триклинию. Страшная картина: что ни дворец, то четыре-пять членов благородной семьи и сто, двести, триста рабов! Огромная сила говорящего орудия могла бы легко раскрутиться. Разве не сотрясали спартаковские орды три года Римскую империю?
Тиберий напряженно слушал Сенеку. После припадка он чувствовал себя необыкновенно бодро. Сидел неподвижно, но все в нем было в движении.
Поблескивали зрачки, играли желваки и пульсировали вены на шее и висках, дрожали напряженно пальцы. Сегодня, одним богам известно почему, император уже заранее знал, что скажет тот, кто говорит с ним.
Замечание Сенеки о миллионах рабов, считающих своих господ, было устрашающе. Сенека обратился к императору и повторил:
– Не недооценивай этой опасности, мой император! Мы живем на вулкане.
Взрыв будет страшный, и мы не знаем, когда это произойдет.
Император смотрел на лицо каменного Аполлона. Но видел посиневшее лицо своего последнего друга – Нервы, когда тот перед смертью сказал ему:
«Надвигается что-то страшное, Тиберий. Я не знаю, когда это произойдет. Но я чувствую приближение несчастья и не хочу до него доживать». Образ Нервы сменил образ Октавиана Августа: «Заботься о том, мой Тиберий, чтобы сохранить все, что я тебе оставляю».
Тиберий погрузился в воспоминания, словно шел по кровавым следам: они тянулись за бешеным властолюбием Ливии в бесконечность. Усмешка Випсании болезненна, как тогда, когда она с ним прощалась. Император медленно поднимается. Мертвенная желто-зеленая серость превращается у него на глазах в красный поток, который кровавым половодьем прорвал эту серость.
Аполлон превратился в раба Гордина. Гордин не говорил. Он упрекал молча.
Угрожал без слов, без жестов, как не говорящее, а немое орудие.
Гордина сменил кто-то, кого император не мог узнать. Лицо узкое, длинное, благородное. Глубокие морщины у рта много лет подряд прокладывало неодолимое желание, но какое желание, о боги? Глаза из-под высокого лба жгли, словно угли, проникали в зрачки Тиберия все глубже и глубже, жгли, вызывали боль. Гордые губы приоткрылись, император прочел на них слова:
«Свобода! Республика!» Теперь он узнал это лицо: Сервий Геминий Курион.
Тит Курион. отец Сервия, заклятый враг Тиберия, сказал перед смертью:
«Тиберий, это последний гробовщик республики, подготавливает почву для гибели Рима». «Почему гибели?» – спохватился Тиберий. Никогда он не мог понять, что Тит Курион под этим подразумевал. Ненависть властителя собирает воедино всех приятелей Сервия, всех членов сенатской оппозиции, и губы императора тихо шепчут: «Вы угроза Риму, а .не рабы и варвары! Всем вам я должен был снести головы. Но я жив. Я еще это сделаю!»
Он поднялся, величественный, полный силы, с покрасневшим до черноты лицом.
Харикл вскочил, взял императора за руку:
– Ты устал, мой император, тебе надо отдохнуть. Уже поздно.
Император отстранил врача и прислушался. В уши ворвался странный звук.
Он был высокий, писклявый, не исчезал, а все время нарастал и нарастал, усиливался. Император быстро подошел и задернул тяжелый занавес. Ветер вырвал его из рук и обвил императору голову.
Внизу бушевало море. Волны мчались, догоняя друг друга, вгрызаясь в пенистые гривы.
Вихрь несся по волнам, свистел, шипел, море пенилось и кипело.
Император ясно слышал, как внизу завывал этот высокий, нарастающий звук.
