День и ночь взволнованною сказкой мне звучат твои слова…
Она слушала и вдохновляла Аристарха Павловича; она словно говорила – еще! Еще, миленький… у меня кружится голова…
И он старался еще сильнее закружить ее, завертеть в вихре и сделать послушной, покорной воле своего голоса.
– Только раз бывает в жизни встреча, только раз судьбою рвется нить. Только раз в холодный хмурый вечер мне так хочется любить!
Валентина Ильинишна все как-то отводила взгляд, чуть привыкнув к неожиданному дару Аристарха Павловича, а тут же подняла на него глаза и уж больше не могла оторваться. По крайней мере, ему так казалось.
– Тает луч пурпурного заката, синевой окутаны цветы. Где же ты, желанная когда-то, где, во мне будившая мечты?
Последнюю фразу он спел, глядя в глаза Валентины Ильинишны, и это было так откровенно, так явно, что заметила Наталья Ивановна и слегка обомлела. Женским чутьем она поняла, в чем дело, поняла, для кого тут поют. И то, что сокровенное отношение было замечено, смутило Аристарха Павловича; он хотел допеть, сделать паузу и поцеловать руку Валентины Ильинишны. Однако теперь ему стало неловко, к тому же старший Ерашов сидел, слушал в прежней позе и что-то сильно переживал: большие усы его шевелились, как живые, – то ли губы кусал, то ли зубами скрипел…
И повисла долгая пауза, лишь камин постреливал угольками, и осторожная Наталья Ивановна бесшумно подгребала их тапочком к железному листу. Аристарх Павлович сидел с опущенной головой и чувствовал на себе взгляд Валентины Ильинишны.
– Убедил ты меня, Аристарх Павлович, – распрямившись, сказал Алексей твердым и трезвым голосом. – Все, хватит. Настрелялся досыта… Только домой, и никуда больше!.. Семью всю соберу сюда, под одну крышу!.. Детей своих буду поднимать сам. Пожить охота, Аристарх Павлович! Мне ведь тридцать два… а я как старик стал. Все! Приеду, полк сдам – и в отставку!
Он налил в бокалы, поднял свои и засмеялся весело, по-детски показывая белые зубы.
– За тебя, Аристарх Павлович! За твой… талант, что ли, за песню!
– Удивительно! – прорезался голос у Натальи Ивановны. – Мы же не знали, что он так-то может! – стала она объяснять Алексею. – Сроду не думали не гадали! Раньше-то, до болезни, он часто бывал у нас в теплице, а потом перестал… И вот надо же! Надо же!
Только Валентина Ильинишна промолчала, и молчание ее было приятно Аристарху Павловичу, дороже, чем самые откровенные слова. Она сейчас напоминала ему ту Валентину Ильинишну, с которой он встречался на несколько мгновений в своем воображении. И потому он тоже молчал.
Это было их первое свидание, тайное, хотя рядом были люди, и бессловное, как мечталось.
Еще бы одно такое или два! И тогда бы возникла истинная надежда, появились бы отношения между ними, установилась бы понятная для двоих молчаливая связь. Да Наталья Ивановна, что-то заметившая, а что-то и домыслившая, без умысла и по доброте душевной все испортила, превратила в пошлую игру. Похоже, рюмочка развязала ей язык.
– Товарищи, товарищи! – вдруг подскочила она. – Вот сидит Аристарх Павлович, замечательный человек, красивый мужчина. А вот наша Валечка, молодая, красивая женщина, добрая и хозяйственная. И оба они – одиноки!
– Наталья Ивановна, не нужно, – морщась, попросила Валентина Ильинишна. – К чему это? Сядь, помолчи…
– Отчего же – не нужно? – подхватил неожиданно старший Ерашов и тем самым поддержал неуместную, стыдную игру. И сделал это наверняка оттого, что ему похорошело, что он наконец после долгих раздумий и колебаний принял решение – в отставку.
– Очень даже нужно! – воспряла Наталья Ивановна. – Давайте их рядышком посадим и полюбуемся. Какая пара!
Аристарх Павлович чуть лишь удержался, чтобы не выругаться. Он уже не мог взглянуть на Валентину Ильинишну; и та, смущаясь, отводила взгляд, протестовала:
– Ну что ты придумала, Наташа? Ну, перестань, в самом деле…
Видимо, Алексей наконец сообразил, что вмешиваться в эти отношения не следует – все-таки умный мужик! – засмеялся тихо и ушел к окну курить в открытую форточку. Аристарх же Павлович собрался с духом и проревел густым басом:
– Дадите мне сказать? Или я тут и слова не имею?!
