На этом я не остановился. Я шел, тяжело дыша и вытянув перед собой руки на тот случай, если ноги откажут и я упаду. Но ноги не подвели. Когда Цезария подняла меня с земли, случилось чудо. Ее воля, а может, и моя или соединение ее воли с моей исцелили меня. Теперь я мог ходить и делал широкие уверенные шаги. Со временем я смогу и бегать. Я посещу все места, о которых вспоминал, сидя в инвалидном кресле. Пройдусь по знакомым дорогам, поброжу по болотам, по садам за коптильней Люмена, схожу на могилу отца в опустевших конюшнях.
Но сейчас я был счастлив, что смог сам добраться до двери. В порыве радости я заключил Люмена в объятия. На глазах моих выступили слезы, и я не мог, да и не пытался удержать их.
– Спасибо, – поблагодарил я его.
Когда я обнял его, он обнял меня в ответ и уткнулся лицом мне в шею. Он тоже всхлипывал, хотя причина его слез была мне непонятна.
– За что ты благодаришь меня? – спросил он.
– За то, что ты придал мне смелости, – пояснил я. – За то, что убедил войти сюда.
– Ты не жалеешь об этом?
Я рассмеялся, коснулся его щеки ладонью и взглянул в затуманенные алкоголем и слезами глаза.
– Нет, брат, не жалею. Нисколько.
– Но ты ведь там едва не свихнулся?
– Вроде того.
– И ты наверняка меня проклинал?
– Со страшной силой.
– Но мучения стоили того?
– Несомненно.
Люмен помолчал, обдумывая следующий вопрос.
– Тебе не кажется, что это отличный повод для двух братьев сесть и как следует напиться?
– С большим удовольствием.

