И я, кажется, могу предположить откуда.
Все одновременно повернулись в его сторону, а Бруно тут же выплюнул травинку.
– Я тут как-то листал подшивки журналов, – вяло продолжал Филин. – В «Вопросах историографии» наткнулся на забавную статейку. Похоже, что ее автор – историк-архивист – каким-то образом раскопал рукопись Зеваэса.
Он замолчал, созерцая результат своего сообщения. Пауза над поляной установилась довольно надолго.
– Этого не может быть, – нарушил ее наконец Магистр. – Вы, Филин, отлично знаете, где находится рукопись.
– Оригинал, – пожал плечами тот. – Знаю, ну и что? У Зеваэса были ученики, это вам тоже должно быть известно. У нас нет никаких доказательств того, что никто из них не делал с рукописи копий. Переписывать труд учителя – честь для ученика, это занятие было весьма модным. Так что подобное не только не исключено, но вполне вероятно.
– Там что, есть прямые ссылки? – взволнованно спросил Байкал.
– Где? В статье? Прямых ссылок на рукопись нет. Кстати, я не вполне понял почему: автор явно не пытается присвоить себе открытие. Но косвенных – сколько угодно. Вплоть до намека на Индикатор. Он его, правда, называет философским камнем и считает, что камень этот служит для поиска хищников, а не селектов, но суть абсолютно ясна.
– То, что вы нам сообщили, полностью меняет дело, – сказал Магистр. – Гонта, я намеревался просить вас отправиться в Волгоград, чтобы помочь Комесу, но теперь вам придется вплотную заняться этим историком. Филин, полагаю, со своей стороны вы ему окажете необходимое содействие. Только умоляю вас: будьте предельно осторожны!.. И на своем мотоцикле, кстати!
* * *
«…и теперь пишу Вам, Виталий Михайлович, находясь в изрядно стесненных обстоятельствах. Представьте себе крохотную палатку, худо-бедно защищающую от пронизывающих порывов ветра, но ни в коей мере от холода, который на этой высоте ночами становится совершенно непереносим. Как я уже писал Вам из Лхасы, мне необыкновенно повезло, когда я повстречал экспедицию Художника. На мою просьбу присоединиться к ним эти милейшие люди, Художник и его Супруга, практически сразу ответили мне согласием и даже были чрезвычайно довольны, что неудивительно. Неожиданно получить в спутники соотечественника, способного оказаться полезным на трудном пути, который им предстоял, определенно можно считать удачей. Пишу Вам об этом, отнюдь не желая преувеличить свои скромные возможности, однако за месяцы, вынужденно проведенные в Лхасе, я и в самом деле немало преуспел в постижении местных наречий и диалектов. Теперь, когда стараниями Художника я сделался официальным членом его экспедиции, основная причина, задержавшая меня в пути, была наконец-то устранена, к величайшему моему облегчению. Исключительно доброжелательное отношение местных чиновников к Художнику отчасти коснулось и меня. Я вновь стал волен в передвижениях и получил долгожданную возможность продолжить свой путь (разумеется, вместе с экспедицией Художника).
Свой маршрут Художник проложил, основываясь на довольно смутных указаниях – как изустных, так и письменных, – которые ему удалось получить у монахов здешних монастырей. Как ни странно, проходит он весьма близко к искомой местности и кабы ее обитатели имели намерение явить себя Художнику, цель экспедиции – отыскание легендарной Шамбхалы – была бы несомненно достигнута.
Дабы не отнимать Вашего времени, не буду описывать перенесенные нами в пути тяготы – здесь они обыкновенны и неизбежны, скажу лишь, что мы добрались наконец до того самого места, где мне предстоит расстаться с Художником, из-за чего душа моя пребывает в смятении. Невозможность объяснить ему истинную причину моего бегства (а выглядеть это будет именно так, несмотря ни на какие письменные извинения, которые я намерен оставить), равно как и заведомую недостижимость конечного пункта его маршрута, порой повергает меня в отчаяние. Этот по-настоящему благородный, великий умом и душой человек не принадлежит к селектам – данная причина единственно заставляет меня держать его в заблуждении. Потому я вновь, как и прежде, Виталий Михайлович, намерен серьезнейшим образом ставить перед Советом вопрос о невозможности и пагубности дальнейшего следования политике абсолютного затворничества.
