С ним.
– Ты даже не знаешь...
– Хватит, Гаррисон. Я уже еду, и давай на этом закончим. Позвоню, когда прибуду на место.
Но Митчелл даже представить себе не мог, насколько трудно будет ему добраться до места, назначения. Арендованный им самолет долго не подавали на взлетную полосу из-за того, что радарная система аэропорта вышла из строя и все рейсы откладывались на полтора часа. В результате Митчеллу ничего не оставалось, кроме как смириться и ждать. Когда же неполадки были устранены и аэропорт наконец заработал, взлететь Митчеллу удалось далеко не сразу: сначала нужно было принять самолеты, а лишь потом разрешили взлет, причем первыми к отправлению были допущены более крупные коммерческие лайнеры. Митчелл просидел в кожаном кресле три с половиной часа, скрашивая ожидание в душной атмосфере с помощью виски и без особого удовольствия представляя себе следующие десять часов полета.
2
В этот вечер Гаррисон должен был присутствовать на встрече, где обсуждались последние приготовления к похоронам Кадма. Председательствующим был Карл Линвиль, и хотя как человек он был не слишком по душе Гаррисону, последние тридцать лет ему поручалась организация наиболее важных семейных событий. Избалованный на вид, Карл питал подозрительную слабость к шелковым галстукам пастельных тонов и, казалось, всегда знал, что в сложившихся обстоятельствах приличествует случаю, а что нет. Это качество вызывало у Гаррисона подспудную неприязнь, тем более сейчас, когда требовалось всего лишь опустить тело старика в землю и на этом поставить точку, а не рассуждать о таких, с точки зрения Гаррисона, совершенно неуместных мелочах, как цветы, музыка и молитвы.
Между тем он решил оставить свое мнение при себе, позволив словоохотливому Линвилю делиться своими размышлениями до позднего вечера. Надо сказать, аудитория у него была внушительная: в первую очередь, конечно, Лоретта, а также Джоселин и двое других слуг. Линвиль утверждал, что предстоящее событие нельзя пускать на самотек, что ради памяти Кадма похороны следует провести с должным достоинством и профессионализмом. Подчас прерываемый комментариями Лоретты, которая за все это время выкурила не одну сигарету, его монолог протекал в том же русле и лишь единожды коснулся темы, которая едва не привела к драматическим последствиям. Случилось это посреди обсуждения состава гостей, когда Лоретта представила собственный список, заметив Линвилю, что две-три дюжины включенных в него имен ему неизвестны, но их непременно следует пригласить.
– Могу я поинтересоваться, кто эти люди? – осведомился Карл.
– Если вам непременно нужно знать, – ответила Лоретта, – то некоторые из них – любовницы Кадма.
– Понятно, – должно быть, он сильно пожалел, что задал этот вопрос, на его лице явно читалось смущение.
– Он был из тех мужчин, которые питают слабость к женщинам, – слегка пожав плечами, сказала Лоретта. – Это ни для кого не секрет. И я уверена, многие из этих женщин любили его. Они имеют полное право проститься с ним.
– Все это... очень по-европейски, – заметил Карл.
– И вы считаете, что не вполне уместно...
– Честно говоря, да.
– Мне все равно, – отрезала Лоретта. – Пригласите их, и оставим эту тему.
– А остальные люди? – его голос стал прохладным.
– Некоторые из них были его партнерами по бизнесу еще с давних времен. Только не делайте такие страшные глаза, Карл. Никто из них не собирается наряжаться пасхальным кроликом. Каждому из них уже случалось бывать на похоронах.
Кое-кто невесело усмехнулся, после чего совещание продолжилось. Гаррисон пожирал глазами Лоретту. От его внимания не ускользнули происшедшие в ней перемены, которые заключались не только в том, что одета она была в черное, хотя траурный цвет особенно подчеркивал безукоризненность макияжа, но в странном блеске глаз, который не внушал ему доверия. В чем же причина ее самодовольства? И только когда вечер начал близиться к концу и Линвиль, упомянув об участии в церемонии Митчелла, поинтересовался, где тот находится, Гарри-сон понял, почему Лоретта так сияла: это она отправила брата на остров. Стало быть, Лоретта опять взялась за свои старые штучки и принялась манипулировать Митчеллом, ублажая и умасливая его, чтобы переманить на свою сторону. Теперь понятно, почему так самоуверенно звучал голос Митчелла по телефону, хотя всего несколько часов назад он распускал нюни, как последний идиот. Верно, разговор с Лореттой вдохнул в него свежие силы, поскольку она его убедила, что, следуя ее совету, он сумеет заполучить свою продавщицу обратно, на что Митчелл, конечно, купился. Что ни говори, Лоретта всегда умела обвести его вокруг пальца.
