Умывшись, она окончательно от своей сладкой дремы, и, позавтракав хлебом и орехами, все трое, довольные, пустились В путь на помощь зараженной деревне. Не было и девяти, когда они достигли цели, вступив на мрачно безлюдную, угрюмо-печальную единственную улицу деревни кривую, и ухабах, усыпанную острой, как бритва, щебенкой человек, встретившиеся им по дороге, покосились на странников; на площади, у подъезда, напоминавшего управу, они увидели худого старика, который обратился к вновь прибывшим приветственной речью: люди добрые, если вы пришли сюда чем пожиться, идите себе дальше своей дорогой — потому как это нищее и всеми, кроме смерти, позабытое; похоже господь от нас отвернулся. Я-то здешний алькальд, поверьте моему слову. Осталось нас всего здесь я, да священник наш, да доктор, которого прислали, потому как наш умер, и еще человек двадцать умерло, не считая сегодняшних, которых и похоронить-то не успели. Так что ступайте себе подобру-поздорову: все одно вам здесь никто не подаст.
Назарин отвечал, что они пришли не просить помощи, а наоборот — оказывать ее и что пусть сеньор алькальд укажет им больных, оставшихся без присмотра, чтобы поскорее приняться за дело с тем тщанием и терпением, какие заповедал нам господь наш Иисус Христос.
— Первым делом,— сказал алькальд,— надо похоронить семерых человек, что за ночь умерли.
— Девятерых,— сказал, подходя к ним, священник,— тетушка Касиана скончалась, и младшая ее отходит. Я только перекушу и мигом вернусь.
Недолго пришлось упрашивать алькальда, чтобы он позволил Назарину и его спутницам удовлетворить их христианское рвение, и скоро все трое приступили к делу. Но ах! Обе женщины, едва столкнувшись с картинами смерти и разложения,— увы, более ужасными, чем представлялось им в их наивном воодушевлении,— пали духом, как новобранцы, вдруг очутившиеся в самой гуще кровопролитного сражения. Они не могли черпать силы в сострадании, чувстве для них пока мало привычном, и полагались вначале лишь на амбицию. Первые несколько часов в рядах Назаринова войска царили растерянность и смятение; женские нервы и желудки взбунтовались. Назарин увещевал их с гневным красноречием полководца, видящего, что сражение проиграно. И вот наконец, хвала господу, новобранцы все увереннее поднимались в атаку, и к вечеру это были уже другие люди: вера восторжествовала над отвращением и сострадание — над страхом.
II
Но если Назарин чувствовал себя так уверенно, словно всю жизнь провел в зловонном воздухе этих мрачных лачуг, среди чудовищно раздутых болезнью лиц, среди мерзкой нищеты, то Андара и Беатрис не могли, никак не могли, бедняжки, свыкнуться с занятием, которое в одночасье возносило их от прозы и пошлости бытия к вершинам героизма. В христианском идеале им виделось прежде одно лишь приятное для глаза; теперь же им открылась вся его скорбная правда. Беатрис, как всегда, выражала свои мысли по-простому: «Легко сказать — богу душу отдал, так ведь ее еще суметь отдать надо». Андара впала в какую-то отупелую суетливость. Она действовала, как автомат, и выполняла все самые ужасные поручения как бы бессознательно. Ее руки и ноги двигались словно сами собой. Если бы раньше ей предложили выбирать между смертью и подобной жизнью, она бы предпочла быть тысячу раз повешенной. Повинуясь внушениям Назарина, она действовала, как послушная кукла. Все ее чувства словно омертвели. О еде она не могла думать без отвращения.
Беатрис выполняла свои обязанности вполне осознанно, подавляя естественное отвращение постоянной работой мысли, на лету подхватывая и додумывая каждое слово учителя. По натуре более субтильная, чем ее подруга, С кожей более нежной, сложения более деликатного и со сравнительно развитым вкусом, она возмещала все эти природные слабости духовной энергией, помогавшей ей побороть себя и принудить к исполнению тяжелейшего долга. Призывая на помощь свою зарождающуюся веру, она разжигала ее в себе, как раздувают слабый, едва занявшийся огонек; углубляясь в свой внутренний мир (что было недоступно ее подруге), она черпала утешение и силы сознании, что поступает правильно, хорошо, оправдывая все приносимые жертвы, тогда как Андаре приходилось взывать лишь к самолюбию, отнюдь не возмещавшему ей всех лишений. И поэтому к вечеру та, что из Польворанки, удалилась на покой с затаенным недовольством, а та, что из Мостолеса,— с улыбкой раненого, но покрывшее славой солдата.
