Клирик с легким сердцем разрешил ей отправиться на поиски своих приятелей хоть на край света, так как ему вовсе не хотелось навсегда получить в спутницы подобное существо. Час спустя, когда Назарин вел оживленную беседу с козопасом, угощаясь от его щедрот хлебом с молоком, он увидел, что его спутница возвращается, понурая и опечаленная, и пришлось ему уеИз поНз, хочешь не хочешь, выслушать от нее новости, поначалу не вызвавшие и нем никакого интереса. Мясника на одном из праздников в Мостолесе поддел рогами молодой бычок, и он скончался, оставив нищую вдову с трехлетней дочкой на руках. Жили обе сестры и полуразвалившемся трактире, рядом с конюшней, и так нуждались, что уже давно ушли бы в Мадрид добывать пропита пне (дело несложное для Беатрис, девушки статной и миловидной), не эахворай маленькая, а теперь так она и совсем плоха — того и гляди суток не пройдет, как унесет ее злая горячка.
— Агнец божий! — воскликнул наш пустынник, прижимая руки к груди.— Несчастная мать!
— А я-то, я-то,— продолжала неугомонная девица,— как увидела их бедность, и как мать плачет и у Беатрис глаза на мокром месте, а девочка лежит — ну прямо покойница... и так у меня в груди защемило... и сердце вдруг екнуло, а потом как забухает — и словно оборвалось... А, думаю, не обманывает меня сердце!.. И так вдруг радостно мне стало, и говорю я себе: «Пойду расскажу все отцу На-Варину, может, он и согласится девочку-то вылечить».
— Опомнись! Что ты говоришь? Ведь я же не врач! Врач-то вы не врач... да ведь есть у вас другое, что
лучше всяких пилюль помогает. Словом, коли захотите, отец Назарин, непременно вылечите.
III
- Хорошо, я пойду,— сказал ламанчский мавр, на Гретий раз уступив-таки мольбам Анд ары,—я пойду, но затем, чтобы благочестивым словом утешить бедных ) женщин... Это все, что в моих силах. Ни сострадание, дочь моя, ни любовь к Спасителю и к ближнему не могут исцелить телесный недуг. Ступай же и показывай мне дорогу, но не лечить я иду, ибо на то есть наука или в крайнем случае всемогущий господь.
— А чего это вы все отнекиваетесь,— отвечала девица с той развязностью, какую привыкла напускать на себя еще в дни заточения на улице Амазонок.— Чай, ваше преподобие, не в куклы играем, мне ли не знать, что вы святой человек. Ладно, ладно!.. Я ли не знаю, что вам чудо сотворить — раз плюнуть?
— Не кощунствуй, невежда, падшая душа! Какие чудеса?!
— Ну уж если вы не чудотворец — так кто же?
— Я?! Опомнись, безрассудная, какой же чудотворец я — последний из рабов божиих? С чего ты взяла, что господь бог мог ниспослать мне, ничтожному, сей чудесный дар, вкусить который удостоились лишь немногие избранные, подобные скорее ангелам, чем людям. Скройся с глаз моих, несчастная, ибо твои глупые речи, внушенные не верой, а нелепым суеверием, сердят меня больше, чем мне бы того хотелось.
Он и правда был в таком гневе, что даже занес над головой палку, словно желая прибить девицу, а такое случалось с ним крайне редко.
— За кого ты меня принимаешь, заблудшая твоя душа, растленный ум, ты — порочная духом и телом? Разве я шарлатан и самозванец? Разве морочу волхвованьями людей?.. Образумься, и ни слова более о чудесах, если не хочешь, чтобы я принял это за злую шутку или решил, что твое неразумение промысла божьего так же велико, как твоя развращенность.
Но ему все же не удалось убедить Андару, которая приписала слова своего покровителя прирожденной его скромности, и (правда, уже не упоминая о чудесах) вновь принялась упрашивать его навестить умирающую.
— Что ж... утешить людей в горе и молить господа, чтобы он облегчил их страдания,— в этом отрада моей души... Идем.