В конце встречи, когда Линвиль в витиеватых выражениях принялся обещать, что к утру следующего же дня предоставит каждому полный сценарий похоронной церемонии, Лоретта подошла к Гаррисону и сказала:
– После похорон я хочу, чтобы ты сходил в дом и посмотрел, не хочешь ли ты забрать что-нибудь из вещей, пока я не выставила их на аукцион.
– Очень мило с твоей стороны, – ответил он.
– Насколько я знаю, кое-что привезла еще твоя мать из Вены.
– У меня нет сентиментальной привязанности к этим вещам, – сказал Гаррисон.
– Не нахожу ничего дурного в том, чтобы иногда проявить немного сентиментальности.
– Что-то не замечаю ее в тебе.
– Она у меня в душе.
– Что ж, у тебя будет полная возможность погоревать в одиночестве, когда его похоронят. Странно только, что ты решила продать особняк. Где же ты собираешься жить?
– Я не собираюсь уходить в тень, как ты на то рассчитываешь, – сказала Лоретта. – На мне лежит большая ответственность.
– Не стоит так волноваться и взваливать на себя слишком много, – ответил Гаррисон. – Ты заслужила отдых.
– А я и не волнуюсь, – парировала Лоретта. – Я собираюсь поправить наши дела. А в последнее время от моего внимания ускользало слитком много мелочей. – При этих словах Гарри-сон выдавил из себя скупую улыбку. – Спокойной ночи, Гарри-сон.
Она холодно чмокнула его в щеку.
– Между прочим, тебе было бы неплохо выспаться, – уходя, бросила она. – Выглядишь ты хуже, чем Митчелл.
Вернувшись домой и погрузившись в любимое кресло, в котором он последнее время привык спать (в кровати ему почему-то стало неуютно), Гаррисон вновь вспомнил о предложении Лоретты. И хотя у него не было желания забрать какую-то конкретную вещь, ему вдруг захотелось оставить себе что-нибудь на память, а поскольку дом со всем содержимым Лоретта собиралась выставить на продажу, то стоило выкроить в своем расписании день, чтобы сходить туда. С этим местом у него были связаны счастливые воспоминания детства, когда знойными летними днями он играл в саду и голубая тень платанов обдавала приятной прохладой; этот дом встречал его теплом и гостеприимством на Рождество, позволяя ему хоть ненадолго, пусть всего на несколько часов, ощутить себя частью семьи – это никогда не длилось долго и всегда заканчивалось тем, что он опять становился отщепенцем. У него ушли долгие годы на то, чтобы разобраться в причине такого отчуждения, но он не сумел даже приблизиться к ответу на этот вопрос. Напрасно он тратил время, напрасно просиживал час за часом в обществе старых перечников, разглядывая свой пупок и пытаясь понять, почему он ощущает себя чужаком. Теперь он, конечно, знал ответ на столь долго мучивший его вопрос, поскольку наконец-то открыл себя. И понял, что всегда был чужим в этом гнезде, потому что изначально был птицей другого полета.
В таком вот блаженном и мечтательном настроении Гаррисона одолел сон, и, скрючившись в своем кресле, он проспал неподвижно до первых признаков наступающего дня.
Глава XIV
1
Буря продолжалась далеко за полночь и, в последний момент сменив направление ветра, обрушилась на юго-восточное побережье острова. Больше всего пострадал городок Пуапу, хотя прилежащие к нему населенные пункты тоже подверглись значительным разрушениям. Из-за наводнения некоторые маленькие хижины были смыты водой, как и мост в окрестностях Калахео. Прежде чем принесенные ветром грозовые облака подступили к острову и, постепенно рассеиваясь, провисели над вершинами гор до самого утра, к числу погибших от стихийного бедствия, которых буря застала в море, прибавилось еще трое.