Наталья Ивановна закрыла рот и будто бы обиделась. Зато Валентине Ильинишне это очень понравилось, потому что она смотрела с благодарностью и, как показалось, даже с восхищением.
Однако не дали ему сказать слово, поскольку старший Ерашов крикнул от окна:
– Смотрите!.. Что они делают?! Смотрите!
Его призыв подбросил женщин, все было забыто. Они сунулись к окну, замерли, и Аристарху Павловичу ничего не оставалось делать, как тоже подойти…
Сразу отлегло от сердца: под дождем младший Ерашов танцевал на аллее вальс, кружил девушку, обряженную в свой мундир, кружил умело, самозабвенно, и она доверялась его воле. Они приближались к парадному, можно было рассмотреть их лица… Все стояли у окна, не шелохнувшись: не хотелось ни говорить, ни петь, ни думать, поскольку этот танец под ливнем был выразительнее, чем слово или самая изощренная фантазия ума.
Аристарх Павлович вдруг ощутил прикосновение к своей руке, опущенной вниз. Рука Валентины Ильинишны оказалась рядом, и скорее всего в порыве радостного очарования она сжала ему кисть и тем самым как бы утвердила свой восторг в высшей его точке. Он осознал этот жест, душа возликовала, но в тот же миг он понял, что в жизни Валентины Ильинишны никогда и ничего подобного не было, а ее женская суть просила, нет – требовала взрыва такой стихии!
Она верила в некую романтическую любовь и, возможно, потому так долго оставалась одинокой; либо, напротив, единожды испытав ее, не признавала больше никаких, иначе выраженных чувств.
Возле крыльца Кирилл подхватил девушку на руки, взбежал по ступеням и заорал:
– Палыч! Палыч! Открывай двери шире!
Аристарх Павлович распахнул дверь. Кирилл внес девушку и в первое мгновение обомлел, но все‑таки сказал заранее приготовленную фразу:
– Палыч… Смотри, какую невесту нашел! Какую красоту…
И замолк, уставившись на брата. А спохватившись, поставил невесту на ноги и, удерживая ее за руку – отпустить боялся! – кинулся к Алексею, обнял одной рукой.
– Алеша… Братик Алеша!
– Ну хватит, лейтенант! – Старший Ерашов отстранил брата. – Привел невесту показать и тут же про нее забыл.
– Вот такой балбес, – сказал она, извиняясь. – Он меня уже бросал… На кладбище, среди покойников. Ужас!
Кирилл сладил с неожиданностью и встал рядом с невестой. С них текла вода…
– Анна Ледяева, моя невеста, аспирантка географического факультета пединститута, – отчеканил он. – По пути из загса попали под ливень, слегка промокли, страшно хотим есть.
Аристарх Павлович снова бросился к платяному шкафу, но, там уже не было другого вечернего платья, а нашлось повседневное, сиреневое и почти не ношеное. Между тем Кирилл продолжал, указывая на брата:
– Алексей Ерашов, брат, подполковник… или полковник?
– Действительно балбес, – сказал старший Ерашов. – Сначала предложи барышне сухую одежду!
– Видишь, в самом деле подполковник! – продолжал Кирилл. – Командир! Откуда он взялся здесь – не знаю. Наверное, упал с неба. Он летчик. И уже падал шестнадцать раз. А это – Аристарх Павлович! Настоящий кавалер гусарских войск! У него даже настоящая лошадь есть, сабля и вот такой кольт. Мы с ним по ночам пьянствуем и стреляем.
– В кого? – спросила Аннушка.
– Просто так, в белый свет!
Аристарх Павлович подал ей платье. Женщины вдруг засобирались.
– Вы уж простите нас, – запела Наталья Ивановна. – Дождик вроде кончается, дойдем…
– А это кто? – громким шепотом спросил Кирилл, склонившись к Аристарху Павловичу.
– Это друзья Аристарха Павловича! – ответил старший Ерашов. – Наталья Ивановна и Валентина Ильинишна.
– Очень приятно! – козырнул Кирилл в своем прежнем ребячьем восторге. – Честь имею!.. Друзья Палыча – мои друзья! Сейчас мы будем пить шампанское!
