Быть может, он проявил бы милость и без наших молитв.
Все прошли в дом взглянуть на девочку и первым делом увидели обезумевшую от радости Фабиану. Она было бросилась целовать священнику руки, но тот снова решительно этому воспротивился. Да, надежда появилась, но быть уверенным в окончательном исцелении было еще рано. Ведь приступ мог повториться, и сколь же велико было бы материнское горе! В конце концов, каков бы ни был исход, он этого уже не узнает, ибо сейчас, прямо сейчас отправляется в дальнейший путь, вот только слегка, совсем слегка перекусит. Все ласковые и настойчивые женские уговоры оказались бесполезны. Тут ему уже нечего было делать, и он считал неблагоразумным оставаться здесь долее, тогда как святой долг звал его вновь, и безотлагательно, пуститься в странствие.
Расставание было прочувствованным, и хотя клирик настойчиво увещевал мадридскую чертовку отказаться от мысли следовать за ним, та в свойственных ей простых и сильных выражениях заявила, что нет для нее большей услады, чем идти за ним на край света, и с такой силой влечет ее сердце, что воля бессильна противиться этому зову. Так они и пошли вдвоем, сопровождаемые толпой мальчишек и несколькими местными старушонками; чтобы отвязаться от этого назойливого эскорта, Назарин свернул с большой дороги и прямо через поле направился к видневшейся вдалеке роще.
— Слыхали? — сказала ему Андара, когда последние провожавших отстали.— Беатрис-то мне вчера под вечер сказала, что коли поправится девочка, так и она, как я, пойдет.
— И куда же?
— Пусть и Н6 думает. Я ВОВС6 Кб хочу, чтобы за мной кто-нибудь шел. Уж лучше Я сам по себе.
— Ну, хочет она так. Говорит, пойду каяться. !
— Если она решила покаяться, что ж - в добрый час; по для этого совсем не обязательно идти со мной. Пусть Оставит свое имущество — для нее, я думаю, это небольшая потеря — и отправится просить подаяния... но только сама но сове. Каждый наедине со своей совестью, каждый — со «поим одиночеством!
— Дак а я-то ей сказала — давай, пошли...
— Ну, а ты-то что нос суешь?..
— А то, сеньор, что я Беатрис люблю и знаю, что не и бежать ей этого. Пусть хлебнет покаянной ЖИЗНИ, а то го нес м у ней душа иссохла и все из-за одного злодея — Чубатый или Чубарый его звать, и не упомню. Но в лицо парень статный, вдовый, родинка у него еще тут Рака я — с волосами. Он-то из нее соки и тянет и бесов этих нес напустил. Морочит ТОЛЬКО: сегодня нос воротит,
митра горы золотые сулит — отсюда и вышла у нее эта. Надо ей, сеньор, ох надо ей походить да чтобы дурь эта из головы вышла, потому как, может гробе, да в грудях, да вздохом и нет у нее бесов,ее мозговитой — у, сколько! А все оттого, что умер, да и второй раз когда рожала...
Да для чего ж ты мне все это рассказываешь, болтунья, сплетница? — сердито оборвал ее Назарин.— Что мне за дело до Беатрис, и до Чубарого, и до?..
— А для того, что не след вам ее бросать, потому как, если не пойдет она с нами да о душе хоть маленько не призадумается, идти ей по другой дорожке — туда, где больше о теле думают. Совсем довели девку, у, хреновина. Перед самым тем как вот Карменсита слегла, у нее уж и вещи сложены были — в Мадрид ехать. Сама мне письмо от Сэве показывала — та зовет...
— Ничего не желаю слушать!
— Да уж кончаю... Сэве пишет, чтобы ехала скорее, потому как...
— Замолчи!.. Пусть делает что хочет... Нет, не то; пусть останется глуха к льстивым увещеваниям, а то не миновать ей дьявольских сетей, которыми тот уловляет души, обольщая их суетными надеждами... Скажи ей, чтобы оставалась, ибо там ждут ее грех, порок и постыдная смерть — тогда уже некогда и поздно будет ей каяться.
— Да как же я это все ей скажу, святой отец, коли мы в Мостолес больше не вернемся?
Ступай, я тебя подожду.
— Да разве ж она меня послушает. Вот если б вы сами пошли да поговорили с ней хорошенько. Вам-то она верит ног вы немного только про хворь ее растолковали, глядишь — и отстала лихоманка. Так вернемтесь, коли вы не против.
— Стой, стой, дай мне подумать.
— Заодно и про девчурку-то узнаем — жива ли.
— Сердце говорит мне, что да.