Глава IX

1

Что мне предстоит сделать в оставшееся время? Все то, что я обязан сделать.
Я до сих пор не отдаю себе отчета в том, насколько велики мои знания, знаю лишь, что они огромны. В глубинах моего сознания скрывались тайны, о существовании которых я раньше не подозревал. Я жил словно в тесной клетке своих убогих представлений о мире и не обращал внимания на неведомый и несказанно богатый мир, лежавший за стенами этой клетки. Я боялся отправиться в этот мир. Находясь в плену самообмана, я воображал себя маленьким королем и не переступал границ собственных владений из страха потерять значимость. Осмелюсь сказать, что большинство людей живет в своих жалких мирках. Чтобы изменить это, необходимо глубокое потрясение, которое заставит вас открыть глаза на восхитительное разнообразие вашей сущности.
Мои глаза теперь были открыты, и я знал, что это наложило на меня огромную ответственность. Я был обязан написать обо всем, что видел, я должен был облечь в слова то, что вы теперь читаете на этих страницах.
Мог ли я справиться с таким грузом ответственности? С радостью. Наконец я получил ответ на вопрос, что соединяет все нити истории, которую я собираюсь поведать. Я сам служил связующим звеном. Я не был бесстрастным повествователем, рассказывающим о чужих жизнях и чужой любви. Я был и я есть сама история, ее хранитель, ее голос, ее музыка. Может, вам все это и не покажется таким уж великим откровением. Но для меня теперь все изменилось. С потрясающей ясностью я осознал, кем я был прежде. И в первый раз за всю свою жизнь понял, кто я есть. Знал я также и то, кем мне предстоит стать, и это тревожило меня.
Я расскажу вам не только о мире живых людей, но и о животных, и тех, кто все еще странствует по этой земле, хотя их земная жизнь прекратилась. Я расскажу не только о созданиях Божьих, но и о тех, кто создал себя силой собственной воли и желаний. Я поведаю о делах святых и нечестивых, не делая различия между ними, ибо порой я сам не понимаю этого различия.
В глубине души я знаю, что просто хочу завлечь вас, показать вам открывшийся мне мир, чтобы хаос уступил место порядку. В этом мире ничто не происходит по воле случая. Мы рождаемся совсем не случайно, на то есть веские причины, хотя мы их и не понимаем. Даже душа младенца, прожившего всего час, была послана в этот мир с определенной целью, теперь я это знаю. И мой долг убедить вас в том же. Некоторые страницы моей книги воспроизведут эпохальные события – войны, мятежи, расцвет и падение династий. Допускаю, что порой эти события могут показаться вам не имеющими отношения к основному моему повествованию, и вы удивитесь – зачем рассказ о них помещен на этих страницах. Но призываю вас к терпению, доверьтесь мне. Разумно будет считать эти фрагменты чем-то вроде стружки, которую столяр выметает из своей мастерской, закончив большую работу. Заказ выполнен и отправился к своему владельцу, однако, рассматривая обрезки дерева, мы можем немало узнать о процессе создания шедевра. Мы поймем, когда мастер замер в нерешительности, а когда с уверенностью принялся за дело, несколькими движениями придав своему созданию законченную форму. На первый взгляд деревянные стружки кажутся ненужным мусором, но они неотъемлемая часть великой работы, помогающая постичь ее смысл и значение.
В поисках этих стружек я не буду ограничивать себя границами дома и имения. Оставив «L'Enfant», мы с вами, читатель, посетим величайшие города мира: Нью-Йорк и Вашингтон, Париж и Лондон, и дальше на восток – легендарный и более древний, чем любой из вышеупомянутых городов, город Самарканд, чьи разрушающиеся дворцы и мечети по-прежнему открыты путникам Шелкового Пути. Вас утомили города? Тогда нас ждут царство дикой природы, Гавайские острова и горы Японии, непроходимые леса, где все еще лежат останки жертв Гражданской войны, и морские глубины, которые обходят стороной даже бывалые моряки. Все это проникнуто поэзией: города, сверкающие огнями, и города, лежащие в руинах, бескрайняя водная гладь и песчаные просторы пустыни – все это мы увидим вместе с вами. Я покажу вам все, что есть в этом мире.
Да, все: пророков, поэтов, солдат, собак, птиц, рыб, влюбленных, монархов, нищих, призраков. Ничто и никто не ускользнет от моего внимания. Я покажу вам божественную природу вселенной и красоту того, что мы называем грязью.
Подождите! О чем я? Настоящее безумие – обещать все это. Это самоубийственно. Я сам обрекаю себя на провал. Но именно этого я и хочу. Если в процессе создания книги я выставлю себя несчастным сумасбродом – что ж, таково мое желание.
Я хочу подарить вам блаженство, мое собственное блаженство среди многих блаженств, наполняющих этот мир. Еще я открою вам отчаяние. Без всяких колебаний я обещаю, что вы узнаете подлинное отчаяние. Отчаяние настолько глубокое, что на душе у вас станет легче, ибо вы узнаете, что другие страдают сильнее, чем вы.
И к какому же финалу все это придет? Что будет после всех моих откровений и провалов? Если честно, не имею ни малейшего представления.
Сидя в своей комнате, глядя на лужайку за окном, я размышляю о том, насколько далек от наших маленьких странных владений чужой враждебный мир. Неделя пути? Месяц? Год? Уверен, никто из нас, здесь живущих, не знает ответа на этот вопрос. Даже Цезария, несмотря на свой пророческий дар, не сможет сказать мне, когда враги настигнут нас. Все, что я знаю, – они непременно придут. Должны прийти, ради всех нас. Я больше не считаю этот дом благословенным приютом волшебства. Возможно, он был таковым. Но теперь наступили дни упадка, былая слава сменилась разложением. Льщу себя надеждой, что его ожидает достойный конец, однако если выйдет иначе, значит, так тому и быть.
Все, что мне нужно, это время, чтобы околдовать вас, увлечь своим рассказом. А потом я уйду в историю, как и этот дом. Я не удивлюсь, если мы вместе с этим домом окончим свои дни на дне болота. И, честно говоря, это совсем не страшит меня, если я к тому времени успею завершить свой труд.
Завершить все то, что я должен сделать.

2

Наконец мы подошли к началу.