Понимаю, что ужас за последствия совершенных ошибок каждому из нас предстоит переживать еще очень долго, однако полная изоляция от людского сообщества, на которой настояли наши уважаемые друзья и коллеги, идет на пользу лишь Врагу. Отстранение людей, подобных Художнику, от совместных трудов по достижению Цели фактически оставляет их один на один с анималами и делает Цель все более отдаленной.
Впрочем, очень надеюсь найти понимание у здешних наших друзей, к которым отправлюсь немедленно, закончив письмо к Вам. Опыт их, насколько я понял, представляется весьма и весьма интересным. Письмо это доставит в ближайшее почтовое отделение мой доверенный человек, шерп, каковой сопровождает меня почти что с самого начала моего путешествия. Написал эту строчку и не сумел удержаться от улыбки. Добраться до почтового отделения из этих диких мест ему будет лишь немногим легче, чем до берегов исчезнувшей Атлантиды. Однако, даст Бог, письмо не потеряется и Вы его получите.
Засим прощайте, уважаемый Виталий Михайлович. Пребываю в надеждах на скорую встречу.
Ваш С.
13.8.1926».
* * *
Все началось шесть месяцев назад. Нестеров сидел за столом в крохотном закутке архива Музея истории культуры, сотрудником которого он числился без малого десять лет. Свое рабочее место он очень любил. Здесь, под метровой толщей каменных перекрытий, куда не доносится ни единый звук внешнего мира, Нестеров всегда чувствовал себя удивительно спокойно и уютно. Архив – странное место. Время остановилось тут на века, никакие бури и катаклизмы не в силах были поколебать ощущение постоянства и надежности, охватывающее каждого, кто переступал порог хранилища. Нестеров привык к этому ощущению, привык к тишине и запахам вечности. Он все чаще ловил себя на том, что за стенами архива испытывает странный раздражающий дискомфорт, который исчезает без следа, едва он приходит на работу.
Конечно, в профессии музейного работника существовали свои минусы, главный из которых – унизительно крохотная зарплата. Впрочем, годы великих экономических перемен научили Нестерова искусству выживания во враждебной интеллигенции среде. В частном вузе он читал лекции тупым отпрыскам нынешних хозяев страны, публиковал в глянцевых журналах для богатых крохотные заметки на исторические темы (спрос на них, впрочем, был весьма невелик), подрабатывал переводами – словом, жил так, как жили, вернее, существовали, десятки и сотни тысяч его собратьев по классовой прослойке. У Нестерова не было семьи – к своим двадцати восьми годам он так и не решился ее завести, – и на жизнь ему вполне хватало.
В закутке Нестерова было уютно. Во всяком случае, сам он считал именно так. На стене слева висел пятилетней давности календарь с золотым профилем Нефертити. За спиной над правым плечом тянулась деревянная планка, на которую Нестеров пришпиливал булавками и кнопками листки с рабочими заметками. В уголке – маленький столик с электрическим чайником, запасом растворимого кофе и кружкой.
Приоткрыв дверь, из коридора заглянула руководитель сектора Дальнего Востока Светлана Николаевна. Поверх толстого свитера она накинула на плечи пуховый платок: батареи в ее комнатке грели плохо.
– Олег, к тебе посетитель, – сказала она слегка гнусавя. Кажется, у нее начинался насморк.
Нестеров удивился. Посетители в архив приходили нечасто. Единственный предназначенный для них стул был по самую спинку завален бумагами. Нестеров взял стопку и задумался, куда бы ее переложить, не нарушая привычного рабочего беспорядка кабинета. В такой позе его и застал гость, вошедший после короткого деликатного стука.
Это был мужчина лет пятидесяти с глубокими залысинами в короткой прическе, в дорогом темно-сером костюме. Отчего-то уже с первого взгляда он не вызвал в душе Нестерова добрых чувств. Нестеров сразу же подсознательно причислил гостя к «анималам» или «суггесторам», хотя видимых причин тому не было за исключением разве что фасона прически, столь популярной в полукриминальной среде новых миллионеров, и довольно необычного строения лица, каждая черта которого казалась чуть-чуть крупнее, чем следовало: от надбровных дуг до подбородка и челюстей. Но, в конце концов, прическа – личное дело каждого, а лицо себе никто самостоятельно не выбирает. Тем более что, приглядевшись и попривыкнув, всякий счел бы такое лицо не лишенным определенного шарма мужественности.