— Так вернемтесь, сеньор... сами увидим.
— Нет, ступай одна и скажи своей подруге... Ладно, завтра решу.
Заночевали они на скотном дворе, где и поужинали на те несколько грошей, что им удалось собрать за день; кбгда же наутро Назарин вновь зашагал по дороге, уводившей странников от Мостолеса, Андара сказала:
— Знаете, куда мы идем-то?
— Куда же?
— Дак в мою родную деревню, у, хреновина!
— Я уже просил не произносить при мне этих грубых, отвратительных слов. Если это хоть раз повторится, я не разрешу тебе идти со мной дальше. Ну, так куда же мы идем?
— Да в Польворанку, сеньор, деревню мою родную; а я, правду сказать, не хотела б туда показываться: родня у меня там, с положением люди, сестры муж на таможне служит. Вы не думайте, у нас в Польворанке есть люди — у, богатые, на семерых выезжают, то бишь по семь пар упряжкой.
— Не удивительно, что тебе стыдно появляться в родных краях,— ответил странник.— Вот, пожалуйста! А веди ТЫ примерную жизнь, так могла бы являться всюду, не краснея, Что ж, пойдем другой дорогой, ведь для нас это все равно.
Более ничего примечательного в этот день не случилось, кроме позорного бегства пса, который так и следовал за Иазарином от Карабанчеля. То ли у него тоже обнаружились почтенные родичи в Польворанке, то ли ему не хотелось покидать спои родные края, но, как бы там ни было, он, подобно недовольному слуге, взял расчет и под вечер припустил обратно, к стольному граду, в поисках лучших вакансий. Проведя ночь открытым небом
у подножия раскидистого Ясеня, путники поутру вновь увидели перед собой Мостолес, Куда Апдара неприметно направляла все это время дона Назарио.
- Ну и ну! Сдается мне, это то же село, где живут твои подруги. Нет, милая моя, я туда не пойду. Ступай сама, ушли про девочку и передай от меня бедняге Беатрис то, но я тебе говорил, а именно, чтобы не поддавалась греховным соблазнам и уговорам, а если и впрямь хочет вести жизнь простую и странствовать, так тут я ей не помощник... Ступай, дочь моя, ступай. А я подожду у старой нории — видишь, там, возле тех двух хилых дерев. Не медли.
Неспешным шагом направился он к нории, попил воды и сел отдохнуть в тени; не прошло и двух часов, как он увидел вдали неутомимую Андару, причем та возвращалась не одна — с ней шла еще какая-то женщина, в которой Изларин очень скоро признал уже знакомую нам Беатрис. И ед за ними бежали сельские мальчишки. Едва завидев 01 ил хающего скитальца, обе женщины и голопузые со-рванцы подняли радостный переполох.
- Слыхали?.. Поправилась девочка! Слава святому Ии зари ну! Слава-а-а!.. Поправилась, совсем поправилась! И ест, и лопочет — ну прямо воскресла!
Успокойтесь, дети мои. Чтобы сообщить мне эту благую несть, вовсе не нужно поднимать столько шума.
— Будем шуметь, будем! — не унималась Андара, прыгая, как коза.
— Пусть все про это знают: и птицы небесные, и рыбы речные, и ящерки, что между камней живут,— сказала Беатрис, сияя от радости; глаза ее блестели.
— Чудо, чтоб тебя!
— Молчи!
— Ладно, пусть не чудо, но такой уж вы добрый, отец Назарин, что господь вам все дает, что ни попросите.
— Не говорите мне о чудесах и не зовите святым, ибо иначе, пристыженный и удрученный, скроюсь от вас навсегда.
Мальчишки шумели не меньше, и воздух полнился их звонкими криками.
— Если покажетесь в деревне, народ вас на руках носить будет. Ведь все думают — умерла девочка, а вы, ручку положив, ее воскресили.
— Господи Иисусе, что за вздор! Славно все же, что я туда не пошел. А теперь вознесем хвалу господу за бесконечное его милосердие... Вот, наверное, Фабиана радуется!
— Уж так радуется, сеньор, прямо сама не своя. Говорит — не появись вы, точно умерла бы дочка. Да и я в это верю. А старухи-то знаете что придумали? Облепили нашу лачугу и все просят хоть на той скамеечке посидеть, где посланник божий сидел.
— [{акая глупость! Какое безрассудство! Какая наивность!
Тут дон Назарин заметил, что Беатрис была босая, в простой черной юбке, концы платка завязаны на груди, на голове — туго повязанная косынка.