Пяти минут не прошло, как они уже были у цели — так быстро влекла драконица своего спутника по заросшим бурьяном и крапивой улочкам. В жалкой лавчонке с земляным полом, стенами, напоминавшими скорее жалюзи, через которые беспрепятственно задувал ветер и заглядывало солнце, с потолком, пышно увешанным паутиной, среди валявшихся грудами пустых бочек, битых кувшинов и прочей непонятной утвари, Назарин увидел скорбящее семейство: лихорадочно блестевшие глаза женщин покраснели от слез и бессонных ночей, а руки дрожали. Фабиана, смуглая и сухая, в низко повязанном платке, бедно одетая, казалась преждевременно состарившейся. Беатрис можно было дать лет двадцать семь, платок на ней был повязан не без кокетства, да и вообще одежда, хоть тоже и небогатая, выдавала привычку к щегольству. Лицо ее было скорее миловидно, чем красиво, а вся ее фигура — статная, стройная — дышала горделивой надменностью, черные волосы оттеняли белизну кожи, серо-голубые глаза были обведены красноватыми тенями. В ушах ее блестели серьги тонкой работы, а на руках, по-городскому холеных и белых,— дешевые перстеньки.
В глубине комнаты была протянута веревка и на ней, наподобие театрального занавеса, висел большой лоскут материи. За ним помещалась спальня, где стояла кровать, а точнее — люлька больной девочки. Хозяйки приняли странствующего клирика с трепетной почтительностью, что, без сомнения, следовало приписан, ВЛИЯНИЮ рассказов Андары; усадив Назарина на скамью, они поднесли ему кружку козьего молока с хлебом, которую он принял больше из вежливости, поделившись при этом с «амазонкой», впрочем, особым аппетитом не отличавшейся. Две досужих старухи соседки, тишком проскользнув в дом, устроились в углу, глядя на Назарина с живейшим любопытством.
Разговор сразу же зашел о поразившем малютку недуге, который с самого начала заявил о себе со всей серьезностью. В тот день, как она слегла, мать уже с утра почуяла неладное: то два ворона кружили над домом, а потом три сороки сели на плетень через дорогу. Одно это уже не так еще в поле все козодой пород ней по борозде прыгал. Словом, вернулась она домой, а девочка уже как к огне горит.
Назарин поинтересовался, приходил ли к ним врач, и они ответили, что да, был у них два раза дон Сандалио, сельский их лекарь, а на третий раз сказал, что теперь Голько чудо господне спасет малышку. Приходила еще И знахарка, женщина сведущая. Так та положила пластырь хвостов (тут главное, чтобы тритонов этих ровно в полночь наловить)... После этого как будто полегчало, да ненадолго. Знахарка и сама переполошилась, дело, говорит, что луна в ту ночь на ущербе была, а если мри молодой луне ловить — наверняка поможет.
Сурово, почти гневно принялся Назарин корить их за легковерие, пытаясь внушить, что только наука или сам господь, который превыше науки, может помочь им. Женщины плакали, каялись и, пав на колени, с жаром умоляли клирика вылечить девочку.
— Но, дети мои, как могу я ее вылечить? Любовь и горе помутили ваш рассудок. Я не лекарь. Быть может, господь хочет призвать ее к себе. Смиритесь. Если же воля его — оставить вам ребенка, одной вашей мольбы хватит, хотя, верю, и моя молитва не будет лишней.
Но так настойчивы были их просьбы, что Назарин согласился взглянуть на больную и прошел за занавеску. Сев рядом с кроваткой, он долго и молча смотрел на девочку. Лицо Карменситы осунулось, губы почернели, глаза ввалились; вся она горела, а тело ее было неподвижно и безвольно, словно в предчувствии тесных объятий могилы. Мать и тетка, как две Магдалины, разразились рыданьями, соседки, незаметно оказавшиеся здесь же, последовали их примеру, и наконец, возвысив голос над хором женских стенаний,'Фабиана обратилась к священнику:
— Уж если хочет господь совершить чудо — вот и случай. Известно нам, святой отец, и про натуру вашу ангельскую, и что носите вы это рубище и босой подаяния просите, чтобы походить на господа нашего Иисуса Христа, который тоже не имел где голову преклонить и жил милостыней. И чем же, скажите, нынешние времена хуже и почему не может господь еще раз то совершить, что уже совершал? Так что коли захотите вы спасти нашу девочку — спасете, дело ясное. Верю я в это, потому и судьбу свою вам поручаю, да благословит вас господь.
Отняв руки, которые бедная женщина бросилась было целовать, Назарин ответил ей голосом твердым и невозмутимым.