Но с чего начать? Может, с Рэйчел Палленберг, сочетавшейся браком с Митчеллом Монро Гири, одним из самых красивых и могущественных мужчин Америки? Рассказывать ли о ее внезапном горе, о том, как она, заблудившись, кружила в автомобиле в своем родном маленьком городке в штате Огайо, где она выросла? Бедная Рэйчел. Она лишилась не только мужа, но и нескольких домов и квартир и возможности вести образ жизни, возбуждающий зависть у девяноста девяти процентов населения (оставшийся процент сам ведет подобную жизнь и на собственном опыте знает, насколько она безрадостна). Ей пришлось вернуться в родной дом, где она поняла, что стала там чужой. Ее стал мучить вопрос, какому миру она теперь принадлежит.
Да, неплохое могло бы получиться начало. Рэйчел так человечна, ее мечты и терзания легко понять. Однако я опасаюсь, что подобное начало вынудит меня излишне увлечься современностью. Пожалуй, следует начать с мистической нотки и открыть картины далекого прошлого, относящиеся к тем временам, когда легенды были явью.
Так что оставим пока Рэйчел. Она скоро появится на этих страницах, но не сейчас.
Я начну с Галили. Да, с Галили. С моего Галили, который соединял и до сих пор соединяет в себе множество лиц: он и обожаемый сын, и возлюбленный огромного множества женщин (и немалого числа мужчин), он и кораблестроитель, и моряк, и ковбой, игрок и сводник, он малодушен, лжив и невинен одновременно. Таков мой Галили.
Однако начну я не с рассказа о его великих путешествиях и не с его пресловутых любовных похождений. Начну я с того дня, когда он был окрещен. До того как я вошел в небесную комнату, события этого дня были мне неведомы. Но ныне они известны мне не хуже, чем события моей собственной жизни. А может быть, и лучше, ибо всего день прошел с тех пор, как я покинул таинственную обитель прошлого, и воспоминания об открывшемся мне чрезвычайно живы и отчетливы.



