Он протянул руку в ее направлении, предлагая помочь ей встать, но держа ее от себя на расстоянии.
Калли со вздохом приняла его предложение, а потом все же попыталась, обманув его, поцеловать его в губы. Смеясь, Талис увернулся.
— Посмотри на мои волосы: случайно, они не поседели? Я с тобой состарюсь. У тебя что, нет никакого чувства приличия, никакой воспитанности? Девушки должны быть неприступными, строгими и держаться от мужчин подальше. По крайней мере, не должны набрасываться на мужчин и валить их на пол.
Калли засмеялась. Повернув ее к себе спиной, он начал зашнуровывать ее платье. Поскольку корсета под ним больше не было, оно не совсем сошлось. Но настроение у обоих улучшилось от его шутки.
Калли тоже насмешливо заметила:
— Что странно, так это то, что у тебя хватило сил, чтобы выбить дубовую дверь, а вот на меня почему-то сил не хватает. Неужели ты думаешь, что я крепче, чем дверь, которая сделана из железа и дуба?
Он не удержался и, завязывая верхние шнурки, поцеловал ее в шею.
— Конечно. Я думаю, что ты крепче самого крепкого дуба.
— Что?! Я?! Да неужели? — Она уже начала оборачиваться, и он так дернул шнуровку, что она задохнулась и схватилась обеими руками за грудь.
— Калли, веди себя прилично! Я — мужчина.
Она засмеялась тому, как неубедительно прозвучали его слова. Потом нежно ответила:
— Слава Богу, что ты наконец заметил, что я женщина.
— Да, — тяжело вздохнув, сказал он. И в его голосе было тяжелое сожаление. В его голосе послышались слезы, как будто ему было очень больно. — Да, да, я заметил теперь, что ты женщина.
Положив руки ей на плечи, он повернул ее к себе и заглянул ей в глаза. Ему не нужно было лишний раз говорить, что все изменилось между ними. Важно было не то, что они уехали с фермы. Сегодня ночью снова вернулось то, что началось в тот день, когда они встретили Джона Хедли. За эти дни они узнали, как на них действует разлука.
— Пошли посидим, — сказал он. И, забравшись на каменные перила, оперся спиной о свод амбразуры. Он протянул сначала свои длинные ноги, устроив их на противоположном парапете, а потом руку Калли, чтобы она влезла и уселась на его коленях, как на мостике.
Она, не колеблясь, забралась к нему. Ее ноги были на его ногах, а головой она прильнула к его груди.
— Только спокойно! — велел он таким тоном, что Калли захихикала.
— Ну, расскажи мне все, — подождав, пока она успокоится, сказал он. — Рассказывай все, что важно и что неважно. Что ты делала, что видела, о чем думала? Ты придумала какие-нибудь истории? И рассказывала кому-нибудь? — Калли с наслаждением уловила в его голосе оттенок ревности. Она положила голову ему на плечо. Может, стоило бы подразнить его, сказать, что ей без него тут очень хорошо…Она не могла.
Но, с другой стороны, расстраивать его она тоже не имела права. Нельзя было допустить, чтобы он думал, что она глубоко несчастна.
Услышав, что она думает, он заметил с сожалением:
— Ты печальна.
— Нет-нет, что ты. Все просто чудесно. Мне так приятно, что я со всеми этими милыми женщинами. Они стали мне сразу же все как сестры, так добры… Всему меня учат.
Талис зарылся носом в ее волосы, вдыхая их аромат. Раньше он всегда думал, что волосы Калли доставляют ей, да и ему, одни сплошные неприятности. Если только она не заплетала их в косу, они начинали цепляться за все: за ветки деревьев, за вереск, даже за его руки… Так когда же они успели стать такими роскошными?
— Ты врешь, — не задумываясь, сказал он. — Скажи мне правду.
Она молчала.
— Ты что, забыла все? — продолжал он ее уговаривать. — Уже ничего не помнишь? Даже то, что тебе никогда не удастся меня обмануть?
Когда она заговорила, в ее голосе были слезы:
— Это ты меня забыл!
Он отодвинулся от нее, чтобы посмотреть на нее в профиль.
— Как ты так можешь говорить? Чтобы я забыл тебя? Ни минуты не проходило, чтобы я о тебе не думал. На что я ни посмотрю, с кем ни заговорю — все время думаю только о тебе. Я…
Он оборвал себя, потому что не желал, чтобы она все знала. В конце концов, он должен сохранить свое мужское достоинство. Больше он ей ничего не скажет.
Калли улыбнулась. Больше ничего и не надо.