— Сеньоры, перед вами всего лишь несчастный грешник, такой же как и вы сами, а отнюдь не некое совершенство, до которого мне далеко, как до звезд; если же я ношу сии смиренные одежды, то лишь потому, что стремлюсь к бедности, ибо этим думаю послужить господу, не кичась и не мня, что, босой, вознесусь над теми, кто носит башмаки с пряжками, не полагая, что, бедный из бедных, стану лучше тех, кто приумножает богатства. Я не врачеватель, и чуда я совершить не могу, а тем паче никогда и в голову мне не приходило, чтобы через меня являл чудеса господь — единый, кто по своему изволению властен изменять законы, данные им Природе.
— Можете, можете, можете! — в один голос воскликнули женщины.
— Не могу, сказано вам, и не вводите меня во гнев! Не ждите, что явлюсь когда-нибудь миру, облекшись властью, которой не обладаю, или самозванно присвою себе долю высшую, чем та безвестная участь, что мне уготована. Кто я? Никто, и мне ли мнить себя добрым христианином, а тем паче святым?..
— Вам, вам, вам!
— Не перечьте, или я сей же час покину этот дом!.. Тяжко оскорбляете вы господа нашего Иисуса Христа, полагая, что жалкий раб его может сравниться уж не говорю с ним самим, ибо то было бы чистым безумием, но хотя бы с одним из тех мужей избранных, которых он одарил способностью творить чудеса для вразумления и обращения язычников? Нет и еще раз нет, дети мои. Простодушие ваше достойно уважения; но не хочу я питать в вас надежды, ибо развеет их жизнь. И если господь приуготовил девочке смерть, так оно, значит, и надлежит, равно как вам надлежит скорбеть и печалиться. Примите же волю небес в спокойствии духа, но и не уставайте молиться, с верой горячей и любовью просите у господа и пресвятой богородицы исцеления младенца. Я же одно могу для вас сделать...
— Что, сеньор, что?.. Сделайте, бога ради.
— Одно лишь: просить у господа, чтобы вдохнул, он Жизнь прекрасную и здоровую в это невинное дитя, а взамен пусть возьмет мое здоровье и мою жизнь, когда и как ему то будет угодно; и пусть за явленную милость обрушит и» меня все невзгоды, немощи и недуги, от которых только страждет род пусть познаю я всю горечь нищеты и скорбной слепотой пусть меня поразит и да изъязвит меня страшной проказой... все, все приму я в обмен на ЖИЗНЬ слабого и чистого сего создания, и да ниспошлет ММ господь награду за горячие мольбы ваши,
И таким пламенным воодушевлением, такой глубокой и твердой убежденностью дышало каждое его слово, что вдруг охватило словно некое неистовое умопомрачение. Горячая одушевленность священника сообщи-
мм, будто искра упала в пороховой погреб — и не было и I конца слезам, и судорожно вздымались к небу руки, и пронзительные мольбы мешались с глухими стенаньями, молчаливый и суровый, положил руку на лоб
пси, словно измеряя снедавший ее жар, и долго стоял отрешенный, не замечая обезумевших от горя женщин.
Вскоре после этого он простился с ними, расспросив, как пройти к церкви, и пообещав вернуться. Андара вызвалась сопровождать его, и остаток дня Назарин провел в храме. Сама же она в церковь не вошла.
IV
Когда вечером Назарин вышел из храма, первые, кого он встретил, были Андара и Беатрис. «Вроде бы полегчало,— сразу сообщили они.— Глаза открывает и даже как будто узнает... Вот что-то ночью будет...»
Они пригласили его разделить с ними скромный ужин, на что он согласился, не желая показаться неблагодарным и слишком уж суровым. Все были в сборе; Фабиана даже несколько приободрилась, так как днем девочке, похоже, стало лучше; но к вечеру вновь начался жар. Назарин велел ей по-прежнему давать прописанное врачом лекарство.
При погребальном свете тусклого висячего светильника сели ужинать, гость — сама воздержанность — ограничил себя половиной яйца вкрутую, сушеными овощами и ломтиком хлеба. О вине он и слышать не пожелал. И хотя ему приготовили кровать с пышным тюфяком и двумя одеялами, он наотрез от нее отказался и, по возможности любезно отвергая настойчивые упрашивания добрых хозяек, решил устроиться со своим псом на просторном дворе, где провел и прошлую ночь. Перед тем как удалиться на покой, все еще немного посидели вместе и, само собой, речь зашла о больной девочке о том, как легко разбивает болезнь любые надежды на выздоровление,
— Да ведь эта,— кивнула Фабиана в сторону Беатрис,— тоже у нас хворая.
