Холин пошевелил затекшие от напряжения руки... Мадзони
молчал.
- Никакой связи! - Холин начал заметно нервничать. Мадзони молчал. -
Никакой! Поверьте! - Выкрикнул Холин, ноги превратились в ледяные столбы,
и пошевелить ими страшно. - Чего вы хотите? - сдержать дрожь становилось
все труднее.
Мадзони боготворил конкретные вопросы, потому что испытывал
необъяснимое влечение к рубленным, кратким ответам:
- Льготных условий в сделке с золотом.
- Это невозможно, - не думая, выпалил Холин, поздно сообразив, что
сама поспешность отказа вряд ли сослужит ему добрую службу.
- Так только кажется... я заметил у русских "невозможно" и "сколько
угодно" почти одно и тоже.
- Это невозможно, - без прежней решимости повторил Холин,
подтверждая, что итальянец прав.
Мадзони извлек из кармана крохотный магнитофон:
- Послушаем? - Холин не успел сообразить, как итальянец нажал кнопку
воспроизведения: "...из Москвы приехал человек (голос Холина)... я знаю
(голос Мадзони)... нам понадобятся деньги, перекрутиться на время
проверки, как только человек уедет, мы тут же переведем эти деньги обратно
(голос Холина)... это сотни тысяч (голос Мадзони)... нет (голос Холина)...
миллионы? (голос Мадзони)... нет, сотни миллионов (голос Холина)...
Франков? (голос Мадзони)... долларов! (голос Холина)... конкретно,
сколько?.. (голос Мадзони)... триста! (голос Холина)...
Итальянец нажал на "стоп" и снова стали слышны капли, срывающиеся с
деревьев и бомбардирующие скамьи, урны, утрамбованный в аллею гравий.
Мадзони спрятал магнитофон:
- Представьте... эта кассета попадет в полицию? Вы кажется уверяли,
что связи между просьбой о перечислении денег и приездом человека из
Москвы нет?
Теперь молчал Холин, пытаясь понять удастся ли еще ходить на
собственных, как казалось, совершенно отмерзших ногах.
- Холодно, - обронил Холин и переступил с ноги на ногу.
- Вы меня, наверное не поняли? - Мадзони всегда поражался беспечности
и отчаянному безрассудству этих, живущих в снегах, людей.
- Отлично понял. - Ногам стало чуть теплее, и Холин оттаял: не все
потеряно, предложен торг... торг и есть торг, выигрывает обладатель более
крепких нервов.
- Я все же уточню. - Мадзони, как процветающий делец и удачливый
финансист, пренебрегал поспешностью и ценил обстоятельность:
- Из записи ясно... первое - у вас огромная недостача... второе - вы
приложили руку к смерти человека из Москвы... третье - у вас более, чем
доверительные отношения со мной. Насколько я понимаю, любого из этих
обстоятельств достаточно для краха, а вместе?.. Далее следствие, суд,
тюрьма...
Холин вяло отбивался:
- Из растраченных средств я ничего не имел, все шло для поддержки
партийных коммерческих структур, бесконечных эспэ...

- Торгующих воздухом, - подсказал Мадзони.
Холин пропустил замечание, продолжил:
- На вливания братским партиям, национально-освободительным
движениям, террористическим группам, на операции с наркотиками...
- С наркотиками? - Мадзони, конечно, кое-что знал, но хотел услышать
подробности.
- Союз - один из крупнейших поставщиков наркотиков... через третьи
страны и десятые руки... столько посредников, что концы найти
невозможно... наркотики не только деньги, существовала доктрина подрыва
западного общества изнутри - наркотический натиск на буржуазию.
- Вы говорите, как ваше радио, - ужаснулся, не без издевки Мадзони.
Холин на миг замолчал и уже совершенно человеческим языком пояснил:
- Наконец, деньги для подпитки визитеров высокого ранга... таким не
принято отказывать, и расписок такие не оставляют...
- Вы не допускаете, что и сейчас я вас записываю? - Мадзони так и не
вынимал рук из глубоких карманов.
- Мне все равно, - Холин говорил голосом человека, прекратившего
всякое сопротивление.
- Отлично... впрочем, я не пишу... достаточно того, что есть,
по-человечески мне вас жаль... но если предаваться жалости без оглядки,
совершенно не остается время делать деньги. Мы договоримся?..
- Попробуем. - Холин втянул голову в плечи и еще выше поднял
воротник. - Что я должен сделать?
