Внезапно снаружи раздался звонкий голос моего слуги Халефа-аги.Да, мой бравый маленький Халеф стал агой Ага — хозяин, господин, уважаемый человек (тур.).

. И кто же дал ему этот титул — спросите вы? Смешной вопрос! Кто же иначе, как не он сам!Через Триполи и оазисы Куфра мы приехали в Египет, посетили Каир, который египтяне называют просто-напросто эль-Миср (Столица) или еще милее — эль-Кахира (Победоносный), поднялись вверх по Нилу, насколько это позволили мои ограниченные средства, а потом сняли для отдыха апартаменты. Я бы с удовольствием находился там все время, если бы роскошный диван и все ковры не были густо усыпаны готовыми к действиям кусачими созданиями, а именно блохами.Снаружи раздался звонкий голос слуги Халефа-аги, вызвавший меня из мечтаний:— Что? Как? Кого?— Эфенди! — робко ответили ему.— Ты хочешь побеспокоить эфенди, важного господина и учителя?— Я должен поговорить с ним.— Как это «должен»?! В то время, когда он отдыхает? Может быть, черт — Аллах, защити меня от него! — наполнил твою голову нильским илом, так что ты перестал понимать, что такое эфенди, человек, которого Пророк наполнил мудростью, и он может все, даже воскрешать мертвых, если они только поведают ему, отчего умерли!Не стану скрывать, что здесь, в Египте, мой Халеф стал совершенно иным! Он преобразился в весьма гордого, до отвращения грубого и ужасно хвастливого человека, а это на Востоке говорит о многом.В странах утренней зари каждый немец слывет великим садовником, каждый иностранец — хорошим стрелком или знающим врачом. На беду мне в Каире как раз попала в руки старая, полузаполненная гомеопатическая аптечка. Я испытывал ее на многих: у знакомых и у чужих людей, выдавая по пять крохотных, как зернышки, таблеток для сохранения мужской потенции. Потом, во время поездки по Нилу, я давал матросам на кончике ножа молочный сахар от всевозможных недомоганий и с неслыханной быстротой получил репутацию врача, состоящего в союзе с шайтаном, который, мол, может оживить мертвого всего лишь тремя зернышками проса.Эта слава пробудила в Халефе разновидность мании величия, которая, однако, не мешала ему, к счастью, быть вернейшим и внимательнейшим слугой.Среди прочего он купил на свои ограниченные средства плетку из бегемотовой кожи. Без этой плетки он себя просто не мыслил. В Египте Халеф бывал и раньше; он уверял меня, что без плетки здесь и на улицу выйти невозможно. Плетка наделает значительно больше дел, чем вежливость или деньги, которых у меня, разумеется, было вовсе не так уж много.— Храни Бог твою речь, сиди, — снова услышал я голос просителя, — но я непременно должен увидеть твоего эфенди, великого врача из Франкистана Франкистан — общее обозначение европейских стран на Ближнем Востоке, где со времен крестовых походов европейцев по традиции именовали франками.

, и говорить с ним.— Сейчас это невозможно.— Это очень нужно, иначе бы хозяин меня не послал.— А кто твой хозяин?— Богатый и могущественный Абрахим-Мамур, да ниспошлет ему Аллах тысячу лет жизни!— Так скажи мне, сиди, что мне следует сделать, чтобы попасть к знаменитому врачевателю?— Разве ты никогда не слышал о серебряном ключе, который открывает жилища мудрых?— Я захватил этот ключ с собой.— Так отпирай.Я напряженно вслушивался, пока не уловил звон пересыпаемых монет.— Всего пиастр? Пиастр — турецкая серебряная монета.

Человек, я скажу тебе, что дыра в замке больше твоего ключа; он не подходит, так как слишком мал.— Я смогу сделать его побольше.Снова зазвенели монеты, вроде бы серебряные. Я не знал, смеяться мне или гневаться. Этот Халеф-ага стал настоящим пройдохой.— Три пиастра? Хорошо. Теперь по крайней мере можно спросить, чего ты хочешь от эфенди.— Он должен пойти со мной и взять с собой волшебное лекарство.— Прекрасно! Итак, кто же болен?— Жена моего хозяина.— Я не могу этого позволить.— Почему?— Мой хозяин чтит Коран и презирает женщин. Прекраснейшая из женщин кажется ему скорпионом на горячем песке.С каждой минутой мне приходилось все больше признавать талант Халефа-аги, хотя я, разумеется, испытывал большое желание пройтись по его собственной спине бегемотовой плеткой. Тем временем я услышал голос просителя:— Ты должен знать, сиди, что он не будет касаться ее одежд, не увидит ее лица. Он только поговорит с нею через решетку.— Удивляюсь глубине твоих слов и мудрости речи, человек. Разве ты не понимаешь, что эфенди через решетку не может с нею говорить?— Почему?— Потому что здоровье, которым должен ее одарить эфенди, не дойдет до женщины, а останется висеть на решетке. Пошел прочь!— Я должен тебе еще кое-что сказать, неустрашимый ага. У нашего хозяина в сокровищнице припрятано больше кошельков, чем ты когда-либо сможешь сосчитать. Он наказал мне передать, что ты тоже можешь прийти. Ты получишь бакшиш, какого и хедивы Египта Хедив — титул вице-короля Египта (тур.).