Подобная реакция на новых знакомцев у него возникала нечасто, и Нестеров ее стыдился.
– Олег Сергеевич? – спросил посетитель и протянул руку для рукопожатия.
Нестеров попытался сделать ответный жест, но едва не уронил бумаги, поэтому лишь указал кивком на стул:
– Садитесь, пожалуйста!
– Меня зовут Павел Борисович Перлов, – представился гость.
Прежде чем сесть, он брезгливо стряхнул рукой с сиденья несуществующие пылинки. Нестеров наконец-то определился с местом для бумаг. Он просто положил стопку на пол рядом со своим стулом, под календарем с Нефертити.
– Я вас слушаю, – сказал Нестеров.
– Очень рад с вами познакомиться, – гость посмотрел на Нестерова с таким восхищением, что тому стало неудобно. – Знаете, я не подозревал, что вы столь молоды.
– Это дело поправимое, – махнул рукой Нестеров. – Так что вас интересует?
Перлов полез в свой портфель, откуда извлек недавно вышедший номер журнала «Вопросы историографии», и положил на стол, пристукнув по глянцевой обложке ладонью.
– Ваша идея превосходна, – сказал он. – Это настолько нестандартный взгляд на, казалось бы, всем давно известные вещи. Но скажите: вы сами верите в то, что написали, или это просто своего рода игра ума? Вы действительно считаете, что род человеческий биологически разделен на хищников и жертв?
– Этот вопрос не вполне точно отражает суть статьи, – осторожно возразил Нестеров. – Во-первых, деление человечества на биологические группы несколько иное. Не хищники и жертвы, а хищники и нехищники. Каннибалы, людоеды – те, кто способен и хочет пожирать людей, – как в переносном смысле, так и в прямом, и те, для кого такое невозможно по определению. И потом вовсе не я…
– Да-да, я знаю, – прервал Перлов. – Хищники-суперанималы, их помощники-полузвери, которых вы называете суггесторами, потом собственно люди, демос – у вас они носят название «диффузный тип», – и сверхлюди. Первые две группы – внутривидовые агрессоры, третья, – самая многочисленная, – всегда страдающий народ – их потенциальные жертвы, четвертая… Вот насчет четвертой, признаюсь, мне не все понятно.
– Четвертая группа – сверхлюди, «хомо новус», результат эволюции. Представители человечества, способные активно противостоять хищникам.
– С оружием в руках? – Отзвук иронии в голосе Перлова Нестерову не понравился.
– Противостоять психологически. Диффузники не способны на осознанное зло, однако они внушаемы и потому легко попадают в зависимость от суперанималов и суггесторов. В этом причина многих наших бед. Помните, как послушно народ голосовал на выборах при советской власти. Девяносто девять и девять десятых процента… Народ слепо идет за тиранами, выполняет их приказы, а потом ужасается тому, что сотворил. А вот сверхлюди хищникам психологически не подвластны, они всегда могут критически оценить любой тезис и довод, самостоятельно находить аргументы за и против и делать правильные и независимые от чужой воли выводы.
– Интересно, в самом деле, – улыбнулся Перлов, но совсем не обидно, – как вообще их возможно отличать друг от друга? Людей от хищников? Чтобы сразу, с первого взгляда?
– Я не знаю, – смутился Нестеров. – Хотя, конечно бы, хотелось. Хищники не способны на сострадание, им неведомо ощущение сопереживания чужой боли – душевной или физической. Однако имитировать такое ощущение они, вероятно, могут… Нет, с первого взгляда не знаю!
– Судя по пафосу вашей статьи, время хищников на Земле завершается, дни их сочтены, – сказал Перлов. – Видимо, поэтому вы их не боитесь.
Он мягко хохотнул и тут же признался:
– Это шутка, конечно.