Рэйчел легла спать не раньше часа ночи, она с замиранием сердца прислушивалась к завываниям бури, которые отзывались шумом растущих вокруг дома деревьев; ветер так гнул пальмы, что своими ветвями, словно минными когтями, они скребли по крыше дома. Ей с детства нравились сильные ливни, ей казалось, что они приносят очищение, и этот шторм не был исключением. Рев, неистовство, величие – все было Рэйчел по душе. Даже когда погас свет и пришлось зажечь свечи, жалела она только о том, что у нее нет с собой дневника Холта, ибо для такого чтения трудно представить более подходящее время. Теперь, когда дневник попал в руки Митчелла или Гаррисона, рассчитывать на то, что ей удастся его вернуть, не приходилось. Меж тем ее это не очень тревожило. О судьбе Холта она спросит Галили. И может, в его устах рассказ о том, как он жил в обществе Никельберри и капитана, превратится в сказку, которую он ей поведает, держа в своих объятиях. Вряд ли у этой истории будет счастливый конец, но сейчас, когда Рэйчел внимала буйной песне бури, это было совсем не важно. В такую ночь не могло быть счастливых развязок, этой ночью правили силы тьмы. Завтра, когда расчистится небо и взойдет солнце, ей будет радостно услышать о чудесном спасении людей, ибо Бог внял их молитвам. Но сейчас, посреди ночи, когда за окном стонал ветер и дождь яростно колотил по земле, ей почему-то очень хотелось, чтобы рядом был Галили, чтобы он рассказал ей о судьбе капитана Холта и о том, как призрак его сына – да, конечно, сына! – сел к нему в изножье кровати, призвал за собой, как некогда призвал его лошадь, и сопроводил отца в мир иной.
Свеча слегка замерцала, и Рэйчел вздрогнула. Кажется, она слишком размечталась. Взяв свечку, Рэйчел побрела на кухню и, поставив ее рядом с плитой, налила в чайник воды. Услышав странный звук, она подняла глаза и увидела геккона – такого крупного она никогда не видела, – он полз по балкам потолка. Казалось, он почувствовал ее пристальный взгляд и замер. Только когда она отвела глаза в сторону, шаркающий звук возобновился, и, вновь взглянув на потолок, Рэйчел уже никого там не обнаружила.
Пока Рэйчел глазела на геккона, у нее пропало желание пить чай. Так и не наполнив, она поставила чайник на плиту и, захватив свечу, отправилась спать. Скинув босоножки и джинсы, она юркнула под одеяло и уснула под аккомпанемент дождя.
2
Проснулась она от настойчивого стука в дверь спальни.
– Рэйчел? Вы здесь? – звал ее чей-то голос.
Она села на кровати, все еще не в силах отойти от сна – ей снилось что-то о Бостоне, где на Ньюбери-стрит она зарывала бриллианты.
– Кто это? – спросила она.
– Ниолопуа. Я стучал во входную дверь, но мне никто не ответил. Поэтому я вошел.
– Что-нибудь случилось? – Она выглянула в окно. Уже давно рассвело, и небо было кристально чистым.
– Пора вставать, – сказал Ниолопуа взволнованно. – Случилось кораблекрушение. И я думаю, это его яхта.
Все еще не понимая, о чем он говорит, Рэйчел встала и побрела к двери. Перед ней предстал Ниолопуа, весь забрызганный красноватой грязью.
– «Самарканд», – сказал он, – яхта Галили. Ее прибило к берегу.
Она вновь поглядела в окно.
– Не здесь, – продолжал Ниолопуа. – На другом конце острова. На побережье Напали.
– Ты уверен, что это его судно?
– Насколько я могу судить, да, – кивнул тот.
Ее сердце заколотилось.
– А он? Что с ним?
– О нем ничего не известно, – ответил Ниолопуа. – По крайней мере, час назад, когда я там был, не было никаких вестей.
– Сейчас я что-нибудь накину и присоединюсь к тебе, – сказала она.
– У вас есть какие-нибудь ботинки? – спросил он.
– Нет. А зачем?
– Потому что туда, куда мы идем, без них будет трудно добраться. Нам придется взбираться на гору.
– Я заберусь, – заверила его она. – В ботинках или без.
Последствия бури виднелись на каждом шагу. Вдоль дороги текли ярко-оранжевые ручьи, они несли сломанные ветки, доски, утонувшие птичьи тушки и даже небольшие деревья. К счастью, из-за раннего часа – было только семь утра – на шоссе было небольшое движение, и машина Ниолопуа уверенно преодолевала ручьи и прочие препятствия.