Ламанчский мавр и не собирался сдаваться. Поразительно неутомимый, он, весь день ходивший за больными, мывший их, подносивший им лекарства, принимавший последний вздох одних и выслушивавший горячечное бормотанье других, с наступлением темноты думал лишь о том, но нужно предать земле еще двенадцать тел, ждавших очереди. С этим он и обратился к алькальду, помощь двух или, на худой конец, одного человека — Второго могут заменить его спутницы. Алькальд, поражении и такой набожностью и рвением, тут же наделил его всеми полномочиями, предоставив кладбище в его полное спряжение с тем радушием, с каким хозяева приглашали гостей в биллиардную или в гостиную помузицировать.
< помощью молчаливого старика с тупоумным лицом, мне пилось позже — свинопаса, а также Беатрис, которая, обуянная жертвенным пылом, спешила пройти еще один урок этой страшной, но действенной школы, Назарин выносил трупы из домов и, за неимением носилок, на плечах относил их на кладбище, где складывал на землю друг подле друга. Паломница и старик рыли могилы, алькальд появлялся чуть не каждую минуту, помогал чем мог и просил только, чтобы уж все было честь по чести — рыть поглубже и присыпать получше, а не как на строительстве общественных сооружений. Андара, поспав три часа, сменила на такое же время свою подругу. Таково было распоряжение Назарина, боявшегося вконец измотать свою многострадальную гвардию.
Покончив с этим и запив водой кусок хлеба, выделенный алькальдом, героический клирик вернулся в зачумленные дома говорить слова утешения тем, кто еще мог их услышать, обмывать и подносить питье. Андара с полуночи сидела при трех девочках, мать которых уже унесла болезнь; дон Назарин ухаживал за тяжело бредившей старухой и за юношей, который, говорили, был настоящим красавцем, во что теперь невозможно было поверить — в такую страшную маску превратилось его лицо.
Печальный рассвет занимался над Вильямантильей, но женщины встретили новый день приободренные, уверенные в своих силах и почти что чувствуя себя хозяевами положения. Обеим казалось, что они уже очень давно приступили к своей похвальной миссии — ведь и действительно, дни кажутся нам тем длиннее, чем насыщеннее был прожитые кусок жизни, И уже не ужасали их страшные обличья болезни, уже но тан боялись они заразы, и нервы их и желудки не так остро отзывались на вид и запах гниющей плоти. Сельский врач воздал должное благочестивому рвению трех паломников, заявив алькальду, что этот смахивающий на мавра бродяга и его спутницы скорее всего — ангелы небесные, посланные в Вильямантилью всеблагим провидением. Перед полуднем в знак народного ликования зазвонили колокола, возвещая о том, что вот-вот прибудет помощь, направленная из столицы департаментом общественной благотворительности и здравоохранения. Нечего сказать — вовремя! Но спасибо и на том. Официальное милосердие выразилось во враче, двух фельдшерах, представителе департамента и уйме различных средств для дезинфекции всех и вся. Известие о прибытии санитарной службы дошло до Назарина одновременно с другим — о том, что в Вильяманте тоже свирепствует эпидемия и что туда, насколько известно, правительство помощи не посылало. Мгновенно приняв решение, подобно великому стратегу, умеющему молниеносно перебросить силы на нужный участок, он созвал свое немногочисленное войско (правый и левый фланги тут же поспешили на зов) и объявил боевую задачу дня:
— Немедля — в путь.
— Куда теперь?
— В Вильяманту. Здесь мы больше не нужны, а там ждут помощи.
— В путь. Вперед.
