Всеми делами здесь, наверное, распоряжалась сестра. Аристарх Павлович постеснялся петь и потому попросил бумаги и карандаш, написал, зачем приехал. Обе женщины несколько смутились, переглянулись, и сестра призналась:
– Был у нас Николай Николаевич, был… И хорошие деньги предложил за квартиру Таси. Недели три назад был.. А Тася болеет, к нотариусу ехать не может. Отложили пока…
– Отложили, – подтвердила Таисья Васильевна. – Но задаток взяли…
Аристарх Павлович чуть не выматерился…
– Что же делать? – загоревала сестра ее. – Наши лекарства, говорят, плохие, американские покупаем и колем. А цена-то, цена…
– И жить нам нелегко, пенсии маленькие, – пожаловалась Таисья Васильевна. – Если б раньше разговор был, так с Ерашовых бы задаток взяли… Что делать-то станем? Надо бы помочь Полине Михайловне, если ее родне квартира нужнее.
– Поможет, – решила ее сестра. – Вернем задаток и откажем Безручкину. Ради Полины Михайловны!
– Как же вернем, если двести тысяч уже потратили? – испугалась Таисья Васильевна. – Где ж теперь возьмем?
На свой страх и риск Аристарх Павлович пообещал скоро привезти им двести тысяч, хотя еще представления не имел, где взять такие деньги. На том и порешили. Аристарх Павлович вернулся домой и только здесь сообразил, что надавал пустых обещаний: даже занять столько денег не у кого! Значит, придется что-то срочно продать. Он стал было перебирать старинную посуду в шкафу и сразу отказался от нее. К тому же вспомнил, что вазу уже продала Оля-конюшица, и каждая вещь, изъятая из шкафа, казалась ему украденной. Оставалось единственно – продать одно из трех ружей. Ружьями Аристарх Павлович, как всякий охотник и хвастливый человек, очень дорожил. Был у него тройник «зауэр» – совершенно не продажный, ибо имел нарезной ствол. Его кому попало не отдашь, только по особому разрешению. И было две двустволки: одна совершенно новая вертикалка, подаренная к двадцатипятилетнему юбилею его работы в лесничестве, другая – уже поношенная «тулка» с прекрасным боем и самая привычная для руки и глаза. Одним словом, его повседневное рабочее ружье, с которым он не расставался лет десять. Сколько глухарей с ним взял, сколько зайцев и кабанов!
И выходило, что продавать-то придется именно его…
Не снимать же с подарочного ружья пластинку с надписью. Тем более в Охотобществе Аристарха Павловича очень хорошо знали и сразу бы догадались, что он принес продавать. И дали бы за него больше, чем двести тысяч, – все-таки не рядовое ружье, а штучного изготовления, с гравировкой, с резьбой по цевью и шейке приклада.
Аристарх Павлович уложил «тулку» в чехол и, задавливая в себе чувства, отвез в Охотобщество. Там на ружья была очередь, и покупатель нашелся сразу, в цене сошлись без разговоров, и через пару дней можно было ехать и получать деньги. На обратном пути – дело было под вечер – он заглянул в теплицу к женщинам и заметил, что Валентины Ильинишны нет. Спросить же, где она, было неудобно, и потому Аристарх Павлович для порядка посидел под пальмами и собрался уходить. И тут Наталья Ивановна, будто между прочим, но с точным прицелом неожиданно сказала:
– А что наша Валечка-то в Москву поехала?
– Будто в управление вызвали, – ответили ей. – Отчет за полугодие.
– Это, значит, дня на два, – подытожила Наталья Ивановна и посмотрела на Аристарха Павловича – дескать, все понял?
Они наверняка уж на сорок раз обсудили тут Аристарха Павловича с Валентиной Ильинишной и теперь лишь делали вид, что ничего не замечают и ведут случайный разговор. И то, что сказано ему было как бы ненароком, интеллигентно, показывало, что все женщины – в сговоре и все-все понимают. Однако и эта поддержка не утешила Аристарха Павловича: день с самого утра был печальный и неудачный…
К тому же Кирилл с Аннушкой опять не приехали ночевать.
* * *
Они весь день мотались по городу с надеждой обменять золотые десятки на деревянные рубли. Находилось много желающих, и все давали полцены, считая, видимо, молодую пару людьми несведущими и неискушенными. А им же в самом начале удалось узнать настоящую цену монетам – в Москве давали по сто тысяч за штуку. И когда перекупщики стали набавлять, Кирилл уже был согласен отдать, однако Аннушка решила однозначно:
– Едем в Москву!