– Мы совсем некстати, – стеснялась Наталья Ивановна. – У вас все тут по-семейному…
– Не отпущу сегодня никого! – вдруг пропел Аристарх Павлович и повел Аннушку к двери ванной. – Загуляем, запьем и ворота запрем!
Кирилла он отправил переодеваться на кухню.
– Может, нам перебраться… в ту половину? – спросил старший Ерашов. – Неудобно тебя стеснять…
– Гулять будем в парадной зале! – пробасил Аристарх Павлович. – Сам говорил, тут балы учиняли!
– Тогда я пошел за Полиной Михайловной! – обрадовался Алексей. – Перенесу ее сюда. И узнаю, скоро ли обед. Устроим праздник, Аристарх Павлович!
6
За обедом старший Ерашов ненавязчиво и аккуратно переключил все внимание гостей и домашних на молодых, сам же, под предлогом перекура, вышел на улицу и сначала побродил возле дома. Мысль сама собой зацепилась за дело приятное и долгожданное – восстановление утраченных деталей особняка. Построить деревянные веранды по обе стороны парадного особого труда не представляло. Во время войны они были попросту разобраны на дрова жильцами дома, и остались кирпичные фундаменты, на которых теперь стояла штакетная изгородь палисадников. Ротонда же была каменной и поднималась от парадного на высоту двух этажей и там смыкалась с крышей. Она придавала дому основной облик, как бы концентрировала в себе изящество и легкость всего строения. Двенадцать белокаменных колонн, лепной карниз и полукруглый свод, разумеется, посчитались архитектурным излишеством, принадлежностью барской жизни и были снесены еще в двадцатом году, когда дом, за исключением комнат бабушки Полины, разгородили на клетушки и поселили семьи рабочих лекарственной фабрики. По рассказам бабушки Полины, эти рабочие очень жалели разрушенной ротонды, поскольку были людьми образованными и культурными, и, похоже, таким образом из них вытравляли мещанское представление о красоте. Через семь лет фабрика вылетела в трубу, какие-то предприимчивые люди купили этот дом по дешевке, снесли перегородки и, установив новые, сделали восемь фешенебельных по тем меркам квартир и даже попытались восстановить ротонду: нэп снова потребовал красоты и роскоши. Из-за дороговизны белого камня попытка не удалась, и предприниматели распродали квартиры с молотка, разумеется, за исключением одной – Полины Михайловны, которая жила здесь безвыездно. С тех пор жильцы в доме не менялись, разве что уходило одно поколение и приходило другое. Может, поэтому дом и сохранился, по крайней мере, его внутренняя целостность. И даже значительная часть мебели павловского времени, разболтанная, ободранная и продавленная, все еще служила жильцам.
Забота о белокаменной ротонде захватила его с той поры, когда он делал обмен. Мысль Алексея вращалась сначала вокруг деревянных колон, изготовленных из толстых стволов, потом вокруг железобетонных мощных опор электропередачи, но всякий раз снова возвращалась к камню: любая подделка не украсила бы дом, а обезобразила его. Тесаный белый камень создавал неповторимую структуру и узнавался даже ночью. Он оставался на доме – карниз первого этажа поддерживался декоративными пилястрами из этого материала, но в последний ремонт их побелили известью и испортили красоту камня. А выход оказался очень простым, хотя и трудоемким: выяснилось, что белый камень с древних пор добывали в этих местах и где-то в окрестных лесах сохранились даже старые каменоломни. Следовательно, навозить его, освоить каменотесное ремесло и самому, не торопясь, вытесать новые колонны. Можно было, конечно, заказать, да где сейчас отыскать мастеров? И если отыщешь, каких же денег будет стоить такая работа? Не зря во времена нэпа отказались от этой затеи…
От дома мысль его перебросилась к лесопарку, и он неторопливо побрел боковой аллеей. Вот это был настоящий праздник – просто так ходить возле родового дома, по парку, насаженному многими поколениями. Ходить и не просто любоваться, не наслаждаться тем, что есть, а по-хозяйски, не спеша думать, как и что поправить, сделать, достроить. Земные эти заботы последнее время приходили ему в голову даже во время боевых вылетов, и, может, потому он уже дважды спасался и горящие вертолеты не разбивались о землю, а принимались ею?