— Ты без меня скучал и хочешь произвести на меня впечатление.
— Ха! — отозвался он. — Произвести на тебя впечатление! Да это-то уж, конечно, не сложно. Ты же такая крошка, что тебя запросто можно переломить пополам.
С этими словами он схватил ее талию руками, как в клещи, и так ее сжал, что она не могла вздохнуть, потом расслабил тиски.
Она, смеясь, оперлась о его плечо.
Помедлив, он предложил:
— Я хочу, чтобы ты могла мной гордиться. Я хочу показать тебе, как я уже научился владеть мечом.
Она вздохнула. Она могла бы сказать ему, что любит независимо от его умения, от того, как он владеет мечом и лошадью или как он не владеет вообще ничем. Она просто любила его, и все. Она его любила независимо от того, какие были у него умения и навыки. Она любила бы его, говоря словами Дороти, даже без ног и без рук.
— И многому ты научился? — спросила она, не потому что это было интересно ей, а потому что это было важно для него, а он был для нее всем.
Он кивнул. Она заметила, что его что-то тревожит. Она подумала, что, пожалуй, замечает это уже некоторое время. Нужно было, значит, выяснить, что это, и исправить. Неважно, что самой ей было страшно скучно жить в компании пустоголовых женщин, с которыми ей было не о чем даже поговорить. По-настоящему важно было только, счастлив Талис или нет.
— В чем дело?
Талис терпеть не мог признавать свою слабость.
Он ни за что не хотел признать, что она ему нужна. Но с каждым моментом каждого дня он понимал, что она нужна ему все больше, больше, чем он мог думать, больше, чем он полагал возможным. Триумфы побед над противниками — ерунда, если она не могла их с ним разделить. Нет, даже больше, чем разделить. Если это было не для нее — это было тогда вообще бессмысленным. Зачем тренироваться, мучиться, быть рыцарем, если Калли не повяжет свой платок ему на шлем?
Другие мужчины были устроены иначе. Казалось, ни одному не нужны красивые женщины, чтобы хотеть что-то совершить. Казалось, все мужчины были довольны, совершая подвиги для самих себя. Конечно, им тоже было приятно, когда женщины на них смотрели. Но не более того. Им не были нужны женщины так, как Калли — Талису.
Когда Уилл бывал недоволен их нерадивой работой, он, случалось, запрещал им играть вместе. Как-то раз он раздраженно сказал:
— Вы оба — только по половине человека. Быть целым человеком вы можете только вдвоем.
Наверное, в этом все и дело? Он — одна половина человека, а Калли — другая половина? Даже для него это звучало странно. Ведь такого же не бывает.
— Скажи, — повторила Калли. — Скажи, в чем дело.
Он не мог заставить себя вслух сказать, что думал. Ему хотелось, чтобы Калли считала, что он — самый сильный, самый смелый, самый мужественный человек на земле. Она должна иметь возможность во всем и всегда положиться на него, а не на других, кто еще был с ней рядом.
— Ты должна мне рассказать насчет тех девчонок. Тебе с ними хорошо?
Она поняла, что сказать ей, в чем дело, ему мешает гордость.
— Они не такие уж и девчонки. Это старые девы. И каждой нужен мужчина. — Она чуть было не сказала: «Мой мужчина».
— Да? Так, может, их нужно…
Она резко пихнула его под ребра, не дав закончить. Икнув, он расхохотался.
— Тебе они не очень-то нравятся, — заметил он.
— Это я им не нравлюсь.
Он, услышав это, засмеялся.
— Что? Как ты можешь не нравиться?! — И его недоуменная реакция была абсолютно искренней. Ему казалось, Калли умна, остроумна, весела. Ее общество — лучшее в мире, потому что она всегда знает, когда промолчать, когда говорить, и если говорить, то о чем.
Обнимая ее и думая о ней так, он не мог удержаться от того, чтобы не поцеловать ее шею, ее ухо, но уже через минуту он заставил себя остановиться. Пытаясь вернуться к невинным детским отношениям, он принялся ее щекотать, но когда она в ответ, хихикая, стала вертеться и ерзать у него на коленях, его тело реагировало на это таким желанием, как не реагировало даже на поцелуи.
— Ох, Калласандра! — страдая, прошептал он.
Калли начала ему рассказывать о сестрах Хедли.
— На самом деле, конечно, не то важно, нравлюсь я им или нет. Они ко мне никак не относятся. Я их нисколько не интересую. Ах, Талли, на самом деле с ними ужасно, просто ужасно скучно!