- Мы это проделывали десятки раз... вы продаете золото по бросовой
цене нашей подставной фирме... фирма реализует золото по цене за тройскую
унцию на момент продажи, разницу не переводим на партсчета, как раньше, а
делим между собой... скажем три четверти мне, четверть вам...
- У меня есть заместитель, - напомнил Холин.
- Отлично, обоим сорок процентов, остальное мне...
- Я подумаю. - Холин не подал руки и побрел к машине.
- Не больше трех дней! - выкрикнул в спину Мадзони. Холин не
обернулся, шагал по лужам, разбрызгивая грязь и теперь уже не замечая, как
чавкающая жижа заливает ботинки.

Ребров долго не мог прийти в себя, узнав о кончине в Цюрихе человека,
с которым разговаривал всего несколько дней назад. Конечно, жизнь - штука
хрупкая, но Ребров помнил предупреждение странного человека, показавшегося
на миг сумасшедшим, а теперь внезапно умершего - или погибшего? - от
сердечного приступа. Чугунов, будто заглянул в будущее, так и сказал:
"если начнут шептаться по углам... сердечная недостаточность... не
верьте... я еще крепкий, хоть и бэу", и странная тоска в глазах этого
человека и провидческое "...если еще увидимся..."
Ребров толкнул дверь приемной предправления. Марь Пална листала
каталог "Квелле" в разделе постельное белье. Ребров указал на дверь
Мастодонта:
- У себя?
Марь Пална кивнула, поманила Реброва, ткнула носом в дивной красоты
белье:
- Нравится? Представляешь, ты и я возлежим? - и без перехода, колко:
- С чем идешь? - Ребров выдержал вспарывающий взгляд Марь Палны, смолчал,
даже игриво сверкнул глазами. Секретарша захлопнула каталог, вертикальные
морщины залегли над переносицей. Марь Палну определенно и жестоко терзало
нечто, женщина провела ладонью по лицу сверху вниз, будто погружая себя в
гипнотический сон или сообщая способности ясновидения и тихо, как
заклинание, произнесла:
- Кто же за тобой стоит, Ребров?
Ребров погладил ухоженную лапку Марь Палны и проникновенно, пытаясь
повторить томные, бахчисарайские интонации секретарши, пообещал,
неожиданно для себя перейдя на ты:
- Будешь себя хорошо вести, непременно расскажу!
Марь Пална на миг споткнулась о фамильярность, но тут же вошла в игру
и сценическим шепотом наделавшей кучу ошибок Офелии парировала:
- Буду ждать!.. - Нажала клавишу селектора и, будто не женщина,
только что сидевшая перед Ребровым и не голосом, а потоком скрипучих
фонем, более приличествующих искусственному синтезатору речи, вопросила:
- К вам Ребров. Можно?..
Последовал кивок, бесстрастностью сделавший бы честь и сфинксу.
Ребров переступил порог кабинета предправления.
- Садись! - не здороваясь, приказал Мастодонт.
Удивительный хамский шик, панибратство, доведенное до изящества что
ли... этакие отцы-уравнители, если не в благах, то в хамстве... мол, у
меня чуть больше, у тебя чуть меньше, но... оба мы хамы и это братство
нерасторжимо и вечно.
- С чем пришел? - Совмещая в голосе любовь отца, радение за державу
монарха и решимость палача, осведомился Мастодонт.
Ребров не знал как начать, попробовал так:
- Это не по службе, это...
- По дружбе, - огрел Мастодонт сам, и помог, вмиг прикинув: а вдруг,
нечаянно, загасил порыв доносительства? - Давай... не тушуйся!
Ребров подбирал слова, желая найти нужную смысловую тональность,
вызывающую доверие, рождающую желание помочь.
- Видите ли, Тихон Степаныч... случилось так... поймите меня
правильно... всего лишь тягостный эпизод...
- Господи! - Хмыкнул предправления. - До чего ж образование да
интеллигентность доводят нормального человека. Косноязычие! Форменное!
Длинноты... Время теряется прорва. Меня, было дело, один писатель-пьяница,
тупица редкая, хоть и герой, поучал за стопарем... в нашей богадельне в
Сочи... любую толковую, складную историю надо начинать с однажды... дальше
само покатится. Давай! Помогаю! Однажды...
До чего чудовищный персонаж, думал Ребров, нами управляют мало что
лентяи, неучи, казнокрады... еще и пошляки, но поддержкой воспользовался:
- ...Я сидел в кафе с Чугуновым за день до его отлета в Цюрих... говорили
ни о чем... и вдруг, уже уходя, он открылся: "если не увидимся больше...