не дадут.Теперь проситель наконец-то поумнел и половчее подцепил моего Халефа на крючок, каким ловят каждого восточного человека, когда хотят его расположить к себе. Маленький управитель моего двора немедленно изменил свой тон и ответил куда как дружественнее:— Аллах да благословит твои уста, друг мой! И все же один пиастр на моей ладони милее мне десяти кошельков на чьей-то чужой. Но твой кошелек такой тощий, словно шакал в ловушке или пустыня с той стороны Мокаттама Мокаттам — гряда холмов на окраине Старого Каира, где расположена Цитадель.

.— Так последуй же совету своего сердца, мой брат!— Какой я тебе брат! Опомнись, человек: ты же раб, тогда как я сопровождаю и защищаю своего эфенди как свободный человек. Совет моего сердца что-то запаздывает. Как может поле приносить плоды, если с неба падает так мало капель?— Вот тебе еще три капли!— Еще три? Тогда я посмотрю, можно ли побеспокоить эфенди, раз уж твой хозяин действительно даст бакшиш.Одно обстоятельство в этом деле чрезвычайно заинтересовало меня: звали лечить не мужчину, а женщину.Но поскольку мусульманин, если не считать вечно странствующих кочевников, никогда не покажет глазам чужестранца обитателей женских покоев своего дома, то речь шла наверняка об уже немолодой женщине, которая, видимо, благодаря своим свойствам души и характера сохранила любовь Абрахим-Мамура.Халеф-ага вошел ко мне.— Ты спишь, сиди?Шельмец! Здесь он звал сиди меня, а снаружи заставлял так величать себя самого.— Нет. Что ты хочешь?— Снаружи стоит человек, который очень хочет поговорить с тобой. Его ждет на Ниле лодка, и он сказал, что я тоже должен ехать.Хитрый парень сделал это последнее замечание только для того, чтобы обеспечить себе обещанные чаевые.— Пусть этот человек войдет!Халеф вышел и впустил посланца. Тот склонился до пола, снял обувь и униженно ждал, пока я не обратился к нему.— Подойди! Кто ты?— Слуга великого Абрахим-Мамура, живущего выше по реке.— Что ты хочешь мне сказать?— Тяжелое горе пришло в дом моего хозяина, потому что Гюзель, венец его сердца, исчезает в тени смерти. Ни один врач, ни один факир, ни один волшебник не смогли поставить ее на ноги.— Я не знаю местности, где живет твой господин. Далеко это отсюда?— Он живет на берегу реки и посылает за тобой лодку. Через какой-нибудь час ты будешь у нас.— Кто отвезет меня назад?— Я.— Хорошо, тогда едем, только подожди минуту снаружи! Он взял свои башмаки и обулся. Я поднялся, накинул дорожное платье и взял свой ящичек с аконитом Аконит — растение семейства лютиковых, содержит алкалоид аконитин, возбуждающий нервную систему, а затем действующий парализующе.

, серой, сон-травой и разными другими средствами, которым положено быть в маленькой походной аптечке. Уже через пять минут мы сидели в четырехвесельной лодке. Я погрузился в свои мысли. Халеф-ага был горд, как паша с тремя конскими хвостами в тюрбане. За пояс он засунул обложенные серебром пистолеты, полученные мной в подарок в Каире, и острый, поблескивающий кинжал. В руках он держал неизменную бегемотовую плетку.Мимо проплывали берега, засеянные просом, табаком, кунжутом, кассией Кассия — род растений семейства бобовых.