По дороге он рассказал в двух словах о месте, куда они направлялись. Побережье Напали считается самым опасным, хотя и самым живописным уголком острова. Там из моря вздымаются многочисленные скалы, подножия которых пестрят пляжами и пещерами, но добраться до них почти невозможно – разве только со стороны моря. Рэйчел были знакомы виды этого побережья из рекламной брошюрки, которую она листала во время экскурсии на вертолете над скалистыми вершинами и узкими, заросшими буйной зеленью ущельями, куда спускаться осмеливались только самые безрассудные смельчаки. Наградой за такое путешествие были виды красивейших и огромнейших водопадов и непроходимых девственных джунглей. До некоторых ущелий до последнего времени добраться было настолько трудно, что тамошнее немногочисленное население проживало в полной изоляции от остального мира.
– Чтобы попасть на пляж, который нам нужен, нужно держаться подножия скал, – сказал Ниолопуа. – Машину придется оставить в миле от места, где кончается дорога.
– Откуда ты узнал о кораблекрушении?
– Я был там во время шторма. Сам не знаю, что меня туда занесло. Просто мне показалось, я должен быть там, и все, – он бросил на нее мимолетный взгляд. – Наверное, он меня позвал.
Слезы подступили к глазам Рэйчел, и она безотчетно потянулась рукой к лицу. При одной мысли о том, что Галили находится в мрачных глубинах моря...
– Ты все еще слышишь его зов? – тихо спросила она.
Ниолопуа отрицательно закачал головой, и слезы хлынули у него из глаз.
– Но это еще ничего не значит, – не слишком уверенно сказал он. – Море – его стихия. Никто не знает море лучше, чем он. Столько лет...
– Но если яхта утонула...
– Тогда остается только надеяться, что прилив выбросит его на берег.
Рэйчел вдруг вспомнилась легенда о боге акул, который иногда помогает потерпевшим кораблекрушение морякам доплыть до берега, а иногда, непонятно почему, пожирает их. Вспомнилась ей также и то, как Галили той ночью в качестве жертвоприношения этому королю рыб выбросил в море свой ужин, что тогда показалось ей милой глупостью. Теперь же она была этому только рада. Там, где она жила прежде, не было места ни для морских божеств, ни для приношений им, но в последнее время она начала понимать, насколько ограниченным был ее взгляд на мир. Стала понимать, что в мире подчас властвуют силы, непостижимые умом и не вписывающиеся в рамки ее образования, силы, которые нельзя подчинить никаким приказам. Свободные и не видимые глазом, они живут сами по себе, своей дикой жизнью. Галили о них знал, потому что был их воплощением.
Теперь же она уповала на его нечеловеческую природу и боялась ее. Если он ощутит свою причастность к другой жизни, не увлечет ли она его к себе? Не растворится ли он в бескрайних просторах моря? Тогда Рэйчел никогда не сможет его найти, ибо он уйдет туда, куда ей дороги нет. С другой стороны, если он предан своей любви – если, сказав, что попусту тратил годы вместо того, чтобы искать ее, он действительно имел в виду то, что говорил, – возможно, именно те силы, которые могут призвать Галили к себе, в настоящее время являются ее союзниками, а его подарок богу акул станет еще одной сказкой, которую он ей расскажет, когда вернется.
3
На другой стороне Пуапу последствия урагана были еще заметнее; в некоторых местах, где дождевой поток раскидал большие булыжники, дорога казалась почти непроходимой. Но когда они выехали на прибрежную колею, что вела к подножию скал, стало и того хуже: извилистая и изрезанная ухабами, она утопала в темно-красной грязи, и хотя Ниолопуа вел машину очень осторожно, несколько раз, скользя по полужидкому месиву, он на пару секунд терял управление.
Берег находился слева от дороги, на другой оконечности черных шершавых скал. Там взорам Рэйчел и Ниолопуа предстали еще более красноречивые свидетельства разрушительной мощи бури. Песок на прибрежной полосе от основания скал до самой воды был устлан кусками древесины, от стекающей вниз грязи волны становились красными. Безупречной голубизны небо, багряное море и яркий, с черными вкраплениями, песок – такой пейзаж можно было увидеть разве что во сне, и при других обстоятельствах Рэйчел, возможно, сочла бы его неотразимо красивым, но теперь видела перед собой лишь мусор и кроваво-красную воду, что никак ее не радовало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
– Ты даже не знаешь...