— По виду не скажешь,— заметил Назарин, пожалуй, впервые внимательно взглянув на девушку.
— Все нервы проклятые,— сказала Андара.— Это с ней с тех пор, как из Мадрида вернулась; а на лицо, точно, не скажешь. День ото дня хорошеет... Все из-за страхов, которых она от своего голубка натерпелась.
— Молчи, глупая.
— А я чего, я...
— Спазма у нее сердечная,— вмешалась Фабиана,— одним словом, сглазили ее; знаете ведь, отец Назарин, сколько по деревням худых людей — вмиг порчу наведут.
— Бросьте эти глупые суеверия, говорил я вам и повторяю вновь.
— А со мной и вправду вот что приключилось,— сказала Беатрис, явно робея.— Месяца три как пропала у меня охота есть, прямо в одночасье прошла, и с тех пор зернышка пшеничного проглотить не могу. Сглаз ли, не сглаз — я и сама не знаю. А потом и охота спать прошла: так и брожу, бывало, ночами по дому, а в горле комок стоит, да не комок даже, а словно булыжник дудовый там застрял.
— Ну, а после,— продолжала Фабиана,— такие припадки с ней случались, сеньор де Назарин, что мы все вместе, бывало, еле удержать могли. Зубами скрежещет, кричит на крик, иеной брызжет и такие слова выговаривает, что прямо срам.
— Эх вы, простота,— сказала Андара тоном самой искренней убежденности,— бес в нее вселился, и все тут. И в меня вселялся, когда я еще девочкой-цыпочкой была, ну и вылечилась — каплями, этими, как их... ромовыми, бромовыми...
— Бес или не бес,— решительно заявила Беатрис,— а только нет этому имени, сеньор священник, и как, бывало, нападет, так', кажется, мать бы родную убила, будь у меня мать или случись ребеночек рядом... так бы, кажется, и загрызла, так бы зубами и впилась... Или такая тоска смертная нападет — хоть в петлю лезь! Бывало, только
0 смерти и думаю, и как это получше сделать. А от одного вида страх нападал. Скажем, иду и чувствую — волосы дыбом становятся. Скорее, кажется, умерла бы, чем вошла... Или увижу священника в облачении, или дрозда певчего в клетке, а то горбуна или свинью С поросятами — так прямо дрожу вся со страху. А зазвонят
1 колокола — словно рассудок мутится.
— Что ж,— сказал Назарин,— колдовство здесь ни при чем и бесы тоже. Это очень распространенная болезнь, хорошо известная науке, и называется она истерией.
Вот-вот, и доктор то же говорил. Нападет ИИ с того ни с сего и пройдет сама собой. А уж чем только и не лечилась, господи боже! И настоем бузинным, шкурой коровы черной, и муравьями толченными! А сколько, да крестиков, да убив покойницких на себя, бывало, понавешаю!
И удалось вам вылечиться? — спросил Назарин, пристально на нее ГЛЯДЯ,
Совсем-то нет. Третьего дня опять тоска напала, ни, что сама себе противной становишься; но в этот раз рей отпустило. Похоже, на поправку пойду.
Что ж, от души вам сочувствую. Должно быть, это и в самом деле тяжкий недуг. Как от него излечиться? Думаю, это болезнь воображения, и воображением же нужно с нею бороться.
— Как так, сеньор?
— Попытайтесь проникнуться мыслью, что все ваши недомогания — плод воображения. Вот вы говорили, что храм божий вызывал у вас ужас, так войдите в храм и горячо молите господа об облегчении. Уверяю, то, что кажется вам колдовством,— всего лишь отклонения от нормальных восприятий, вызванные расстройством нервной системы. Убедите себя, что все эти явления никак не связаны с каким-либо повреждением внутренних органов,— и ваш недуг пройдет. Забудьте печали, гуляйте побольше, развлекайтесь, ешьте все, что захочется, выбросьте из головы мрачные мысли, спите вволю и — увидите — все будет в порядке. Но, сеньоры, уже поздно, пора и на покой.
Андара и Беатрис проводили его к выбранному им на дворе месту, где он устроил себе роскошное ложе из камней и травы.
— Вы не думайте, святой отец,— сказала ему Беатрис на прощание,— очень мне стало легче после того, что вы насчет моей хвори сказали. Бесы так бесы, нервы так нервы, а только вам я больше поверила, чем всем лекарям на свете с их бумажками... Ну, стало быть, покойной ночи...