— Куда собралась? — спросил он ее (надо сказать, что он еще издавна привык обращаться на «ты» к простому люду).
— С нами идет,— бойко отвечала Андара.— Сами знаете, сеньор, две у нее дорожки: или к Сэве, или с нами.
— Пусть идет по пути благочестия, но — сама по себе. Ступайте вдвоем, а я пойду один.
— Нет, не ладно это,— вмешалась девица из Мостолеса,— как же можно, чтоб вы одни шли. Ведь столько дурных людей на свете. А если и нас возьмете, вам же забот меньше, мы-то за вас всегда постоим.
— Забот у меня особых нет, и в заступницах я не нуждаюсь.
— Ну какая же мы вам помеха! Что это вы такое говорите! — сказала девица из Польворанки с ласковой снисходительностью.— А если в нас бесы вселятся — кто их выгонит? А кто нас добрым делам учить станет, о душе расскажет, о промысле божественном, о милосердии, о святой бедности? Одних нас бросить! Ловко придумали! Нет, вы поглядите!.. И это за всю нашу любовь бесхитростную, за все хорошее — вот как нам платите!.. Пусть мы и загубленные... так коли и вы нас покинете, что с нами будет?
Беатрис стояла молча, утирая слезы кончиком платка... Славный Назарин чертил что-то на песке своим посохом и после некоторого раздумья сказал:
— Хорошо — если обещаете вести правильную жизнь и слушаться меня во всем беспрекословно.
Отправив по домам мостолесских мальчишек (для чего пришлось отдать им немногие собранные за день монетки), трое кающихся странников свернули с большой дороги вправо, в сторону Навалькарнеро. К вечеру стали собираться тучи, а когда стемнело, поднялся сильный ветер, дувший с востока в лицо путникам; страшные молнии блистали то тут, то там, гро:шо раскатывался гром, и наконец полил настоящий ливень, вмиг не оставивший на странниках сухой нитки. По счастью, они вскоре набрели на какое-то старое полуразвалившееся строение, где и укрылись от буйного ненастья. Андара набрала хворосту, у предусмотрительной Беатрис оказались с собой спички, и вот уже и лачуге пылал веселый костер, около которого расположились наши герои, чтобы согреться и просохнуть. Здесь же решили и заночевать, так как надежды отыскать пристанище поудобнее было мало, и Назарин впервые завел беседу о великом учении святой церкви, которое женщины либо не энали вовсе, либо успели основательно позабыть. Почти целый час как завороженные слушали они его негромкую плавную речь; без праздного витийства рассказывал он им о сотворении мира, о первородном грехе и его столь плаченных последствиях, а также о бесконечном милосердии господа, освободившего человека от окоп зла через великое искупления. Все эти простейшие понятия странствующий клирик излагал ЯЗЫКОМ простым и внятным, поясняя их примерами; женщины слушали его оторопело,
бенно Беатрис, боявшаяся пропустить хоть единый, ловившая и запоминавшая на лету каждое слово. Мигом они спели несколько литаний и вспомнили некоторые молитвы, особенно те, которые добрый наставник их выучить назубок.
На следующее утро, после коленопреклоненной молитвы, наша троица отправилась в дальнейший путь, на котором пока им сопутствовала удача: женщины шли впереди, собирая по деревням и хуторам щедрую дань мелких монет, больших краюх хлеба, зелени и прочих сельских даров. Назарин же думал о том, что слишком уж гладко проходит его покаяние, чтобы таковым называться, ведь с тех пор, как он покинул Мадрид, все у него ладилось. Ни разу с ним не обошлись грубо, ни разу дело не дошло до стычки или ссоры; в подаянии ему не отказывали, и голод и жажда были ему неведомы. В довершение всего он не уставал наслаждаться столь драгоценной для него свободой, сердце его было преисполнено радости; он окреп и поздоровел физически. Ни один зуб ни разу не заныл у него с того дня, как он отправился в свои странствия, и какая же это благодать — по заботиться о платье и башмаках, переживать из-за того, новая у тебя шляпа или старая и как она на тебе сидит! Последний раз он брился задолго до того, как оставить Мадрид, и уже успел обрасти бородой — черная с проседью, она торчала изящным клинышком. Сельский воздух и солнце покрыли его лицо тонкой бронзой загара, сквозь который просвечивал теплый румянец. Физиономия бывшего клирика исчезла, спала, как маска, и мавританские черты явились во всей своей мужественной и прекрасной чистоте.
