Фереги, Палее, Агилла.
Потом актеры пошли на северо-восток, через старую Этрурию, усеянную пригорками, поросшими низкорослыми тиссами. Шли вдоль некрополей, где в обширных гробницах из белого мрамора под пиниями вот уже пять столетий спали благородные этруски. Временами на надгробия падала шишка, удар нарушал тишину и желто-металлические панцири убегающих ящериц блестели в камнях погребений. Но кругом кипела жизнь, и на полях шла уборка урожая.
Когда наступила летняя жара, труппа пошла по долине Тибра, перебралась через реку и направилась к Сабинским горам.
Знойным было лето этого года. Солнце выжгло римскую равнину, высушило болота вокруг города и вечерами тучи комаров осаждали Рим. Обитатели дворцов с левого берега Тибра спасались от малярии в своих виллах в Сабинских горах.
Труппа Фабия играла по очереди: для господ – в загородных садах и для крестьян – в горных деревнях. В конце сентября актеры спустились в Пренесте и устроили привал в доме Апеллеса.

***

Виноградники Апеллеса находились на западном склоне Альбанских гор недалеко от Тускула. Апеллес жил здесь с женой Вестибией и двумя малолетними сыновьями. которые еще не доросли до мужской тоги. Он жил по законам бога Ягве, почитал заповеди Моисея и соблюдал субботы. Главным в его жизни были театр и виноградники. Он ухаживал за лозами, подрезал их, подвязывал, боролся с вредителями и гордился своим вином так же, как актерским мастерством. Его друзья каждый год осенью приходили к нему из Рима (до него было рукой подать) и помогали собирать урожай. Со временем это превратилось в традиционные праздники, которым друзья радовались не меньше, чем сам хозяин. Эти несколько дней, пока происходил сбор винограда, они жили у Апеллеса, пожилые располагались в доме, молодые – в палатках прямо на виноградниках.
Косые лучи солнца освещали склон, скользили по темно-красным гроздьям винограда, немилосердно обжигая сборщиков.
Виноград созрел, ягоды были сладкие как мед и сочные. Женщины, наклонившись или присев на корточки, срезали гроздья, укладывали их в корзины, а мужчины относили корзины на плечах вниз, к дому. Во дворе под навесом стояли бочки для вина.
Когда стемнело, все собрались во дворе, освещенном несколькими светильниками, развешанными на стенах дома. Ужин еще не был готов, ожидали также Апеллеса, который должен был возвратиться из Рима, куда отправился утром.
Мнестер предложил игру: каждый должен по команде спеть какую-нибудь незнакомую песню, иначе выпивает кружку до дна.
Грава выбрали руководить игрой. Грав командовал:
– Фабий!
Фабий раскинул руки:
– Я ничего не знаю, дорогие!
– Бродяга! – покрикивал Мнестер. – Он нас обманывает, ему хочется напиться. Так не пойдет!
Но Фабий торопливо выполнил наказание и уже разглядывал дно кружки.
– Бальб! – крикнул Грав.
– Я спою вам считалочку про волка и козу.
– Это мы знаем! Что-нибудь другое! – раздались голоса.
– Ну тогда я спою. – согласился Бальб. – Если вам только удастся догадаться, что я пою. – И он затянул тонким голосом:

Одна пушистая лисица
Любила птицей поживиться.
Как повезло тебе, плутовка,
Такой гурманкою родиться!..

– Это здорово! Дальше! Дальше! – послышался шум. Бальб продолжал:

Но, прежде чем до кур добраться, Немало нужно постараться.
Как повезло тебе, плутовка,
Такой проворной оказаться!..

Припев повторяли все вместе:

Как повезло тебе, плутовка,
Что ты по жердям лазишь ловко.
Так пусть скорей вознаградится
Твоя сноровка!..

Песенка Бальба всех захватила. Песенка для детей. Ну и что ж. что для детей. Все повскакали, образовали круг и начали ходить, раскачиваясь и напевая:

Как повезло тебе, плутовка,
Что ты по жердям лазишь ловко.
Так пусть скорей вознаградится…