Весь парк когда-то был в сорок пять гектаров, да в шестидесятых Институт вакцин и сывороток отвоевал себе пять из них, где размещался фруктовый сад. Конечно, сад был запущен, одичал, выродился, но прививками его можно было омолодить и возродить заново многие редчайшие сорта яблонь, слив и абрикосов, способных плодоносить в средней полосе. Сад вырубили и настроили конюшни, и удивительное дело – от корней пошли побеги, набрали силу, без всякого человеческого вмешательства облагородились и стали приносить полновесные плоды, хотя по всем законам их ожидало окончательное вырождение. Узнав об этом, старший Ерашов задумал развести на территории Дендрария новый сад: если в тридцать два выйти на пенсию, можно все успеть!
В первую же очередь он решил собрать всю семью под одну крышу своего родового гнезда. Та, давняя детдомовская мысль не исчезала никогда, разве что в иную пору начинала казаться нереальной. У сестры и братьев постепенно заводились семьи, квартиры, свои дела, которые привязывали их, делали неподъемными и незаметно разводили всех по своим блокам, как в детском доме. Вера после юридического факультета работала следователем, потом районным прокурором и сейчас была одним из заместителей мэра Петербурга. Зато ей совершенно не повезло с замужеством, и когда она в последний раз развелась, вдруг проявила страстное желание уехать из Питера и поселиться со старшим братом. Несколько писем так обнадежили старшего Ерашова, что он считал уже дело это решенным. А Вера так же неожиданно перестала мечтать о родовом гнезде и сообщила, что открывает свою фирму – юридическую контору. Василий же после нахимовского училища плюнул на морскую службу и подался в профессиональные спортсмены. Несколько лет катался на байдарках по всему миру, попал в олимпийскую сборную, а в девяностом году заключил контракт с какой-то шведской командой и вообще уплыл из России. Правда, этой весной контракт закончился и Василий вернулся домой с женой-шведкой и малышом. Что у него теперь на уме? Олег же и вовсе не подавал никаких надежд. В семнадцать лет с ним приключилась какая-то странная история. По здоровью он не попал в суворовское и потому остался на попечении сестры. Она все писала, что Олег учится отлично и вообще растет хорошим и честным парнем. А в восемьдесят четвертом, когда Алексей впервые попал в Афганистан, его вдруг вызвали в особый отдел и, покрутив вокруг да около, как всегда это делалось, сообщили, что брат Олег осужден за хулиганство на пять лет лишения свободы. И никаких обстоятельств дела, кроме одного – Олега почему-то судили закрытым судом. Сначала он не обратил на такой факт внимания и случайно, в разговоре с военным юристом, выяснил, что закрытый суд – совершенно ненормально для хулиганства. После госпиталя он заехал к Вере и ничего толком не добился, а она-то, следователь прокуратуры, должна была знать, за что посадили брата! Олег отсидел ровно пять лет, хотя в эти годы для кого только не объявлялось амнистии. Потом Вера писала уже в Грузию, куда перекинулась часть Алексея, что Олег работает в газете, получил однокомнатную квартиру, но с ней совсем не общается. И вообще ни с кем из братьев отношений не поддерживает – отбился от семьи напрочь. Во время путча он оказался среди защитников Белого дома и даже получил медаль. Старший Ерашов несколько успокоился: брат наконец как-то определился в жизни, плохо или хорошо, но сориентировался и прирос к ней. Да не тут-то было! И года не минуло, Олега вновь посадили, и опять за хулиганство. Алексей досрочно выпросил отпуск и отправился в колонию, где брат отбывал срок. Двое суток ждал его в комнате свиданий, бродил возле забора и постепенно выкидывал скоропортящиеся продукты – Олег отказался выйти на свидание, и старшему Ерашову чудилось, будто он, сидя за колючей проволокой, выглядывает в окно, смеется и кажет фиги, как было в детдоме. На сей раз его выпустили через год, и Вера сообщила, что он вернулся в Питер и живет один, никому не открывая дверь. И вот лишь нынешней зимой Алексей получил от него первое письмо. «Я не хочу жить в этом мире, – словно самоубийца, писал он. – Нет ничего святого – только ложь, стяжательство и вездесущая мерзость. Прости меня, что я не вышел к тебе на свидание, поверь, со стыда сгорал, не знал, что тебе и сказать. Прости за всю горечь, которую я принес тебе вместо любви. Не ведал, что творил. Теперь мне стало легче – я пошел к Храму и сейчас живу послушником в монастыре. Это еще не монашество, как ты сам понимаешь, а подготовка к нему. Работаю целыми днями на реставрации, таскаю бетон, кирпич, вожу на тачке мусор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Она слушала и вдохновляла Аристарха Павловича; она словно говорила – еще! Еще, миленький… у меня кружится голова…
И он старался еще сильнее закружить ее, завертеть в вихре и сделать послушной, покорной воле своего голоса.
