Такого приказа ждал Романов. Но Бесчастнов сказал совсем другое:
- Часа через два-три отпусти ребят к семьям. Легенда такая: уезжают
на учения. Кто в Ярославль, кто в Балашиху. Вопросы есть?
- Оружие, товарищ генерал? - начал Романов. Генерал остановил его
взмахом руки.
- Оружие и боеприпасы по максимуму.
Ивон и Романов собрали группу. Сказали, что велел генерал. Не забыли
добавить главное: стрелять будут и в нас.
Сообщение восприняли спокойно. Будут стрелять - ну что ж, для этого
они в конце концов и готовились столько лет.
Готовились, но разве для этого?
Разъехались по домам. Михаил Михайлович сразу отбросил легенду. Какая
там к черту Балашиха! Разве его жену проведешь? Посидели, поговорили. Жена
успокаивала, как могла, ничего, мол, батя, прорвемся. Не впервые. А когда
под окном просигналила машина, Романов снял с вешалки куртку дзюдоиста,
всю в медалях и значках, на поясе расписался и отдал сыну - на добрую от
отца память.
Обнялись. Тут и Володя Гришин на пороге. Жена увидела его, в лице
переменилась. Они знали друг друга, раньше в одном подразделении работали.
- Что ж ты Вовку втянул? У него двое маленьких. И вправду, похолодел
Романов, двое грудничков. В суматохе, в беготне забыли. А сам Гришин
промолчал. Спустились вниз, сели в машину.
- Володя, ты ж у нас, считай, многодетный. А Бесчастнов что сказал?
Гришин молча "врубил" скорость. По дороге Романов убеждал его
остаться, а сам думал: как же без него, без Вовки? Машину водит виртуозно,
стреляет великолепно, мастер спорта. И мужик надежнейший.
Так ни о чем и не договорились, приехали в подразделение. У дверей
кабинета Романов увидел Глеба Толстикова, старого товарища, командира
одного из отделений группы.
- Хорошо, что ты приехал, - обрадовался Михаил Михайлович,
- Зайди, посмотри своих ребят.
Глеб посмотрел список. С кандидатурами в основном согласился, но
подсказал Романову, что у одного из бойцов болит нога.
- Добро, - сказал Романов, - вычеркни его. И вдруг Глеб понял, что
его самого нет в боевом расчете. Пробежался еще раз по списку: фамилия
Толстикова отсутствовала.
- Миша, я что-то не понял, мое отделение едет, а я нет?
- А что делать, - сказал Романов, - надо же кому-то и на хозяйстве
оставаться. В следующий раз поедешь...
Кровь ударила в виски. Давно не было такого с Толстиковым. Бокс
приучил держать себя в узде. Но тут узда не выдержала.
- Миша, если я не буду включен в расчет вместе с ребятами, завтра
тебя не знаю.
И, резко развернувшись, вышел из кабинета.
- Подожди, Глеб, - крикнул вслед Романов, но Толстиков уже ушел.
Правда, через несколько минут его вернули.
- Ты не кипятись, - объяснил Михаил. - Состав группы утвержден. Мне
что теперь - на Бесчастнова выходить?
- Выходи, - ответил Глеб.
Пришлось звонить начальнику управления, объясняться. Бесчастнов,
выслушав майора, с укоризной произнес:
- Романов, ну стар твой Толстиков, мы же говорили...
- Товарищ генерал, да он молодым фору даст. По последним прикидкам, в
стрельбе и на полосе, второе место занял. Мастер спорта, чемпион Союза по
боксу.
Бесчастнов сдался. Толстикова включили в состав группы. Добился
своего и Гришин. Его так и не уговорили остаться. Итак, впереди ждал
неведомый Афганистан.
Капитан Геннадий Зудин любил домашние котлеты. С пылу, с жару, прямо
с плиты. Умела его Нина стряпать, котлеты получались ароматными,
поджаристыми, сладостно похрустывали на зубах.
Геннадий ел котлеты, глядел в румяное, раскрасневшееся от кухонного
жара лицо жены. Повезло ему с Ниной. Встретил нежданнонегаданно. Женился
без оглядки, и не прогадал. Душевная, кроткая, добрая. С расспросами не
лезет. Сказал: в командировку - и все ясно. Куда, зачем - в их семье
спрашивать не принято. Да и он самто много ли знает? Вроде бы в
Афганистан, на охрану посольства. Не он первый, не он последний. Месяца
два назад Коля Берлев оттуда вернулся, а сейчас Шергин там,
Картофельников, другие ребята.