Дорогу им пересекла река Гуадаррама, бурная и полноводная после ночной грозы; однако поблизости, вверх по течению, обнаружился брод, и, перебравшись на правый берег, странники продолжали путь по местности уже не такой безлюдной и бесплодной, как раньше: то тут, то там виднелись деревеньки, возделанные поля и радовавшие глаз зеленые рощи. Уже к вечеру они различили вдали несколько высоких белых, окруженных пышным садом построек, среди которых горделиво высилась башня красного кирпича, похожая на монастырскую колокольню. Подойдя ближе, они увидели слева от усадьбы захудалый хуторок с бурыми домами и в нем тоже башенку, напоминавшую колокольню деревенской церкви. Беатрис, весьма сильная в географии окрестных мест, пояснила:
— Хутор этот — Новая Севилья называется, ну, а дома эти большие белые и сад с аллеей — это все усадьба Ла-Кореха. Живет там некто дон Педро де Бельмонте, человек богатый, знатный, еще не старый, хороший охотник, наездник лихой и самый отъявленный злодей во всей Новой Севилье. Кто говорит, что он давно уже душу дьяволу продал; кто, что пьет он, чтобы старое горе забыть, а как наберется, так и пойдет безобразить. Силища у него страшная: говорят, ехал он как-то на охоту, а навстречу — бедолага один на своем осле, ну и не посторонись вовремя, так дон Педро схватил его вместе с серым, поднял да и бросил обоих в пропасть... А когда парнишка один зайца ему спугнул, дон Педро так велел его отодрать, что потом замертво на руках из Корехи унесли. В Новой-то Севилье так его боятся, что, как завидят, разбегаются кто куда да еще крестятся на бегу, а то ведь было раз — истинная правда! — тягались они с Новой Севильей из-за брода, ну и нагрянул наш дон Педро, как раз когда народ с обедни шел, и таких оплеух всем надавал — раз направо! раз налево! — что потом полдеревни в лежку лежало... Одним словом, сеньор, думаю я, лучше нам это место обойти, потому как злодей часто на охоту выезжает, может статься, увидит нас — живыми не выпустит.
— А ведь твой рассказ об этом чудовище получился любопытным, неожиданно заключил Назарин,— и теперь я, пожалуй, предпочту направиться именно туда.
VI
— Сеньор,— сказала Андара,— не стоит на рожон-то лезть, ведь вздумай этот буян нам всыпать — долго потом вспоминать будем.
Тут они свернули на узкую, обсаженную с обеих сторон высокими осокорями дорожку, которая, похоже, вела, но не успели путники ступить на нее, как два громадных пса — сущие львы — с яростным лаем набросились на них. Видели бы вы эти пасти, этот свирепый оскал! Один вцепился Назарину в ногу, другой хватил Беатрис за руку, Андаре разорвали в клочья юбку, И хотя странники доблестно отбивались своими посохами, ужасные псы, без сомнения, растерзали бы их, не ПОЯВИСЬ в этот момент на 40рожке сторож.
Андара подбоченилась и принялась на все лады клясть обитателей усадьбы и псов душегубов. Назарин и Беатрис молча. Чертов же сторож, вместо того чтобы жертвам кровожадных тварей, обратился со следующей угрожающей речью:
А ну проваливайте отсюда, побирохи, ворье! Бродят целым табором! Еще слава богу скажите, что хозяину
попались — живо бы охоту отбил нос сюда совать.
Женщины в страхе отступили, почти силой увлекая за собой Назарина, которого как будто ничто не могло испугать. В густой вязовой роще неподалеку они остановились, чтобы немного отдышаться и перевязать блаженному клирику раны тряпицами, которые тоже захватила с собою благоразумная Беатрис. Весь вечер, до самого часа молитвы, только и разговору было, что о миновавшей опасности, и девица из Мостолеса продолжила свою повесть о бесчинствах сеньора де Бельмонте. Если верить молве, он был женат, и жену свою убил. Семья его, из столичной знати, с ним порвала, удалив его в деревню, в сельское заточение и приставив к нему многочисленных и преданных слуг, одним из которых вменялось сопровождать хозяина в его охотничьих забавах, другим — хорошенько следить за ним и предупредить родню в случае побега. Чем больше слушал ее Назарин, тем сильнее охватывало его желание встретиться лицом к лицу с этим свирепым чудовищем. Путники решили провести ночь под раскидистыми вязами, и после молитвы и ужина Назарин преподнес им на десерт свое решение, а именно — во что бы то ни стало посетить Ла-Кореху, где, как подсказывало ему сердце, он наверняка сможет претерпеть муку или, на худой конец, подвергнуться гонениям, унижениям и побоям — тому, чего более всего на свете жаждала его душа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Все прошли в дом взглянуть на девочку и первым делом увидели обезумевшую от радости Фабиану. Она было бросилась целовать священнику руки, но тот снова решительно этому воспротивился. Да, надежда появилась, но быть уверенным в окончательном исцелении было еще рано. Ведь приступ мог повториться, и сколь же велико было бы материнское горе! В конце концов, каков бы ни был исход, он этого уже не узнает, ибо сейчас, прямо сейчас отправляется в дальнейший путь, вот только слегка, совсем слегка перекусит. Все ласковые и настойчивые женские уговоры оказались бесполезны. Тут ему уже нечего было делать, и он считал неблагоразумным оставаться здесь долее, тогда как святой долг звал его вновь, и безотлагательно, пуститься в странствие.