– Только раз бывает в жизни встреча, только раз судьбою рвется нить. Только раз в холодный хмурый вечер мне так хочется любить!
Валентина Ильинишна все как-то отводила взгляд, чуть привыкнув к неожиданному дару Аристарха Павловича, а тут же подняла на него глаза и уж больше не могла оторваться. По крайней мере, ему так казалось.
– Тает луч пурпурного заката, синевой окутаны цветы. Где же ты, желанная когда-то, где, во мне будившая мечты?
Последнюю фразу он спел, глядя в глаза Валентины Ильинишны, и это было так откровенно, так явно, что заметила Наталья Ивановна и слегка обомлела. Женским чутьем она поняла, в чем дело, поняла, для кого тут поют. И то, что сокровенное отношение было замечено, смутило Аристарха Павловича; он хотел допеть, сделать паузу и поцеловать руку Валентины Ильинишны. Однако теперь ему стало неловко, к тому же старший Ерашов сидел, слушал в прежней позе и что-то сильно переживал: большие усы его шевелились, как живые, – то ли губы кусал, то ли зубами скрипел…
И повисла долгая пауза, лишь камин постреливал угольками, и осторожная Наталья Ивановна бесшумно подгребала их тапочком к железному листу. Аристарх Павлович сидел с опущенной головой и чувствовал на себе взгляд Валентины Ильинишны.
– Убедил ты меня, Аристарх Павлович, – распрямившись, сказал Алексей твердым и трезвым голосом. – Все, хватит. Настрелялся досыта… Только домой, и никуда больше!.. Семью всю соберу сюда, под одну крышу!.. Детей своих буду поднимать сам. Пожить охота, Аристарх Павлович! Мне ведь тридцать два… а я как старик стал. Все! Приеду, полк сдам – и в отставку!
Он налил в бокалы, поднял свои и засмеялся весело, по-детски показывая белые зубы.
– За тебя, Аристарх Павлович! За твой… талант, что ли, за песню!
– Удивительно! – прорезался голос у Натальи Ивановны. – Мы же не знали, что он так-то может! – стала она объяснять Алексею. – Сроду не думали не гадали! Раньше-то, до болезни, он часто бывал у нас в теплице, а потом перестал… И вот надо же! Надо же!
Только Валентина Ильинишна промолчала, и молчание ее было приятно Аристарху Павловичу, дороже, чем самые откровенные слова. Она сейчас напоминала ему ту Валентину Ильинишну, с которой он встречался на несколько мгновений в своем воображении. И потому он тоже молчал.
Это было их первое свидание, тайное, хотя рядом были люди, и бессловное, как мечталось.
Еще бы одно такое или два! И тогда бы возникла истинная надежда, появились бы отношения между ними, установилась бы понятная для двоих молчаливая связь. Да Наталья Ивановна, что-то заметившая, а что-то и домыслившая, без умысла и по доброте душевной все испортила, превратила в пошлую игру. Похоже, рюмочка развязала ей язык.
– Товарищи, товарищи! – вдруг подскочила она. – Вот сидит Аристарх Павлович, замечательный человек, красивый мужчина. А вот наша Валечка, молодая, красивая женщина, добрая и хозяйственная. И оба они – одиноки!
– Наталья Ивановна, не нужно, – морщась, попросила Валентина Ильинишна. – К чему это? Сядь, помолчи…
– Отчего же – не нужно? – подхватил неожиданно старший Ерашов и тем самым поддержал неуместную, стыдную игру. И сделал это наверняка оттого, что ему похорошело, что он наконец после долгих раздумий и колебаний принял решение – в отставку.
– Очень даже нужно! – воспряла Наталья Ивановна. – Давайте их рядышком посадим и полюбуемся. Какая пара!
Аристарх Павлович чуть лишь удержался, чтобы не выругаться. Он уже не мог взглянуть на Валентину Ильинишну; и та, смущаясь, отводила взгляд, протестовала:
– Ну что ты придумала, Наташа? Ну, перестань, в самом деле…
Видимо, Алексей наконец сообразил, что вмешиваться в эти отношения не следует – все-таки умный мужик! – засмеялся тихо и ушел к окну курить в открытую форточку. Аристарх же Павлович собрался с духом и проревел густым басом:
– Дадите мне сказать? Или я тут и слова не имею?!