Талис все еще был так поглощен своим желанием и близостью ее тела, что не слушал, что она говорила. Но теперь у Калли в голове начал созревать некий план. Она хотела внушить Талису одну мысль, но, как всегда, знала, что нужно, чтобы он подумал, что идея — его.
— …И виноват в этом ты, — докончила она, и тут он сразу поднял голову и наконец стал ее слушать. Как и любой другой мужчина, он крайне неохотно признавал свои ошибки, только в том случае, когда не оставалось совсем никакого иного выхода.
— Я? Виноват? Но каким образом я-то могу быть виноват в том, что ты им не нравишься? Наверное уж, Калли, это ты сделала что-то не так, что они стали плохо о тебе думать.
— Они говорят, что я обучалась как мужчина.
Талис, услышав это, расхохотался.
— Это ты-то? Как мужчина. Да ты знаешь, как в руки взять меч или шпагу? У тебя же не хватит силенок даже приподнять доспехи, не то что в них влезть.
— Но я была вместе с тобой все эти годы, — настаивала Калли. — От этого получилось так, что мне не о чем говорить с женщинами. Они все болтают о какой-то ерунде: кто как одет, какие о ком идут сплетни при дворе. Я привыкла с тобой рассуждать о политике и философии… Обо всем том, что имеет хоть какое-то значение в жизни.
Говоря все это, Калли отнюдь не была уверена, что он ей хоть немного поверит. Ему может очень быстро прийти в голову, что они ведь в жизни никогда не говорили ни о политике, ни о философии. Если уж они и говорили о чем-нибудь, так именно об одежде или размышляли о том, что происходит при дворе у королевы.
Но если сказать правду, все рухнет. Больше всего на свете она хотела, чтобы он взял ее к себе. Чтобы ей не торчать больше с этими женщинами. Ей всего лишь хотелось быть вместе с ним. Если он поверит, что так лучше для нее, то он весь мир перевернет, но этого добьется, потому что будет верить, что действует во имя высокой цели. А если она скажет ему правду, если она скажет, что всего лишь «ей этого хочется», то, вполне возможно, он решит, что это каприз, что ей нужно учиться «дисциплинировать себя» и для этой цели отправляться обратно к женщинам.
Она прошептала:
— Я ничему больше не учусь, — думая про себя: «Без тебя мне ничему-ничему не хочется учиться».
Некоторое время Талис ничего не говорил, а сидел, хмурясь, размышляя про себя над этой проблемой. Сначала он не знал, что предпринять, потом ему в голову пришел выход. Если он станет ей помогать, то ему не придется признать вслух, что ему без нее не жизнь, что его энергия и воля к жизни угасают с каждым днем, проведенным ими порознь.
— Ты будешь со мной, — сказал он твердо. — Ты будешь учиться вместе со мной. Человек должен всегда учиться. Без этого нельзя.
— Не выйдет, — печально сказала она. — Они не позволят. — Она знала, что лучший способ заставить Талиса что-то сделать — это заявить, что он этого не может. — Ты не знаешь, что это за люди. Женщины — тут, мужчины — там. Так принято. Все по отдельности. Они сходятся, чтобы делать детей, а потом опять расходятся, и ничего больше.
— Что-что? — он поднял брови. — Ты-то что знаешь о том, как делают детей?
Калли промолчала, боясь, что он услышит, как она усмехается в темноте. Им нравилось поддразнивать друг друга.
— Да как сказать? Наверное, я знаю далеко не все Не мог бы ты быть так добр и научить меня всему, что положено об этом знать? — Говоря это, она заерзала у него на коленях.
Но Талис ответил не так, как она надеялась. Почему-то, когда он заговорил, в его голосе был гнев.
— Что это с тобой случилось, что ты заговорила о том, как делают детей? Кто там с тобой об этом говорил?! Какой-нибудь мужчина?!
— Никто, — честно ответила она В последнюю неделю она жила только с женщинами, с одними женщинами. — Был один молодой человек, который сказал, что я хорошенькая, но это все. А ты как думаешь: я хорошенькая? — У нее не было намерения вызывать его ревность (не то чтобы ей этого не хотелось, напротив, очень хотелось, просто в тот момент в голову не пришло). В тот момент она вела к другому: намекала ему, чтобы он сделал ей комплимент.
— Что это был за молодой человек? — спросил Талис с яростью, и его руки сжались на ее талии.
— Да так, один, — отмахнулась Калли, недовольная, что он ее не понял, но все еще в твердом намерении получить от него комплимент. — Он сказал, что у меня красивые волосы. А ты как считаешь? Красивые?