Ко всему прочему, она почувствовала опасность: будто за ними начал таскаться какой-то тип со складным зонтиком. Кирилл же с утра специально обрядился в камуфляж – зелено-пятнистую форму, которая придавала ему вид бывалого, тертого десантника. Танкистам такая форма не полагалась, но кто разберет, кому какая форма сейчас полагается. Что по уставу, а что нет?
И в электричке Аннушке все чудилось, что за ними следят, и они дважды переходили в другой вагон. Наверное, человеку, имеющему в кармане золото, всегда кажется погоня, тайное преследование и прочие страсти. В третий раз переходить Кирилл отказался и дурачась изобразил дегенеративно-циничную рожу убийцы. Это так развеселило Аннушку, что она забыла о слежке: в женихе пропадал актер! И так до самой Москвы Кирилл корчил рожи, если кто-то новый входил в вагон либо начинал пялиться на лейтенанта с девушкой: камуфляж не скрывал его, а, наоборот, притягивал внимание. Всякий раз Аннушка закатывалась от смеха, уткнувшись ему в плечо; он же стоически выдерживал и кривился еще, будто от неудовольствия.
Таким образом он защищал не золото, а ее, Аннушку, свою невесту, ибо ему-то чудилось, что все мужчины не сводят с нее глаз…
В Москву они добрались вечером, и на вокзале Кирилл предложил поехать на ночлег к своему однокурснику: ему очень хотелось показать Аннушку – вот бы челюсть отпала! «Где ты нашел ее?!» – «Места надо знать! Такие в столицах не живут!» Аннушка же решительно повлекла его за собой в метро. Ориентировалась она словно москвичка – пересели, где нужно, и вышли точно, куда хотели – на Кутузовский проспект. Там, в подъезде огромного сталинского дома, она предупредила:
– Только ничему не удивляйся.
– Авантюра продолжается!
Аннушка позвонила в какую-то квартиру. Дверь открыла моложавая, красивая женщина и сказала просто, словно они выходили на улицу погулять:
– Входи, Аня…
– Это – мой жених! – объявила Аннушка. – Кирилл Ерашов.
– Честь имею! – козырнул Кирилл.
– А это – моя мама, – представила Аннушка. – То есть твоя будущая теща!
– Очень приятно! – сказал Кирилл и скорчил физиономию убийцы. Но юмор тещей не был понят. Она поджала губки и пошла по коридору.
– Проходите…
– Мама, мы к тебе с ночевкой, – объявила Аннушка.
– Хорошо, – на ходу обронила она. – Баранова не будет дома…
– Кто такой Баранов? – шепотом спросил Кирилл.
– Мамин муж, – так же ответила Аннушка и уже громко добавила: – У нас свадьба ровно через месяц.
– Как жаль, – без сожаления проронила теща. – Мы уже будем в Ялте. Очень жаль.
Она усадила гостей на просторной кухне и принялась готовить кофе. Кухня, вернее, стены ее пестрели от множества разнообразной металлической посуды, кухонных агрегатов, коробок и банок. Обстановка при этом выглядела аккуратной и очень современной. И сама хозяйка, наряженная модно и со вкусом, удачно вписывалась в эту атмосферу, словно в рекламном ролике.
– Жаль, жаль, – еще раз повторила теща, дожидаясь, когда вскипит кофе. – У нас билеты…
«А мне совсем не жаль, – вдруг подумал Кирилл. – Ну и езжайте в свою Ялту!»
– Мы познакомились с Кириллом на улице, – призналась Аннушка. – Но это судьба, мама. Это счастливая встреча!
– Я рада, – сказала теща и разлила кофе по маленьким чашечкам. – Очень рада.
Кирилл неожиданно для себя увидел, что эта женщина невероятно уставшая. И хотя она двигалась свободно, но, кажется, в самом деле валится с ног: утомленность и тяжесть проступали в глазах, в сказанных словах и движениях.
– Представляешь, мама, Кирилл – из рода Ерашовых, – сообщила Аннушка. – Помнишь, я тебе рассказывала?.. И вот, встретила Кирилла…
– Кто это – Ерашовы? – меланхолично спросила теща. – Не помню…
– Мама, ну я же говорила тебе о могиле Варвары Николаевны Ерашовой, помнишь?
– О могиле?!
– Да!
Теща делала вид, что вспоминает, а возможно, и в самом деле вспоминала, да из-за усталости казалась рассеянной и забывчивой. Аннушке стало неловко, и она перевела разговор на другое:
– Мама, а я квартиру купила. Вернее, комнату в двухкомнатной квартире.