Наталья Ивановна закрыла рот и будто бы обиделась. Зато Валентине Ильинишне это очень понравилось, потому что она смотрела с благодарностью и, как показалось, даже с восхищением.
Однако не дали ему сказать слово, поскольку старший Ерашов крикнул от окна:
– Смотрите!.. Что они делают?! Смотрите!
Его призыв подбросил женщин, все было забыто. Они сунулись к окну, замерли, и Аристарху Павловичу ничего не оставалось делать, как тоже подойти…
Сразу отлегло от сердца: под дождем младший Ерашов танцевал на аллее вальс, кружил девушку, обряженную в свой мундир, кружил умело, самозабвенно, и она доверялась его воле. Они приближались к парадному, можно было рассмотреть их лица… Все стояли у окна, не шелохнувшись: не хотелось ни говорить, ни петь, ни думать, поскольку этот танец под ливнем был выразительнее, чем слово или самая изощренная фантазия ума.
Аристарх Павлович вдруг ощутил прикосновение к своей руке, опущенной вниз. Рука Валентины Ильинишны оказалась рядом, и скорее всего в порыве радостного очарования она сжала ему кисть и тем самым как бы утвердила свой восторг в высшей его точке. Он осознал этот жест, душа возликовала, но в тот же миг он понял, что в жизни Валентины Ильинишны никогда и ничего подобного не было, а ее женская суть просила, нет – требовала взрыва такой стихии!
Она верила в некую романтическую любовь и, возможно, потому так долго оставалась одинокой; либо, напротив, единожды испытав ее, не признавала больше никаких, иначе выраженных чувств.
Возле крыльца Кирилл подхватил девушку на руки, взбежал по ступеням и заорал:
– Палыч! Палыч! Открывай двери шире!
Аристарх Павлович распахнул дверь. Кирилл внес девушку и в первое мгновение обомлел, но все‑таки сказал заранее приготовленную фразу:
– Палыч… Смотри, какую невесту нашел! Какую красоту…
И замолк, уставившись на брата. А спохватившись, поставил невесту на ноги и, удерживая ее за руку – отпустить боялся! – кинулся к Алексею, обнял одной рукой.
– Алеша… Братик Алеша!
– Ну хватит, лейтенант! – Старший Ерашов отстранил брата. – Привел невесту показать и тут же про нее забыл.
– Вот такой балбес, – сказал она, извиняясь. – Он меня уже бросал… На кладбище, среди покойников. Ужас!
Кирилл сладил с неожиданностью и встал рядом с невестой. С них текла вода…
– Анна Ледяева, моя невеста, аспирантка географического факультета пединститута, – отчеканил он. – По пути из загса попали под ливень, слегка промокли, страшно хотим есть.
Аристарх Павлович снова бросился к платяному шкафу, но, там уже не было другого вечернего платья, а нашлось повседневное, сиреневое и почти не ношеное. Между тем Кирилл продолжал, указывая на брата:
– Алексей Ерашов, брат, подполковник… или полковник?
– Действительно балбес, – сказал старший Ерашов. – Сначала предложи барышне сухую одежду!
– Видишь, в самом деле подполковник! – продолжал Кирилл. – Командир! Откуда он взялся здесь – не знаю. Наверное, упал с неба. Он летчик. И уже падал шестнадцать раз. А это – Аристарх Павлович! Настоящий кавалер гусарских войск! У него даже настоящая лошадь есть, сабля и вот такой кольт. Мы с ним по ночам пьянствуем и стреляем.
– В кого? – спросила Аннушка.
– Просто так, в белый свет!
Аристарх Павлович подал ей платье. Женщины вдруг засобирались.
– Вы уж простите нас, – запела Наталья Ивановна. – Дождик вроде кончается, дойдем…
– А это кто? – громким шепотом спросил Кирилл, склонившись к Аристарху Павловичу.
– Это друзья Аристарха Павловича! – ответил старший Ерашов. – Наталья Ивановна и Валентина Ильинишна.
– Очень приятно! – козырнул Кирилл в своем прежнем ребячьем восторге. – Честь имею!.. Друзья Палыча – мои друзья! Сейчас мы будем пить шампанское!