Нестеров ответил признанием на признание, однако без тени юмора:
– Пока не знал, что они есть, – не боялся. А сейчас побаиваюсь. Хотя лично меня им кушать незачем. Но, вообще, тенденция исчезновения хищников очевидна. Скандинавские страны в начале второго тысячелетия – яркий пример абсолютного господства хищников. От набегов викингов стонала вся Европа. К счастью для нас, северные хищники постепенно были истреблены во внешних и междоусобных войнах. Сегодня Скандинавия – пример миролюбия. А Швейцария! Много веков эта страна поставляла своих хищников на экспорт, очищая от них собственную территорию. Швейцарские наемники-ландскнехты в XIV–XV веках считались лучшими солдатами в Европе. А Испания, Португалия, которые отправляли хищников на покорение открытых Колумбом земель…
– Да-да, именно, – Перлов так ловко влез в середину фразы, что Нестеров даже не понял, что его перебили, – ваша теория очень, очень оригинальна!
– Но это не моя теория. Я все время пытаюсь вам объяснить…
– Скромность – прекрасное качество, – похвалил Перлов. – Но в данном случае, поверьте мне, оно не вполне уместно.
– Скромность тут ни при чем, – с легким нажимом продолжал Нестеров. – Теория человеческих видов действительно принадлежит не мне, возникла она очень давно. Кстати, гораздо раньше, чем эволюционное учение Ламарка и Дарвина. Моя заслуга лишь в том, что я установил это обстоятельство.
– Вот как! Чрезвычайно интересно! – воскликнул Перлов. – И кому же принадлежит авторство?
– Несколько лет назад мне удалось обнаружить очень старый манускрипт, предположительно середины шестнадцатого века. Автора, к сожалению, я назвать не могу. Рукопись находилась в чрезвычайно ветхом состоянии, первые страницы были безнадежно утрачены. Я даже не могу сказать, откуда именно этот документ попал в наш архив – он был в числе огромного количества старинных рукописей, эвакуированных из западных областей в начале войны, и лет пятьдесят пролежал здесь нетронутым. Учет тогда, как вы понимаете, был запущен чрезвычайно – и сейчас-то руки дошли отнюдь не до всего. Вот этот манускрипт – я условно назвал его «Цивилизация каннибалов» – и содержал подробное изложение теории. Перевести его со старонемецкого, понять и осмыслить – это был огромный, хотя чрезвычайно увлекательный труд… – Нестеров поймал себя на том, что чересчур увлекся и спохватился. – Простите, – сказал он, – а что, собственно, вас ко мне привело?
– Да-да, конечно, – заторопился Перлов. – Я представляю фонд, который ставит своей целью поддержку отечественной гуманитарной науки в лице ее наиболее талантливых представителей.
– Слышать это уже приятно, – вставил Нестеров.
– Мы спонсируем проведение исследований в области истории, философии. Ваша статья, как я полагаю, – это и есть результат таких исследований.
– Ну, разумеется, – сказал Нестеров.
Перлов раскрыл журнал на статье Нестерова и несколько секунд искал нужное место в тексте.
– Вы тут пишете очень любопытную вещь, – медленно проговорил он, шевеля челюстями. – Вот: «Есть некоторые основания полагать, что необходимость идентификации хищников была осознана человеческим сообществом достаточно давно. Как показывают некоторые исторические и архивные материалы, над решением этой проблемы в разное время работали немало алхимиков и естествоиспытателей. В частности, недавно найденные документы, относящиеся к XV столетию, прямо указывают на то, что одним из направлений использования пресловутого философского камня являлась как раз его способность менять свои свойства в присутствии хищников…»
Перлов остановился и поднял глаза на Нестерова:
– Вы это серьезно написали? У вас действительно есть основания для такого утверждения?
– Основания есть, иначе бы я не написал.
– Как интересно! – воскликнул Перлов. – И что же это за документы? Если, конечно, не секрет.
– Да нет, не секрет, конечно, – неохотно сказал Нестеров. – Во-первых, косвенно об этом говорилось в упомянутом манускрипте. А кроме того, есть и более поздние подтверждения, которые, как вы понимаете, я уже искал вполне осознанно. Некий Корнелиус Барка, алхимик из Любека, написал целый трактат на эту тему.
– Отчего же вы не сослались на него в своей статье? – удивился Перлов.
– Эту рукопись я обнаружил в нашем архиве совсем недавно и только начал с ней работать. И дело идет очень медленно. По обычаям того времени значительная часть текста зашифрована его личным шифром, и ключ к нему я пока не нашел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Все одновременно повернулись в его сторону, а Бруно тут же выплюнул травинку.