Назарин еще долго молился и наконец лег и уснул блаженным сном праведника. Его разбудили звонкие трели птиц, вивших гнезда поверх изгородей, а вскоре показались Андара и БеатриС с добрыми новостями. Девочке лучше! Спала она нею ночь СПОКОЙНО, а к утру и жар спал, и глазки заблестели, по всему видно — на поправку пошла.
— Уж это ли не чудо, господь свидетель!
— Никакого чуда тут нет,— серьезно ответил Назарин,— Просто господь смилостивился над бедной матерью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
— Агнец божий! — воскликнул наш пустынник, прижимая руки к груди.— Несчастная мать!
— А я-то, я-то,— продолжала неугомонная девица,— как увидела их бедность, и как мать плачет и у Беатрис глаза на мокром месте, а девочка лежит — ну прямо покойница... и так у меня в груди защемило... и сердце вдруг екнуло, а потом как забухает — и словно оборвалось... А, думаю, не обманывает меня сердце!.. И так вдруг радостно мне стало, и говорю я себе: «Пойду расскажу все отцу На-Варину, может, он и согласится девочку-то вылечить».
— Опомнись! Что ты говоришь? Ведь я же не врач! Врач-то вы не врач... да ведь есть у вас другое, что
лучше всяких пилюль помогает. Словом, коли захотите, отец Назарин, непременно вылечите.
III
- Хорошо, я пойду,— сказал ламанчский мавр, на Гретий раз уступив-таки мольбам Анд ары,—я пойду, но затем, чтобы благочестивым словом утешить бедных ) женщин... Это все, что в моих силах. Ни сострадание, дочь моя, ни любовь к Спасителю и к ближнему не могут исцелить телесный недуг. Ступай же и показывай мне дорогу, но не лечить я иду, ибо на то есть наука или в крайнем случае всемогущий господь.
— А чего это вы все отнекиваетесь,— отвечала девица с той развязностью, какую привыкла напускать на себя еще в дни заточения на улице Амазонок.— Чай, ваше преподобие, не в куклы играем, мне ли не знать, что вы святой человек. Ладно, ладно!.. Я ли не знаю, что вам чудо сотворить — раз плюнуть?
— Не кощунствуй, невежда, падшая душа! Какие чудеса?!
— Ну уж если вы не чудотворец — так кто же?
— Я?! Опомнись, безрассудная, какой же чудотворец я — последний из рабов божиих? С чего ты взяла, что господь бог мог ниспослать мне, ничтожному, сей чудесный дар, вкусить который удостоились лишь немногие избранные, подобные скорее ангелам, чем людям. Скройся с глаз моих, несчастная, ибо твои глупые речи, внушенные не верой, а нелепым суеверием, сердят меня больше, чем мне бы того хотелось.
Он и правда был в таком гневе, что даже занес над головой палку, словно желая прибить девицу, а такое случалось с ним крайне редко.
— За кого ты меня принимаешь, заблудшая твоя душа, растленный ум, ты — порочная духом и телом? Разве я шарлатан и самозванец? Разве морочу волхвованьями людей?.. Образумься, и ни слова более о чудесах, если не хочешь, чтобы я принял это за злую шутку или решил, что твое неразумение промысла божьего так же велико, как твоя развращенность.
Но ему все же не удалось убедить Андару, которая приписала слова своего покровителя прирожденной его скромности, и (правда, уже не упоминая о чудесах) вновь принялась упрашивать его навестить умирающую.
— Что ж... утешить людей в горе и молить господа, чтобы он облегчил их страдания,— в этом отрада моей души... Идем.
Пяти минут не прошло, как они уже были у цели — так быстро влекла драконица своего спутника по заросшим бурьяном и крапивой улочкам. В жалкой лавчонке с земляным полом, стенами, напоминавшими скорее жалюзи, через которые беспрепятственно задувал ветер и заглядывало солнце, с потолком, пышно увешанным паутиной, среди валявшихся грудами пустых бочек, битых кувшинов и прочей непонятной утвари, Назарин увидел скорбящее семейство: лихорадочно блестевшие глаза женщин покраснели от слез и бессонных ночей, а руки дрожали. Фабиана, смуглая и сухая, в низко повязанном платке, бедно одетая, казалась преждевременно состарившейся. Беатрис можно было дать лет двадцать семь, платок на ней был повязан не без кокетства, да и вообще одежда, хоть тоже и небогатая, выдавала привычку к щегольству. Лицо ее было скорее миловидно, чем красиво, а вся ее фигура — статная, стройная — дышала горделивой надменностью, черные волосы оттеняли белизну кожи, серо-голубые глаза были обведены красноватыми тенями. В ушах ее блестели серьги тонкой работы, а на руках, по-городскому холеных и белых,— дешевые перстеньки.