– Очень хорошо, поздравляю, – чуть оживилась теща. – Жилье для вас сейчас – необходимо. Вы сможете уединиться, чтобы принадлежать друг другу.
– Нет, мамочка, – возразила Аннушка. – Мы станем жить у Кирилла в доме. У него такой дом! В Дендрарии. И озеро под окном. Это родовой дом Ерашовых. Целое поместье! Средневековый замок!
– Замечательно! – Теща чуть приподняла веки и взглянула на Кирилла – зрачки ее были огромные, отчего глаза показались черными.
– Мы приехали, чтобы сделать одно дело, – пояснила Аннушка. – Нам на свадьбу нужны деньги…
– Очень жаль, но сейчас у меня нет денег, – сказала теща.
– Ну что ты, мама! У нас есть! – нарочито весело отозвалась Аннушка. – Бабушка Кирилла дала нам целое состояние – вот!
Она положила на стол платочек с монетами и развязала его. Теща посмотрела и пожала плечами:
– Это золото?
– Золотые царские десятки. Их нужно продать за миллион.
– Не знаю, Баранова нет, – оживление ее угасло. – А я в золоте совсем не разбираюсь… Хотя минуту…
Она переставила телефон с полочки на стол и набрала номер. И пока ждала ответа, сосредоточенно рассматривала свои изящные ногти на тонких пальчиках.
– Юля, позови, пожалуйста, маму, – сказала она в трубку, и потом продолжила: – Маша, мне принесли монеты…
– Золотые десятки, – подсказала Аннушка, – Царской чеканки.
– Золотые десятки царской чеканки, – повторила она и стала что-то выслушивать. – Что? Стоят ли они на ребре? Не знаю…
– Стоят! – сказала Аннушка и поставила монету на ребро, охраняя ладонями, чтобы не укатилась.
– Стоят, – повторила теща в трубку. – А получить хотят миллион…
– За десять монет…
– За десять монет, – теща послушала еще и положила трубку. – В Столешниковом есть магазин, коммерческий, «Вита». Утром спросите Машу, черненькая такая евреечка, на артистку Ахеджакову похожа… Она купит.
– Как все просто, – почему-то грустно проронила Аннушка.
– Да, все просто, – подтвердила теща. – Еще кофе?
И она еще раз подняла взгляд на Кирилла. А ему захотелось скорчить ей рожу убийцы, чтобы хоть как-нибудь вывести ее из этого меланхолично-утомленного состояния. Однако он отвел глаза и ощутил, как жар непонятного стыда ползет от горла к ушам и щекам: он будто нечаянно заглянул в комнату, где совершалось то, что скрывается от всякого постороннего, от всякого третьего. Он вдруг осознал природу усталости этой женщины, увидел в ее глазах не утомление, а женскую истому, тоску по мужчине, причем не скрываемую и раньше не понятую. И он устыдился, что увидел ее.
– Я постелю вам в зале, – сказала она и медленно удалилась.
– Мам, постой! – Аннушка убежала за ней, и Кирилл, оставшись один, выпил залпом чашку остывшего кофе и закурил. Бабушка Полина в прошлую ночь оставила Аннушку у себя в комнате, и это означало, что она останется там до свадьбы, под зорким оком целомудрия.
И теперь ее мать – эта странная и малопонятная женщина, способная коротким взглядом обратить в стыд, вогнать в смущение, вызвав неуместные и неестественные чувства, – готовит им постель! Он хотел этого и одновременно отвергал; он стремился к близости и всячески оттягивал ее, откладывал, как самый прекрасный миг жизни, тем самым продляя чувство предощущения. Одна мысль уже волновала его, горячило дыхание и кружила голову, и этого пока хватало с лихвой, чтобы испытывать счастье. Тем более он не желал, чтобы все свершилось здесь, в этом доме и именно сейчас. Но неведомая и таинственная сила, подобная томящемуся взгляду ее матери, гипнотически овладевала сознанием, и искусительный голос кружился, обволакивал слух.
– Я… постелю… вам… в зале…
В первый день, когда Кирилл ночевал в комнате Аннушки, а она всю ночь заучивала молитвы, ничего подобного не было. Напротив, он ощущал спокойствие и облегчение, что тот ее порок, замеченный у старика художника в мастерской, оказался выдумкой, наваждением, а ее желание позировать обнаженной находило оправдание в редкой красоте тела, его пластике и гармонии. Кирилл прикурил одну сигарету от другой – пальцы подрагивали и потели ладони. На кухню заглянула Аннушка:
– Пойдем, я тебе покажу ванную.