– Я тут как-то листал подшивки журналов, – вяло продолжал Филин. – В «Вопросах историографии» наткнулся на забавную статейку. Похоже, что ее автор – историк-архивист – каким-то образом раскопал рукопись Зеваэса.
Он замолчал, созерцая результат своего сообщения. Пауза над поляной установилась довольно надолго.
– Этого не может быть, – нарушил ее наконец Магистр. – Вы, Филин, отлично знаете, где находится рукопись.
– Оригинал, – пожал плечами тот. – Знаю, ну и что? У Зеваэса были ученики, это вам тоже должно быть известно. У нас нет никаких доказательств того, что никто из них не делал с рукописи копий. Переписывать труд учителя – честь для ученика, это занятие было весьма модным. Так что подобное не только не исключено, но вполне вероятно.
– Там что, есть прямые ссылки? – взволнованно спросил Байкал.
– Где? В статье? Прямых ссылок на рукопись нет. Кстати, я не вполне понял почему: автор явно не пытается присвоить себе открытие. Но косвенных – сколько угодно. Вплоть до намека на Индикатор. Он его, правда, называет философским камнем и считает, что камень этот служит для поиска хищников, а не селектов, но суть абсолютно ясна.
– То, что вы нам сообщили, полностью меняет дело, – сказал Магистр. – Гонта, я намеревался просить вас отправиться в Волгоград, чтобы помочь Комесу, но теперь вам придется вплотную заняться этим историком. Филин, полагаю, со своей стороны вы ему окажете необходимое содействие. Только умоляю вас: будьте предельно осторожны!.. И на своем мотоцикле, кстати!
* * *
«…и теперь пишу Вам, Виталий Михайлович, находясь в изрядно стесненных обстоятельствах. Представьте себе крохотную палатку, худо-бедно защищающую от пронизывающих порывов ветра, но ни в коей мере от холода, который на этой высоте ночами становится совершенно непереносим. Как я уже писал Вам из Лхасы, мне необыкновенно повезло, когда я повстречал экспедицию Художника. На мою просьбу присоединиться к ним эти милейшие люди, Художник и его Супруга, практически сразу ответили мне согласием и даже были чрезвычайно довольны, что неудивительно. Неожиданно получить в спутники соотечественника, способного оказаться полезным на трудном пути, который им предстоял, определенно можно считать удачей. Пишу Вам об этом, отнюдь не желая преувеличить свои скромные возможности, однако за месяцы, вынужденно проведенные в Лхасе, я и в самом деле немало преуспел в постижении местных наречий и диалектов. Теперь, когда стараниями Художника я сделался официальным членом его экспедиции, основная причина, задержавшая меня в пути, была наконец-то устранена, к величайшему моему облегчению. Исключительно доброжелательное отношение местных чиновников к Художнику отчасти коснулось и меня. Я вновь стал волен в передвижениях и получил долгожданную возможность продолжить свой путь (разумеется, вместе с экспедицией Художника).
Свой маршрут Художник проложил, основываясь на довольно смутных указаниях – как изустных, так и письменных, – которые ему удалось получить у монахов здешних монастырей. Как ни странно, проходит он весьма близко к искомой местности и кабы ее обитатели имели намерение явить себя Художнику, цель экспедиции – отыскание легендарной Шамбхалы – была бы несомненно достигнута.
Дабы не отнимать Вашего времени, не буду описывать перенесенные нами в пути тяготы – здесь они обыкновенны и неизбежны, скажу лишь, что мы добрались наконец до того самого места, где мне предстоит расстаться с Художником, из-за чего душа моя пребывает в смятении. Невозможность объяснить ему истинную причину моего бегства (а выглядеть это будет именно так, несмотря ни на какие письменные извинения, которые я намерен оставить), равно как и заведомую недостижимость конечного пункта его маршрута, порой повергает меня в отчаяние. Этот по-настоящему благородный, великий умом и душой человек не принадлежит к селектам – данная причина единственно заставляет меня держать его в заблуждении. Потому я вновь, как и прежде, Виталий Михайлович, намерен серьезнейшим образом ставить перед Советом вопрос о невозможности и пагубности дальнейшего следования политике абсолютного затворничества.
