Мне действительно хотелось узнать. Город необычный, люди, мягко говоря, странные. Однако я сдержал любопытство. Эта женщина так добра! Зачем лишний раз заострять внимание на ее уродстве? Выбившееся из-под контроля воображение услужливо нарисовало то, что я несколько часов назад видел в зеркале: один глаз, челюсти вообще нет, вместо носа две прорези, огромные чирьи.
Меня затошнило, и не только от воспоминаний. Кажется, в животе началась революция, будто я не сочную отбивную, а улей проглотил.
— Все дело в грехах, — проговорила женщина.
Я испуганно заерзал.
— Давным-давно, в Средние века, некоторые священники бродили по деревням. Вместо того чтобы слушать исповеди, они очищали души. Каждый из селян приносил что-нибудь из еды и ставил на стол. Священник шептал молитвы, и грехи жителей деревни переходили в еду.
Безотчетный страх захватил меня в ледяные объятия, я почувствовал вкус желчи.
— А потом начинался пир, священник съедал чужие грехи.
В мелодичном голосе столько ненависти, что хотелось бежать без оглядки.
— Люди знали, что ради них священник обрекает себя на страдания, и щедро платили. Естественно, находились и скептики, считавшие, что это чистой воды жульничество. Они ошибались.
Женщина встала.
— Потому что доказательство было налицо в прямом и переносном смысле. Грехи словно расползались по телу священника и, стремясь вырваться, уродовали его.
Со стульчика, где сидела хозяйка, послышался какой-то шорох.
— Грехи умели есть не только священники, но и некоторые женщины, — негромко проговорила она. — Вот только что делать, если грехоед сам захочет очистить свою душу? Как избавиться от своих и чужих грехов? Передать другому, вернее, скормить.
— Вы сумасшедшая! Выпустите меня отсюда!
— Потерпите, совсем чуть-чуть осталось.
Вот откуда шорох, она спичку зажигает. Появилось тоненькое пламя, а мой живот тем временем разрывался от боли.
— Целый город грехоедов! Люди нас чураются, а мы страдаем за тысячи, миллионы спасенных душ!
Женщина зажгла свечу и встала предо мной. Заглянув в ее лицо, я словно окаменел, но на этот раз совсем по другой причине — увидев красавицу с роскошными длинными волосами и лоснящейся кожей.
— Нет, боже мой! — закричал я. — Ты что-то подсыпала в еду...
— Я все объяснила!
— Думаешь, я верю в этот бред? — Я попытался встать, однако ноги не слушались. Мое тело будто расширялось, корчилось, извивалось. Перед глазами все плыло. — Что это? ЛСД? Мескалин? У меня галлюцинации... — Собственный голос доносился словно издалека.
Я съежился от страха, а прекрасная хозяйка приближалась, хорошея с каждым шагом.
— Как давно меня никто не хотел! Еще бы, такое уродство...
Границы реальности расплылись. Женщина скинула одежду, обнажив грудь, округлый живот, гибкие бедра...
В ту секунду я даже о боли в животе позабыл — так сильно ее хотел.
Не в силах укротить свою страсть, мы упали на пол. Боже, мы урчали, царапались, извивались, как маньяки-садомазохисты. Когда моя голая спина ударилась о ножку стола, я закричал — не от боли, а от удовольствия.
Сейчас, сейчас все кончится, но она меня не отпускает! Надо же, грехи мне всучила, а все ей мало...
— Съешь меня, съешь! — молила женщина, прижимаясь ко мне.
Я потерял сознание.
Через два дня полиция Небраски нашла меня на федеральной автостраде номер 80 без сознания, абсолютно голым.
Говорят, я обгорел на солнце. Ничего не помню, потому что очнулся в больнице Айова-Сити.
В палате для буйно помешанных.
Врачи лгут, утверждая, что я не урод. Тогда, спрашивается, зачем меня держат взаперти и не дают зеркало? Почему медсестры шарахаются, а еду приносят в сопровождении вооруженной охраны? На окнах решетки, но ночью я ухитрился рассмотреть свое отражение. У меня нет подбородка, только один глаз, а вместо носа прорези. Я наказан. Наказан за грехи всего человечества.
В детстве меня растили добрым католиком, повзрослев, я отошел от веры, тем не менее помню, чему учили в воскресной школе. На исповеди говорят примерно так: «Благослови меня, святой отец, ибо я согрешил. В последний раз исповедовался... — нужно назвать дату последней исповеди, затем рассказать о грехе и закончить словами: — Прости мне этот и все остальные грехи». Итак, прости меня, господи, за все грехи, хоть я их и не совершал. Это не мои грехи!