Правда, раньше их без особых напутствий провожали, а сегодня сам
Бесчастнов приехал. Хотя Алексей Дмитриевич и прежде их не забывал, но вот
фраза его о том, что "будут и в вас стрелять" как-то больно царапнула
сознание. Зудин вспомнил лицо генерала. Вроде не уловил в нем ничего
тревожного. Тогда к чему эта фраза? Для острастки? Бесчастнов стращать не
любит. Для порядка, чтоб служба медом не казалась? Так он ведь не генерал
Пирожков. Тот закрутит напряженку - ни кашлянуть, ни ахнуть. А впрочем,
так ли уж редко говорят им подобные слова. Группа антитеррора - не
балетная труппа. И все-таки, тревожно на душе.
Геннадий отодвинул тарелку, поблагодарил жену, взвесил на руке
приготовленный женой увесистый сверток.
- Нина, мне толстеть нельзя. Со службы погонят.
- Ничего, - усмехнулась жена, - хорошего человека должно быть много.
Он заглянул в сверток. Просил лимоны не класть, положила. Он вытащил
лимоны.
- Это девчонкам. Чайку попьете.
Жена хотела возразить, но он приложил к губам палец. - Молчи, жена,
молчи. Там, где я буду, этого добра навалом. Понятно?
Нина лишь пожала плечами, но спорить не стала. Навалом так навалом.
Пришло время прощаться. Прибежала младшая дочь, папина любимица,
расцеловала. Старшая, уже совсем невеста, десятый класс кончает,
подставила щеку: "Не грусти, па..." Жена проводила до угла дома.
Милые, родные люди, никто из них не знал, что видятся они в последний
раз, в последний раз.
Нина вернулась, проводив мужа, занялась с младшей дочерью.
Первоклассница - мало ли забот. Написала буквы, почитала, и только поздно
вечером Нина заглянула на кухню. Заглянула и ахнула: сверток с продуктами
Геннадий забрал, а рядом, тоже сверток, со сменным бельем - забыл.
Бросилась к телефону, позвонила в отдел, оказалось, они еще на месте, не
уехали. Накинула пальто и выскочила на улицу.
...Промерзший троллейбус скрипел заиндевелыми дверьми, полз по
тоскливо длинному проспекту. Она боялась не успеть, но когда от метро
позвонила, трубку поднял Геннадий. Объяснила. "Хорошо, жди там, я
подойду", - сказал он.
Геннадий не разрешал бывать у него на работе. Да, признаться, она и
не знала, где квартирует их группа. Они встречались у посольства, недалеко
от Октябрьской площади.
И теперь в свете фонаря она издалека узнала его фигуру, бросилась к
нему, протянула сверток.
- Нина, - с укоризной сказал он, - ну зачем? Глянь, уже транспорт не
ходит, как я тебя домой отправлю?
- Нашел, о чем волноваться, доберусь.
Он не стал ни спорить, ни возражать. Обнял еще раз и ушел. Видимо,
времени было в обрез. Так и осталась в ее памяти эта, уже окончательно
последняя встреча, осталась навсегда. Еще подумала: расставание какое-то
суетливое, на бегу, и он со свертком под мышкой, исчезающий в ночи, и она,
одна в ледяном городе.
Нина вышла на проспект. Он был пуст и тих. Желтые равнодушные глаза
светофоров отбрасывали леденящие блики на грязные сугробы по обочинам.
Морозно скрипел снег под ногами.
Прогромыхал одинокий грузовик. Затормозил. Шофер выбросил дверку.
- Эй, красавица! Садись, а то заледенеешь! Когда она влезла в кабину,
водитель весело усмехнулся:
- Небось, с гулянки...
Нина смутилась: надо же, можно ли про нее такое подумать...
- Мужа в командировку провожала... - сказала она.
- Хе, командировка, невидаль. Нашла из-за чего печалиться. "Может, и
так",- подумала Нина и вспомнила вдруг, что выскочила из дома и забыла
деньги. Пошарила по карманам, вытащила мелочь.
- Вы знаете, у меня и денег-то нет, чтобы заплатить. Вот, копеек
пятьдесят. Извините.
- Ладно, - согласился водитель, - на пиво хватит. Он затормозил. Нина
протянула в сжатой ладошке мелочь и положила на приборный щиток. Монетки
звенькнули и исчезли в какойто щели. Шофер приподнялся из-за руля, надеясь
увидеть свои законные пивные пятьдесят копеек. Но денег не было.