Не было еще и двух часов, а они уже шли через поле дорогой, что указал им свинопас. Запасы из Ла-Корехи кончились; последнее Андара решила-таки оставить в Вильямантилье. Дойдя до ручья, женщины вымылись; то же сделал и дон Назарио в некотором от них удалении. Освеженные телом, с легкой душой двинулись они дальше, и единственной неприятностью, подстерегавшей их на пути, была встреча с мальчишками-беженцами из Вилья-мантильи, семьи которых устроились в нескольких хижинах на вершине холма. Эти ангелочки привыкли убивать скуку вынужденного изгнанничества, обстреливая из рогаток всех проходящих по дороге, и тот день жертвами этого невинного спорта стали Назарии и паства. Главнокомандующий был поражен в голову, правое крыло — в руку, левое собиралось было открыть ответный огонь, но учитель удержал, сказав наставительно:
— Не надо, не надо. Не должно нам ранить и убивать, даже защищаясь. Ускорим же шаг, дабы не искушать этих невинных чертенят.
Так они и сделали, но и к ночи не добрались до Вильнманты. Поскольку ни провизии, ни денег, чтобы ее купить, у них не было, Андара, выдвинувшись шагов на сотню вперед, просила подаяния у всех, кто попадался им по дороге. Но такая нищета и разор царили во всей округе, что странникам ничего не перепадало. Они сильно проголодались и в самом деле ощущали нужду хоть чем-то подкрепиться. Та, что из Польворанки, стонала и жаловалась; та ни из Мостолеса, старалась скрыть овладевшую ею; тот, что из Мигельтурры, ободрял обеих, уверяя, что к вечеру им наверняка удастся что-нибудь раздобыть. И действительно, под вечер, проходя мимо поля, которое сколько крестьян запахивали плугом, они получили в виде краюхи хлеба, нескольких пригоршней бобов гороха и даже двух монет по два сантима, после чего себя обладателями неслыханного богатства.
На ночь устроились прямо в поле — Беатрис сказала, что, перед тем как идти в зачумленное место, надо хорошенько проветриться. Набрав сухих веток, они соорудили костерчик и сварили на нем бобы, добавив к ним артишоки, цикорий и портулак, которые нарвала по дороге Андара; обильно и весело отужинав, они помолились, после чего учитель разъяснил им жизнь и смерть святого Франциска Ассизского и как был основан орден францисканцев и велел спать. На следующее утро они вступили в Вильяманту.
Что сказать о том подвижническом труде, о тех великих шести днях, к концу которых Беатрис словно открыла в себе вторую натуру, равнодушную к опасности, наделенную спокойным, чуждым кичливости мужеством, Андара из вечной ленивицы превратилась в прилежную и расторопную хлопотунью? Первая боролась с болезнью, уверенная в своем превосходстве и не похваляясь им, наставляемая бескорыстной верой и убежденностью, которые поддерживали в ней душевное горение; вторая же черпала поддержку в удовлетворенном тщеславии, в сознании собственной ловкости и умелости, и, постоянно похваляясь, не уставая льстить своему самолюбию, она шла впереди, как солдат, мечтающий о почестях и чине. О Назарине — что можно сказать о Назарине, который на протяжении всех шести дней являл собой образец христианского подвижника, чья физическая стойкость чудодейственно дополняла его несравненную духовную доблесть? Они оставили Вильяманту по той же причине, что и Вильямантилью: сразу же после прибытия санитарной службы. Довольные собой, с душой, озаренной светом праведного деяния, они произвели смотр и устную ревизию двух кампаний, не устояв перед невинным соблазном подсчитать всех больных, за которыми ухаживали,— скольких выходили и скольких погребли по-христиански,— припомнив тысячу самых трогательных и волнующих эпизодов, которые поразили бы мир, найди они своего летописца. Но поскольку таковой, конечно же, никогда не сыщется, память обо всех затих дивных свершениях останется лишь в архивах небесных. Что же до тщеславия, с которым они сами вновь и вновь перечисляли их, то господь, уверен, простит им невинное самохвальство, ибо, по справедливости, каждый герой должен иметь свою историю, пусть и рассказанную в узком кругу им самим.