Понимаю, что ужас за последствия совершенных ошибок каждому из нас предстоит переживать еще очень долго, однако полная изоляция от людского сообщества, на которой настояли наши уважаемые друзья и коллеги, идет на пользу лишь Врагу. Отстранение людей, подобных Художнику, от совместных трудов по достижению Цели фактически оставляет их один на один с анималами и делает Цель все более отдаленной.
Впрочем, очень надеюсь найти понимание у здешних наших друзей, к которым отправлюсь немедленно, закончив письмо к Вам. Опыт их, насколько я понял, представляется весьма и весьма интересным. Письмо это доставит в ближайшее почтовое отделение мой доверенный человек, шерп, каковой сопровождает меня почти что с самого начала моего путешествия. Написал эту строчку и не сумел удержаться от улыбки. Добраться до почтового отделения из этих диких мест ему будет лишь немногим легче, чем до берегов исчезнувшей Атлантиды. Однако, даст Бог, письмо не потеряется и Вы его получите.
Засим прощайте, уважаемый Виталий Михайлович. Пребываю в надеждах на скорую встречу.
Ваш С.
13.8.1926».
* * *
Все началось шесть месяцев назад. Нестеров сидел за столом в крохотном закутке архива Музея истории культуры, сотрудником которого он числился без малого десять лет. Свое рабочее место он очень любил. Здесь, под метровой толщей каменных перекрытий, куда не доносится ни единый звук внешнего мира, Нестеров всегда чувствовал себя удивительно спокойно и уютно. Архив – странное место. Время остановилось тут на века, никакие бури и катаклизмы не в силах были поколебать ощущение постоянства и надежности, охватывающее каждого, кто переступал порог хранилища. Нестеров привык к этому ощущению, привык к тишине и запахам вечности. Он все чаще ловил себя на том, что за стенами архива испытывает странный раздражающий дискомфорт, который исчезает без следа, едва он приходит на работу.
Конечно, в профессии музейного работника существовали свои минусы, главный из которых – унизительно крохотная зарплата. Впрочем, годы великих экономических перемен научили Нестерова искусству выживания во враждебной интеллигенции среде. В частном вузе он читал лекции тупым отпрыскам нынешних хозяев страны, публиковал в глянцевых журналах для богатых крохотные заметки на исторические темы (спрос на них, впрочем, был весьма невелик), подрабатывал переводами – словом, жил так, как жили, вернее, существовали, десятки и сотни тысяч его собратьев по классовой прослойке. У Нестерова не было семьи – к своим двадцати восьми годам он так и не решился ее завести, – и на жизнь ему вполне хватало.
В закутке Нестерова было уютно. Во всяком случае, сам он считал именно так. На стене слева висел пятилетней давности календарь с золотым профилем Нефертити. За спиной над правым плечом тянулась деревянная планка, на которую Нестеров пришпиливал булавками и кнопками листки с рабочими заметками. В уголке – маленький столик с электрическим чайником, запасом растворимого кофе и кружкой.
Приоткрыв дверь, из коридора заглянула руководитель сектора Дальнего Востока Светлана Николаевна. Поверх толстого свитера она накинула на плечи пуховый платок: батареи в ее комнатке грели плохо.
– Олег, к тебе посетитель, – сказала она слегка гнусавя. Кажется, у нее начинался насморк.
Нестеров удивился. Посетители в архив приходили нечасто. Единственный предназначенный для них стул был по самую спинку завален бумагами. Нестеров взял стопку и задумался, куда бы ее переложить, не нарушая привычного рабочего беспорядка кабинета. В такой позе его и застал гость, вошедший после короткого деликатного стука.
Это был мужчина лет пятидесяти с глубокими залысинами в короткой прическе, в дорогом темно-сером костюме. Отчего-то уже с первого взгляда он не вызвал в душе Нестерова добрых чувств. Нестеров сразу же подсознательно причислил гостя к «анималам» или «суггесторам», хотя видимых причин тому не было за исключением разве что фасона прически, столь популярной в полукриминальной среде новых миллионеров, и довольно необычного строения лица, каждая черта которого казалась чуть-чуть крупнее, чем следовало: от надбровных дуг до подбородка и челюстей. Но, в конце концов, прическа – личное дело каждого, а лицо себе никто самостоятельно не выбирает. Тем более что, приглядевшись и попривыкнув, всякий счел бы такое лицо не лишенным определенного шарма мужественности.
