Рэйчел взглянула на лицо своего возлюбленного. Ей казалось, что все происходит не без участия самого Галили, и она ждала, что он вот-вот откроет глаза, улыбнется и пригласит ее сесть на него. Но ничего подобного не произошло, его тело оставалось неподвижным, за исключением его члена. Сейчас он ничем не напоминал того человека, который дарил ей такие изощренные ласки на борту «Самарканда», и того насильника, который так грубо трахнул ее в ванной, – ничем, кроме этого толстого пульсирующего, узловатого, как виноградная лоза, жезла теперь с полностью обнажившейся головкой.
Устоять против искушения Рэйчел была не в силах и, быстро раздевшись, забралась на кровать, все время глядя на его лицо, однако оно по-прежнему оставалось неподвижным, и дыхание Галили оставалось медленным и ровным. Он глубоко спал.
Ее собственные мышцы изнывали от усталости и отзывались болью на каждое движение бедер, но эти мелкие неудобства уходили на второй план, стоило ей представить, как она сливается с его телом. Поначалу ей казалось, что она не имеет права пользоваться его беспомощностью ради собственного наслаждения, но едва Рэйчел села на Галили верхом, как все сомнения испарились. Холод ушел прочь, его бедра, его пах, его член стали горячими, его тело знало, что делать, без всяких подсказок. Она почувствовала, что Галили стал двигаться в такт ее движениям, с каждым разом все глубже и глубже проникая в нее, пока наконец из ее уст не вырвался невольный стон, за которым еще один, и еще, и еще...
Она не слышала собственных криков и стонов, пока те громким эхом не отразились от стен небольшой спальни. Движения его бедер убыстрились, кровать заскрипела, Рэйчел наклонилась вперед и прижалась к груди Галили, которая пылала тем же огнем, что разгорался у него в паху. Она протянула руку к тому месту, где соединялись их тела. Там было мокро от ее влаги. Она источала запах, не изысканный, не благоухающий, это был запах зрелости, запах вытекающей из нее боли и одиночества, целебный запах. Никогда прежде ей не доводилось сливаться с мужчиной в столь простом и естественном акте. Ей не нужны были ни слова любви, ни обещания преданности; Галили проникал в нее и ее плоть обхватывала его – только это имело значение. Если бы кто-нибудь в этот момент спросил, как ее зовут, вряд ли она смогла бы вспомнить свое имя. Столь отчаянно стремившись обрести себя и наконец отыскав свой путь в лабиринте жизни, она подошла к той черте, за которой не было места прежней Рэйчел – диковатой и искушенной девушке из ювелирной лавки и женщине из высшего общества, – прошлое в эти мгновения стерлось из ее памяти.
Комната мелькала у нее перед глазами, оконное стекло дребезжало, а ее вздохи и вопли, казалось, пробуждали множество иных голосов, которые до этого ничем не обнаруживали своего присутствия. В глубине души она знала, что причина этой бесстыдной страсти крылась не только в ее желании своего возлюбленного, но сам акт их соития был вызовом.
Она вновь открыла глаза и взглянула на Галили. Если не считать едва заметной тени удовольствия, тронувшей его лицо, он по-прежнему оставался спокойным и бесстрастным, однако его глаза вдруг открылись, и он тоже посмотрел на нее.
– Мы не одни, – тихо сказал Галили.

Глава XIX

Над морем уже сгущались сумерки, и серферы отправились в свой последний заплыв – их оживленные голоса были слышны на веранде, где сидел Ниолопуа и курил последний косяк. Вид обнаженного Галили, лежавшего на кровати, расстроил Ниолопуа – он никогда не видел отца в столь уязвимом положении. С одной стороны, он вполне доверял искренности чувств Рэйчел и не сомневался в ее благих намерениях, а с другой – хотел увести отца и от нее, и из этого злосчастного, полного печальных воспоминаний дома и спрятать далеко в горах, где ни она, ни прочие женщины Гири никогда не смогли бы предъявить на него свои права. Любовь, какой бы страстной она ни была, мало что значит в этом мире, рано или поздно она заканчивается предательством или смертью – это лишь вопрос времени.