– Мы совсем некстати, – стеснялась Наталья Ивановна. – У вас все тут по-семейному…
– Не отпущу сегодня никого! – вдруг пропел Аристарх Павлович и повел Аннушку к двери ванной. – Загуляем, запьем и ворота запрем!
Кирилла он отправил переодеваться на кухню.
– Может, нам перебраться… в ту половину? – спросил старший Ерашов. – Неудобно тебя стеснять…
– Гулять будем в парадной зале! – пробасил Аристарх Павлович. – Сам говорил, тут балы учиняли!
– Тогда я пошел за Полиной Михайловной! – обрадовался Алексей. – Перенесу ее сюда. И узнаю, скоро ли обед. Устроим праздник, Аристарх Павлович!
6
За обедом старший Ерашов ненавязчиво и аккуратно переключил все внимание гостей и домашних на молодых, сам же, под предлогом перекура, вышел на улицу и сначала побродил возле дома. Мысль сама собой зацепилась за дело приятное и долгожданное – восстановление утраченных деталей особняка. Построить деревянные веранды по обе стороны парадного особого труда не представляло. Во время войны они были попросту разобраны на дрова жильцами дома, и остались кирпичные фундаменты, на которых теперь стояла штакетная изгородь палисадников. Ротонда же была каменной и поднималась от парадного на высоту двух этажей и там смыкалась с крышей. Она придавала дому основной облик, как бы концентрировала в себе изящество и легкость всего строения. Двенадцать белокаменных колонн, лепной карниз и полукруглый свод, разумеется, посчитались архитектурным излишеством, принадлежностью барской жизни и были снесены еще в двадцатом году, когда дом, за исключением комнат бабушки Полины, разгородили на клетушки и поселили семьи рабочих лекарственной фабрики. По рассказам бабушки Полины, эти рабочие очень жалели разрушенной ротонды, поскольку были людьми образованными и культурными, и, похоже, таким образом из них вытравляли мещанское представление о красоте. Через семь лет фабрика вылетела в трубу, какие-то предприимчивые люди купили этот дом по дешевке, снесли перегородки и, установив новые, сделали восемь фешенебельных по тем меркам квартир и даже попытались восстановить ротонду: нэп снова потребовал красоты и роскоши. Из-за дороговизны белого камня попытка не удалась, и предприниматели распродали квартиры с молотка, разумеется, за исключением одной – Полины Михайловны, которая жила здесь безвыездно. С тех пор жильцы в доме не менялись, разве что уходило одно поколение и приходило другое. Может, поэтому дом и сохранился, по крайней мере, его внутренняя целостность. И даже значительная часть мебели павловского времени, разболтанная, ободранная и продавленная, все еще служила жильцам.
Забота о белокаменной ротонде захватила его с той поры, когда он делал обмен. Мысль Алексея вращалась сначала вокруг деревянных колон, изготовленных из толстых стволов, потом вокруг железобетонных мощных опор электропередачи, но всякий раз снова возвращалась к камню: любая подделка не украсила бы дом, а обезобразила его. Тесаный белый камень создавал неповторимую структуру и узнавался даже ночью. Он оставался на доме – карниз первого этажа поддерживался декоративными пилястрами из этого материала, но в последний ремонт их побелили известью и испортили красоту камня. А выход оказался очень простым, хотя и трудоемким: выяснилось, что белый камень с древних пор добывали в этих местах и где-то в окрестных лесах сохранились даже старые каменоломни. Следовательно, навозить его, освоить каменотесное ремесло и самому, не торопясь, вытесать новые колонны. Можно было, конечно, заказать, да где сейчас отыскать мастеров? И если отыщешь, каких же денег будет стоить такая работа? Не зря во времена нэпа отказались от этой затеи…
От дома мысль его перебросилась к лесопарку, и он неторопливо побрел боковой аллеей. Вот это был настоящий праздник – просто так ходить возле родового дома, по парку, насаженному многими поколениями. Ходить и не просто любоваться, не наслаждаться тем, что есть, а по-хозяйски, не спеша думать, как и что поправить, сделать, достроить. Земные эти заботы последнее время приходили ему в голову даже во время боевых вылетов, и, может, потому он уже дважды спасался и горящие вертолеты не разбивались о землю, а принимались ею?