Затем они отправились то ли в Ментриду, то ли в Аль-деа-дель-Фресно — точных упоминаний об этом в трудах «назаринистов» не обнаружено. Известно только, что это было приятное с виду и сравнительно богатое село, окруженное цветущими полями. На возвышенности неподалеку от него путники увидели развалины старого замка и, обозрев их, решили, что это самое подходящее место, чтобы провести несколько дней, отдохнуть и набраться сил, тем более что Назарин первый настаивал на необходимости передышки. Нет, нет, господу вовсе не было угодно, чтобы они трудились не покладая рук, ведь требовалось — и срочно! — укрепить телесные силы для новых, еще более суровых испытаний. И вот командующий отдал приказ располагаться в развалинах феодального гнезда и приступить к восстановлению сил истощенных организмов. Место и вправду было красивейшее: отсюда было хорошо видно всю плодородную долину, по которой, блистая и змеясь, протекала река Пералес; то тут, то там виднелись ухоженные сады и роскошные виноградники. Чтобы достичь цели, путникам пришлось взобраться по крутейшему склону, и вот она, вершина, отрадная тишина и чистый ласковый ветерок! Пожалуй, никогда не чувствовали они такой задушевной близости с природой, такой полнейшей свободы: словно орлы, царили они над ВС6М, над ними же не было иной власти. Выбрав место и расположившись, они спустились в деревню просить милостыню, и, надо сказать, первый день выдался удачный: Беатрис подали несколько медяков, Назарину — пучок салата, кочан капусты и несколько картофелин, Андара раздобыла два горшка и кувшин — носить воду.
— Вот это по мне,— повторяла она.— Сеньор, а почему бы нам здесь насовсем не остаться?
— Назначение наше не в том, чтобы пребывать в покое и довольстве,— отвечал предводитель,— а, напротив, вести Жизнь, полную тревог и лишений. Отдохнем, ибо многие тяготы ожидают еще нашу плоть.
— Да еще бог знает, не погонят ли нас отсюда,— шла Беатрис— Бедняк что улитка — свой дом на себе носит.
— А я бы, будь моя воля,-- продолжала Андара,— бы здесь землицей, развела бы картошку, лук да ту — так, к столу.
Мы не нуждаемся,— заявил Назарин,— ни в земель-обетвенноети, ни в том, что па ней может произрасти, домашнем скоте или птице, ибо не подобает нам, и из этого абсолютного отрицания вытекает утверждение, что все, нам необходимое, мы можем получи, прося подаяние.
На третий день Андара отправилась к реке постирать, а когда вернулась, за водой пошла Беатрис — событие само по себе обыденнейшее, но о котором никак нельзя не упомянуть в этой правдивой истории, потому что оно явилось причиной других событий важности первостепенной.
III
Когда под вечер девушка поднималась по обрывистому склону, душа ее была в таком смятении, такую слабость чувствовала она в ногах, что ей пришлось снять с головы кувшин и сесть передохнуть. Что же случилось с ней у источника, прячущегося среди густых осокорей на берегу реки? А случилось с ней нечто неожиданное, совершенно незначительное в общем жизнен ном потоке, но для Беатрис полное грозного смысла; одно из тех событий, которые в жизни человека подобны катаклизму, потопу, землетрясению, огню небесному. Так что же это было?.. Да так, ничего — просто... она увидела Чубарого.
Чубарый был ее любовью, ее мукой, похитителем ее чести, источником всех надежд, тем, кто первый пробудил в ней смутную мечту о счастье и первый заставил испытать жгучую обиду. И когда ей почти удалось пусть не забыть, но хотя бы отодвинуть его на второй план, когда, самоотречение борясь со злом во имя милосердия, она почти исцелилась от душевного недуга, явился этот злосчастный Чубарый, чтобы липши, ее завоеванных благостынь и вновь увлечь в темные бездны. Будь проклят этот Чубарый и будь проклят тот час, когда ей пришло В голову пойти за водой!
Так думала она, стараясь успокоиться и собраться с мыслями. Перед глазами у нее до сих пор стоял он, возникший словно из-под земли, не успела она сделать и двух шагов с полным кувшином. Он позвал ее по имени, и она непроизвольно поднесла руку к кувшину, который качнулся и едва не упал. Словно громом пораженная, она застыла, не в силах шевельнуться или вымолвить слово.