Он измял, изломал сигарету в пепельнице и, качнувшись, встал. В ванной умылся холодной водой, посмотрелся в зеркало, изобразил рожу садиста-убийцы, но сам себе показался не смешным, а страшным. Аннушка отвела его в залу, уложила на диван и сказала:
– Спи, милый, и ни о чем не думай. А мы с мамой посекретничаем.
И он как-то облегченно и сразу уснул.
Проснувшись же утром, он мгновенно все вспомнил и увидел возле своего плеча спящую Аннушку. И не испытал ни бешеных приливов страсти, ни жгущей жажды близости; стало просто хорошо от сознания собственной силы воли и самообладания, что она может вот так доверчиво и спокойно спать рядом, прикасаясь к нему обнаженным телом. За окном светило солнце, и непорочное утро будто святой водой освящало, окропляло каждый уголок этого порочного дома.
Беготня по Москве началась еще в тещиной квартире – они проспали и теперь опаздывали повсюду. Скупщица золота нервничала, и монеты в ее руках, настоящие, сверхточной царской чеканки, единственные в мире, способные стоять на ребре при его мизерной толщине, не стояли и валились. Кириллу самому пришлось их выставлять – так проверялась подлинность монет. После шумного, визгливого ее неудовольствия она взялась пересчитывать деньги, но и деревянные рубли не слушались ее рук, смешивались, спутывались, рассыпались. Тут же, в магазине, она наконец обменяла мелкие купюры на крупные, и Кирилл, распихав их по многочисленным карманам камуфляжа, взял Аннушку за руку и вывел на улицу.
– Представляешь, мы – миллионеры! – сказал он. – Не дурное ощущение? Что бы такое сотворить помимо свадебных расходов?
– Знаю что. За мной! – скомандовала Аннушка. Они носились по магазинам, попадая то в перерыв, то под санитарный час или вовсе подныривая под руки служащих, неизвестно по каким причинам закрывающих входные двери. Они долго не могли отыскать то, что хотела Аннушка, и обнаружили это лишь на Арбате, прошаркивая его ногами в ожидании очередного перерыва. Инвалидная ручная коляска была совсем новенькая, с запаянным в целлофан сиденьем и стоила не очень дорого – всего двести пятьдесят тысяч.
– Берем! – крикнула Аннушка и, чтобы не перехватили, плюхнулась в коляску.
– Берите, берите, – сказала пожилая женщина и вдруг заплакала. – Может, вам послужит… Моему сыночку вот не послужила, и поездить не успел…
У Кирилла отчего-то затряслись руки, когда он стал отсчитывать деньги: за коляской стояла чья-то смерть…
– Нам она бесплатно досталась, – продолжала женщина. – Как гуманитарная помощь… Но я вынуждена продавать. И уступлю за двести.
Ее, похоже, смущал камуфляж Кирилла: она не сводила глаз – жалость и любовь светились сквозь слезы. Хотя было видно, что он молод, с руками и ногами, а пороха и не нюхал…
Удачная покупка на Арбате омрачилась чужим горем, но ненадолго: человеческая теснота и суета словно стерли эту тяжелую пыль с коляски, растащили ее по городу, и скоро Аннушка, не страдая комплексами, села в уютное кресло.
– В метро!
И он покатил ее сквозь сутолоку улиц, переходов, и с одержимыми прохожими творилось невероятное – они расступались, давали дорогу, извинялись, если ненароком толкали коляску или совали ноги под колеса. Мнимая инвалидность делала Аннушку еще прекраснее, и это было так заметно, так ярко поражало глаз и воображение, что даже прозревал вечно слепой московский прохожий. Им так понравилась игра, что и в метро они решили въехать на коляске и хоть раз в жизни прокатиться бесплатно. Только на сей раз в кресло уселся Кирилл и, чтобы не смущаться, не стыдиться этой мальчишеской забавы, изобразил на лице маску свирепого выродка с тяжелой челюстью, низким лбом и раздутым носом.
– Только не расколись, – шептала ему Аннушка. – Засмеешься – убью!
И они въехали в вестибюль метро и прокатились по служебному входу бесплатно, однако с ужасом приближались к эскалатору – как спускаться? Аннушке не удержать коляску на ступенях! Но тут подвернулся мужчина, ловко схватил за подлокотники и удерживал коляску, пока не спустились на станцию.
– Спасибо, – грубо прохрипел Кирилл, входя в роль.