В глубине комнаты была протянута веревка и на ней, наподобие театрального занавеса, висел большой лоскут материи. За ним помещалась спальня, где стояла кровать, а точнее — люлька больной девочки. Хозяйки приняли странствующего клирика с трепетной почтительностью, что, без сомнения, следовало приписан, ВЛИЯНИЮ рассказов Андары; усадив Назарина на скамью, они поднесли ему кружку козьего молока с хлебом, которую он принял больше из вежливости, поделившись при этом с «амазонкой», впрочем, особым аппетитом не отличавшейся. Две досужих старухи соседки, тишком проскользнув в дом, устроились в углу, глядя на Назарина с живейшим любопытством.
Разговор сразу же зашел о поразившем малютку недуге, который с самого начала заявил о себе со всей серьезностью. В тот день, как она слегла, мать уже с утра почуяла неладное: то два ворона кружили над домом, а потом три сороки сели на плетень через дорогу. Одно это уже не так еще в поле все козодой пород ней по борозде прыгал. Словом, вернулась она домой, а девочка уже как к огне горит.
Назарин поинтересовался, приходил ли к ним врач, и они ответили, что да, был у них два раза дон Сандалио, сельский их лекарь, а на третий раз сказал, что теперь Голько чудо господне спасет малышку. Приходила еще И знахарка, женщина сведущая. Так та положила пластырь хвостов (тут главное, чтобы тритонов этих ровно в полночь наловить)... После этого как будто полегчало, да ненадолго. Знахарка и сама переполошилась, дело, говорит, что луна в ту ночь на ущербе была, а если мри молодой луне ловить — наверняка поможет.
Сурово, почти гневно принялся Назарин корить их за легковерие, пытаясь внушить, что только наука или сам господь, который превыше науки, может помочь им. Женщины плакали, каялись и, пав на колени, с жаром умоляли клирика вылечить девочку.
— Но, дети мои, как могу я ее вылечить? Любовь и горе помутили ваш рассудок. Я не лекарь. Быть может, господь хочет призвать ее к себе. Смиритесь. Если же воля его — оставить вам ребенка, одной вашей мольбы хватит, хотя, верю, и моя молитва не будет лишней.
Но так настойчивы были их просьбы, что Назарин согласился взглянуть на больную и прошел за занавеску. Сев рядом с кроваткой, он долго и молча смотрел на девочку. Лицо Карменситы осунулось, губы почернели, глаза ввалились; вся она горела, а тело ее было неподвижно и безвольно, словно в предчувствии тесных объятий могилы. Мать и тетка, как две Магдалины, разразились рыданьями, соседки, незаметно оказавшиеся здесь же, последовали их примеру, и наконец, возвысив голос над хором женских стенаний,'Фабиана обратилась к священнику:
— Уж если хочет господь совершить чудо — вот и случай. Известно нам, святой отец, и про натуру вашу ангельскую, и что носите вы это рубище и босой подаяния просите, чтобы походить на господа нашего Иисуса Христа, который тоже не имел где голову преклонить и жил милостыней. И чем же, скажите, нынешние времена хуже и почему не может господь еще раз то совершить, что уже совершал? Так что коли захотите вы спасти нашу девочку — спасете, дело ясное. Верю я в это, потому и судьбу свою вам поручаю, да благословит вас господь.
Отняв руки, которые бедная женщина бросилась было целовать, Назарин ответил ей голосом твердым и невозмутимым.
— Сеньоры, перед вами всего лишь несчастный грешник, такой же как и вы сами, а отнюдь не некое совершенство, до которого мне далеко, как до звезд; если же я ношу сии смиренные одежды, то лишь потому, что стремлюсь к бедности, ибо этим думаю послужить господу, не кичась и не мня, что, босой, вознесусь над теми, кто носит башмаки с пряжками, не полагая, что, бедный из бедных, стану лучше тех, кто приумножает богатства. Я не врачеватель, и чуда я совершить не могу, а тем паче никогда и в голову мне не приходило, чтобы через меня являл чудеса господь — единый, кто по своему изволению властен изменять законы, данные им Природе.
— Можете, можете, можете! — в один голос воскликнули женщины.