Он повернулся к статуям богов и к людям. Но глаза застилала красная пелена, красное половодье. Он начал заикаться от страха, сжал кулаки.
Великий старец горел как лучина. Красный поток перед глазами приближался, накатывался на него.
Испуганные глаза императора устремлены в безграничные дали. Он видит свой Рим. Город, который он сто раз проклял, но который всегда горячо любил. Все ворота раскрыты настежь, и через них со всех сторон в город врываются толпы. Грохот и бряцание оружия, мраморные храмы и дворцы раскачиваются. О, это рычание одичавших глоток! Эти варварские глотки ревут, уже поздно, уже поздно, они нас пересчитали, рабские псы, нас пересчитали варвары от Роны до Дуная и Евфрата…
Тиберий закрыл глаза руками, но видение не исчезло. Голос императора стенает:
– О горе, мое наследство, о котором я заботился как только мог! Тучи варваров уничтожают мой Рим! Пламя вырывается со всех сторон, мрамор раскален, золотой Юпитер рухнул вниз с Капитолия, захватчики лижут его золото, врываются в храмы, крушат, жгут… Прекратите ради богов! Рим – это я!
Император оторвал руки от лица и отчаянно захрипел, вытаращив глаза:
– Какой ужас! Мой Рим превращен в груду развалин. Мой город пуст!
Ветры шумят в развалинах, ах, как меня мучает этот свист, пощадите, боги, спасите Рим! Меня уничтожьте, меня растопчите, но сохраните мой Рим!
Император закачался.
– О боги, он теряет сознание. – вырвалось у Харикла. – Воды! Воды!
– И сам побежал за водой.
Хаос, беготня, крики. Макрон подскочил и, поддерживая императора, снял у него с пальца перстень – символ императорской власти. И выбежал из комнаты. С императором остался только Фрасилл. Старик ловил ртом воздух, приподнялся, искал чужие руки. Фрасилл подхватил старца и усадил в кресло.
Император посмотрел на него стеклянным глазом, узнал.
– Мой Фрасилл, мой единственный друг…
Занавес вздувался от ветра, высокий звук оборвался. Издалека наступала всепоглощающая волна, и над морем рычали фанфары, рычали под сводом беспросветных небес.
Это идет судьба, идет звонким шагом, все, что стоит на ее пути, она сметет и растопчет.
Дыхание Тиберия слабело. Император умирал. Фрасилл ушел, пытаясь скрыть, что он готов расплакаться. Сенека испуганно бегал по комнатам.
– Ради богов, сделайте что-нибудь! Помогите! – призывал он Макрона и Калигулу и побежал за Хариклом.
В соседней комнате Калигула принимал поздравления Макрона. Потом Макрон вышел на балкон и обратился к преторианцам, расположившимся лагерем во дворе:
– Император умер! Да здравствует император Гай Цезарь!
Ликующий рев солдат:
– Да здравствует Гай Цезарь, император!
Макрон и рабы опустились перед Калигулой на колени.
– Я буду для вас хорошим правителем, – обещал Калигула, разглядывая светящийся рубин в перстне, который Макрон уже успел надеть ему на палец.
Он обнял и расцеловал Макрона.
В это время из триклиния раздался голос Тиберия:
– Фрасилл! Фрасилл! Дай мне воды!
Калигула побледнел, трусливым движением снял перстень с руки и зажал его в кулаке. С отчаянием посмотрел на Макрона и зашипел:
– Он еще жив!
– Кто взял у меня перстень? – кричал Тиберий. – Где мой…
Последнее слово не было произнесено. Калигула через щель в перегородке видел, как Макрон повалил императора и задушил подушкой. После этого спокойный и равнодушный появился на балконе.
– Тебе это показалось, мой император. Тиберий мертв.