— А как он мог это увидеть? — вскричал Талис — Ты что, не носишь там свой головной убор?
Калли улыбнулась. Теперь до нее дошло, что они воспринимают этот разговор по-разному, так что комплимента от него ей не получить. Но, впрочем, разве его ревность — не лучший из всех комплиментов? Потому что он ревновал не часто. Обычно он взрывался, когда Калли меньше всего этого ожидала, и предсказать его вспышки было невозможно. А когда она пробовала вызвать его ревность намеренно, у нее никогда ничего не получалось.
— Это было ночью… И он…
— Ночью?! — он почти прокричал в ее ухо.
— У, Талли! — протянула она. — Это поистине ужасно! Все мальчики, все молодые люди, и почти все мужчины здесь в меня дико влюблены. Они ни о чем другом не говорят, лишь просят позволения поцеловать мои божественные ноги, мои прекрасные нежные руки. Они сражаются между собой за право преподнести мне самые драгоценные подарки. Они пишут поэмы о моих волосах и о небесном цвете моих глаз. А один рыцарь-кавалер сказал, что мои глаза — это как небо перед бурей. А мои волосы! Мне просто даже неловко повторять все, что мне о них наговорили. Вот, например…
Она чувствовала, как с каждым ее словом напряжение покидает его тело, и в конце концов он так сдавил ее руками, что ей пришлось замолчать.
— Ладно-ладно, посмеялась и хватит. А теперь помолчи. Посмотри лучше, какая луна.
Прислонясь к его плечу, держа его руки в своих, она смотрела на луну, и ей хотелось, чтобы эта ночь никогда не кончалась. Очень, очень часто ей на ум приходила одна и та же мысль: как хорошо было бы. если бы они никогда не уезжали из дома, от Мег и Уилла.
— Тебе не кажется, Мег и Уилл думают о нас?
— Думают, конечно. Постоянно, как и мы о них, — ответил он. Она поняла, что ему тоже иногда кажется, что лучше бы они не уезжали из дома. Здесь, в Хедли Холле, было что-то такое, чего они оба не могли понять. Например, как можно не любить собственных детей, как Джон Хедли? Сыновья говорили, что мать они любят, но у Филиппа однажды вырвалось, что он ее боится.
— Мне страшно, — сказала Калли. — Страшно от всего, что тут происходит. От этого становится как-то нехорошо…
Он понимал, что она имеет в виду, и был полностью согласен с ней. Талис решил, что должен успокоить ее.
— Просто здесь все по-другому, не как на ферме. Это богачи. У них не такая жизнь.
— Не только это. Еще что-то. Я боюсь за нас с тобой. Что с нами будет?
— А что с нами может случиться? Ты, наверное, опасаешься, что все местные красавицы влюбятся в меня и уведут от тебя?
— Ха! Это ты сам за ними будешь бегать. Ни одна женщина на тебя и не посмотрит.
Талис прекрасно знал, что он никогда не смотрел на других женщин. То есть, конечно, может, он на них и смотрел, но ни одна, кроме Калли, не интересовала его. Но это хорошо, что Калли думает, что он всем им так нравится. На его-то взгляд, если кто из них двоих и был красив, так это Калли. Она была самым замечательным, самым чудесным существом на свете.
— О чем ты так беспокоишься?
— О, не знаю… А тебе не кажется странным, что никто из них не задает нам вопросов, откуда мы взялись? Вернее, откуда взялся ты. Согласно истории, когда мы родились, мы сгорели в огне. Я слышала, что на пепелище нашли тела двоих детей. Если мы сгорели, почему же мы тогда живы? А что случилось с моей матерью? Дороти сказала, что она была маленькая черноволосая и черноглазая. Если и так, почему я блондинка, и у меня брови и ресницы как у кролика?
— Я не умею выдумывать истории, как ты. Может, кое-чего эти женщины и не знают. Они сами тогда были детьми… Не могут же они этого помнить, а?
— Нет, — согласилась она, потом задумчиво пробормотала: — Все это довольно странно. Но в чем бы там ни было дело, а у меня все время какое-то чувство страха.
— Чего ты боишься? Что может случиться?
Она повернула к нему свое лицо.
— Я боюсь тебя потерять. Я умру, если я тебя потеряю. Я не хочу жить без тебя.
Талис вздохнул. Ему казалось, что если он ей скажет то же самое, это будет не мужественно, но подумал он именно так. Крепко держа ее в объятиях, он проговорил рядом с ее губами:
— Никто нас не разлучит. Мы едины, разве ты этого не знаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52