Иногда в больницу приходит жена с детьми... Я отказываюсь от свиданий. Травмировать их незачем, а смешанного с жалостью отвращения я не вынесу.
«Что делать, если грехоед сам захочет очистить свою душу? Как избавиться от своих и чужих грехов? Передать другому, вернее, скормить», — именно так говорила та женщина.
Над планом я работал несколько недель. Примерно себя вел, усыпляя бдительность врачей и охраны. Бедный медбрат, надеюсь, он не пострадал, когда я его оглушил.
Приходится быть очень осторожным и часто менять машины, чтобы полиция не выследила. До города монстров я добирался два дня.
Именно поэтому менора так важна. Она единственный ориентир, ведь никакой таблички с названием у поворота на город не было, только сухое дерево.
Дерево я нашел без труда. Еще бы, второго такого, наверное, нет. В прошлый раз сходство с менорой было полным — семь абсолютно сухих поднятых вверх веток.
Сейчас ветвей восемь, и на них ярко зеленеет листва.
Господи, спаси меня и помилуй!
Нажав на педаль акселератора, я погнал по двухрядной дороге. Как и в первый раз, она казалась бесконечной. Черное отчаяние отравило душу, я старался как можно реже смотреть в зеркало заднего обзора: при виде собственного отражения хотелось наложить на себя руки.
А вот и первый дом с металлической крышей. Я нашел этот город, нашел, нашел... Водонапорная башня, загон, мастерская с заправкой и ресторан с кичливой вывеской.
Город все тот же, а вот жители изменились: нет ни воспаленных зобов, ни горбов, ни язв. Увидев меня, люди в панике замирают, в глазах жалость и отвращение.
Я нашел ее дом, притаился и жду.
Врачи говорили, что у меня галлюцинации. Мол, мне действительно подмешали в пищу какой-то наркотик, и я до сих пор под его действием, отсюда и мысли о собственной уродливости. Но я-то знаю правду!
Та женщина скормила мне свои грехи! Ничего, я с ней поквитаюсь...
Эти строки я пишу, сидя на ее диване. Если со мной что-то случится, люди узнают: я ни в чем не виноват.
Скоро она вернется домой. Конечно, куда ей деться, а потом...
К дому подъехала машина, кажется, внедорожник. Я слышу шаги, только идет не один человек, а двое, мужчина и женщина.
Это другая женщина, не та, что в прошлый раз!
Что случилось? Неужели она уехала?
Они приближаются... Еще немного — и меня найдут!
Не могу больше терпеть, нужно избавиться от грехов, очистить душу... Нужно...
На кухне есть острый нож... Я не знаю, что должен говорить, как перенести грехи в еду.
Зато прекрасно помню ее последние слова. Именно так я сейчас и сделаю...
Нужно заставить их...
Меня съесть.
Повсюду черное, белое и красное
«Black and White and Red All Over» 1985
Следующие три рассказа были опубликованы в 1985 году в серии «Ночные видения». Объединяет их тема лицевой и оборотной стороны успеха. Каждый посвящен представителям определенной профессии, в первом случае — почтальону. Этот рассказ мне особенно дорог, потому что мой сын Мэт в подростковом возрасте разносил газеты. Карманных денег он получал более чем достаточно, но в двенадцать лет каждому хочется быть самостоятельным и независимым.
Чтобы успеть до школы, приходилось вставать в половине шестого, и мы с женой, как могли, ему помогали. Зимой я частенько его подвозил, особенно после того, как в соседнем городке пропали два мальчика-почтальона. Их так и не нашли... Поэтому отчасти этот рассказ о том, как страшно бывает почтальонам холодными зимними утрами. Сейчас газеты развозят на машинах, но кое-где в провинции по-прежнему работают девочки и мальчики, так что в следующий раз, когда они к вам постучат, дайте им на чай.
* * *
Наверное, завтра вы прочтете обо мне в газетах. Если живете на углу Бентон и Сансет-стрит, то эти самые газеты должен был принести вам я. Сегодня меня заменил папа, потому что я попал в больницу со сломанной рукой и разбитой головой. Представляете, один день не вышел, а скучаю по работе. Я ведь с девяти лет разношу газеты, ежедневно, даже в Новый год и Рождество. Если думаете, что сегодня утром мне удалось выспаться, ошибаетесь. Медсестры будят в несусветную рань, совсем, как мама, которая заставляет вылезать из кровати и надевать кальсоны, потому что на улице холодно. Хуже всего поздней осенью и зимой: на велосипеде не проедешь, приходится ходить пешком, в темноте выискивая номера домов, где живут новые клиенты.