Подобная реакция на новых знакомцев у него возникала нечасто, и Нестеров ее стыдился.
– Олег Сергеевич? – спросил посетитель и протянул руку для рукопожатия.
Нестеров попытался сделать ответный жест, но едва не уронил бумаги, поэтому лишь указал кивком на стул:
– Садитесь, пожалуйста!
– Меня зовут Павел Борисович Перлов, – представился гость.
Прежде чем сесть, он брезгливо стряхнул рукой с сиденья несуществующие пылинки. Нестеров наконец-то определился с местом для бумаг. Он просто положил стопку на пол рядом со своим стулом, под календарем с Нефертити.
– Я вас слушаю, – сказал Нестеров.
– Очень рад с вами познакомиться, – гость посмотрел на Нестерова с таким восхищением, что тому стало неудобно. – Знаете, я не подозревал, что вы столь молоды.
– Это дело поправимое, – махнул рукой Нестеров. – Так что вас интересует?
Перлов полез в свой портфель, откуда извлек недавно вышедший номер журнала «Вопросы историографии», и положил на стол, пристукнув по глянцевой обложке ладонью.
– Ваша идея превосходна, – сказал он. – Это настолько нестандартный взгляд на, казалось бы, всем давно известные вещи. Но скажите: вы сами верите в то, что написали, или это просто своего рода игра ума? Вы действительно считаете, что род человеческий биологически разделен на хищников и жертв?
– Этот вопрос не вполне точно отражает суть статьи, – осторожно возразил Нестеров. – Во-первых, деление человечества на биологические группы несколько иное. Не хищники и жертвы, а хищники и нехищники. Каннибалы, людоеды – те, кто способен и хочет пожирать людей, – как в переносном смысле, так и в прямом, и те, для кого такое невозможно по определению. И потом вовсе не я…
– Да-да, я знаю, – прервал Перлов. – Хищники-суперанималы, их помощники-полузвери, которых вы называете суггесторами, потом собственно люди, демос – у вас они носят название «диффузный тип», – и сверхлюди. Первые две группы – внутривидовые агрессоры, третья, – самая многочисленная, – всегда страдающий народ – их потенциальные жертвы, четвертая… Вот насчет четвертой, признаюсь, мне не все понятно.
– Четвертая группа – сверхлюди, «хомо новус», результат эволюции. Представители человечества, способные активно противостоять хищникам.
– С оружием в руках? – Отзвук иронии в голосе Перлова Нестерову не понравился.
– Противостоять психологически. Диффузники не способны на осознанное зло, однако они внушаемы и потому легко попадают в зависимость от суперанималов и суггесторов. В этом причина многих наших бед. Помните, как послушно народ голосовал на выборах при советской власти. Девяносто девять и девять десятых процента… Народ слепо идет за тиранами, выполняет их приказы, а потом ужасается тому, что сотворил. А вот сверхлюди хищникам психологически не подвластны, они всегда могут критически оценить любой тезис и довод, самостоятельно находить аргументы за и против и делать правильные и независимые от чужой воли выводы.
– Интересно, в самом деле, – улыбнулся Перлов, но совсем не обидно, – как вообще их возможно отличать друг от друга? Людей от хищников? Чтобы сразу, с первого взгляда?
– Я не знаю, – смутился Нестеров. – Хотя, конечно бы, хотелось. Хищники не способны на сострадание, им неведомо ощущение сопереживания чужой боли – душевной или физической. Однако имитировать такое ощущение они, вероятно, могут… Нет, с первого взгляда не знаю!
– Судя по пафосу вашей статьи, время хищников на Земле завершается, дни их сочтены, – сказал Перлов. – Видимо, поэтому вы их не боитесь.
Он мягко хохотнул и тут же признался:
– Это шутка, конечно.