Расставание было прочувствованным, и хотя клирик настойчиво увещевал мадридскую чертовку отказаться от мысли следовать за ним, та в свойственных ей простых и сильных выражениях заявила, что нет для нее большей услады, чем идти за ним на край света, и с такой силой влечет ее сердце, что воля бессильна противиться этому зову. Так они и пошли вдвоем, сопровождаемые толпой мальчишек и несколькими местными старушонками; чтобы отвязаться от этого назойливого эскорта, Назарин свернул с большой дороги и прямо через поле направился к видневшейся вдалеке роще.
— Слыхали? — сказала ему Андара, когда последние провожавших отстали.— Беатрис-то мне вчера под вечер сказала, что коли поправится девочка, так и она, как я, пойдет.
— И куда же?
— Пусть и Н6 думает. Я ВОВС6 Кб хочу, чтобы за мной кто-нибудь шел. Уж лучше Я сам по себе.
— Ну, хочет она так. Говорит, пойду каяться. !
— Если она решила покаяться, что ж - в добрый час; по для этого совсем не обязательно идти со мной. Пусть Оставит свое имущество — для нее, я думаю, это небольшая потеря — и отправится просить подаяния... но только сама но сове. Каждый наедине со своей совестью, каждый — со «поим одиночеством!
— Дак а я-то ей сказала — давай, пошли...
— Ну, а ты-то что нос суешь?..
— А то, сеньор, что я Беатрис люблю и знаю, что не и бежать ей этого. Пусть хлебнет покаянной ЖИЗНИ, а то го нес м у ней душа иссохла и все из-за одного злодея — Чубатый или Чубарый его звать, и не упомню. Но в лицо парень статный, вдовый, родинка у него еще тут Рака я — с волосами. Он-то из нее соки и тянет и бесов этих нес напустил. Морочит ТОЛЬКО: сегодня нос воротит,
митра горы золотые сулит — отсюда и вышла у нее эта. Надо ей, сеньор, ох надо ей походить да чтобы дурь эта из головы вышла, потому как, может гробе, да в грудях, да вздохом и нет у нее бесов,ее мозговитой — у, сколько! А все оттого, что умер, да и второй раз когда рожала...
Да для чего ж ты мне все это рассказываешь, болтунья, сплетница? — сердито оборвал ее Назарин.— Что мне за дело до Беатрис, и до Чубарого, и до?..
— А для того, что не след вам ее бросать, потому как, если не пойдет она с нами да о душе хоть маленько не призадумается, идти ей по другой дорожке — туда, где больше о теле думают. Совсем довели девку, у, хреновина. Перед самым тем как вот Карменсита слегла, у нее уж и вещи сложены были — в Мадрид ехать. Сама мне письмо от Сэве показывала — та зовет...
— Ничего не желаю слушать!
— Да уж кончаю... Сэве пишет, чтобы ехала скорее, потому как...
— Замолчи!.. Пусть делает что хочет... Нет, не то; пусть останется глуха к льстивым увещеваниям, а то не миновать ей дьявольских сетей, которыми тот уловляет души, обольщая их суетными надеждами... Скажи ей, чтобы оставалась, ибо там ждут ее грех, порок и постыдная смерть — тогда уже некогда и поздно будет ей каяться.
— Да как же я это все ей скажу, святой отец, коли мы в Мостолес больше не вернемся?
Ступай, я тебя подожду.
— Да разве ж она меня послушает. Вот если б вы сами пошли да поговорили с ней хорошенько. Вам-то она верит ног вы немного только про хворь ее растолковали, глядишь — и отстала лихоманка. Так вернемтесь, коли вы не против.
— Стой, стой, дай мне подумать.
— Заодно и про девчурку-то узнаем — жива ли.
— Сердце говорит мне, что да.