Хотите узнать, как я работаю? Каждое утро парень из типографии выгружает сверток с газетами, которые, пока я одеваюсь, папа перекладывает в мой рюкзачок. Довольно часто попадаются карточки с новыми именами и адресами тех, кто от подписки отказался. Перед выходом мы с мамой составляем список и подсчитываем, кто сколько мне должен, особенно, если клиент появляется или уходит посреди недели. Наверное, со стороны все кажется сложным и занудным, но папа говорит, что к любому делу нужно относиться серьезно. Думаю, он прав, потому что получается у меня весьма неплохо, а того, что я зарабатываю, хватает на новые диски и компьютерные игры, и это при том, что треть от заработка папа кладет мне на счет.
Впрочем, вам интереснее послушать о клиентах. Удивительно, как быстро привязываешься к тем, кому доставляешь газеты. Совершенно чужие люди, а я могу сделать их чуть счастливее. Я ведь ни разу не опоздал и не прогулял, за исключением того дня, когда лежал с температурой, и сегодняшнего, но об этом разговор особый... Сейчас мне не до газет: на голову давит тугая повязка, на руке тяжелый гипс. Гипс я разрисовал маркерами, а медсестры написали на нем разные приколы. Жду не дождусь, чтобы показать их ребятам, однако врачи говорят, это случится недели через две.
Работая почтальоном, замечаешь разные мелочи. Например, после футбольного матча люди встают задолго до моего прихода и с нетерпением ждут газет, чтобы узнать подробности.
Или, к примеру, дом на Джилби-стрит, во дворе которого целую неделю пахло так, что приходилось зажимать нос. Иногда даже это не помогало, и меня рвало. Словно огромный мешок картошки сгнил. Мои газеты никто не забирал, они так и лежали на крыльце, и однажды я рассказал об этом папе. Он как-то странно посмотрел на маму и сказал, что попробует разобраться. Наверное, решил, что там кто-нибудь умер... Я уже представлял кровавое убийство, а впоследствии выяснилось, что хозяева просто уехали в отпуск, а ужасный запах стоял от сгнивших мешков с кухонными отбросами, которые они оставили во дворе.
А еще Карриганы: он прошлым летом потерял работу, а она любит красивую одежду. В результате — постоянные скандалы из-за денег, даже в шесть утра, когда я приношу газеты. Неужели двадцать четыре часа в сутки ругаются?
А старый мистер Бланшар? Мама говорит, у его жены лейкемия. Наверное, это так, потому что миссис Бланшар я уже несколько месяцев не видел, зато сам старик с самого утра на ногах. Окна в гостиной не зашторены, и я вижу, как он, сгорбившись, сидит в высоком кресле. Его всхлипывания слышны даже на улице. Мне так его жаль, что на глаза наворачиваются слезы. Я хотел бы ему помочь, только не знаю как.
И, наконец, мистер Ланг с одутловатым лицом, красным носом и злыми глазами. Он постоянно жалуется, что газеты слишком дороги, а я его обсчитываю. Ничего подобного! Два месяца назад он чуть не набросился на меня с кулаками, и теперь к нему ходит мой папа. Он говорит, мистер Ланг очень неплохой человек, и все его беды от виски, но мне все равно. Не буду к нему ходить, и точка!
Наверное, я испугался после того, как в прошлом месяце в Гранит-Фоллз пропал мальчишка-почтальон. Родители забили тревогу, когда в воскресенье утром не дождались его к завтраку. А потом начались звонки от соседей, которые так и не получили утренних газет. Сумку с газетами нашли в двух кварталах от дома на заброшенной стоянке. Родители прочесали весь город, газета, на которую он работал, опубликовала фото... Парня так и не нашли. В полиции считают, что он убежал, но разве в такой холод убежишь? Кто-то из инспекторов заявил, что родители сами сжили мальчишку со свету; те подняли шум и пригрозили подать в суд за моральный ущерб. А потом какой-то кретин решил поразвлечься: позвонил родителям и сказал, что их сын у него. Полиция отслеживала все звонки и тут же нашла шутника. Никакого мальчика у него не оказалось, зато появилась куча проблем.