, а позади полей тянулись вверх гибкие пальмы.Когда мы приблизились к нужной ограде, я заметил, что от реки под стену уходил узкий канал, предусмотренный, несомненно, для снабжения водой тех, кто жил за оградой, чтобы обитателям не надо было утруждать себя выходом за ворота. Наш проводник шел впереди. Он обогнул два угла и подвел нас к уходящей от воды стене. Здесь он дал условный сигнал какому-то ожидавшему за воротами человеку, которые сейчас же для нас открыли.Встретивший нас за воротами чернокожий африканец оскалил в улыбке зубы, но мы не удостоили вниманием его глубокий земной поклон и прошли мимо слуги во двор.Посланец ввел нас через темный низкий проход в маленький внутренний дворик, середину которого занимал бассейн. Стало быть, канал, замеченный мною раньше, доходил досюда, и строитель уединенного дома умнейшим образом подумал прежде всего о том, чтобы в достатке обеспечить себя и своих ближних всем тем, что является самым необходимым и незаменимым в жарком климате этой страны. Одновременно я заметил, что вся усадьба устроена так, чтобы безо всякого ущерба переносить ежегодные разливы Нила.То была обширная, полутемная и высокая комната, в забранные решеткой оконца которой падал приятный мягкий свет. Обои, лепные арабески и орнаменты придавали комнате жилой вид, а стоявшие в нише сосуды с холодной водой поддерживали в помещении довольно приятную температуру. Деревянный парапет разделял помещение на две половины: переднюю — для слуг и заднюю — для хозяина и гостей. Вдоль задней стены, от одного угла до другого, возвышался широкий диван. На нем восседал Абрахим-Мамур, «владелец многих кошельков».Когда я вошел, он поднялся, но, по обычаю, остался стоять перед своим диваном. Поскольку местной обуви я не носил, то снимать свои кожаные ботинки не стал. Я пошел прямо по дорогим коврам и присел рядом с хозяином.Где-то я уже видел эти черты, эти прекрасные, тонкие и в своей дисгармонии все же такие дьявольские черты? Испытующе, остро, колюче — нет! — буквально пробуравливая, проникал взгляд маленьких, лишенных ресниц глаз в мои зрачки и потом снова возвращался, холодный и словно бы успокоенный. Где же я встречал этого человека? Я видел его; я должен только припомнить, но чувствую, что случилось это не в дружеской обстановке.— Селям алейкум! — медленно прозвучало под пышной, окладистой и, разумеется, черной бородой.Голос был холоден и глух, он был лишен теплоты и всяких признаков жизни. При звуках этого голоса можно было бы испугаться.— Алейкум! — ответил я.— Да позволит Аллах течь бальзаму в следах твоих ног, да позволит он капать меду с кончиков твоих пальцев, лишь бы мое сердце не слышало больше собственного горя!— Бог даст тебе мир и позволит мне найти яд, который подтачивает жизнь твоего счастья, — ответил я на его приветствие, так как врач никогда не может спросить о жене мусульманина, не преступив обычаи и законы вежливости.— Я слышал, что ты мудрый хаким Xаким — лекарь, целитель (устар. араб.).

. Какое медресе ты посещал?— Никакого.— Никакого?— Я не мусульманин.— Нет? А кто же ты?— Немей!— Немей! О, я знаю: немей — умные люди. Им известны камень мудрости и абракадабра, изгоняющая смерть Абракадабра — магическая формула, которой приписывалась чудодейственная сила.