— Так вернемтесь, сеньор... сами увидим.
— Нет, ступай одна и скажи своей подруге... Ладно, завтра решу.
Заночевали они на скотном дворе, где и поужинали на те несколько грошей, что им удалось собрать за день; кбгда же наутро Назарин вновь зашагал по дороге, уводившей странников от Мостолеса, Андара сказала:
— Знаете, куда мы идем-то?
— Куда же?
— Дак в мою родную деревню, у, хреновина!
— Я уже просил не произносить при мне этих грубых, отвратительных слов. Если это хоть раз повторится, я не разрешу тебе идти со мной дальше. Ну, так куда же мы идем?
— Да в Польворанку, сеньор, деревню мою родную; а я, правду сказать, не хотела б туда показываться: родня у меня там, с положением люди, сестры муж на таможне служит. Вы не думайте, у нас в Польворанке есть люди — у, богатые, на семерых выезжают, то бишь по семь пар упряжкой.
— Не удивительно, что тебе стыдно появляться в родных краях,— ответил странник.— Вот, пожалуйста! А веди ТЫ примерную жизнь, так могла бы являться всюду, не краснея, Что ж, пойдем другой дорогой, ведь для нас это все равно.
Более ничего примечательного в этот день не случилось, кроме позорного бегства пса, который так и следовал за Иазарином от Карабанчеля. То ли у него тоже обнаружились почтенные родичи в Польворанке, то ли ему не хотелось покидать спои родные края, но, как бы там ни было, он, подобно недовольному слуге, взял расчет и под вечер припустил обратно, к стольному граду, в поисках лучших вакансий. Проведя ночь открытым небом
у подножия раскидистого Ясеня, путники поутру вновь увидели перед собой Мостолес, Куда Апдара неприметно направляла все это время дона Назарио.
- Ну и ну! Сдается мне, это то же село, где живут твои подруги. Нет, милая моя, я туда не пойду. Ступай сама, ушли про девочку и передай от меня бедняге Беатрис то, но я тебе говорил, а именно, чтобы не поддавалась греховным соблазнам и уговорам, а если и впрямь хочет вести жизнь простую и странствовать, так тут я ей не помощник... Ступай, дочь моя, ступай. А я подожду у старой нории — видишь, там, возле тех двух хилых дерев. Не медли.
Неспешным шагом направился он к нории, попил воды и сел отдохнуть в тени; не прошло и двух часов, как он увидел вдали неутомимую Андару, причем та возвращалась не одна — с ней шла еще какая-то женщина, в которой Изларин очень скоро признал уже знакомую нам Беатрис. И ед за ними бежали сельские мальчишки. Едва завидев 01 ил хающего скитальца, обе женщины и голопузые со-рванцы подняли радостный переполох.
- Слыхали?.. Поправилась девочка! Слава святому Ии зари ну! Слава-а-а!.. Поправилась, совсем поправилась! И ест, и лопочет — ну прямо воскресла!
Успокойтесь, дети мои. Чтобы сообщить мне эту благую несть, вовсе не нужно поднимать столько шума.
— Будем шуметь, будем! — не унималась Андара, прыгая, как коза.
— Пусть все про это знают: и птицы небесные, и рыбы речные, и ящерки, что между камней живут,— сказала Беатрис, сияя от радости; глаза ее блестели.
— Чудо, чтоб тебя!
— Молчи!
— Ладно, пусть не чудо, но такой уж вы добрый, отец Назарин, что господь вам все дает, что ни попросите.
— Не говорите мне о чудесах и не зовите святым, ибо иначе, пристыженный и удрученный, скроюсь от вас навсегда.
Мальчишки шумели не меньше, и воздух полнился их звонкими криками.
— Если покажетесь в деревне, народ вас на руках носить будет. Ведь все думают — умерла девочка, а вы, ручку положив, ее воскресили.
— Господи Иисусе, что за вздор! Славно все же, что я туда не пошел. А теперь вознесем хвалу господу за бесконечное его милосердие... Вот, наверное, Фабиана радуется!
— Уж так радуется, сеньор, прямо сама не своя. Говорит — не появись вы, точно умерла бы дочка. Да и я в это верю. А старухи-то знаете что придумали? Облепили нашу лачугу и все просят хоть на той скамеечке посидеть, где посланник божий сидел.
— [{акая глупость! Какое безрассудство! Какая наивность!
Тут дон Назарин заметил, что Беатрис была босая, в простой черной юбке, концы платка завязаны на груди, на голове — туго повязанная косынка.
— Куда собралась? — спросил он ее (надо сказать, что он еще издавна привык обращаться на «ты» к простому люду).