если начнут шептать про больное сердце... не верьте!" И ушел. И вот теперь
его нет...
Мастодонт терпеливо изучал Реброва, в глазах банкирского пахана злоба
сменялась недоумением, а растерянность желанием понять: грозит ли что
лично предправления, если считать, что Ребров сказал правду? Или Реброва
кто заслал, чтобы раскачать Черкащенко, выбить из седла... Вдруг на
откровенность потянет... и выболтает лишнее? Или Ребров, по дурости,
заключил с кем пари, будто зачнет морочить голову начальнику, а тот не
сообразит и даже подыграет? Вариантов ребровской миссии, даже при беглом
знакомстве, оказывалось немало. Мастодонт мог отбрить враз, срезать, как
одуванчик косой, но... какой прок? Замкнется ходок, и потом молотом не
вышибешь, с какой нуждой заглянул к начальнику... на огонек. Раз пришел,
значит припекло, ему ли не знать, без повода не только в кабинет, на глаза
почитают за благо лишний раз не показываться. Значит, не стоит спешить,
надо, медленно выбирая леску, подтягивать к берегу, чтоб крючок залезал в
мякоть глубже и глубже.
- Ишь ты... - медленно отыграв первый такт кабинетной симфонии
Мастодонт, перешел ко второму, - дела... - и тут же к третьему, важному
для мелодии. - Ты сам-то что об этом всем думаешь? - Здесь композитор мог
передохнуть, перегруппировать инструменты, а заодно насладиться муками
творчества начинающего творца.
Ребров отогрелся вроде бы человеческим участием слушателя,
приободрился:
- Думаю, что если человек такое говорит, а через день умирает...
причем, именно от сердца... думаю такой человек знает что говорит...
- Знал, - не без участия поправил Мастодонт. - Если бы его
спросить... - замолчал, спохватился, что вступил хоть и осторожно, но
раньше времени, не получив еще в достатке предварительных соображений
зачинщика разговора. Вдруг мелькнуло... все проще простого, как чаще всего
случается в жизни... ляпнул Чугунов случайно, ни о чем таком не думая и
попал, пришла беда, а тут ломай теперь голову!.. и, не удержавшись,
Мастодонт проиграл слушателю последнюю мысль.
- Вдруг все проще простого... в жизни так сплошь и рядом... сказанул
человек, ничего не имея ввиду, так просто... и попал в точку, а тут
беда... и все начинают искать тайный смысл в его словах. А смысла тайного
нет! Умер Чугунов... скажи спасибо, в роскошном номере не последнего в
Европе отеля, а не в больнице N_3724/5бис... шампанское, сказывали, пил,
смотрел на красивую мебель, посуду, а не пялился в подол замухрыченной
няньки, что судно тащит, расплескивая по сторонам... не на развалюхе
никелированной в палате на шестидесятерых почил... я бы сам так желал,
если б выбор представился...
Ребров выслушал внимательно: Мастодонт мог и сплести собственноручно
эту сеть для Чугунова, а мог и не знать ничегошеньки... а мог сам не
плести, но быть в курсе и молчать, немо пособничая... Чего я добиваюсь?
Реброва будто подслушал Мастодонт, спросил ласково:
- А ты чего, собственно, хочешь?
- Просто хотел рассказать... не для чего-то именно... вдруг вам
пригодится, и потом, жалко человека...
- Молодец, что пришел, - ободрил Мастодонт, ювелирно приучая к
доносительству, и, как опытный дрессировщик, тут же извлек из рукава
"кусок сахара". - Надо послать тебя на выезд... язык у тебя есть...
анкета, вроде, подходящая... говорят, - усмехнулся, - правдолюбством
увлекаешься, но это проходит к зрелым годам, как тяга к танцам или... -
подумал, - к пению под гитару. Иди! Мне работать надо... Машку!.. -
Осекся. - Марь Палну пришли!

В офисе совбанка Пашка Цулко приблизился к аккуратной девушке у
компьютера, постоял, любуясь буковками, бегущими по зеленоватому экрану
монитора, похвалил белозубо:
- Гут!
Швейцарка улыбнулась.
Пашка завалился в кабинет Холина, без спроса взял бутылку, налил
себе, спросил:
- Будешь?
Холин кивнул, в последнее время он кивал все чаще, и Цулко, как
каждый крепко пьющий, вольно или невольно стремился сбить трезвенника с
пути истинного и тем показать себе, что собственный порок вовсе не порок,
а так... человеческая слабость. Мужчины выпили.