Нестеров ответил признанием на признание, однако без тени юмора:
– Пока не знал, что они есть, – не боялся. А сейчас побаиваюсь. Хотя лично меня им кушать незачем. Но, вообще, тенденция исчезновения хищников очевидна. Скандинавские страны в начале второго тысячелетия – яркий пример абсолютного господства хищников. От набегов викингов стонала вся Европа. К счастью для нас, северные хищники постепенно были истреблены во внешних и междоусобных войнах. Сегодня Скандинавия – пример миролюбия. А Швейцария! Много веков эта страна поставляла своих хищников на экспорт, очищая от них собственную территорию. Швейцарские наемники-ландскнехты в XIV–XV веках считались лучшими солдатами в Европе. А Испания, Португалия, которые отправляли хищников на покорение открытых Колумбом земель…
– Да-да, именно, – Перлов так ловко влез в середину фразы, что Нестеров даже не понял, что его перебили, – ваша теория очень, очень оригинальна!
– Но это не моя теория. Я все время пытаюсь вам объяснить…
– Скромность – прекрасное качество, – похвалил Перлов. – Но в данном случае, поверьте мне, оно не вполне уместно.
– Скромность тут ни при чем, – с легким нажимом продолжал Нестеров. – Теория человеческих видов действительно принадлежит не мне, возникла она очень давно. Кстати, гораздо раньше, чем эволюционное учение Ламарка и Дарвина. Моя заслуга лишь в том, что я установил это обстоятельство.
– Вот как! Чрезвычайно интересно! – воскликнул Перлов. – И кому же принадлежит авторство?
– Несколько лет назад мне удалось обнаружить очень старый манускрипт, предположительно середины шестнадцатого века. Автора, к сожалению, я назвать не могу. Рукопись находилась в чрезвычайно ветхом состоянии, первые страницы были безнадежно утрачены. Я даже не могу сказать, откуда именно этот документ попал в наш архив – он был в числе огромного количества старинных рукописей, эвакуированных из западных областей в начале войны, и лет пятьдесят пролежал здесь нетронутым. Учет тогда, как вы понимаете, был запущен чрезвычайно – и сейчас-то руки дошли отнюдь не до всего. Вот этот манускрипт – я условно назвал его «Цивилизация каннибалов» – и содержал подробное изложение теории. Перевести его со старонемецкого, понять и осмыслить – это был огромный, хотя чрезвычайно увлекательный труд… – Нестеров поймал себя на том, что чересчур увлекся и спохватился. – Простите, – сказал он, – а что, собственно, вас ко мне привело?
– Да-да, конечно, – заторопился Перлов. – Я представляю фонд, который ставит своей целью поддержку отечественной гуманитарной науки в лице ее наиболее талантливых представителей.
– Слышать это уже приятно, – вставил Нестеров.
– Мы спонсируем проведение исследований в области истории, философии. Ваша статья, как я полагаю, – это и есть результат таких исследований.
– Ну, разумеется, – сказал Нестеров.
Перлов раскрыл журнал на статье Нестерова и несколько секунд искал нужное место в тексте.
– Вы тут пишете очень любопытную вещь, – медленно проговорил он, шевеля челюстями. – Вот: «Есть некоторые основания полагать, что необходимость идентификации хищников была осознана человеческим сообществом достаточно давно. Как показывают некоторые исторические и архивные материалы, над решением этой проблемы в разное время работали немало алхимиков и естествоиспытателей. В частности, недавно найденные документы, относящиеся к XV столетию, прямо указывают на то, что одним из направлений использования пресловутого философского камня являлась как раз его способность менять свои свойства в присутствии хищников…»
Перлов остановился и поднял глаза на Нестерова:
– Вы это серьезно написали? У вас действительно есть основания для такого утверждения?
– Основания есть, иначе бы я не написал.
– Как интересно! – воскликнул Перлов. – И что же это за документы? Если, конечно, не секрет.
– Да нет, не секрет, конечно, – неохотно сказал Нестеров. – Во-первых, косвенно об этом говорилось в упомянутом манускрипте. А кроме того, есть и более поздние подтверждения, которые, как вы понимаете, я уже искал вполне осознанно. Некий Корнелиус Барка, алхимик из Любека, написал целый трактат на эту тему.
– Отчего же вы не сослались на него в своей статье? – удивился Перлов.
– Эту рукопись я обнаружил в нашем архиве совсем недавно и только начал с ней работать. И дело идет очень медленно. По обычаям того времени значительная часть текста зашифрована его личным шифром, и ключ к нему я пока не нашел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41