– Хватит, Гаррисон. Я уже еду, и давай на этом закончим. Позвоню, когда прибуду на место.
Но Митчелл даже представить себе не мог, насколько трудно будет ему добраться до места, назначения. Арендованный им самолет долго не подавали на взлетную полосу из-за того, что радарная система аэропорта вышла из строя и все рейсы откладывались на полтора часа. В результате Митчеллу ничего не оставалось, кроме как смириться и ждать. Когда же неполадки были устранены и аэропорт наконец заработал, взлететь Митчеллу удалось далеко не сразу: сначала нужно было принять самолеты, а лишь потом разрешили взлет, причем первыми к отправлению были допущены более крупные коммерческие лайнеры. Митчелл просидел в кожаном кресле три с половиной часа, скрашивая ожидание в душной атмосфере с помощью виски и без особого удовольствия представляя себе следующие десять часов полета.
2
В этот вечер Гаррисон должен был присутствовать на встрече, где обсуждались последние приготовления к похоронам Кадма. Председательствующим был Карл Линвиль, и хотя как человек он был не слишком по душе Гаррисону, последние тридцать лет ему поручалась организация наиболее важных семейных событий. Избалованный на вид, Карл питал подозрительную слабость к шелковым галстукам пастельных тонов и, казалось, всегда знал, что в сложившихся обстоятельствах приличествует случаю, а что нет. Это качество вызывало у Гаррисона подспудную неприязнь, тем более сейчас, когда требовалось всего лишь опустить тело старика в землю и на этом поставить точку, а не рассуждать о таких, с точки зрения Гаррисона, совершенно неуместных мелочах, как цветы, музыка и молитвы.
Между тем он решил оставить свое мнение при себе, позволив словоохотливому Линвилю делиться своими размышлениями до позднего вечера. Надо сказать, аудитория у него была внушительная: в первую очередь, конечно, Лоретта, а также Джоселин и двое других слуг. Линвиль утверждал, что предстоящее событие нельзя пускать на самотек, что ради памяти Кадма похороны следует провести с должным достоинством и профессионализмом. Подчас прерываемый комментариями Лоретты, которая за все это время выкурила не одну сигарету, его монолог протекал в том же русле и лишь единожды коснулся темы, которая едва не привела к драматическим последствиям. Случилось это посреди обсуждения состава гостей, когда Лоретта представила собственный список, заметив Линвилю, что две-три дюжины включенных в него имен ему неизвестны, но их непременно следует пригласить.
– Могу я поинтересоваться, кто эти люди? – осведомился Карл.
– Если вам непременно нужно знать, – ответила Лоретта, – то некоторые из них – любовницы Кадма.
– Понятно, – должно быть, он сильно пожалел, что задал этот вопрос, на его лице явно читалось смущение.
– Он был из тех мужчин, которые питают слабость к женщинам, – слегка пожав плечами, сказала Лоретта. – Это ни для кого не секрет. И я уверена, многие из этих женщин любили его. Они имеют полное право проститься с ним.
– Все это... очень по-европейски, – заметил Карл.
– И вы считаете, что не вполне уместно...
– Честно говоря, да.
– Мне все равно, – отрезала Лоретта. – Пригласите их, и оставим эту тему.
– А остальные люди? – его голос стал прохладным.
– Некоторые из них были его партнерами по бизнесу еще с давних времен. Только не делайте такие страшные глаза, Карл. Никто из них не собирается наряжаться пасхальным кроликом. Каждому из них уже случалось бывать на похоронах.
Кое-кто невесело усмехнулся, после чего совещание продолжилось. Гаррисон пожирал глазами Лоретту. От его внимания не ускользнули происшедшие в ней перемены, которые заключались не только в том, что одета она была в черное, хотя траурный цвет особенно подчеркивал безукоризненность макияжа, но в странном блеске глаз, который не внушал ему доверия. В чем же причина ее самодовольства? И только когда вечер начал близиться к концу и Линвиль, упомянув об участии в церемонии Митчелла, поинтересовался, где тот находится, Гарри-сон понял, почему Лоретта так сияла: это она отправила брата на остров. Стало быть, Лоретта опять взялась за свои старые штучки и принялась манипулировать Митчеллом, ублажая и умасливая его, чтобы переманить на свою сторону. Теперь понятно, почему так самоуверенно звучал голос Митчелла по телефону, хотя всего несколько часов назад он распускал нюни, как последний идиот. Верно, разговор с Лореттой вдохнул в него свежие силы, поскольку она его убедила, что, следуя ее совету, он сумеет заполучить свою продавщицу обратно, на что Митчелл, конечно, купился. Что ни говори, Лоретта всегда умела обвести его вокруг пальца.