Гранит-Фоллз от нас совсем недалеко. Папа говорит, что маньяк может оказаться и в нашем городе. Работу бросать не хотелось: я уже привык к деньгам. Однако определенные опасения появились, самому-то пропадать не хочется. Не маленький, знаю, что творят с мальчишками маньяки-извращенцы. Несколько дней папа ходил со мной, потом снова стал отпускать одного. Я всегда брал с собой фонарик и бежал чуть ли не бегом. Утром, когда некого позвать на помощь, обычный шелест ветра пугает до смерти. Но прошел месяц, и я начал успокаиваться и стесняться того, что вел себя как дитя. Все возвращалось на круги своя: толком не проснувшись, я доставлял газеты, а потом несся домой, к свежеотжатому апельсиновому соку, который к моему возращению готовила мама. Если оставалось время, даже ложился вздремнуть до школы. После улицы под одеялом так тепло и уютно!
Три недели назад пропал еще один мальчик, на этот раз у нас, в Кровелле. Полиция суетилась не меньше, чем в Гранит-Фоллз, «Газетт» опубликовала фотографию, родители предложили вознаграждение... В результате нашли лишь пустой рюкзачок. В полиции говорят: «Идентичный почерк налицо». Да любому ясно, что мальчишки исчезли одинаково и не могли убежать вместе, тем более в такой снег.
Еще одна деталь: в дни, когда пропали ребята, мела сильная метель, и никаких следов не осталось. В непогоду дети не убегают, значит, случилось непоправимое. Другие мальчишки-почтальоны начали бастовать, в основном поддавшись уговорам родителей. Они требовали, чтобы к нам приставили вооруженную охрану, но в полиции элементарно не хватало людей. Редакция «Газетт» умоляла не бросать доставку: без нас они закроются. Мы подписали соглашение, обязывающее ежемесячно отдавать семьдесят пять центов на страховку. Если что случится, редакция выплатит компенсацию.
После этого папа вообще голову потерял. Он велел бросить работу, и я почти согласился, но в конце концов не смог отказаться от денег, которые привык тратить по субботам. Папа дразнил меня маленьким капиталистом: мол, когда вырасту, буду за республиканцев голосовать. Ничего подобного, в прошлом году я выиграл школьный кросс, так что от любого маньяка убегу! Мы долго смеялись и договорились, что будем ходить вместе, а мама сразу в слезы. Да, женщины всегда плачут... Я успокаивал как мог: мол, я быстро бегаю, и опасность угрожает мне только в метель. Папа похвалил за наблюдательность, а мама лишь головой покачала и сказала: «Посмотрим», что не сулило ничего хорошего.
И все-таки она согласилась. На следующее утро мы пошли вместе с папой. Холодно, снег скрипит под ногами, а воздух такой свежий, что дышать больно. С папой мне не страшен никакой маньяк, тем более что каждый звук эхом разносится по всей улице. В ясную погоду хорошо, зато в метель... Каждый вечер я молился, чтобы утро выдалось ясным, и, когда, проснувшись, видел на небе звезды, чувствовал: ледяные клешни страха разжимаются.
Мы так и ходили с папой, пока он не слег с гриппом. Отказавшись отпустить меня одного, со мной пошла мама. Не поверите, она боялась в сто раз больше, чем я! Словно ненормальные, мы носились от дома к дому и каждую секунду оглядывались. Все было как обычно: мистер Карриган орал на жену, мистер Бланшар плакал, а мистер Ланг пил пиво. Увидев последнего, я так испугался, что чуть в штаны не наложил. Он предложил мне зайти погреться, но я со словами: «Нет-нет, спасибо, мистер Ланг» — отступил, совершенно забыв о ступеньках. Мог руку сломать, если бы не упал в сугроб. Хозяин бросился мне на помощь, но я быстро поднялся и убежал.
В последнее воскресенье небо не вняло моим молитвам. Услышав завывание ветра, я остолбенел. По спине пробежал холодок: снег такой густой, что ни дома напротив, ни клена в саду не видно. В комнате тепло и уютно, а я дрожу, словно на ветру. Идти не хочется, но, если скажу маме, она заставит меня уволиться. Нет, нужно идти: я быстро надел теплый тренировочный костюм, старый пуховик, перчатки и лыжную маску.
Со мной собираются и папа и мама, вот так дела! Ничего особенного не случилось, мы быстро обошли дома, а вернувшись, приготовили горячий шоколад. Раскрасневшись от мороза, мы улеглись спать, а когда проснулись, папа включил радио. У нас в Кровелле пропал еще один маленький почтальон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31