— Не могу, сказано вам, и не вводите меня во гнев! Не ждите, что явлюсь когда-нибудь миру, облекшись властью, которой не обладаю, или самозванно присвою себе долю высшую, чем та безвестная участь, что мне уготована. Кто я? Никто, и мне ли мнить себя добрым христианином, а тем паче святым?..
— Вам, вам, вам!
— Не перечьте, или я сей же час покину этот дом!.. Тяжко оскорбляете вы господа нашего Иисуса Христа, полагая, что жалкий раб его может сравниться уж не говорю с ним самим, ибо то было бы чистым безумием, но хотя бы с одним из тех мужей избранных, которых он одарил способностью творить чудеса для вразумления и обращения язычников? Нет и еще раз нет, дети мои. Простодушие ваше достойно уважения; но не хочу я питать в вас надежды, ибо развеет их жизнь. И если господь приуготовил девочке смерть, так оно, значит, и надлежит, равно как вам надлежит скорбеть и печалиться. Примите же волю небес в спокойствии духа, но и не уставайте молиться, с верой горячей и любовью просите у господа и пресвятой богородицы исцеления младенца. Я же одно могу для вас сделать...
— Что, сеньор, что?.. Сделайте, бога ради.
— Одно лишь: просить у господа, чтобы вдохнул, он Жизнь прекрасную и здоровую в это невинное дитя, а взамен пусть возьмет мое здоровье и мою жизнь, когда и как ему то будет угодно; и пусть за явленную милость обрушит и» меня все невзгоды, немощи и недуги, от которых только страждет род пусть познаю я всю горечь нищеты и скорбной слепотой пусть меня поразит и да изъязвит меня страшной проказой... все, все приму я в обмен на ЖИЗНЬ слабого и чистого сего создания, и да ниспошлет ММ господь награду за горячие мольбы ваши,
И таким пламенным воодушевлением, такой глубокой и твердой убежденностью дышало каждое его слово, что вдруг охватило словно некое неистовое умопомрачение. Горячая одушевленность священника сообщи-
мм, будто искра упала в пороховой погреб — и не было и I конца слезам, и судорожно вздымались к небу руки, и пронзительные мольбы мешались с глухими стенаньями, молчаливый и суровый, положил руку на лоб
пси, словно измеряя снедавший ее жар, и долго стоял отрешенный, не замечая обезумевших от горя женщин.
Вскоре после этого он простился с ними, расспросив, как пройти к церкви, и пообещав вернуться. Андара вызвалась сопровождать его, и остаток дня Назарин провел в храме. Сама же она в церковь не вошла.
IV
Когда вечером Назарин вышел из храма, первые, кого он встретил, были Андара и Беатрис. «Вроде бы полегчало,— сразу сообщили они.— Глаза открывает и даже как будто узнает... Вот что-то ночью будет...»
Они пригласили его разделить с ними скромный ужин, на что он согласился, не желая показаться неблагодарным и слишком уж суровым. Все были в сборе; Фабиана даже несколько приободрилась, так как днем девочке, похоже, стало лучше; но к вечеру вновь начался жар. Назарин велел ей по-прежнему давать прописанное врачом лекарство.
При погребальном свете тусклого висячего светильника сели ужинать, гость — сама воздержанность — ограничил себя половиной яйца вкрутую, сушеными овощами и ломтиком хлеба. О вине он и слышать не пожелал. И хотя ему приготовили кровать с пышным тюфяком и двумя одеялами, он наотрез от нее отказался и, по возможности любезно отвергая настойчивые упрашивания добрых хозяек, решил устроиться со своим псом на просторном дворе, где провел и прошлую ночь. Перед тем как удалиться на покой, все еще немного посидели вместе и, само собой, речь зашла о больной девочке о том, как легко разбивает болезнь любые надежды на выздоровление,
— Да ведь эта,— кивнула Фабиана в сторону Беатрис,— тоже у нас хворая.
— По виду не скажешь,— заметил Назарин, пожалуй, впервые внимательно взглянув на девушку.
— Все нервы проклятые,— сказала Андара.— Это с ней с тех пор, как из Мадрида вернулась; а на лицо, точно, не скажешь. День ото дня хорошеет... Все из-за страхов, которых она от своего голубка натерпелась.
— Молчи, глупая.
— А я чего, я...
— Спазма у нее сердечная,— вмешалась Фабиана,— одним словом, сглазили ее; знаете ведь, отец Назарин, сколько по деревням худых людей — вмиг порчу наведут.