В конце встречи, когда Линвиль в витиеватых выражениях принялся обещать, что к утру следующего же дня предоставит каждому полный сценарий похоронной церемонии, Лоретта подошла к Гаррисону и сказала:
– После похорон я хочу, чтобы ты сходил в дом и посмотрел, не хочешь ли ты забрать что-нибудь из вещей, пока я не выставила их на аукцион.
– Очень мило с твоей стороны, – ответил он.
– Насколько я знаю, кое-что привезла еще твоя мать из Вены.
– У меня нет сентиментальной привязанности к этим вещам, – сказал Гаррисон.
– Не нахожу ничего дурного в том, чтобы иногда проявить немного сентиментальности.
– Что-то не замечаю ее в тебе.
– Она у меня в душе.
– Что ж, у тебя будет полная возможность погоревать в одиночестве, когда его похоронят. Странно только, что ты решила продать особняк. Где же ты собираешься жить?
– Я не собираюсь уходить в тень, как ты на то рассчитываешь, – сказала Лоретта. – На мне лежит большая ответственность.
– Не стоит так волноваться и взваливать на себя слишком много, – ответил Гаррисон. – Ты заслужила отдых.
– А я и не волнуюсь, – парировала Лоретта. – Я собираюсь поправить наши дела. А в последнее время от моего внимания ускользало слитком много мелочей. – При этих словах Гарри-сон выдавил из себя скупую улыбку. – Спокойной ночи, Гарри-сон.
Она холодно чмокнула его в щеку.
– Между прочим, тебе было бы неплохо выспаться, – уходя, бросила она. – Выглядишь ты хуже, чем Митчелл.
Вернувшись домой и погрузившись в любимое кресло, в котором он последнее время привык спать (в кровати ему почему-то стало неуютно), Гаррисон вновь вспомнил о предложении Лоретты. И хотя у него не было желания забрать какую-то конкретную вещь, ему вдруг захотелось оставить себе что-нибудь на память, а поскольку дом со всем содержимым Лоретта собиралась выставить на продажу, то стоило выкроить в своем расписании день, чтобы сходить туда. С этим местом у него были связаны счастливые воспоминания детства, когда знойными летними днями он играл в саду и голубая тень платанов обдавала приятной прохладой; этот дом встречал его теплом и гостеприимством на Рождество, позволяя ему хоть ненадолго, пусть всего на несколько часов, ощутить себя частью семьи – это никогда не длилось долго и всегда заканчивалось тем, что он опять становился отщепенцем. У него ушли долгие годы на то, чтобы разобраться в причине такого отчуждения, но он не сумел даже приблизиться к ответу на этот вопрос. Напрасно он тратил время, напрасно просиживал час за часом в обществе старых перечников, разглядывая свой пупок и пытаясь понять, почему он ощущает себя чужаком. Теперь он, конечно, знал ответ на столь долго мучивший его вопрос, поскольку наконец-то открыл себя. И понял, что всегда был чужим в этом гнезде, потому что изначально был птицей другого полета.
В таком вот блаженном и мечтательном настроении Гаррисона одолел сон, и, скрючившись в своем кресле, он проспал неподвижно до первых признаков наступающего дня.
Глава XIV
1
Буря продолжалась далеко за полночь и, в последний момент сменив направление ветра, обрушилась на юго-восточное побережье острова. Больше всего пострадал городок Пуапу, хотя прилежащие к нему населенные пункты тоже подверглись значительным разрушениям. Из-за наводнения некоторые маленькие хижины были смыты водой, как и мост в окрестностях Калахео. Прежде чем принесенные ветром грозовые облака подступили к острову и, постепенно рассеиваясь, провисели над вершинами гор до самого утра, к числу погибших от стихийного бедствия, которых буря застала в море, прибавилось еще трое.