Как ни старался Ниолопуа взбодрить себя, мрачные мысли не покидали его, и даже марихуана не подняла ему настроения. Да, он никогда не знал вкуса радости, но из этого еще не следовало, что счастью не суждено постучаться к нему в дом, а поддался он грустным настроениям только потому, что ему было очень трудно смириться с переменами, ожидавшими его впереди. В жизни ему выпала трудная доля – он жил один в горной хижине, чтобы местные жители не замечали, как он переживает одно поколение людей за другим, словно годы были не властны над ним, как над простыми смертными. Единственная цель, которой он себя посвятил, состояла в выполнении некоторых поручений отца, который время от времени навещал остров. Для него много десятилетий Ниолопуа служил своего рода связным или посредником, извещая Галили о том, что требуются его услуги, всячески содействуя его любовным связям и подчас даже утешая женщин, опечаленных его отъездом. Ниолопуа никогда не спрашивали, почему отец это делает и чего ему стоит исполнять свою роль. Между отцом и сыном существовала ментальная связь: чтобы Галили услышал сына, тому достаточно было уединиться в тишине в своей хижине и дважды произнести имя отца – Атва, Атва, – этого было достаточно. Обычно он звал его, когда об этом просили женщины Гири, и Галили всегда приходил на этот зов. Он так хорошо знал морское дело, ветра и течения, что подчас прибывал на остров раньше женщины, возжелавшей его. Не слишком достойному делу, с точки зрения Ниолопуа, посвятил свою жизнь его отец. Великий путешественник превратился в преданного пса, по первому зову мчавшегося исполнять чужие прихоти. Но бросить вызов заведенному отцом порядку Ниолопуа не мог. Однажды он попытался это сделать, но Галили недвусмысленно дал ему понять, что это не подлежит обсуждению. С тех пор Ниолопуа никогда не разговаривал на эту тему, и не из страха перед отцовским гневом – Галили всегда питал к сыну только любовь, – нет, его заставила замолчать отцовская боль, которую он так явно ощутил в тот миг. И хотя для него по-прежнему оставалось загадкой, почему Галили взял на себя роль любовника этих одиноких женщин, Ниолопуа вполне смирился со своим неведением и воспринимал происходящее как неотъемлемую часть своей и отцовской жизни.
Что же изменилось на этот раз? Неужели Галили в своей жалкой и беспорядочной жизни подошел к роковой черте? (Иначе Ниолопуа не мог объяснить, что происходило с его отцом, ибо существа, подобные Галили, только по собственной воле могут оказаться в таком состоянии, в каком Ниолопуа обнаружил своего отца.) И не означает ли его беспомощность, что в их жизни теперь начнутся серьезные перемены? Не станет ли Рэйчел последней из женщин, которую отцу надлежит обслуживать? Если так, то какую роль жизнь отведет ему, Ниолопуа? Скорее всего, никакую.
Сделав последнюю затяжку, Ниолопуа бросил окурок на лужайку, встал и посмотрел на дом. Здание уже окутала вечерняя мгла, лишив его последних признаков жизни. Рэйчел, должно быть, наверху ухаживала за отцом и более в его помощи не нуждалась, так что не было никакой нужды торчать всю ночь у порога, тем более что прийти попрощаться с ними он мог на следующее утро. Немного помешкав, Ниолопуа развернулся и, спустившись с веранды, побрел по лужайке прочь.
Он слишком поздно заметил подошедшего к нему мужчину. Ниолопуа не успел даже ничего сказать, не то чтобы позвать на помощь. Нож вошел в него так быстро и с такой силой, что вытеснил из его груди весь воздух. Когда Ниолопуа удалось все же отпрянуть от нападавшего и вздохнуть, из горла его вырвалось тихое бульканье – одно из легких заливала кровь, Ниолопуа хотел было поднять руку, чтобы защититься от второго удара, но тут мужчина вновь приблизился к нему и вонзил нож в его живот. От сильной боли Ниолопуа согнулся пополам, однако чья-то рука подхватила его за подбородок и откинула назад. Шатаясь, он попятился к дому, отчаянно пытаясь зажать рану руками, остановить кровотечение, пока не подоспеет помощь. Кричать у него не было сил, и ему оставалось лишь отступать к дому, хотя каждый шаг стоил ему невыразимых мучений. Краем глаза он видел мужчину с ножом, который молча наблюдал за ним, стоя в трех-четырех ярдах от него. Добравшись до веранды, Ниолопуа стал подниматься по лестнице, и на последней ступеньке он бросился всем телом вперед, надеясь, что произведенный им шум услышат в доме и кто-нибудь спустится к нему на помощь, что в свою очередь спугнет нападавшего, и тот убежит. Но его вновь подхватила рука убийцы, образ которого мелькнул перед взором Ниолопуа, словно размытая фотография.