Им помогали въезжать и выезжать из вагона, потом подниматься по эскалатору, спускать коляску по ступеням на привокзальной площади. И уже давно было пора остановить эту игру, но как теперь встать и идти ногами, когда так много народа видело «инвалида» в камуфляже, а на каждом шагу возле коляски оказывались желающие помочь хрупкой женщине, везущей раненого мужа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
– Был у нас Николай Николаевич, был… И хорошие деньги предложил за квартиру Таси. Недели три назад был.. А Тася болеет, к нотариусу ехать не может. Отложили пока…
– Отложили, – подтвердила Таисья Васильевна. – Но задаток взяли…
Аристарх Павлович чуть не выматерился…
– Что же делать? – загоревала сестра ее. – Наши лекарства, говорят, плохие, американские покупаем и колем. А цена-то, цена…
– И жить нам нелегко, пенсии маленькие, – пожаловалась Таисья Васильевна. – Если б раньше разговор был, так с Ерашовых бы задаток взяли… Что делать-то станем? Надо бы помочь Полине Михайловне, если ее родне квартира нужнее.
– Поможет, – решила ее сестра. – Вернем задаток и откажем Безручкину. Ради Полины Михайловны!
– Как же вернем, если двести тысяч уже потратили? – испугалась Таисья Васильевна. – Где ж теперь возьмем?
На свой страх и риск Аристарх Павлович пообещал скоро привезти им двести тысяч, хотя еще представления не имел, где взять такие деньги. На том и порешили. Аристарх Павлович вернулся домой и только здесь сообразил, что надавал пустых обещаний: даже занять столько денег не у кого! Значит, придется что-то срочно продать. Он стал было перебирать старинную посуду в шкафу и сразу отказался от нее. К тому же вспомнил, что вазу уже продала Оля-конюшица, и каждая вещь, изъятая из шкафа, казалась ему украденной. Оставалось единственно – продать одно из трех ружей. Ружьями Аристарх Павлович, как всякий охотник и хвастливый человек, очень дорожил. Был у него тройник «зауэр» – совершенно не продажный, ибо имел нарезной ствол. Его кому попало не отдашь, только по особому разрешению. И было две двустволки: одна совершенно новая вертикалка, подаренная к двадцатипятилетнему юбилею его работы в лесничестве, другая – уже поношенная «тулка» с прекрасным боем и самая привычная для руки и глаза. Одним словом, его повседневное рабочее ружье, с которым он не расставался лет десять. Сколько глухарей с ним взял, сколько зайцев и кабанов!
И выходило, что продавать-то придется именно его…
Не снимать же с подарочного ружья пластинку с надписью. Тем более в Охотобществе Аристарха Павловича очень хорошо знали и сразу бы догадались, что он принес продавать. И дали бы за него больше, чем двести тысяч, – все-таки не рядовое ружье, а штучного изготовления, с гравировкой, с резьбой по цевью и шейке приклада.
Аристарх Павлович уложил «тулку» в чехол и, задавливая в себе чувства, отвез в Охотобщество. Там на ружья была очередь, и покупатель нашелся сразу, в цене сошлись без разговоров, и через пару дней можно было ехать и получать деньги. На обратном пути – дело было под вечер – он заглянул в теплицу к женщинам и заметил, что Валентины Ильинишны нет. Спросить же, где она, было неудобно, и потому Аристарх Павлович для порядка посидел под пальмами и собрался уходить. И тут Наталья Ивановна, будто между прочим, но с точным прицелом неожиданно сказала:
– А что наша Валечка-то в Москву поехала?
– Будто в управление вызвали, – ответили ей. – Отчет за полугодие.
– Это, значит, дня на два, – подытожила Наталья Ивановна и посмотрела на Аристарха Павловича – дескать, все понял?
Они наверняка уж на сорок раз обсудили тут Аристарха Павловича с Валентиной Ильинишной и теперь лишь делали вид, что ничего не замечают и ведут случайный разговор. И то, что сказано ему было как бы ненароком, интеллигентно, показывало, что все женщины – в сговоре и все-все понимают. Однако и эта поддержка не утешила Аристарха Павловича: день с самого утра был печальный и неудачный…
К тому же Кирилл с Аннушкой опять не приехали ночевать.
* * *
Они весь день мотались по городу с надеждой обменять золотые десятки на деревянные рубли. Находилось много желающих, и все давали полцены, считая, видимо, молодую пару людьми несведущими и неискушенными. А им же в самом начале удалось узнать настоящую цену монетам – в Москве давали по сто тысяч за штуку. И когда перекупщики стали набавлять, Кирилл уже был согласен отдать, однако Аннушка решила однозначно:
– Едем в Москву!