Вестибия, мудрая хозяйка, единственно трезвый человек, заботилась обо всем: каждому принесла миску кислой капусты, которую старый Катон настойчиво рекомендовал при заболеваниях кишечного тракта. Потом отправила обоих мальчиков спать, с любовью потрепала их по волосам, поцеловала розовые щечки, гордясь своими сыновьями.
А сборщики винограда продолжали развлекаться, подшучивая друг над другом.
Фабий незаметно ушел. Несмотря на шутки и веселье, где-то на дне души копошилась беспокойная мысль: когда же он сыграет настоящую роль в настоящей трагедии. И выпитое вино не приносило успокоения. Он пересек двор и лег под кустом. Сквозь виноградные листья проглядывала синеликая луна, и капельки росы блестели на черных гроздьях. Фабий отрывал листья и прикладывал их ко лбу.
Со двора доносились голоса. Это Лукрин и Грав спорили, кто из них лучше. Один старался перед другим. От вина даже и шепелявый голос Грава звучал громко и величественно.
Фабий все это наполовину слышал, наполовину нет. Луна, теперь приобретшая зеленоватый оттенок, остановилась среди туч и заглядывала ему в глаза. А в его глазах притаились желание и боль. Креон, Эдип. О, олимпийские боги, ему не быть ни Креоном, ни Эдипом! Жизнь проходит рядом злой собакой, не дотрагивайся! Не дотрагивайся! Даже края одежды Славы нельзя коснуться! Ты напрасно живешь, стремишься, желаешь, вздыхаешь, напрасно, человек, только рогатых сапожников или грязных подмастерьев да хвастливых солдат будешь изображать до омерзения – и все!
Он вонзил ногти в сухую землю, от горя и бессилия у него перехватило горло, он был одинок в своих страданиях. в своей беспомощности.
На дороге у калитки блеснул огонек факела. Все повернули головы.
– Ну наконец-то…
Апеллес, здороваясь, радостно всем улыбался, но Квирину его улыбка насторожила. Ей показалось, что Апеллеса что-то гнетет.
Вестибия принялась накрывать на стол, сооруженный из бочек и досок, женщины помогали ей, двор превращался в триклиний под небом.
За ужином начались расспросы.
– Как выглядит император после болезни? – поинтересовалась Волюмния.
– Молодцом!
– Наверняка, вокруг него увивается тот астролог. который жил у Тиберия на Капри, с таким удивительным именем. – вспоминал Грав.
– Фрасилл? – Апеллес поднял брови. – Какое там! Вот вам и загадка, люди. Старый император любил звездочета. Он завещал ему миллион аурей и заявил об этом публично. А Фрасилл исчез, словно сквозь землю провалился.
Вам что-нибудь понятно?
– Может быть, он не захотел быть звездочетом у Калигулы? – гадал Лукрин. – А может быть, они не понравились друг другу.
– А чем, собственно говоря, он был болен?
Апеллес понизил голос:
– Врачи говорят, это была сильная лихорадка, но сам он думает, что был отравлен.
– Отравлен? Зачем? И кем?
Апеллес пожал плечами:
– Боги знают, был ли это яд. Врачи его разубеждают, но, говорят, он им сказал: в существование заговора против императора верят только тогда, когда император уже мертв.
– Едва он поднялся с постели, – продолжал Апеллес хмуро, – приказал казнить трех поваров, двух подавальщиков и двух дегустаторов еды и напитков…
Глаза у Квирины расширились: семерых человек только из-за подозрения?
Это ужасно!
– Ты слишком чувствительна! Разве ты не из Рима? – издевался Лукрин.
– Тиберий уничтожал по непроверенному доносу сразу десятки человек!
– То был Тиберий, – защищалась Квирина. – Калигула совсем другой!
– Семь! Это значит, – рассуждал Мнестер, – он приказал казнить двоих, но, прежде чем это дошло до Тускула, число их возросло до семи. А когда это сообщение достигнет Брундизия, их наверняка будет уже пятьдесят.
– И двух тоже достаточно, если ни за что, – отозвался Бальб.
Мнестер повернулся к нему:
– А что ему оставалось делать?
Бальб бубнил:
– Снова начинается. Старец на Капри все время пугал людей, молодой недолго сеял добро, очевидно, иначе нельзя. Могу поспорить, что на этих поварах он не остановится.
– Не порти нам настроение, – прикрикнула на него Волюмния.
Из кухни прибежали Квирина и Памфила с чашами. Они выкрикивали, как торговки:
– Жареная камбала! Отличный гарум! Домашнее вино!
Мнестер потирал руки:
– Пир, как у Гатерия. Послушайте только, этот толстяк пригласил меня прочитать у него на званом вечере басни Федра. Мне очень не хотелось идти туда, но из-за Юлия я пошел. Я очень люблю этого мальчика, уже хотя бы потому, что он полная противоположность своему папаше. Я сказал: «Хорошо, я приду». А старый Гатерий говорит: «Гонорар назначь себе сам». Я брякнул не думая: «Пятьдесят золотых». Ждал, что он меня выгонит. И клянусь Олимпом, я их получил!
– Тебе всегда везет, – завистливо сказал Грав. – Я бы…
Мнестер продолжал:
– Я выбрал такие басни про животных, чтобы высмеять зажравшееся общество. И что бы вы думали: они прекрасно развлекались, аплодировали, и им было невдомек, что они смеются над собой.
– Ты весь в этом, Мнестер, – давился от смеха Грав. – Выманит у них золотые да еще над ними же издевается. Твое здоровье!
Все выпили за Мнестера, потом за каждого из присутствующих, выпили и за толстое брюхо Гатерия. Это воодушевило Мнестера, и он добавил:
– Люди добрые, вы не можете себе представить, что за пьянка у него была. Ничего не скажешь, пир, достойный Лукулла! Кабаны, бараны, гуси, утки, серны, бекасы, курочки, раки, о Юнона! Когда я об этом вспоминаю, у меня сразу появляется аппетит! Вестибия, дорогая, можно еще кусок камбалы?
И теперь все господа обжираются, с тех пор как Тиберий перестал следить за ними. Пьют, жрут, блюют – такого свет еще не видывал.
Апеллес заметил серьезно:
– Пускай себе развлекаются, но есть в этом и другая сторона, и это меня пугает…
– Сегодня никаких туч, великий актер! Оставь их на завтра. За дружбу до гроба! – потянулся Лукрин к Апеллесу.
Апеллес рассеянно чокнулся с ним.
– Что тебя пугает, скажи, пожалуйста? – спросил Кар.
Апеллес задумчиво посмотрел на него и медленно произнес:
– Уж очень император изменился. Совсем другой человек. Это уже не тот веселый собутыльник, который таскал нас по тавернам и приносил с собой хорошее настроение, куда бы ни приходил. Когда я его поздравил с выздоровлением, он слушал меня невнимательно и отвечал сквозь зубы, словно был не в себе…
– Это, наверное, болезнь, – заметила Волюмния.
– Словно в него вселился какой-то бес. Не знаю, может быть, я ошибаюсь. Глаза его полны ужаса, мне от страха даже зябко стало.
– Ты преувеличиваешь, дорогой, – смеялась Волюмния. – От рождения ты все преувеличиваешь.
– А что театр? – спросил Фабий. – Он говорил с тобой о театре? Ты рассказывал, что он всегда с тобой о театре говорит.
– Я начал сам. Он смотрел куда-то сквозь меня и сказал: «Слово – это кроткое животное». Что он под этим подразумевал?
– Ясно, – заметил Фабий. – Цирк превыше всего! – Горечь сквозила в его словах:
– Мы со временем переучимся на возниц и гладиаторов! – В свете факелов было видно, как у Фабия пульсировали на висках жилы. Он обратился к Апеллесу и Мнестеру:
– Зачем вам его дружба? Ведь он делает из вас шутов во время попоек. Этого вам достаточно, знаменитые актеры?
Мнестер хотел ответить, но Фабий жестом остановил его и заговорил пылко и страстно:
– Вы его приятели и любимцы, вы должны немного думать и о своем искусстве и об остальных. Да! И о нас! Мы не хотим быть циркачами! Мы хотим играть! Если в вас есть хоть капля актерской чести, вы пойдете к нему и добьетесь настоящего театра! Он выбрасывает сотни миллионов сестерциев на цирковые зрелища, так пусть хотя бы один миллион пожертвует на театр! Зрители за эти полгода с избытком насладились кровавыми зрелищами и могут посмотреть на что-нибудь получше. Калигула распахнул ворота арен, которые десять лет были закрыты. Заставьте его открыть двери театров! Он будет прославлен тем, что вернет на сцену великие трагедии!
Пусть воскресит Эсхила, Софокла, Эврипида!
Все согласились, и Апеллес с Мнестером, на которых нападал Фабий, тоже.
Они обещали, что тотчас после возвращения в Рим постараются убедить императора. За это выпили до дна.
Настроение у всех улучшилось.
– Сегодня большой праздник! – выкрикивал Грав. – Да здравствует театр! Пусть вино льется рекой!
– Пусть льется нам в глотки! – Лукрин поднял кружку и тонкой струей лил вино в открытый рот Волюмнии. Она держалась героически.
Женщины расспрашивали об Эннии. Апеллес снова разговорился. Императрица как сфинкс. Молчит, улыбается и заботится о своем супруге. Любит ли она его? Возможно. Что я могу сказать? Спросите ее, дорогие! Поговаривают, что Калигула воспылал страстью к Ливии Орестилле, жене консула Пизона, говорят даже, что он собирается на ней жениться…