Лишь когда мужчина подошел к нему вплотную и нанес третий и последний удар, Ниолопуа отчетливо разглядел его лицо. Он хорошо знал этого человека, но не лично, а по первым страницам журналов и газет. Это был один из сынов дома Гири, точеные черты лица которого ничего не выражали, и, как успел заметить Ниолопуа в течение тех нескольких секунд, пока безучастно смотрел на него, вид у мужчина был такой, словно тот пребывал в трансе: глаза блестели, рот был слегка приоткрыт, а лицо казалось вялым и обмякшим.
Убийца вырвал нож из тела Ниолопуа, шумно выдохнув от усилия, и Ниолопуа упал на веранду, чуть-чуть не дотянувшись рукой до двери. Гири больше не собирался наносить удары, он уже сделал свое черное дело и теперь просто стоял на ступеньках, молча глядя на свою жертву, а Ниолопуа лежал лицом вниз, истекая кровью, которая сочилась изо рта и расплывалась по дощатому полу. В последние секунды жизни его душа не воспарила над землей, чтобы понаблюдать за кончиной тела, а оставалась в его голове, устремив свой взор в волокнистую древесину пола, по которому медленно расползалась густая кровь. В последний миг Ниолопуа попытался вздохнуть, и это ему почти удалось, его тело содрогнулось в предсмертной конвульсии и умерло.

Глядя на свою жертву, Митчелл удивился силе своего гнева. Стоило ему увидеть Галили Барбароссу (он только потом понял, что ошибся), как Митчелла будто кто-то заставил схватить нож и вонзить его по рукоять в плоть своей жертвы. Надо сказать, вендетта доставила ему необычайное удовлетворение, словно он совершил настоящий подвиг, и, хотя минутой позже он, конечно, осознал, что совершил ошибку, те несколько секунд, когда он думал, что лишил жизни Галили, подарили ему столь сладостное блаженство, что он тотчас захотел испытать его вновь, только на сей раз направив свою месть по назначению.
Спустившись с веранды на лужайку, Митчелл воткнул нож в землю, чтобы очистить его от крови. Всего минуту назад это был обыкновенный кухонный инструмент, который в свое время мирно лежал на полке магазина, но теперь нож получил совершенно иное, куда более значительное посвящение и был готов исполнить свою историческую роль. Выпрямившись, Митчелл взглянул на дом, где царила полная тишина, однако он знал наверняка, что преступники по-прежнему скрываются в его стенах, – он слышал голос своей жены, которая стонала, как последняя шлюха.
Вспомнив о ее сладострастных воплях, Митчелл одним прыжком одолел ступеньки, перешагнул через убитого им человека и, проскользнув в дверь, вошел в дом.

Глава XX

Сознание лишь ненадолго вернулось к Галили, – только он произнес: «мы не одни», как его веки, задрожав, вновь смежились и он снова потерял сознание. Но этого оказалось достаточно, чтобы Рэйчел стало не по себе. Кто бы это мог быть? И почему Галили так сильно встревожило чье-то присутствие в доме? Неохотно оставив разгоряченное тело Галили, Рэйчел соскользнула с кровати и тут же ощутила озноб, в комнате оказалось на удивление холодно. Встав на колени, она принялась рыться в сумке, пытаясь отыскать что-нибудь теплое из одежды, наконец она выудила свитер и натянула его на себя. В этот миг скрипнула дверь, и Рэйчел оглянулась, однако никого не увидела – кроме промелькнувшей по комнате тени. Хотя, может, ей померещилось? Рэйчел еще раз обвела взглядом углы. Никого, пусто. И все же ей стало не по себе. Она вновь поглядела на кровать. Глаза Галили по-прежнему были закрыты, тело оставалось неподвижным, а член – возбужденным.
Не спуская глаз с места, где, как ей показалось, она увидела тень, Рэйчел подошла к прикроватному столику и зажгла ночник. Свет был достаточно ярким и осветил все уголки комнаты, которая оказалась пуста. Если тот, кто привлек взор Рэйчел, не был плодом ее возбужденного воображения, он, должно быть, каким-то образом выскользнул из спальни. Рэйчел подошла к двери и открыла ее. На лестничной площадке было темно, но свет ночника позволил ей добраться до края ступенек. Свитер не слишком помог – Рэйчел продолжала бить дрожь. Наверное, она просто устала, нужно сказать Ниолопуа, что она хочет спать, а потом вернуться, лечь рядом с Галили и не обращать внимания на его слова, ведь в доме никого, кроме них, нет.