— Бросьте эти глупые суеверия, говорил я вам и повторяю вновь.
— А со мной и вправду вот что приключилось,— сказала Беатрис, явно робея.— Месяца три как пропала у меня охота есть, прямо в одночасье прошла, и с тех пор зернышка пшеничного проглотить не могу. Сглаз ли, не сглаз — я и сама не знаю. А потом и охота спать прошла: так и брожу, бывало, ночами по дому, а в горле комок стоит, да не комок даже, а словно булыжник дудовый там застрял.
— Ну, а после,— продолжала Фабиана,— такие припадки с ней случались, сеньор де Назарин, что мы все вместе, бывало, еле удержать могли. Зубами скрежещет, кричит на крик, иеной брызжет и такие слова выговаривает, что прямо срам.
— Эх вы, простота,— сказала Андара тоном самой искренней убежденности,— бес в нее вселился, и все тут. И в меня вселялся, когда я еще девочкой-цыпочкой была, ну и вылечилась — каплями, этими, как их... ромовыми, бромовыми...
— Бес или не бес,— решительно заявила Беатрис,— а только нет этому имени, сеньор священник, и как, бывало, нападет, так', кажется, мать бы родную убила, будь у меня мать или случись ребеночек рядом... так бы, кажется, и загрызла, так бы зубами и впилась... Или такая тоска смертная нападет — хоть в петлю лезь! Бывало, только
0 смерти и думаю, и как это получше сделать. А от одного вида страх нападал. Скажем, иду и чувствую — волосы дыбом становятся. Скорее, кажется, умерла бы, чем вошла... Или увижу священника в облачении, или дрозда певчего в клетке, а то горбуна или свинью С поросятами — так прямо дрожу вся со страху. А зазвонят
1 колокола — словно рассудок мутится.
— Что ж,— сказал Назарин,— колдовство здесь ни при чем и бесы тоже. Это очень распространенная болезнь, хорошо известная науке, и называется она истерией.
Вот-вот, и доктор то же говорил. Нападет ИИ с того ни с сего и пройдет сама собой. А уж чем только и не лечилась, господи боже! И настоем бузинным, шкурой коровы черной, и муравьями толченными! А сколько, да крестиков, да убив покойницких на себя, бывало, понавешаю!
И удалось вам вылечиться? — спросил Назарин, пристально на нее ГЛЯДЯ,
Совсем-то нет. Третьего дня опять тоска напала, ни, что сама себе противной становишься; но в этот раз рей отпустило. Похоже, на поправку пойду.
Что ж, от души вам сочувствую. Должно быть, это и в самом деле тяжкий недуг. Как от него излечиться? Думаю, это болезнь воображения, и воображением же нужно с нею бороться.
— Как так, сеньор?
— Попытайтесь проникнуться мыслью, что все ваши недомогания — плод воображения. Вот вы говорили, что храм божий вызывал у вас ужас, так войдите в храм и горячо молите господа об облегчении. Уверяю, то, что кажется вам колдовством,— всего лишь отклонения от нормальных восприятий, вызванные расстройством нервной системы. Убедите себя, что все эти явления никак не связаны с каким-либо повреждением внутренних органов,— и ваш недуг пройдет. Забудьте печали, гуляйте побольше, развлекайтесь, ешьте все, что захочется, выбросьте из головы мрачные мысли, спите вволю и — увидите — все будет в порядке. Но, сеньоры, уже поздно, пора и на покой.
Андара и Беатрис проводили его к выбранному им на дворе месту, где он устроил себе роскошное ложе из камней и травы.
— Вы не думайте, святой отец,— сказала ему Беатрис на прощание,— очень мне стало легче после того, что вы насчет моей хвори сказали. Бесы так бесы, нервы так нервы, а только вам я больше поверила, чем всем лекарям на свете с их бумажками... Ну, стало быть, покойной ночи...
Назарин еще долго молился и наконец лег и уснул блаженным сном праведника. Его разбудили звонкие трели птиц, вивших гнезда поверх изгородей, а вскоре показались Андара и БеатриС с добрыми новостями. Девочке лучше! Спала она нею ночь СПОКОЙНО, а к утру и жар спал, и глазки заблестели, по всему видно — на поправку пошла.
— Уж это ли не чудо, господь свидетель!
— Никакого чуда тут нет,— серьезно ответил Назарин,— Просто господь смилостивился над бедной матерью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22