***

Вскоре на побережье загорелся огромный костер. Его свет, опережая гонцов, скачущих в Рим, возвещал римскому народу и сенату, что Тиберий скончался.
Сенека раскачивался в лектике, которую шесть рабов несли в Байи. Он хмурился, ибо был один в темноте и мог себе позволить быть самим собой.
Великий человек и после падения велик, говорил он себе и, вспоминая тупой и ядовитый взгляд Калигулы, вздрагивал.


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 35

От Мизена к Капуе, от Капуи к Таррацине и Риму медленно двигалась по Аппиевой дороге погребальная процессия. За гробом в темных скорбных одеждах с покрытой головой шел Калигула. Он утирал слезы куском черного шелка. За ним небольшой группой шли мизенские, путеольские и капуанские сановники.
Толпы народа стояли по обеим сторонам дороги. Народ видел, как за телом Тиберия идет внук, глубоко опечаленный его кончиной. Показная грусть не омрачала крестьянских лиц. Вместо того чтобы в тишине скорбеть и плакать о мертвом, они ликующим ревом приветствовали молодого наследника.
Радостные крики не смолкали на протяжении всего пути от Мизена к Риму: здравицы в честь Калигулы, выражение любви и преданности Калигуле.
– Дитя наше дорогое!
– Птенчик наш!
– Звезда путеводная! Благодатная!
– Благословение рода человеческого!
– Дорогой ты наш! С тобой снова придет золотой век!
Калигула утирал глаза куском черного шелка и слушал.
Макрон давно опередил погребальную процессию и, меняя через каждые два часа лошадей, мчался к Риму.
В курии собрался сенат. Без Сервия, без Ульпия, без Сенеки. Авиола и другие заговорщики тряслись от страха, сидя в мраморных креслах. На всех лицах напряжение.
Макрон поднялся к статуе Тиберия. Встал перед сенаторами со свитком пергамента в руке. Голос его гудел по всей курии:
– Император Тиберий мертв! Приветствуйте, благородные отцы, нового императора, Гая Цезаря!
Раздались возгласы, рукоплескания, восторженные крики.
Так двадцатипятилетний Калигула сделался законным владыкой мира до того, как вступил в ворота Рима.

***

Весть о смерти императора с помощью сигнальных огней передавалась с мизенского мыса на цирцейскую скалу над Таррациной, оттуда на гору Кав, вершину Альбанских гор. Яркое пламя пронзало ночную тьму.
Кассий Херея, трибун императорской гвардии, перехватил донесение огней во дворце Тиберия на Палатине. Следуя приказу Макрона. он тут же отправил глашатаев на улицы Рима.
Они выехали на лошадях, освещая путь факелами. Трубачи надували щеки, визг труб наполнил ночь.
Император мертв!
Люди торопливо вскакивали с постелей, один за другим вспыхивали огоньки в темноте, весть быстро распространялась по городу.
Император мертв!
Чернь высыпала на улицы и с восторгом вопила о том, о чем аристократы переговаривались друг с другом потихоньку:
«Сдох наконец!»
«Обжора, пьяница!»
«Тиберия в Тибр!»
Более рассудительные, изливая ненависть и злорадство, задумывались над свершившимся: Тиберий-то мертв, ладно. Но что будет дальше?
Луций не отважился пойти домой. Он ночевал в лагере на Марсовом поле вместе со своими солдатами. Рев трубы разбудил его. Он вскочил.
– Император мертв!
Луций схватил за поводья лошадь глашатая:
– Что с Гаем Цезарем?
– Не знаю, господин.
Тревожная мысль кольнула Луция: неужели тоже погиб?
С Палатина прискакал другой глашатай:
– Да здравствует император Гай Цезарь!
– Жив! Что с ним? Говори скорее! – Он приближается к Риму, благородный господин!
Луций просиял: Гай избежал кинжала заговорщиков! Жрец Великой Матери не ошибся! Вот он. мой час!
Солдатская закалка заставляла действовать. Луций велел трубить тревогу, отдал приказания, и вскоре все шесть когорт были на улицах города, чтобы в случае необходимости подавить любые попытки воскресить республику, чтобы обеспечить власть Калигуле.
Легионеры орали до хрипоты:
– Да здравствует император Гай Цезарь!
Орущие солдаты наводнили форум, где как осиный рой гудела толпа. Чернь присоединилась к ним, к ним присоединились все, весь Рим гремел:
«Да здравствует император Гай Цезарь!»

***

Сенатор Ульпий увидел из лектики Луция во главе когорт, прославляющих нового императора. Он слышал крики толпы. Презрением кривились его губы, когда на пути к Сервию Куриону носилки двигались через форум. Вот он, народ римский, во имя которого мы боролись за республику! Продажный сброд!
– Все кончено, Сервий, – сказал старик Куриону.
Сервий сидел, бессильно опустив руки и свесив голову.
– Мы проиграли, Ульпий. Все проиграли. Калигула захватит власть и первым делом истребит всех республиканцев в сенате. До основания. Навеки.
Никто после нас не отважится больше выступить против тирана на троне…
Ульпий безжалостно отсек:
– Последнюю искру надежды погасил со своими солдатами твой сын…
– Я уже знаю, – с усилием сказал Сервий и опустил голову еще ниже.
– Что ты намерен делать, Сервий?
– Отойду к предкам. Я ведь из рода Катона, Ульпий. Ты же знаешь.
Ульпий кивнул. Помолчал немного, потом произнес:
– Я останусь. Гораздо мучительнее будет жить, чем умереть. Но по крайней мере один сенатор-республиканец останется в Риме. Я затворюсь в доме, не буду выходить, не буду говорить ни с кем, пока не погибну от болезней или по повелению тирана…
Они обнялись, оба были тверды и спокойны. Но в глазах Сервия вдруг что-то дрогнуло. Он тихо сказал:
– У меня к тебе последняя просьба, Ульпий. Прости моему сыну, если сможешь…
Было обычаем в Риме добрым словом утешить идущего на смерть, даже если это слово была ложь. Но Ульпий уклонился. Ледяными, неумолимыми были его серые глаза.
Сервий опустил голову и не решился ничего больше сказать.
Он проводил Ульпия до порога дворца, поклонился ларам и изображениям предков в атрии. Подумал о прощании с женой, но потом только покачал головой. Он закрылся в таблине. Хотел написать сыну и не смог. Лепиде написал несколько слов. Потом снял со стены меч, память о походе против варваров на Дунае.
Вскоре из-под занавеса, отделяющего таблин, вытекла струйка крови.