— Знаю, знаю, что ты здесь бродишь, отродье,— сказал он, важно засунув руки, в карманы короткой куртки, со странной смесью капризной досады и презрения в голосе.— Видел тебя, вчера еще видел, как в деревню шла с этими двумя: с рожей этой мавританской и с бабой страхолюдиной... Что, дура, докатилась? С какими ублюдками спуталась, а? Говорил же тебе — пропадешь, будешь Христа ради просить, как побироха последняя... так оно и вышло. Знаю,
9в9
знаю, скотина, сманил тебя этот апостол липовый, что одним требником взад-вперед бесов гоняет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Назарин отвечал, что они пришли не просить помощи, а наоборот — оказывать ее и что пусть сеньор алькальд укажет им больных, оставшихся без присмотра, чтобы поскорее приняться за дело с тем тщанием и терпением, какие заповедал нам господь наш Иисус Христос.
— Первым делом,— сказал алькальд,— надо похоронить семерых человек, что за ночь умерли.
— Девятерых,— сказал, подходя к ним, священник,— тетушка Касиана скончалась, и младшая ее отходит. Я только перекушу и мигом вернусь.
Недолго пришлось упрашивать алькальда, чтобы он позволил Назарину и его спутницам удовлетворить их христианское рвение, и скоро все трое приступили к делу. Но ах! Обе женщины, едва столкнувшись с картинами смерти и разложения,— увы, более ужасными, чем представлялось им в их наивном воодушевлении,— пали духом, как новобранцы, вдруг очутившиеся в самой гуще кровопролитного сражения. Они не могли черпать силы в сострадании, чувстве для них пока мало привычном, и полагались вначале лишь на амбицию. Первые несколько часов в рядах Назаринова войска царили растерянность и смятение; женские нервы и желудки взбунтовались. Назарин увещевал их с гневным красноречием полководца, видящего, что сражение проиграно. И вот наконец, хвала господу, новобранцы все увереннее поднимались в атаку, и к вечеру это были уже другие люди: вера восторжествовала над отвращением и сострадание — над страхом.
II
Но если Назарин чувствовал себя так уверенно, словно всю жизнь провел в зловонном воздухе этих мрачных лачуг, среди чудовищно раздутых болезнью лиц, среди мерзкой нищеты, то Андара и Беатрис не могли, никак не могли, бедняжки, свыкнуться с занятием, которое в одночасье возносило их от прозы и пошлости бытия к вершинам героизма. В христианском идеале им виделось прежде одно лишь приятное для глаза; теперь же им открылась вся его скорбная правда. Беатрис, как всегда, выражала свои мысли по-простому: «Легко сказать — богу душу отдал, так ведь ее еще суметь отдать надо». Андара впала в какую-то отупелую суетливость. Она действовала, как автомат, и выполняла все самые ужасные поручения как бы бессознательно. Ее руки и ноги двигались словно сами собой. Если бы раньше ей предложили выбирать между смертью и подобной жизнью, она бы предпочла быть тысячу раз повешенной. Повинуясь внушениям Назарина, она действовала, как послушная кукла. Все ее чувства словно омертвели. О еде она не могла думать без отвращения.
Беатрис выполняла свои обязанности вполне осознанно, подавляя естественное отвращение постоянной работой мысли, на лету подхватывая и додумывая каждое слово учителя. По натуре более субтильная, чем ее подруга, С кожей более нежной, сложения более деликатного и со сравнительно развитым вкусом, она возмещала все эти природные слабости духовной энергией, помогавшей ей побороть себя и принудить к исполнению тяжелейшего долга. Призывая на помощь свою зарождающуюся веру, она разжигала ее в себе, как раздувают слабый, едва занявшийся огонек; углубляясь в свой внутренний мир (что было недоступно ее подруге), она черпала утешение и силы сознании, что поступает правильно, хорошо, оправдывая все приносимые жертвы, тогда как Андаре приходилось взывать лишь к самолюбию, отнюдь не возмещавшему ей всех лишений. И поэтому к вечеру та, что из Польворанки, удалилась на покой с затаенным недовольством, а та, что из Мостолеса,— с улыбкой раненого, но покрывшее славой солдата.