– Которая это будет по счету?
– Не сосчитать.
– Нет, можно подсчитать, – отозвался Бальб. – Будьте добры, считайте по пальцам вместе со мной: первая – Юния Клавдилла, вторая – Друзилла, третья – Агриппина, четвертая – Ливилла…
– Не болтай, это не жены. Это сестры.
Бальб и не думал останавливаться:
– Это жены. Хотя и не по закону. Понимаешь ли, законом все не охватить, и для императора он не подходит. Я продолжаю: пятая – Энния, шестая, вероятно, Ливия Орестилла, а сколько их еще будет впереди, едва ли это известно Сивилле Пренентской.
– У нас для счета остаются еще две руки и две ноги, – острила Волюмния.
– А что Макрон? – спросил Кар.
– Управляет за больного императора.
– Луций Курион, говорят, стал правой рукой императора? – спросил Фабий.
– Да, – сказал Апеллес. – Его слово очень много значит для императора.
Фабий процедил сквозь зубы:
– Как быстро приручили бывшего республиканца.
– Ну и что? Какую роль это играет сегодня, Фабий? Восстановленная республика не была бы лучше, – заметил Мнестер. – Скоро соберется народное собрание. Разве это не республика?
– До сегодняшнего дня выборы еще не объявлены, – сказал скептически Бальб. – Так что я не знаю…
Ах! Этот Бальб! Обязательно он должен добавить ложку дегтя в бочку меда. Вот противный!
Все потянулись к чашам. Разговорились о том, как начнут выступать после того, как Апеллес и Мнестер добьются императорского разрешения. Фабий загорелся, как лучина с энтузиазмом говорил о своих планах. Остальные не отставали от него.
Апеллес подошел к Фабию и шепнул тихо:
– Я не хочу тебе портить настроение, дорогой, но боюсь, что с императором мы не договоримся. Ведь ты знаешь, как он смотрит на трагедию.
Квирина увидела, как сразу же погас энтузиазм Фабия. Он взял кружку, наполненную до краев вином. И больше уже не говорил.
Вино всех околдовывало, оно заставляло забыть о повседневных заботах.
Ночь уходила, до рассвета было недалеко.
Квирина наблюдала за Фабием и видела, как он не выпускал из рук кружку.
– Ну довольно, милый, – попросила она его.
Он посмотрел на нее отсутствующим взглядом и надрывно проскрипел:
– Трагической роли у меня не будет! Ничего не поделаешь! Гони Фабий!
Запряги осла в телегу, положи под брезент груду дурацких шуток и поезжай по деревням. – Он громко крикнул:
– Фарс – наша жизнь!
У Квирины сжалось сердце. Она взяла его за руку:
– Иди, иди спать!
Он вырвался и крикнул:
– Не хочу! Я останусь здесь!
– Пойдем. Тебе нужно выспаться, ты много выпил.
– Я знаю, что мне нужно! Мне нужно пить! – зло кричал он.
– Пить! – отозвалось несколько голосов.
Она повела его к винограднику, а он продолжал сопротивляться.
– Никуда я не пойду! Оставь меня, ты, Ксантипа! Поди прочь! Убери, руки, говорю тебе!
– Пойдем. Уже поздно! Ночь!
Она подталкивала его на пригорок, где стояла их палатка.
На полдороге он споткнулся и упал. Так и остался сидеть на земле.
– Я хочу увидеть Рим! Где Рим, Квирина?
– Для этого надо подняться еще немного выше. Оттуда ты его увидишь. – уговаривала она Фабия. как ребенка. С большим трудом ей удалось его поднять.
Снизу неслось пьяное пение.

Как повезло тебе, плутовка…

Наконец они добрались до палатки.
– Я хочу в Рим! – кричал он, раскачиваясь, и хватался за виноградные лозы, ломая их. – Я должен хоть один раз сыграть такую роль, понимаешь!
– Ты сыграешь ее, милый. Ты знаешь, что сыграешь!
– Нет! – выкрикнул он отчаянно. – Я не получу роль! Я хочу хотя бы увидеть Рим! Где Рим?
– Там, в той стороне. Посмотри туда!
Но ни он, ни она ничего не увидели. Рим, который днем было прекрасно видно, сейчас исчез. Он утонул в море тьмы.

Глава 45

Во времена Тиберия укромный покой Дианы в императорском дворце на Палатине предназначался для чтения стихов. Вдоль стен стояли тиссовые деревца с подрезанными верхушками, и белоснежная богиня с лунным серпом в волосах и луком за плечами прогуливалась в этой импровизированной роще.
Здесь старый император, пока жил в Риме, слушал стихи Ксенофонта, Алкея, Каллимаха, Лукреция. Здесь говорили музы.
Калигула велел отправить божественную охотницу в сад, а вместо нее поставил у стены на высокой подставке бронзового коня, которого подстерег и теперь терзал бронзовый лев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72