- Пропало мое пиво. Что ж ты такая несчастливая? Да разве она
несчастливая? У нее две дочки, любящий муж. Что еще надо для счастья?
Дверца кабины захлопнулась. Судьба словами ночного шофера нарекла ей
другую дорогу. Горькую, вдовью...
Отлет задерживался. Дул сильный боковой ветер и метеослужба не давала
"добро".
Загрузили боеприпасы, получили сухой паек. Личные чемоданы, гордость
конструкторской мысли группы, в которых было все - от зубной щетки до
автомата - забросили в салон.
Сфотографировались на память под крылом самолета. А когда поступила
команда занять места и ребята уже поднимались в самолет, их доморощенный
фотограф Сережка Кувылин снова окликнул их. Они обернулись, остановились.
Еще раз запечатлело их бесстрастное око фотокамеры, теперь уже на
аэрофлотском трапе. Именно этот снимок особо любим ветеранами группы "А".
Его можно увидеть на самых почетных местах в квартирах ребят. Правда,
появился он у них недавно. Грустная судьба у этого снимка. Почти полтора
десятка лет будет лежать он - секретный! - в семейных альбомах. Система
обрекла своих солдат на долгое молчание. Ни словом, ни взглядом не имели
права эти люди признать свое участие в тех событиях. Как подчеркнул один
из высоких чинов КГБ: "Говорить можно все, что угодно. Кроме правды".
И это будет потом - через месяц, через два, через полгода. А сейчас
они стояли на трапе - улыбчивые, затянутые в меха летных курток, щеренные
в себе и в том деле, ради которого улетели в... командировку.
Клацнет последний раз затвор фотоаппарата. Захлопнется дверь
самолета. Отъедет одинокий трап, как бы увозя в прошлое их предыдущую
жизнь. Никто не заметит мокрый след колес на стылом поле аэродрома.
Надрывно взвоют турбины, и командир корабля, зная, какой трудный путь
ему предстоит, кивнет уходящей земле: с Богом! Им бы вправду помолиться.
Да не принято было в те годы.
В самолете занялись они делом вполне мирным. Никто не знал, что ждет
их при посадке, как встретят? Во всяком случае, догадывались: не
хлебом-солью. Как бы не свинцом. Вот Романов и разбил группу на двойки,
как в авиации - ведущий и ведомый. Плюснина, например, и Чудеснова
поставил в пару. Более всего подходили они друг другу, отлично ладили
между собой. А вот физические данные разные: один высокий, жилистый,
другой - ростом пониже, крепыш.

Улетают в Кабул...
Женя Чудесной - прекрасный стрелок. Саша, если надо, боксерским
ударом прикроет. Так что вполне дополняли один другого.
Правда, потом, в Афганистане, уже в бою многое поменялось, оказалось
не таким, как думали, готовясь заранее. Но что поделаешь, на то он и бой.
Промежуточная посадка в Душанбе. Здесь, у местных комитетчиков
Романов выпросил одеяла, матрацы. Все это оказалось очень кстати. Кто-то
из местных, помнится, подшучивал, мол, зря, майор, суетишься: прилетите -
обеспечат. Другой бы, может, и клюнул, но майор - тертый калач - служил в
системе госбезопасности не первый год и привык полагаться не на милость
зажиревших тыловиков, а только на себя.
Словом, загрузили скарб, разжились еще доппайком: как известно, на
войне харч - весьма серьезное дело, и в путь.
Границу пересекли поздно ночью. Кто-то уже подремывал, кто-то
дожевывал сухпай, а старший лейтенант Сергей Кувылин смотрел в
иллюминатор. Не слалось. Под крылом стелились огоньки, словно их на
бескрайнее черное поле высевал самолет и они летели к земле, кувыркались и
гасли в невидимых горных отрогах.
В салоне неожиданно погас свет, и через минуту-другую цепочка
огоньков осталась далеко позади. "Граница!" - догадался Сергей и что-то
защемило под сердцем. Он вспомнил, как десять лет назад, в шестьдесят
девятом, их солдатский эшелон пересекал границу. Они ехали домой из
Германии. Утром кто-то заорал благим матом: "Дембеля! Деды! Граница!" И
они с грохотом посыпались с полок.
Поезд въехал на мост через Буг, медленно и торжественно прошёл мимо
полосатого столба с гербом Советского Союза. Перехватило горло - Родина!
Два года он не видел мать, отца, не видел невесту. Хотелось бежать впереди
поезда.
В Смоленске на вокзале дал телеграмму: "Встречай, приезжаю...