Ламанчский мавр и не собирался сдаваться. Поразительно неутомимый, он, весь день ходивший за больными, мывший их, подносивший им лекарства, принимавший последний вздох одних и выслушивавший горячечное бормотанье других, с наступлением темноты думал лишь о том, но нужно предать земле еще двенадцать тел, ждавших очереди. С этим он и обратился к алькальду, помощь двух или, на худой конец, одного человека — Второго могут заменить его спутницы. Алькальд, поражении и такой набожностью и рвением, тут же наделил его всеми полномочиями, предоставив кладбище в его полное спряжение с тем радушием, с каким хозяева приглашали гостей в биллиардную или в гостиную помузицировать.
< помощью молчаливого старика с тупоумным лицом, мне пилось позже — свинопаса, а также Беатрис, которая, обуянная жертвенным пылом, спешила пройти еще один урок этой страшной, но действенной школы, Назарин выносил трупы из домов и, за неимением носилок, на плечах относил их на кладбище, где складывал на землю друг подле друга. Паломница и старик рыли могилы, алькальд появлялся чуть не каждую минуту, помогал чем мог и просил только, чтобы уж все было честь по чести — рыть поглубже и присыпать получше, а не как на строительстве общественных сооружений. Андара, поспав три часа, сменила на такое же время свою подругу. Таково было распоряжение Назарина, боявшегося вконец измотать свою многострадальную гвардию.
Покончив с этим и запив водой кусок хлеба, выделенный алькальдом, героический клирик вернулся в зачумленные дома говорить слова утешения тем, кто еще мог их услышать, обмывать и подносить питье. Андара с полуночи сидела при трех девочках, мать которых уже унесла болезнь; дон Назарин ухаживал за тяжело бредившей старухой и за юношей, который, говорили, был настоящим красавцем, во что теперь невозможно было поверить — в такую страшную маску превратилось его лицо.
Печальный рассвет занимался над Вильямантильей, но женщины встретили новый день приободренные, уверенные в своих силах и почти что чувствуя себя хозяевами положения. Обеим казалось, что они уже очень давно приступили к своей похвальной миссии — ведь и действительно, дни кажутся нам тем длиннее, чем насыщеннее был прожитые кусок жизни, И уже не ужасали их страшные обличья болезни, уже но тан боялись они заразы, и нервы их и желудки не так остро отзывались на вид и запах гниющей плоти. Сельский врач воздал должное благочестивому рвению трех паломников, заявив алькальду, что этот смахивающий на мавра бродяга и его спутницы скорее всего — ангелы небесные, посланные в Вильямантилью всеблагим провидением. Перед полуднем в знак народного ликования зазвонили колокола, возвещая о том, что вот-вот прибудет помощь, направленная из столицы департаментом общественной благотворительности и здравоохранения. Нечего сказать — вовремя! Но спасибо и на том. Официальное милосердие выразилось во враче, двух фельдшерах, представителе департамента и уйме различных средств для дезинфекции всех и вся. Известие о прибытии санитарной службы дошло до Назарина одновременно с другим — о том, что в Вильяманте тоже свирепствует эпидемия и что туда, насколько известно, правительство помощи не посылало. Мгновенно приняв решение, подобно великому стратегу, умеющему молниеносно перебросить силы на нужный участок, он созвал свое немногочисленное войско (правый и левый фланги тут же поспешили на зов) и объявил боевую задачу дня:
— Немедля — в путь.
— Куда теперь?
— В Вильяманту. Здесь мы больше не нужны, а там ждут помощи.
— В путь. Вперед.
Не было еще и двух часов, а они уже шли через поле дорогой, что указал им свинопас. Запасы из Ла-Корехи кончились; последнее Андара решила-таки оставить в Вильямантилье. Дойдя до ручья, женщины вымылись; то же сделал и дон Назарио в некотором от них удалении. Освеженные телом, с легкой душой двинулись они дальше, и единственной неприятностью, подстерегавшей их на пути, была встреча с мальчишками-беженцами из Вилья-мантильи, семьи которых устроились в нескольких хижинах на вершине холма. Эти ангелочки привыкли убивать скуку вынужденного изгнанничества, обстреливая из рогаток всех проходящих по дороге, и тот день жертвами этого невинного спорта стали Назарии и паства. Главнокомандующий был поражен в голову, правое крыло — в руку, левое собиралось было открыть ответный огонь, но учитель удержал, сказав наставительно:
— Не надо, не надо. Не должно нам ранить и убивать, даже защищаясь. Ускорим же шаг, дабы не искушать этих невинных чертенят.