***

Восторг, с которым Рим приветствовал нового цезаря, граничил с экстатической одержимостью. Боги Олимпа, очевидно, просто оглохли от просьб, которыми их донимали земные жители, призывая на голову Калигулы благорасположение небожителей. С тех пор как стоит мир, Олимп не слышал столь исступленных славословий.
Да в конце концов это было и понятно. Рим вздохнул свободно, избавившись от тени, которую отбрасывал умерший император-мизантроп.
Молодой император любит жизнь и веселье. После стольких лет опять все всколыхнется, Калигула возродит золотой век Сатурна уже только потому, что он сын Германика.
Если когда-то необычайным уважением пользовались имена Гая Юлия Цезаря и Октивиана Августа, то теперь, во времена Тиберия, более всех уважали имя Германика. Очевидно, потому, что римляне никогда не жили под его правлением. Очевидно, потому, что легенда о полководце, боготворимом солдатами, сделала из Германика героя, если не бога. Очевидно, потому, что старая легенда обещала народу то, чего не было: веселье, благополучие, счастье. И еще, конечно, потому, что любовь римлян к Германику усугублялась историей его смерти, которую одни приписывали матери Тиберия Ливии, а другие – самому Тиберию.
И вот перед ними предстал в ореоле отцовской славы молодой император, надежда римского народа.
Римская знать, сенаторы, всадники, владельцы мастерских, торговцы, ростовщики – все ликовали одинаково шумно.
Народ и правящие сословия Рима первые дни правления Калигулы переживали с огромным напряжением и ожиданием. Ликующая толпа окружала императорский дворец, льстивые сенаторы стояли перед входом с поздравлениями и уверениями в преданности на устах.
Но ворота дворца были закрыты.
Зато по воле императора открылись ворота амбаров и складов. Бесконечной вереницей тянулись повозки, нагруженные копченым мясом, вяленой рыбой, солониной. мукой, фруктами, винными бочками – подарок императора народу.
Помощники квесторов отсчитывали сотни сестерциев каждому, кто подставлял ладонь. За три дня было роздано 35 миллионов сестерциев.
Солдатам император роздал сверх того по пятьсот золотых. Римский форум превратился в гигантский триклиний, где угощался весь народ. С ростр гремела музыка, а в паузах ораторы произносили хвалебные речи в честь императора. Под рострами развеселившаяся толпа пила неразбавленное вино за здоровье Гая и пела. Около бочек мелодия песни как-то расползалась и восторженные крики переходили в пьяный рев.
В этот день начались торжества в честь древней римской богини Минервы, хранительницы духовных сил человека. Торжества завершились шествием жрецов, они прошли к храмам на Авентине и Целии, где сами приготовили тучные жертвы. Но торжества в честь нового императора затмили праздник Минервы. По городу разнесся слух: император готовит ряд новых постановлений и указов.
«Что принесут они каждому из нас?» – в напряженном согласии думали и богатые и бедные.

***

Сенатор Ульпий сидел в перистиле у себя во дворце. Колоннада перистиля мешала ему видеть форум, Палатин и Капитолий. Да сенатор и не стремился видеть Рим, Он смотрел на бледное, без изъяна небо. И вспоминал прошлое.
Он думал о своих предках. В них не было изъяна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72