Рэйчел легла спать не раньше часа ночи, она с замиранием сердца прислушивалась к завываниям бури, которые отзывались шумом растущих вокруг дома деревьев; ветер так гнул пальмы, что своими ветвями, словно минными когтями, они скребли по крыше дома. Ей с детства нравились сильные ливни, ей казалось, что они приносят очищение, и этот шторм не был исключением. Рев, неистовство, величие – все было Рэйчел по душе. Даже когда погас свет и пришлось зажечь свечи, жалела она только о том, что у нее нет с собой дневника Холта, ибо для такого чтения трудно представить более подходящее время. Теперь, когда дневник попал в руки Митчелла или Гаррисона, рассчитывать на то, что ей удастся его вернуть, не приходилось. Меж тем ее это не очень тревожило. О судьбе Холта она спросит Галили. И может, в его устах рассказ о том, как он жил в обществе Никельберри и капитана, превратится в сказку, которую он ей поведает, держа в своих объятиях. Вряд ли у этой истории будет счастливый конец, но сейчас, когда Рэйчел внимала буйной песне бури, это было совсем не важно. В такую ночь не могло быть счастливых развязок, этой ночью правили силы тьмы. Завтра, когда расчистится небо и взойдет солнце, ей будет радостно услышать о чудесном спасении людей, ибо Бог внял их молитвам. Но сейчас, посреди ночи, когда за окном стонал ветер и дождь яростно колотил по земле, ей почему-то очень хотелось, чтобы рядом был Галили, чтобы он рассказал ей о судьбе капитана Холта и о том, как призрак его сына – да, конечно, сына! – сел к нему в изножье кровати, призвал за собой, как некогда призвал его лошадь, и сопроводил отца в мир иной.
Свеча слегка замерцала, и Рэйчел вздрогнула. Кажется, она слишком размечталась. Взяв свечку, Рэйчел побрела на кухню и, поставив ее рядом с плитой, налила в чайник воды. Услышав странный звук, она подняла глаза и увидела геккона – такого крупного она никогда не видела, – он полз по балкам потолка. Казалось, он почувствовал ее пристальный взгляд и замер. Только когда она отвела глаза в сторону, шаркающий звук возобновился, и, вновь взглянув на потолок, Рэйчел уже никого там не обнаружила.
Пока Рэйчел глазела на геккона, у нее пропало желание пить чай. Так и не наполнив, она поставила чайник на плиту и, захватив свечу, отправилась спать. Скинув босоножки и джинсы, она юркнула под одеяло и уснула под аккомпанемент дождя.
2
Проснулась она от настойчивого стука в дверь спальни.
– Рэйчел? Вы здесь? – звал ее чей-то голос.
Она села на кровати, все еще не в силах отойти от сна – ей снилось что-то о Бостоне, где на Ньюбери-стрит она зарывала бриллианты.
– Кто это? – спросила она.
– Ниолопуа. Я стучал во входную дверь, но мне никто не ответил. Поэтому я вошел.
– Что-нибудь случилось? – Она выглянула в окно. Уже давно рассвело, и небо было кристально чистым.
– Пора вставать, – сказал Ниолопуа взволнованно. – Случилось кораблекрушение. И я думаю, это его яхта.
Все еще не понимая, о чем он говорит, Рэйчел встала и побрела к двери. Перед ней предстал Ниолопуа, весь забрызганный красноватой грязью.
– «Самарканд», – сказал он, – яхта Галили. Ее прибило к берегу.
Она вновь поглядела в окно.
– Не здесь, – продолжал Ниолопуа. – На другом конце острова. На побережье Напали.
– Ты уверен, что это его судно?
– Насколько я могу судить, да, – кивнул тот.
Ее сердце заколотилось.
– А он? Что с ним?
– О нем ничего не известно, – ответил Ниолопуа. – По крайней мере, час назад, когда я там был, не было никаких вестей.
– Сейчас я что-нибудь накину и присоединюсь к тебе, – сказала она.
– У вас есть какие-нибудь ботинки? – спросил он.
– Нет. А зачем?
– Потому что туда, куда мы идем, без них будет трудно добраться. Нам придется взбираться на гору.
– Я заберусь, – заверила его она. – В ботинках или без.
Последствия бури виднелись на каждом шагу. Вдоль дороги текли ярко-оранжевые ручьи, они несли сломанные ветки, доски, утонувшие птичьи тушки и даже небольшие деревья. К счастью, из-за раннего часа – было только семь утра – на шоссе было небольшое движение, и машина Ниолопуа уверенно преодолевала ручьи и прочие препятствия.