Ко всему прочему, она почувствовала опасность: будто за ними начал таскаться какой-то тип со складным зонтиком. Кирилл же с утра специально обрядился в камуфляж – зелено-пятнистую форму, которая придавала ему вид бывалого, тертого десантника. Танкистам такая форма не полагалась, но кто разберет, кому какая форма сейчас полагается. Что по уставу, а что нет?
И в электричке Аннушке все чудилось, что за ними следят, и они дважды переходили в другой вагон. Наверное, человеку, имеющему в кармане золото, всегда кажется погоня, тайное преследование и прочие страсти. В третий раз переходить Кирилл отказался и дурачась изобразил дегенеративно-циничную рожу убийцы. Это так развеселило Аннушку, что она забыла о слежке: в женихе пропадал актер! И так до самой Москвы Кирилл корчил рожи, если кто-то новый входил в вагон либо начинал пялиться на лейтенанта с девушкой: камуфляж не скрывал его, а, наоборот, притягивал внимание. Всякий раз Аннушка закатывалась от смеха, уткнувшись ему в плечо; он же стоически выдерживал и кривился еще, будто от неудовольствия.
Таким образом он защищал не золото, а ее, Аннушку, свою невесту, ибо ему-то чудилось, что все мужчины не сводят с нее глаз…
В Москву они добрались вечером, и на вокзале Кирилл предложил поехать на ночлег к своему однокурснику: ему очень хотелось показать Аннушку – вот бы челюсть отпала! «Где ты нашел ее?!» – «Места надо знать! Такие в столицах не живут!» Аннушка же решительно повлекла его за собой в метро. Ориентировалась она словно москвичка – пересели, где нужно, и вышли точно, куда хотели – на Кутузовский проспект. Там, в подъезде огромного сталинского дома, она предупредила:
– Только ничему не удивляйся.
– Авантюра продолжается!
Аннушка позвонила в какую-то квартиру. Дверь открыла моложавая, красивая женщина и сказала просто, словно они выходили на улицу погулять:
– Входи, Аня…
– Это – мой жених! – объявила Аннушка. – Кирилл Ерашов.
– Честь имею! – козырнул Кирилл.
– А это – моя мама, – представила Аннушка. – То есть твоя будущая теща!
– Очень приятно! – сказал Кирилл и скорчил физиономию убийцы. Но юмор тещей не был понят. Она поджала губки и пошла по коридору.
– Проходите…
– Мама, мы к тебе с ночевкой, – объявила Аннушка.
– Хорошо, – на ходу обронила она. – Баранова не будет дома…
– Кто такой Баранов? – шепотом спросил Кирилл.
– Мамин муж, – так же ответила Аннушка и уже громко добавила: – У нас свадьба ровно через месяц.
– Как жаль, – без сожаления проронила теща. – Мы уже будем в Ялте. Очень жаль.
Она усадила гостей на просторной кухне и принялась готовить кофе. Кухня, вернее, стены ее пестрели от множества разнообразной металлической посуды, кухонных агрегатов, коробок и банок. Обстановка при этом выглядела аккуратной и очень современной. И сама хозяйка, наряженная модно и со вкусом, удачно вписывалась в эту атмосферу, словно в рекламном ролике.
– Жаль, жаль, – еще раз повторила теща, дожидаясь, когда вскипит кофе. – У нас билеты…
«А мне совсем не жаль, – вдруг подумал Кирилл. – Ну и езжайте в свою Ялту!»
– Мы познакомились с Кириллом на улице, – призналась Аннушка. – Но это судьба, мама. Это счастливая встреча!
– Я рада, – сказала теща и разлила кофе по маленьким чашечкам. – Очень рада.
Кирилл неожиданно для себя увидел, что эта женщина невероятно уставшая. И хотя она двигалась свободно, но, кажется, в самом деле валится с ног: утомленность и тяжесть проступали в глазах, в сказанных словах и движениях.
– Представляешь, мама, Кирилл – из рода Ерашовых, – сообщила Аннушка. – Помнишь, я тебе рассказывала?.. И вот, встретила Кирилла…
– Кто это – Ерашовы? – меланхолично спросила теща. – Не помню…
– Мама, ну я же говорила тебе о могиле Варвары Николаевны Ерашовой, помнишь?
– О могиле?!
– Да!
Теща делала вид, что вспоминает, а возможно, и в самом деле вспоминала, да из-за усталости казалась рассеянной и забывчивой. Аннушке стало неловко, и она перевела разговор на другое:
– Мама, а я квартиру купила. Вернее, комнату в двухкомнатной квартире.
– Очень хорошо, поздравляю, – чуть оживилась теща. – Жилье для вас сейчас – необходимо. Вы сможете уединиться, чтобы принадлежать друг другу.