- Что он тебе сказал?
- Чтоб через три дня дал ответ. - Холин машинально возил стакан,
размазывая влажную тропку по столу.
- Значит, сорок процентов на двоих? - Цулко похоже прикидывал, во что
же выльется такая цифра. Холин кивнул. Пашка деловито уточнял. - Сколько ж
из этих сорока тебе, сколько мне?
- Мне тридцать Мадзони сразу предложил, я про тебя ввернул, он
накинул еще десять.
- Выходит ты в три раза дороже, чем я, ценишься? - не утерпел Пашка.
- Ладно, наливай, - проявил неожиданное влаголюбие Холин, - мне
двадцать пять, тебе пятнадцать и... забудем.
Пашка удовлетворился, понял, что возвернул себе законные пять
процентов и вдруг припечатал:
- И все это ты предлагаешь мне? - Пашка решил раскрыться. - Офицеру
безопасности?!
- Ты что, тронулся! - Вскипел Холин.
- Я-то нет... а вот вы, бывший товарищ Холин...
- Ты... человека убил, - выдохнул Холин.
- Вот ты-то свихнулся точно! - Расхохотался Пашка. - Наложил полны
штаны? Шучу! Шучу я! Безопасностью сыт не будешь, бабки во! - чиркнул по
глотке, - нужны! Но ты хорош! Человека убил? Ты что, тюха-матюха, какого
человека? Пью вроде я, а мозги вышибает у тебя. Вроде мы, как сиамские
близнецы, я врежу стакан, а у тебя в башке мутнеет? Да! - Вдруг
спохватился Пашка. - Итальяшка дал тебе на раздумья три дня, а уж неделя
прошла. Накличешь беду, алерки ребята зубастые, особенно, что касается
дензнаков.
- Потерпит, - сквалыжно прогнусавил Холин и сам поразился своему
голосу.

В офисе Мадзони заклеил конверт, протянул одному из двух молчаливых,
худощавых молодых людей, сжимающих мотоциклетные шлемы. Мадзони посмотрел
в окно и выругался:
- Sungue della maruzza [грубое ругательство (ит.)].
Оба молодых человека не шелохнулись. Мадзони сделал знак рукой. Юноши
сбежали по лестнице, оседлали два мотоцикла и с ревом выскочили на улицу,
мотоциклы неслись, мелькая меж машин. Один серебряный "Судзуки" чуть
вырвался вперед, взял вправо, мотоциклист в шлеме швырнул конверт на
ступени, ведущие в полицию. Шантажистов никто не видел. Через минуту из
здания полиции вышел человек в штатском, по виду детектив, подобрал
конверт, повертел, будто принюхиваясь и прикидывая, не взорвется ли и...
вернулся в здание полиции.

В комнате, заставленной ящиками с картотекой, инспектор вскрыл
конверт, прочел и передал другому офицеру. Вошел блондин с багровой шеей и
свекольными брылами. Инспектор, размахивая письмом, доложил "любителю
пива":
- Новые обстоятельства... тот русский в отеле... сердечный приступ...
"Любитель пива" проворчал:
- Неужели доследование, - кивнул офицеру в форме. - Обоих сюда!
Холин... и второго, последних кто был в номере.
Мадзони поднял трубку, набрал номер:
- Сеньор Холин! Прошла уже неделя. Что случилось?.. - Повторил
по-итальянски. - Сhе соsа? Ничего, вас вскоре вызовут. Куда? Секрет. Вы
медленно соображаете, сеньор Холин! - Трубка брякнулась на рычаг. Банкир
Мадзони откупорил бутылку портера, сделал два смачных глотка и запел: que
sera sera... [что будет, то будет... - или, чему быть, того не миновать
(ит.) - слова популярной песни] Итальянский банкир пребывал в добром
расположении духа.

Холин и Цулко, бледные, замерли перед столом инспектора швейцарской
полиции. Стрелки на часах показали четырнадцать, затем шестнадцать, без
пяти шесть оба поднялись. Инспектор проводил подозреваемых до дверей,
учтиво пояснил:
- Все... если понадобится, мы вас снова вызовем... наша точка зрения
остается неизменной - смерть от сердечного приступа... неизменной...
пока...
Холин и Цулко долго сидели в неосвещенном салоне. Наконец Пашка
"треснул":
- Я говорил... с итальяшками надо держать ухо востро. Как подставил!
Это цветочки! - Пашка не знал о кассете, изобличающей Холина.
Эдгар Николаевич и заместитель заехали в первый же отель, позвонить
из бара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17