Весь парк когда-то был в сорок пять гектаров, да в шестидесятых Институт вакцин и сывороток отвоевал себе пять из них, где размещался фруктовый сад. Конечно, сад был запущен, одичал, выродился, но прививками его можно было омолодить и возродить заново многие редчайшие сорта яблонь, слив и абрикосов, способных плодоносить в средней полосе. Сад вырубили и настроили конюшни, и удивительное дело – от корней пошли побеги, набрали силу, без всякого человеческого вмешательства облагородились и стали приносить полновесные плоды, хотя по всем законам их ожидало окончательное вырождение. Узнав об этом, старший Ерашов задумал развести на территории Дендрария новый сад: если в тридцать два выйти на пенсию, можно все успеть!
В первую же очередь он решил собрать всю семью под одну крышу своего родового гнезда. Та, давняя детдомовская мысль не исчезала никогда, разве что в иную пору начинала казаться нереальной. У сестры и братьев постепенно заводились семьи, квартиры, свои дела, которые привязывали их, делали неподъемными и незаметно разводили всех по своим блокам, как в детском доме. Вера после юридического факультета работала следователем, потом районным прокурором и сейчас была одним из заместителей мэра Петербурга. Зато ей совершенно не повезло с замужеством, и когда она в последний раз развелась, вдруг проявила страстное желание уехать из Питера и поселиться со старшим братом. Несколько писем так обнадежили старшего Ерашова, что он считал уже дело это решенным. А Вера так же неожиданно перестала мечтать о родовом гнезде и сообщила, что открывает свою фирму – юридическую контору. Василий же после нахимовского училища плюнул на морскую службу и подался в профессиональные спортсмены. Несколько лет катался на байдарках по всему миру, попал в олимпийскую сборную, а в девяностом году заключил контракт с какой-то шведской командой и вообще уплыл из России. Правда, этой весной контракт закончился и Василий вернулся домой с женой-шведкой и малышом. Что у него теперь на уме? Олег же и вовсе не подавал никаких надежд. В семнадцать лет с ним приключилась какая-то странная история. По здоровью он не попал в суворовское и потому остался на попечении сестры. Она все писала, что Олег учится отлично и вообще растет хорошим и честным парнем. А в восемьдесят четвертом, когда Алексей впервые попал в Афганистан, его вдруг вызвали в особый отдел и, покрутив вокруг да около, как всегда это делалось, сообщили, что брат Олег осужден за хулиганство на пять лет лишения свободы. И никаких обстоятельств дела, кроме одного – Олега почему-то судили закрытым судом. Сначала он не обратил на такой факт внимания и случайно, в разговоре с военным юристом, выяснил, что закрытый суд – совершенно ненормально для хулиганства. После госпиталя он заехал к Вере и ничего толком не добился, а она-то, следователь прокуратуры, должна была знать, за что посадили брата! Олег отсидел ровно пять лет, хотя в эти годы для кого только не объявлялось амнистии. Потом Вера писала уже в Грузию, куда перекинулась часть Алексея, что Олег работает в газете, получил однокомнатную квартиру, но с ней совсем не общается. И вообще ни с кем из братьев отношений не поддерживает – отбился от семьи напрочь. Во время путча он оказался среди защитников Белого дома и даже получил медаль. Старший Ерашов несколько успокоился: брат наконец как-то определился в жизни, плохо или хорошо, но сориентировался и прирос к ней. Да не тут-то было! И года не минуло, Олега вновь посадили, и опять за хулиганство. Алексей досрочно выпросил отпуск и отправился в колонию, где брат отбывал срок. Двое суток ждал его в комнате свиданий, бродил возле забора и постепенно выкидывал скоропортящиеся продукты – Олег отказался выйти на свидание, и старшему Ерашову чудилось, будто он, сидя за колючей проволокой, выглядывает в окно, смеется и кажет фиги, как было в детдоме. На сей раз его выпустили через год, и Вера сообщила, что он вернулся в Питер и живет один, никому не открывая дверь. И вот лишь нынешней зимой Алексей получил от него первое письмо. «Я не хочу жить в этом мире, – словно самоубийца, писал он. – Нет ничего святого – только ложь, стяжательство и вездесущая мерзость. Прости меня, что я не вышел к тебе на свидание, поверь, со стыда сгорал, не знал, что тебе и сказать. Прости за всю горечь, которую я принес тебе вместо любви. Не ведал, что творил. Теперь мне стало легче – я пошел к Храму и сейчас живу послушником в монастыре. Это еще не монашество, как ты сам понимаешь, а подготовка к нему. Работаю целыми днями на реставрации, таскаю бетон, кирпич, вожу на тачке мусор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49