.— На свете нет ни камня мудрости, ни абракадабры. Он холодно посмотрел мне в глаза.— Передо мной тебе не надобно таиться. Я знаю, что волшебник не должен говорить о своем искусстве, и я вовсе не хочу выспрашивать тебя о нем… Ты только должен мне помочь. Чем же изгоняешь ты болезнь из человека — словами или каким-нибудь талисманом?— Ни словами, ни талисманом — лекарствами.— Ты можешь не скрываться от меня. Я верю в тебя, потому что — хотя ты и не мусульманин — рука твоя приносит исцеление, словно ее благословил Пророк. Ведь ты найдешь болезнь и победишь ее…— Господь всемогущ; он может спасти и погубить, и только он один заслуживает почестей. Если же я должен помочь, то говори прямо, в чем дело!Столь откровенное требование — выдать тайну его дома, даже самую малую, — казалось, очень задело Абрахим-Мамура, хотя он должен был подготовиться к этому; по меньшей мере он сейчас же попытался скрыть свои сомнения и выполнил мое пожелание:— Ты родом из страны неверных, где не считается позором вести речь о том, какова у матери дочь…Я внутренне посмеялся той манере, с которой хозяин пытался избежать разговора о «своей жене», но внешне остался серьезным и ответил довольно холодно:— Ты знаешь, что я могу тебе помочь, и все же оскорбляешь меня.— Каким образом?— Ты называешь мою родину страной неверных.— Вы и есть неверные!— Давай помолчим о вере!— Мусульманин не может говорить о своей жене. А ты позволишь мне говорить о женщинах Франкистана?— Позволю.— Когда жена франка больна…Он посмотрел на меня, как будто ожидал от меня какого-то замечания. Я только кивнул, чтобы он продолжал.— Итак, если она больна и не принимает никакой пищи…— Дальше!— Если она теряет блеск своих глаз и полноту своих щек, если она устала и, несмотря на это, не знает больше отрады сна…— Дальше!— Если она может стоять, только на что-то опираясь, а ходит медленно, крадучись — от холода дрожит, от жары горит…— Я слушаю. Продолжай!— Если она от каждого шороха приходит в ужас и передергивается… Если она ничего не хочет, ничего не любит, ничего не может ненавидеть и боится ударов собственного сердца…— И…— Если ее дыхание похоже на дыхание маленькой птички… если она не смеется, не плачет, не говорит… если она не произносит ни слова радости, ни на что не жалуется, и даже ее вздохи больше не слышны… если она больше не хочет видеть солнечный свет, а ночами не спит и сидит, скорчившись, в углу…Он снова посмотрел на меня, и в его горящих глазах был различим страх, который, казалось, увеличивается при каждом упомянутом симптоме болезни. Должно быть, он любил больную последним, потускневшим жаром своего почти выжженного сердца и, совсем не желая и не зная этого, выдал мне своими осторожными словами всю свою любовь к жене.— Ты еще не закончил!— Если она временами внезапно вскрикивает, как будто ей вонзили в грудь кинжал… если она безостановочно шепчет слово на чужом языке…— Какое слово?— Имя!— Дальше!— Если она кашляет, а потом кровь струится по ее бледным губам..Теперь он смотрел на меня так пристально и испуганно, что я заметил: мое решение будет для него приговором, спасительным или убийственным. Я не замедлил выложить уничтожающее:— Тогда она умрет.Сначала он несколько мгновений сидел неподвижно, как будто его хватил удар, потом вскочил и, собравшись с духом, встал передо мной. Красная феска соскользнула с его обритой наголо головы, трубка выпала из рук; лицо подергивалось от противоречивых чувств. Это было поистине ужасное лицо, производящее неизгладимое впечатление.— Гяур! — загремел он на меня.— Как ты сказал? — спросил я холодно.— Я сказал «гяур»! Осмелишься ли ты возразить мне что-нибудь, собака? Ты должен умереть, гяур!— Я умру, когда это станет угодно Богу, а не когда тебе этого захочется.— Молись!— Абрахим-Мамур, — ответил я ему, как и прежде, спокойно. — Я охотился на медведей и ловил гиппопотамов; слон внимал моим выстрелам; мои пули встречали льва, «душителя стад». Благодари Аллаха за то, что ты еще жив. Моли Бога, чтобы он укротил твое сердце. Сам ты не способен на это, потому что твой дух слишком слаб. И все-таки ты, если сейчас же не смиришься, умрешь.Это новое оскорбление было тяжелее других, и АбрахимМамур попытался схватиться со мной, прыгнув навстречу, но сразу же отскочил назад, потому что теперь и в моей руке сверкнуло оружие. Мы стояли один против другого, ведь он сразу же после того, как нам принесли кофе и трубки, прогнал прислугу.— Я крайне удивлюсь, если наша встреча закончится миром. Ты назвал меня собакой, а я тебе говорю, что в следующее мгновение после того, как ты еще раз скажешь это слово, моя пуля застрянет в твоей голове. Прими это во внимание, Абрахим-Мамур.— Я позову слуг.— Зови, если хочешь увидеть их трупы, а сразу же после этого умрешь и ты.— Ого! Ты же не Бог!— Я немей. Ты когда-нибудь чувствовал руку немей?Он презрительно усмехнулся.— Прими во внимание, что ты и не заметишь этой руки, как она тебя настигнет! Она не вымыта в розовом масле, как твоя. Однако я хочу сохранить мир в твоем доме. Ты не хочешь, чтобы я победил смерть — твое желание исполнится. Господь тебя храни!Я убрал револьвер и пошел к двери.— Стой! — крикнул он.Я уже почти дошел до двери и не обернулся.— Так умри же, гяур!Я мгновенно повернулся, успев отклониться. Его кинжал просвистел мимо меня и глубоко воткнулся в дощатую стену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41