поезд... вагон..." И только потом сообразил, что наделал. Их эшелон
прибывал на Белорусский вокзал в четыре утра. Считай, ночью. Метро на
замке, транспорт не ходит, такси не по карману, попереживал, поволновался,
а потом решил: ладно, скорей всего, она не приедет, и правильно сделает.
Ему опять же легче: не придется извиняться за свою дурацкую телеграмму.
А она приехала. До сих пор стоит перед глазами ранний,
предрассветный, гулкий перрон, лица удивленных дембелей, и его девчонка,
такая милая, нежная, прильнувшая головой к его плечу.
Вышли к стоянке такси, пристроились в хвост очереди. Очередь - одни
солдаты. Дембельский эшелон. Сергей глядел и не мог наглядеться в
искрящиеся голубые глаза. Вдруг кто-то тронул его за рукав. Оглянулся.
Перед ним стоял незнакомый сержант.
- Слышь, земляк, ты с невестой, давай, садись без очереди. Сергею
хотелось расцеловать незнакомого сержанта. Дома их были почти рядом. За
квартал остановили такси. Сергей проводил ее, а потом поспешил домой. В
том же году они поженились.
...Ночь за иллюминатором - глуха и темна. Вспыхнул где-то одинокий
огонек и вновь погас. Граница. Как порою странно и неожиданно в
человеческую жизнь вплетаются, казалось бы, совсем посторонние, далекие от
повседневных будничных забот, понятия. Всего дважды за свои тридцать лет
пересекал он границу. Но тогда хотелось петь и плясать, будущее было
утренним и добрым, как руки матери. Теперь же граница встречала его глухой
непроницаемостью ночи, декабрьским морозом, неясностью не только будущего,
но и сегодняшнего, сиюминутного бытия.
Гудели турбины. Самолет летел навстречу утру. Стали едва различимы
голые вершины Гиндукуша. Горный хребет, словно гигантская птица, расправив
могучие снежные крылья своих отрогов, хищно парил над сияющей долиной. Из
пилотской кабины вышел Романов.
- Подходим к Баграму. Приготовить оружие. Садились в "сложняке" - на
полосу без опознавательных знаков, едва освещенную. Когда самолет замер,
луч прожектора выхватил его из темноты. Высаживались быстро, без суеты, с
оружием наготове. За ярким глазом прожектора чувствовался чей-то
пристальный взгляд. Своих? Врагов?..
Когда спустились с борта, резкая команда "ложись!" бросила группу
наземь. Но команда эта, произнесенная чьим-то хриплым, простуженным
голосом, показалась ласковым приветствием доброго друга. Ведь прозвучала
она не по-восточному гортанно, а отрывисто-властно, на родном русском
языке.
Меры предосторожности были совсем не лишними, ведь приходилось
охранять таких людей, как Бабрак Кармаль, Гулябзой, Сарвари, Ватанджар.
После убийства Тараки Амин пытался их захватить и уничтожить. С трудом
удалось ускользнуть. И вот теперь они здесь. Можно представить, что
сталось бы с опальными министрами, а заодно и с теми, кто их прятал,
пронюхай обо всем этом аминовская охранка.
У капониров подразделение Романова встретили свои ребята, улетевшие в
первой группе: Изотов, Виноградов, Картофельников. Были объятия, угощение.
Вместе пили афганский чай, хозяева потчевали пакистанским печеньем,
вареньем. Вспоминали Москву. Тут гостей оставили и спать.
Старшему лейтенанту Сергею Кувылину в ту ночь приснился странный сон.
Вроде он опять ранним утром стоит на Белорусском вокзале, только теперь
уже без невесты, та же очередь на такси. Он стал в конец. Спросил, кто
последний. Глядь, оказывается, последний - майор Геннадий Зудин. Из их же
группы. "Егорыч!" - обрадовался Кувылин. А Егорыч даже не обернулся. Но
тут слышит Сергей - кто-то его за рукав тянет. Оглянулся - сержант:
"Слышь, браток, садись без очереди". "Да неудобно как-то..." - отвечает
Кувылин. А сержант свое твердит: "Садись, говорят тебе, не в ту очередь
стал".
Хотел было поспорить, мол, как не в ту, вот же Егорыч стоит, да не
успел, проснулся.
Странный, право, сон. Кувылин усмехнется и забудет о нем. Вспомнит
через три дня. Вечером 27-го на ступенях аминовского дворца.
Утром за гостями пришли посольские автобусы. За рулем одного из них
майор Николай Васильевич Берлев узнает Женю Семикина. И тут же поднесет
палец к губам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31