Так они и сделали, но и к ночи не добрались до Вильнманты. Поскольку ни провизии, ни денег, чтобы ее купить, у них не было, Андара, выдвинувшись шагов на сотню вперед, просила подаяния у всех, кто попадался им по дороге. Но такая нищета и разор царили во всей округе, что странникам ничего не перепадало. Они сильно проголодались и в самом деле ощущали нужду хоть чем-то подкрепиться. Та, что из Польворанки, стонала и жаловалась; та ни из Мостолеса, старалась скрыть овладевшую ею; тот, что из Мигельтурры, ободрял обеих, уверяя, что к вечеру им наверняка удастся что-нибудь раздобыть. И действительно, под вечер, проходя мимо поля, которое сколько крестьян запахивали плугом, они получили в виде краюхи хлеба, нескольких пригоршней бобов гороха и даже двух монет по два сантима, после чего себя обладателями неслыханного богатства.
На ночь устроились прямо в поле — Беатрис сказала, что, перед тем как идти в зачумленное место, надо хорошенько проветриться. Набрав сухих веток, они соорудили костерчик и сварили на нем бобы, добавив к ним артишоки, цикорий и портулак, которые нарвала по дороге Андара; обильно и весело отужинав, они помолились, после чего учитель разъяснил им жизнь и смерть святого Франциска Ассизского и как был основан орден францисканцев и велел спать. На следующее утро они вступили в Вильяманту.
Что сказать о том подвижническом труде, о тех великих шести днях, к концу которых Беатрис словно открыла в себе вторую натуру, равнодушную к опасности, наделенную спокойным, чуждым кичливости мужеством, Андара из вечной ленивицы превратилась в прилежную и расторопную хлопотунью? Первая боролась с болезнью, уверенная в своем превосходстве и не похваляясь им, наставляемая бескорыстной верой и убежденностью, которые поддерживали в ней душевное горение; вторая же черпала поддержку в удовлетворенном тщеславии, в сознании собственной ловкости и умелости, и, постоянно похваляясь, не уставая льстить своему самолюбию, она шла впереди, как солдат, мечтающий о почестях и чине. О Назарине — что можно сказать о Назарине, который на протяжении всех шести дней являл собой образец христианского подвижника, чья физическая стойкость чудодейственно дополняла его несравненную духовную доблесть? Они оставили Вильяманту по той же причине, что и Вильямантилью: сразу же после прибытия санитарной службы. Довольные собой, с душой, озаренной светом праведного деяния, они произвели смотр и устную ревизию двух кампаний, не устояв перед невинным соблазном подсчитать всех больных, за которыми ухаживали,— скольких выходили и скольких погребли по-христиански,— припомнив тысячу самых трогательных и волнующих эпизодов, которые поразили бы мир, найди они своего летописца. Но поскольку таковой, конечно же, никогда не сыщется, память обо всех затих дивных свершениях останется лишь в архивах небесных. Что же до тщеславия, с которым они сами вновь и вновь перечисляли их, то господь, уверен, простит им невинное самохвальство, ибо, по справедливости, каждый герой должен иметь свою историю, пусть и рассказанную в узком кругу им самим.