— С нами идет,— бойко отвечала Андара.— Сами знаете, сеньор, две у нее дорожки: или к Сэве, или с нами.
— Пусть идет по пути благочестия, но — сама по себе. Ступайте вдвоем, а я пойду один.
— Нет, не ладно это,— вмешалась девица из Мостолеса,— как же можно, чтоб вы одни шли. Ведь столько дурных людей на свете. А если и нас возьмете, вам же забот меньше, мы-то за вас всегда постоим.
— Забот у меня особых нет, и в заступницах я не нуждаюсь.
— Ну какая же мы вам помеха! Что это вы такое говорите! — сказала девица из Польворанки с ласковой снисходительностью.— А если в нас бесы вселятся — кто их выгонит? А кто нас добрым делам учить станет, о душе расскажет, о промысле божественном, о милосердии, о святой бедности? Одних нас бросить! Ловко придумали! Нет, вы поглядите!.. И это за всю нашу любовь бесхитростную, за все хорошее — вот как нам платите!.. Пусть мы и загубленные... так коли и вы нас покинете, что с нами будет?
Беатрис стояла молча, утирая слезы кончиком платка... Славный Назарин чертил что-то на песке своим посохом и после некоторого раздумья сказал:
— Хорошо — если обещаете вести правильную жизнь и слушаться меня во всем беспрекословно.
Отправив по домам мостолесских мальчишек (для чего пришлось отдать им немногие собранные за день монетки), трое кающихся странников свернули с большой дороги вправо, в сторону Навалькарнеро. К вечеру стали собираться тучи, а когда стемнело, поднялся сильный ветер, дувший с востока в лицо путникам; страшные молнии блистали то тут, то там, гро:шо раскатывался гром, и наконец полил настоящий ливень, вмиг не оставивший на странниках сухой нитки. По счастью, они вскоре набрели на какое-то старое полуразвалившееся строение, где и укрылись от буйного ненастья. Андара набрала хворосту, у предусмотрительной Беатрис оказались с собой спички, и вот уже и лачуге пылал веселый костер, около которого расположились наши герои, чтобы согреться и просохнуть. Здесь же решили и заночевать, так как надежды отыскать пристанище поудобнее было мало, и Назарин впервые завел беседу о великом учении святой церкви, которое женщины либо не энали вовсе, либо успели основательно позабыть. Почти целый час как завороженные слушали они его негромкую плавную речь; без праздного витийства рассказывал он им о сотворении мира, о первородном грехе и его столь плаченных последствиях, а также о бесконечном милосердии господа, освободившего человека от окоп зла через великое искупления. Все эти простейшие понятия странствующий клирик излагал ЯЗЫКОМ простым и внятным, поясняя их примерами; женщины слушали его оторопело,
бенно Беатрис, боявшаяся пропустить хоть единый, ловившая и запоминавшая на лету каждое слово. Мигом они спели несколько литаний и вспомнили некоторые молитвы, особенно те, которые добрый наставник их выучить назубок.
На следующее утро, после коленопреклоненной молитвы, наша троица отправилась в дальнейший путь, на котором пока им сопутствовала удача: женщины шли впереди, собирая по деревням и хуторам щедрую дань мелких монет, больших краюх хлеба, зелени и прочих сельских даров. Назарин же думал о том, что слишком уж гладко проходит его покаяние, чтобы таковым называться, ведь с тех пор, как он покинул Мадрид, все у него ладилось. Ни разу с ним не обошлись грубо, ни разу дело не дошло до стычки или ссоры; в подаянии ему не отказывали, и голод и жажда были ему неведомы. В довершение всего он не уставал наслаждаться столь драгоценной для него свободой, сердце его было преисполнено радости; он окреп и поздоровел физически. Ни один зуб ни разу не заныл у него с того дня, как он отправился в свои странствия, и какая же это благодать — по заботиться о платье и башмаках, переживать из-за того, новая у тебя шляпа или старая и как она на тебе сидит! Последний раз он брился задолго до того, как оставить Мадрид, и уже успел обрасти бородой — черная с проседью, она торчала изящным клинышком. Сельский воздух и солнце покрыли его лицо тонкой бронзой загара, сквозь который просвечивал теплый румянец. Физиономия бывшего клирика исчезла, спала, как маска, и мавританские черты явились во всей своей мужественной и прекрасной чистоте.