По дороге он рассказал в двух словах о месте, куда они направлялись. Побережье Напали считается самым опасным, хотя и самым живописным уголком острова. Там из моря вздымаются многочисленные скалы, подножия которых пестрят пляжами и пещерами, но добраться до них почти невозможно – разве только со стороны моря. Рэйчел были знакомы виды этого побережья из рекламной брошюрки, которую она листала во время экскурсии на вертолете над скалистыми вершинами и узкими, заросшими буйной зеленью ущельями, куда спускаться осмеливались только самые безрассудные смельчаки. Наградой за такое путешествие были виды красивейших и огромнейших водопадов и непроходимых девственных джунглей. До некоторых ущелий до последнего времени добраться было настолько трудно, что тамошнее немногочисленное население проживало в полной изоляции от остального мира.
– Чтобы попасть на пляж, который нам нужен, нужно держаться подножия скал, – сказал Ниолопуа. – Машину придется оставить в миле от места, где кончается дорога.
– Откуда ты узнал о кораблекрушении?
– Я был там во время шторма. Сам не знаю, что меня туда занесло. Просто мне показалось, я должен быть там, и все, – он бросил на нее мимолетный взгляд. – Наверное, он меня позвал.
Слезы подступили к глазам Рэйчел, и она безотчетно потянулась рукой к лицу. При одной мысли о том, что Галили находится в мрачных глубинах моря...
– Ты все еще слышишь его зов? – тихо спросила она.
Ниолопуа отрицательно закачал головой, и слезы хлынули у него из глаз.
– Но это еще ничего не значит, – не слишком уверенно сказал он. – Море – его стихия. Никто не знает море лучше, чем он. Столько лет...
– Но если яхта утонула...
– Тогда остается только надеяться, что прилив выбросит его на берег.
Рэйчел вдруг вспомнилась легенда о боге акул, который иногда помогает потерпевшим кораблекрушение морякам доплыть до берега, а иногда, непонятно почему, пожирает их. Вспомнилась ей также и то, как Галили той ночью в качестве жертвоприношения этому королю рыб выбросил в море свой ужин, что тогда показалось ей милой глупостью. Теперь же она была этому только рада. Там, где она жила прежде, не было места ни для морских божеств, ни для приношений им, но в последнее время она начала понимать, насколько ограниченным был ее взгляд на мир. Стала понимать, что в мире подчас властвуют силы, непостижимые умом и не вписывающиеся в рамки ее образования, силы, которые нельзя подчинить никаким приказам. Свободные и не видимые глазом, они живут сами по себе, своей дикой жизнью. Галили о них знал, потому что был их воплощением.
Теперь же она уповала на его нечеловеческую природу и боялась ее. Если он ощутит свою причастность к другой жизни, не увлечет ли она его к себе? Не растворится ли он в бескрайних просторах моря? Тогда Рэйчел никогда не сможет его найти, ибо он уйдет туда, куда ей дороги нет. С другой стороны, если он предан своей любви – если, сказав, что попусту тратил годы вместо того, чтобы искать ее, он действительно имел в виду то, что говорил, – возможно, именно те силы, которые могут призвать Галили к себе, в настоящее время являются ее союзниками, а его подарок богу акул станет еще одной сказкой, которую он ей расскажет, когда вернется.
3
На другой стороне Пуапу последствия урагана были еще заметнее; в некоторых местах, где дождевой поток раскидал большие булыжники, дорога казалась почти непроходимой. Но когда они выехали на прибрежную колею, что вела к подножию скал, стало и того хуже: извилистая и изрезанная ухабами, она утопала в темно-красной грязи, и хотя Ниолопуа вел машину очень осторожно, несколько раз, скользя по полужидкому месиву, он на пару секунд терял управление.
Берег находился слева от дороги, на другой оконечности черных шершавых скал. Там взорам Рэйчел и Ниолопуа предстали еще более красноречивые свидетельства разрушительной мощи бури. Песок на прибрежной полосе от основания скал до самой воды был устлан кусками древесины, от стекающей вниз грязи волны становились красными. Безупречной голубизны небо, багряное море и яркий, с черными вкраплениями, песок – такой пейзаж можно было увидеть разве что во сне, и при других обстоятельствах Рэйчел, возможно, сочла бы его неотразимо красивым, но теперь видела перед собой лишь мусор и кроваво-красную воду, что никак ее не радовало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84