Часть вторая
Святое семейство

Глава I

Две души, древние, как свод небесный, спустились на морской берег в полдень много столетий назад. Они вышли из леса, который в те далекие дни простирался до самой кромки Каспийского моря, и сопровождал их дружный лай волков. Дремучие заросли были столь густы и пользовались столь дурной славой, что ни один здравомыслящий человек не осмеливался углубиться туда дальше чем на расстояние броска камня. Люди боялись не волков, обитавших среди деревьев, не медведей и не змей. Там царили иные порядки бытия, этот лес был создан не Богом, а другим существом, которому никогда не будет даровано прощение, существом, что стояло рядом с Создателем, как тень стоит рядом со светом.
Среди местных жителей ходило немало легенд об этих нечестивых созданиях, хотя их передавали друг другу лишь шепотом, при закрытых дверях. То были легенды о созданиях, что скрываются в древесных ветвях, заманивают детей в чащу и пожирают их, созданиях, которые сидят у зловонных болот и украшают себя внутренностями убитых влюбленных. И не было на побережье рассказчика, который даже под страхом самого жестокого наказания отказался бы украсить эти истории новыми подробностями. Легенды порождали легенды, еще более жуткие; неудивительно, что мужчины, женщины и дети, живущие на узкой полосе между морем и зловещей чащей, проводили свой недолгий век в постоянном страхе.
Даже в полдень, когда прозрачный воздух едва не звенит от жары, а небо сверкает, словно бок огромной рыбы, когда свет так ярок, что ни один демон не решится высунуть свою морду, страх царил повсюду.
Дабы убедиться в этом, читатель, присоединимся к четырем рыбакам, которые в тот день чинили сети на берегу, готовясь к вечерней ловле. Все четверо пребывали в крайнем беспокойстве еще до того, как волки завели свою песню.
Старшим из четверых был некто Кекмет, выглядел он лет на шестьдесят, хотя ему не исполнилось еще и сорока. Если на протяжении своей жизни он и знавал радость, она не оставила никаких следов на его обветренном, изборожденном морщинами лице. Он всегда был нахмуренный, на более приветливое выражение он был неспособен.
– Похоже, ты задницей думаешь, – процедил он, обращаясь к самому молодому из четверых, юноше по имени Зелим, который в свои шестнадцать лет уже успел потерять жену – свою двоюродную сестру, умершую от выкидыша. Зелим заслужил отповедь Кекмета, заявив, что раз здесь, на побережье, жизнь так тяжела, не лучше ли им собрать свои пожитки и поискать счастья где-нибудь в другом месте.
– Нам некуда идти, – сказал юноше Кекмет.
– Мой отец как-то был в Самарканде, – возразил Зелим. – Он рассказывал, что этот город похож на чудесный сон.
– Это и был сон, – вступил в разговор еще один рыбак, работавший рядом с Кекметом. – Если твой отец и видел Самарканд, то только во сне. Или спьяну ему померещилось.
Сказав это, мужчина, которого звали Хасан, взял кувшин с местным, скверно пахнущим алкогольным напитком из кислого молока, к которому он регулярно прикладывался в течение дня. Он жадно отхлебнул, и струйки вонючей жидкости потекли по его засаленной бороде, а затем передал кувшин четвертому мужчине, которого звали Бару. По сравнению со своими костлявыми односельчанами Бару был чудовищно толст и вспыльчив. Он шумно отпил из кувшина и поставил его рядом с собой. Хасан не стал требовать свой кувшин обратно. Он знал, что с Бару лучше не связываться.
– Мой отец... – снова начал Зелим.
– Никогда не ездил в Самарканд, – перебил старик Кекмет, и его недовольный тон ясно давал понять, что он не желает возвращаться к пустому разговору.
Но Зелим был полон решимости защитить репутацию своего покойного отца. Он горячо любил Зелима Старшего, который утонул четыре весны назад, когда внезапный шквал опрокинул его лодку. Сын не сомневался в том, что все рассказы отца о бесчисленных красотах Самарканда были правдой.
– Когда-нибудь я брошу все и уйду отсюда, – заявил Зелим. – А вы останетесь гнить здесь.
– Ради Бога, катись, – проворчал жирный Бару. – А то у меня уже в ушах звенит от твоей болтовни. Как баба.
Не успел он закончить свою оскорбительную тираду, как Зелим уже подскочил к нему, потрясая кулаками перед круглой красной физиономией обидчика. Он готов был терпеть насмешки старших, но Бару перегнул палку.
– Я не баба! – крикнул юноша и ударил Бару в нос, кровь хлынула ручьем.
Два других рыбака невозмутимо наблюдали за потасовкой. В деревне было не принято вмешиваться в чужие споры. Люди вольны были осыпать друг друга оскорблениями и тумаками, а окружающие или отводили взор, или радовались незатейливому развлечению. Ну и что, что прольется кровь или изнасилуют какую-нибудь женщину. Такова жизнь.
Кроме того, толстяк Бару вполне мог сам за себя постоять. Злобы ему было не занимать, силы тоже; набросившись на Зелима, он с легкостью сбил его с ног, отбросил на несколько шагов и, переведя дух, вперевалку направился к юноше, явно собираясь как следует проучить его.
– Сейчас я тебе яйца оторву, хрен собачий! – прорычал он. – Мне уже осточертело слушать всякие небылицы про тебя и этого дохлого пса, твоего отца. Он дураком родился и дураком помер.
С этими словами он встал между ног Зелима, словно намереваясь привести свою угрозу в исполнение, но Зелим ухитрился заехать пяткой в расквашенный нос своего врага. Бару взвыл, но и не подумал отступить. Вцепившись мертвой хваткой в ногу Зелима, он принялся дергать ее из стороны в сторону. Он, несомненно, сломал бы своей жертве лодыжку и оставил бы юношу калекой на всю жизнь, если бы Зелим не сумел дотянуться до весла, лежавшего неподалеку от лодки. Бару, с упоением пытавшийся сломать ногу своего противника, не заметил его маневра. Желая полюбоваться гримасой боли на лице своей жертвы, он наконец поднял глаза, но увидел лишь весло, стремительно опускавшееся на его голову. Увернуться он не успел. Мощный удар лишил Бару полудюжины последних здоровых зубов. Он рухнул на песок, выпустив ногу Зелима, и остался лежать, закрывая изуродованное лицо руками; сквозь жирные пальцы сочилась кровь и доносились проклятия.
Но Зелим этим не удовольствовался. Юноша вскочил и вскрикнул, встав на поврежденную ногу, затем доковылял до распростертого на песке тела Бару и уселся прямо на его выпирающее горой брюхо. Оглушенный Бару уже не пытался защищаться. Зелим разорвал на нем рубашку, обнажив обвисшие складки плоти.
– Так, значит, я баба? – прорычал Зелим. Бару в ответ лишь стонал. Зелим сгреб ладонью его жирную грудь. – Таких здоровенных сисек, как у тебя, я не видал ни у одной бабы. – И он наградил Бару шлепком. – Ты согласен с тем, что у тебя есть сиськи? – Бару опять застонал, но Зелиму этого было мало. – Согласен? – повторил он и оторвал руки Бару от лица, превратившегося в кровавое месиво. – Ты меня слышишь?
– Да, – просипел Бару.
– Тогда скажи. Скажи про свои сиськи.
– У меня... есть... сиськи.
Зелим плюнул в окровавленное лицо своего врага и поднялся на ноги. Внезапно он почувствовал приступ тошноты, но блевать на глазах у остальных рыбаков он не мог. Юноша презирал их.
Повернувшись, он наткнулся на невозмутимый взгляд Хасана.
– Хорошо ты его отделал, – одобрительно заметил рыбак. – Хочешь выпить?
Зелим презрительно оттолкнул протянутый кувшин и устремил взгляд вдаль, на побережье, тянувшееся за рядами лодок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84