Дорогу им пересекла река Гуадаррама, бурная и полноводная после ночной грозы; однако поблизости, вверх по течению, обнаружился брод, и, перебравшись на правый берег, странники продолжали путь по местности уже не такой безлюдной и бесплодной, как раньше: то тут, то там виднелись деревеньки, возделанные поля и радовавшие глаз зеленые рощи. Уже к вечеру они различили вдали несколько высоких белых, окруженных пышным садом построек, среди которых горделиво высилась башня красного кирпича, похожая на монастырскую колокольню. Подойдя ближе, они увидели слева от усадьбы захудалый хуторок с бурыми домами и в нем тоже башенку, напоминавшую колокольню деревенской церкви. Беатрис, весьма сильная в географии окрестных мест, пояснила:
— Хутор этот — Новая Севилья называется, ну, а дома эти большие белые и сад с аллеей — это все усадьба Ла-Кореха. Живет там некто дон Педро де Бельмонте, человек богатый, знатный, еще не старый, хороший охотник, наездник лихой и самый отъявленный злодей во всей Новой Севилье. Кто говорит, что он давно уже душу дьяволу продал; кто, что пьет он, чтобы старое горе забыть, а как наберется, так и пойдет безобразить. Силища у него страшная: говорят, ехал он как-то на охоту, а навстречу — бедолага один на своем осле, ну и не посторонись вовремя, так дон Педро схватил его вместе с серым, поднял да и бросил обоих в пропасть... А когда парнишка один зайца ему спугнул, дон Педро так велел его отодрать, что потом замертво на руках из Корехи унесли. В Новой-то Севилье так его боятся, что, как завидят, разбегаются кто куда да еще крестятся на бегу, а то ведь было раз — истинная правда! — тягались они с Новой Севильей из-за брода, ну и нагрянул наш дон Педро, как раз когда народ с обедни шел, и таких оплеух всем надавал — раз направо! раз налево! — что потом полдеревни в лежку лежало... Одним словом, сеньор, думаю я, лучше нам это место обойти, потому как злодей часто на охоту выезжает, может статься, увидит нас — живыми не выпустит.
— А ведь твой рассказ об этом чудовище получился любопытным, неожиданно заключил Назарин,— и теперь я, пожалуй, предпочту направиться именно туда.
VI
— Сеньор,— сказала Андара,— не стоит на рожон-то лезть, ведь вздумай этот буян нам всыпать — долго потом вспоминать будем.
Тут они свернули на узкую, обсаженную с обеих сторон высокими осокорями дорожку, которая, похоже, вела, но не успели путники ступить на нее, как два громадных пса — сущие львы — с яростным лаем набросились на них. Видели бы вы эти пасти, этот свирепый оскал! Один вцепился Назарину в ногу, другой хватил Беатрис за руку, Андаре разорвали в клочья юбку, И хотя странники доблестно отбивались своими посохами, ужасные псы, без сомнения, растерзали бы их, не ПОЯВИСЬ в этот момент на 40рожке сторож.
Андара подбоченилась и принялась на все лады клясть обитателей усадьбы и псов душегубов. Назарин и Беатрис молча. Чертов же сторож, вместо того чтобы жертвам кровожадных тварей, обратился со следующей угрожающей речью:
А ну проваливайте отсюда, побирохи, ворье! Бродят целым табором! Еще слава богу скажите, что хозяину
попались — живо бы охоту отбил нос сюда совать.
Женщины в страхе отступили, почти силой увлекая за собой Назарина, которого как будто ничто не могло испугать. В густой вязовой роще неподалеку они остановились, чтобы немного отдышаться и перевязать блаженному клирику раны тряпицами, которые тоже захватила с собою благоразумная Беатрис. Весь вечер, до самого часа молитвы, только и разговору было, что о миновавшей опасности, и девица из Мостолеса продолжила свою повесть о бесчинствах сеньора де Бельмонте. Если верить молве, он был женат, и жену свою убил. Семья его, из столичной знати, с ним порвала, удалив его в деревню, в сельское заточение и приставив к нему многочисленных и преданных слуг, одним из которых вменялось сопровождать хозяина в его охотничьих забавах, другим — хорошенько следить за ним и предупредить родню в случае побега. Чем больше слушал ее Назарин, тем сильнее охватывало его желание встретиться лицом к лицу с этим свирепым чудовищем. Путники решили провести ночь под раскидистыми вязами, и после молитвы и ужина Назарин преподнес им на десерт свое решение, а именно — во что бы то ни стало посетить Ла-Кореху, где, как подсказывало ему сердце, он наверняка сможет претерпеть муку или, на худой конец, подвергнуться гонениям, унижениям и побоям — тому, чего более всего на свете жаждала его душа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22