– Нет, мамочка, – возразила Аннушка. – Мы станем жить у Кирилла в доме. У него такой дом! В Дендрарии. И озеро под окном. Это родовой дом Ерашовых. Целое поместье! Средневековый замок!
– Замечательно! – Теща чуть приподняла веки и взглянула на Кирилла – зрачки ее были огромные, отчего глаза показались черными.
– Мы приехали, чтобы сделать одно дело, – пояснила Аннушка. – Нам на свадьбу нужны деньги…
– Очень жаль, но сейчас у меня нет денег, – сказала теща.
– Ну что ты, мама! У нас есть! – нарочито весело отозвалась Аннушка. – Бабушка Кирилла дала нам целое состояние – вот!
Она положила на стол платочек с монетами и развязала его. Теща посмотрела и пожала плечами:
– Это золото?
– Золотые царские десятки. Их нужно продать за миллион.
– Не знаю, Баранова нет, – оживление ее угасло. – А я в золоте совсем не разбираюсь… Хотя минуту…
Она переставила телефон с полочки на стол и набрала номер. И пока ждала ответа, сосредоточенно рассматривала свои изящные ногти на тонких пальчиках.
– Юля, позови, пожалуйста, маму, – сказала она в трубку, и потом продолжила: – Маша, мне принесли монеты…
– Золотые десятки, – подсказала Аннушка, – Царской чеканки.
– Золотые десятки царской чеканки, – повторила она и стала что-то выслушивать. – Что? Стоят ли они на ребре? Не знаю…
– Стоят! – сказала Аннушка и поставила монету на ребро, охраняя ладонями, чтобы не укатилась.
– Стоят, – повторила теща в трубку. – А получить хотят миллион…
– За десять монет…
– За десять монет, – теща послушала еще и положила трубку. – В Столешниковом есть магазин, коммерческий, «Вита». Утром спросите Машу, черненькая такая евреечка, на артистку Ахеджакову похожа… Она купит.
– Как все просто, – почему-то грустно проронила Аннушка.
– Да, все просто, – подтвердила теща. – Еще кофе?
И она еще раз подняла взгляд на Кирилла. А ему захотелось скорчить ей рожу убийцы, чтобы хоть как-нибудь вывести ее из этого меланхолично-утомленного состояния. Однако он отвел глаза и ощутил, как жар непонятного стыда ползет от горла к ушам и щекам: он будто нечаянно заглянул в комнату, где совершалось то, что скрывается от всякого постороннего, от всякого третьего. Он вдруг осознал природу усталости этой женщины, увидел в ее глазах не утомление, а женскую истому, тоску по мужчине, причем не скрываемую и раньше не понятую. И он устыдился, что увидел ее.
– Я постелю вам в зале, – сказала она и медленно удалилась.
– Мам, постой! – Аннушка убежала за ней, и Кирилл, оставшись один, выпил залпом чашку остывшего кофе и закурил. Бабушка Полина в прошлую ночь оставила Аннушку у себя в комнате, и это означало, что она останется там до свадьбы, под зорким оком целомудрия.
И теперь ее мать – эта странная и малопонятная женщина, способная коротким взглядом обратить в стыд, вогнать в смущение, вызвав неуместные и неестественные чувства, – готовит им постель! Он хотел этого и одновременно отвергал; он стремился к близости и всячески оттягивал ее, откладывал, как самый прекрасный миг жизни, тем самым продляя чувство предощущения. Одна мысль уже волновала его, горячило дыхание и кружила голову, и этого пока хватало с лихвой, чтобы испытывать счастье. Тем более он не желал, чтобы все свершилось здесь, в этом доме и именно сейчас. Но неведомая и таинственная сила, подобная томящемуся взгляду ее матери, гипнотически овладевала сознанием, и искусительный голос кружился, обволакивал слух.
– Я… постелю… вам… в зале…
В первый день, когда Кирилл ночевал в комнате Аннушки, а она всю ночь заучивала молитвы, ничего подобного не было. Напротив, он ощущал спокойствие и облегчение, что тот ее порок, замеченный у старика художника в мастерской, оказался выдумкой, наваждением, а ее желание позировать обнаженной находило оправдание в редкой красоте тела, его пластике и гармонии. Кирилл прикурил одну сигарету от другой – пальцы подрагивали и потели ладони. На кухню заглянула Аннушка:
– Пойдем, я тебе покажу ванную.
Он измял, изломал сигарету в пепельнице и, качнувшись, встал. В ванной умылся холодной водой, посмотрелся в зеркало, изобразил рожу садиста-убийцы, но сам себе показался не смешным, а страшным. Аннушка отвела его в залу, уложила на диван и сказала:
– Спи, милый, и ни о чем не думай. А мы с мамой посекретничаем.