Не успела она довести эту мысль до логического завершения, как ощутила чье-то легкое прикосновение к своему плечу, будто мимо нее проскользнул невидимый призрак. Обернувшись, она уставилась на открытую дверь спальни, но, как и прежде, никого не увидела. Должно быть, ей снова померещилось, чему виной наверняка была усталость. Внизу было темно, но лунный свет достаточно освещал лестницу, и Рэйчел без труда добралась до выключателя на кухне, однако не успела она его повернуть, как ее взгляд выхватил из темноты мужскую фигуру у входной двери. На этот раз это был не обман зрения и не игра ее разгоряченного воображения. Мужчина запер дверь и наконец повернулся к ней лицом. Но Рэйчел уже узнала его по очертаниям фигуры, и сердце сильно забилось у нее в груди.
– Что ты здесь делаешь? – спросила она.
– А как ты думаешь? – ответил он вопросом на вопрос. – По-моему, закрываю дверь.
– Зачем ты сюда явился? Я не хочу тебя видеть.
– Ты бываешь так неосторожна, крошка. А вокруг столько плохих людей.
– Послушай, Митчелл. Я хочу, чтобы ты ушел.
Спрятав ключ от входной двери в нагрудном кармане, он медленно направился к Рэйчел. Его белая сорочка, видневшаяся из-под пиджака, была испачкана кровью.
– Что ты натворил? – испугалась она.
– Ты об этом? – Он посмотрел на сорочку. – Пустяки. Выглядит страшнее, чем есть на самом деле.
Он посмотрел мимо нее наверх.
– Он там? Детка, я, кажется, задал тебе вопрос. Твой ниггер там, наверху? – Когда от лестницы его отделяло не более трех шагов, он остановился. – Милая, надеюсь, он не пытался сделать тебе больно?
– Митчелл...
– Да или нет?
– Нет. Он ничего плохого мне не делал. Никогда.
– Только не старайся его покрывать. Я знаю, как действуют эти подонки. Сначала положат глаз на кого-нибудь вроде тебя, кто ни сном ни духом не ведает об их намерениях, а потом начинают тобой манипулировать. Забираются к тебе в голову и усыпляют твою бдительность всякой ложью. А это все неправда, детка. Это все ложь.
– Ладно, – тихо согласилась она. – Пусть это все ложь.
– Видишь? Ты и сама все знаешь. Все сама знаешь... – Он попытался улыбнуться той своей улыбкой, которой обычно одаривал журналистов и конгрессменов. Но это ему не удалось, улыбка вышла слишком натянутой и холодной. – Я так и сказал Лоретте. Что еще могу тебя спасти, ведь в глубине души ты знаешь, что не должна этого делать. Ведь ты же знаешь, что не права. Ну признайся?
Не дождавшись ответа, он повторил вопрос громче:
– Знаешь или нет?
Каждое новое слово все сильнее выдавало его гнев, поэтому Рэйчел решила, что лучше не перечить мужу, и кивнула в знак согласия, что несколько смягчило Митчелла.
– Ты должна вернуться со мной, – сказал он. – Это плохое место, детка.
Тут Митчелл посмотрел на лестницу, и на его лице появилось некоторое замешательство.
– Все, что происходит здесь, – казалось, скользя глазами по ступенькам, он постепенно терял нить своей мысли, – то, что он делал... с невинными женщинами...
Митчелл медленно опустил руку в карман пиджака и достал нож, к лезвию которого прилипла грязь.
– Этому пора положить конец, – закончил он.
Его взгляд снова был устремлен на нее, и она прочла в нем ту же отрешенность, которую впервые заметила, когда Митчелл забрал у нее дневник Холта.
– Не бойся, детка, – сказал он. – Я знаю, что делаю.
Она взглянула наверх, опасаясь, что Галили мог сползти с кровати и добраться до лестничной площадки, но там никого не было; тем не менее струящийся из спальни свет слегка колыхнулся, как будто кто-то, чье присутствие оставалось невидимым, подошел к самому краю ступенек. Вряд ли Митчелл уловил содрогание света, но Рэйчел не стала его об этом спрашивать, ибо боялась, что он потеряет остатки самообладания, зная, что наверху лежит беззащитный человек, тем более что, судя по ножу и крови на сорочке, он уже кого-то...
Только сейчас она вспомнила о Ниолопуа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84