Затем они отправились то ли в Ментриду, то ли в Аль-деа-дель-Фресно — точных упоминаний об этом в трудах «назаринистов» не обнаружено. Известно только, что это было приятное с виду и сравнительно богатое село, окруженное цветущими полями. На возвышенности неподалеку от него путники увидели развалины старого замка и, обозрев их, решили, что это самое подходящее место, чтобы провести несколько дней, отдохнуть и набраться сил, тем более что Назарин первый настаивал на необходимости передышки. Нет, нет, господу вовсе не было угодно, чтобы они трудились не покладая рук, ведь требовалось — и срочно! — укрепить телесные силы для новых, еще более суровых испытаний. И вот командующий отдал приказ располагаться в развалинах феодального гнезда и приступить к восстановлению сил истощенных организмов. Место и вправду было красивейшее: отсюда было хорошо видно всю плодородную долину, по которой, блистая и змеясь, протекала река Пералес; то тут, то там виднелись ухоженные сады и роскошные виноградники. Чтобы достичь цели, путникам пришлось взобраться по крутейшему склону, и вот она, вершина, отрадная тишина и чистый ласковый ветерок! Пожалуй, никогда не чувствовали они такой задушевной близости с природой, такой полнейшей свободы: словно орлы, царили они над ВС6М, над ними же не было иной власти. Выбрав место и расположившись, они спустились в деревню просить милостыню, и, надо сказать, первый день выдался удачный: Беатрис подали несколько медяков, Назарину — пучок салата, кочан капусты и несколько картофелин, Андара раздобыла два горшка и кувшин — носить воду.
— Вот это по мне,— повторяла она.— Сеньор, а почему бы нам здесь насовсем не остаться?
— Назначение наше не в том, чтобы пребывать в покое и довольстве,— отвечал предводитель,— а, напротив, вести Жизнь, полную тревог и лишений. Отдохнем, ибо многие тяготы ожидают еще нашу плоть.
— Да еще бог знает, не погонят ли нас отсюда,— шла Беатрис— Бедняк что улитка — свой дом на себе носит.
— А я бы, будь моя воля,-- продолжала Андара,— бы здесь землицей, развела бы картошку, лук да ту — так, к столу.
Мы не нуждаемся,— заявил Назарин,— ни в земель-обетвенноети, ни в том, что па ней может произрасти, домашнем скоте или птице, ибо не подобает нам, и из этого абсолютного отрицания вытекает утверждение, что все, нам необходимое, мы можем получи, прося подаяние.
На третий день Андара отправилась к реке постирать, а когда вернулась, за водой пошла Беатрис — событие само по себе обыденнейшее, но о котором никак нельзя не упомянуть в этой правдивой истории, потому что оно явилось причиной других событий важности первостепенной.
III
Когда под вечер девушка поднималась по обрывистому склону, душа ее была в таком смятении, такую слабость чувствовала она в ногах, что ей пришлось снять с головы кувшин и сесть передохнуть. Что же случилось с ней у источника, прячущегося среди густых осокорей на берегу реки? А случилось с ней нечто неожиданное, совершенно незначительное в общем жизнен ном потоке, но для Беатрис полное грозного смысла; одно из тех событий, которые в жизни человека подобны катаклизму, потопу, землетрясению, огню небесному. Так что же это было?.. Да так, ничего — просто... она увидела Чубарого.
Чубарый был ее любовью, ее мукой, похитителем ее чести, источником всех надежд, тем, кто первый пробудил в ней смутную мечту о счастье и первый заставил испытать жгучую обиду. И когда ей почти удалось пусть не забыть, но хотя бы отодвинуть его на второй план, когда, самоотречение борясь со злом во имя милосердия, она почти исцелилась от душевного недуга, явился этот злосчастный Чубарый, чтобы липши, ее завоеванных благостынь и вновь увлечь в темные бездны. Будь проклят этот Чубарый и будь проклят тот час, когда ей пришло В голову пойти за водой!
Так думала она, стараясь успокоиться и собраться с мыслями. Перед глазами у нее до сих пор стоял он, возникший словно из-под земли, не успела она сделать и двух шагов с полным кувшином. Он позвал ее по имени, и она непроизвольно поднесла руку к кувшину, который качнулся и едва не упал. Словно громом пораженная, она застыла, не в силах шевельнуться или вымолвить слово.
— Знаю, знаю, что ты здесь бродишь, отродье,— сказал он, важно засунув руки, в карманы короткой куртки, со странной смесью капризной досады и презрения в голосе.— Видел тебя, вчера еще видел, как в деревню шла с этими двумя: с рожей этой мавританской и с бабой страхолюдиной... Что, дура, докатилась? С какими ублюдками спуталась, а? Говорил же тебе — пропадешь, будешь Христа ради просить, как побироха последняя... так оно и вышло. Знаю,
9в9
знаю, скотина, сманил тебя этот апостол липовый, что одним требником взад-вперед бесов гоняет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22