И он как-то облегченно и сразу уснул.
Проснувшись же утром, он мгновенно все вспомнил и увидел возле своего плеча спящую Аннушку. И не испытал ни бешеных приливов страсти, ни жгущей жажды близости; стало просто хорошо от сознания собственной силы воли и самообладания, что она может вот так доверчиво и спокойно спать рядом, прикасаясь к нему обнаженным телом. За окном светило солнце, и непорочное утро будто святой водой освящало, окропляло каждый уголок этого порочного дома.
Беготня по Москве началась еще в тещиной квартире – они проспали и теперь опаздывали повсюду. Скупщица золота нервничала, и монеты в ее руках, настоящие, сверхточной царской чеканки, единственные в мире, способные стоять на ребре при его мизерной толщине, не стояли и валились. Кириллу самому пришлось их выставлять – так проверялась подлинность монет. После шумного, визгливого ее неудовольствия она взялась пересчитывать деньги, но и деревянные рубли не слушались ее рук, смешивались, спутывались, рассыпались. Тут же, в магазине, она наконец обменяла мелкие купюры на крупные, и Кирилл, распихав их по многочисленным карманам камуфляжа, взял Аннушку за руку и вывел на улицу.
– Представляешь, мы – миллионеры! – сказал он. – Не дурное ощущение? Что бы такое сотворить помимо свадебных расходов?
– Знаю что. За мной! – скомандовала Аннушка. Они носились по магазинам, попадая то в перерыв, то под санитарный час или вовсе подныривая под руки служащих, неизвестно по каким причинам закрывающих входные двери. Они долго не могли отыскать то, что хотела Аннушка, и обнаружили это лишь на Арбате, прошаркивая его ногами в ожидании очередного перерыва. Инвалидная ручная коляска была совсем новенькая, с запаянным в целлофан сиденьем и стоила не очень дорого – всего двести пятьдесят тысяч.
– Берем! – крикнула Аннушка и, чтобы не перехватили, плюхнулась в коляску.
– Берите, берите, – сказала пожилая женщина и вдруг заплакала. – Может, вам послужит… Моему сыночку вот не послужила, и поездить не успел…
У Кирилла отчего-то затряслись руки, когда он стал отсчитывать деньги: за коляской стояла чья-то смерть…
– Нам она бесплатно досталась, – продолжала женщина. – Как гуманитарная помощь… Но я вынуждена продавать. И уступлю за двести.
Ее, похоже, смущал камуфляж Кирилла: она не сводила глаз – жалость и любовь светились сквозь слезы. Хотя было видно, что он молод, с руками и ногами, а пороха и не нюхал…
Удачная покупка на Арбате омрачилась чужим горем, но ненадолго: человеческая теснота и суета словно стерли эту тяжелую пыль с коляски, растащили ее по городу, и скоро Аннушка, не страдая комплексами, села в уютное кресло.
– В метро!
И он покатил ее сквозь сутолоку улиц, переходов, и с одержимыми прохожими творилось невероятное – они расступались, давали дорогу, извинялись, если ненароком толкали коляску или совали ноги под колеса. Мнимая инвалидность делала Аннушку еще прекраснее, и это было так заметно, так ярко поражало глаз и воображение, что даже прозревал вечно слепой московский прохожий. Им так понравилась игра, что и в метро они решили въехать на коляске и хоть раз в жизни прокатиться бесплатно. Только на сей раз в кресло уселся Кирилл и, чтобы не смущаться, не стыдиться этой мальчишеской забавы, изобразил на лице маску свирепого выродка с тяжелой челюстью, низким лбом и раздутым носом.
– Только не расколись, – шептала ему Аннушка. – Засмеешься – убью!
И они въехали в вестибюль метро и прокатились по служебному входу бесплатно, однако с ужасом приближались к эскалатору – как спускаться? Аннушке не удержать коляску на ступенях! Но тут подвернулся мужчина, ловко схватил за подлокотники и удерживал коляску, пока не спустились на станцию.
– Спасибо, – грубо прохрипел Кирилл, входя в роль.
Им помогали въезжать и выезжать из вагона, потом подниматься по эскалатору, спускать коляску по ступеням на привокзальной площади. И уже давно было пора остановить эту игру, но как теперь встать и идти ногами, когда так много народа видело «инвалида» в камуфляже, а на каждом шагу возле коляски оказывались желающие помочь хрупкой женщине, везущей раненого мужа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49