Седой понял все, еще не пробежав лист, только по медальону,
подаренному тысячу лет назад застенчивой заключенной, так и не выбравшейся
из лагерного архипелага. Побледнел, вышел, добрался до кабинета
Грубинского, не спрашивая - благо бутылка и чистые стаканы на столе -
налил доверху и, стараясь не расплескать, вернулся к Марь Палне.
Седой, скорее всего, пересчитывал мысленно, под скольких же мужиков
подложил дочь... или вспоминал ту заключенную... или понял в ту минуту,
что жизнь прожита, и его обманули... или готовил себя к исполнению
принятого решения... долго смотрел на дочь, долго пил, пока стакан не
опустел... протянул медальон Марь Палне, та спрятала в сумку, достал
зажигалку, подпалил донесение и держал, обжигая пальцы, пока бумага не
обратилась в ломкий, сухой пепел... еще раз долго посмотрел на дочь и...
указал на дверь.
Марь Пална вышла, притворила дверь и замерла в ожидании, знала, что
выходить не нужно, видела это по отцовским глазам, глаза молили - не
выходи!
Но есть же хоть тень справедливости в этой жизни... кто-то же должен
заплатить, пусть и поздно, пусть и вовсе бессмысленно...
...Грохнул выстрел!..
Из кабинетов посыпались сотрудники, первым распахнул дверь тщедушный
гэбэшник. Марь Пална увидела Седого таким, каким никогда еще не видела:
лицо ненапряженное, улыбающееся, мальчишеское, будто его мучало давно
забытое и... наконец вспомнил. Из уголка рта вытекала струйкой кровь.
Офицерик и Грубинский первым делом бросились к кофру, проверили целы
ли замки, успокоились...
В неразберихе и толкотне в коридоре Марь Пална прошла в кабинет
подполковника, приблизилась к Реброву, погладила по волосам; произнесла
негромко, но внятно:
- Держись... И еще... теперь я знаю, кто за тобой стоял... твой
отец... настоящий...
Ребров хотел услышать, кто именно...
В кабинет влетел Грубинский:
- Вы говорили?
- Нет. - Марь Пална теребила сумку. - Я пойду?
Подполковник рассеянно подписал пропуск:
- Только зайдите в четвертый кабинет... расскажите, как это
случилось... почему...
- Понятия не имею, - смело глядя в глаза дознавателю, сообщила Мария
Стюарт.
- Вас никто и не подозревает, помилуй Бог... все свои. - Глуповато
успокоил Грубинский. - На той неделе вас вызовем... ах, как по-дурацки все
получилось... с чего он? Такой день! Все встало на свои места!.. Эх!..
Тщедушный офицерик задал всего один вопрос:
- Что это он там жег?
- Не знаю. - Мария Стюарт в упор, рассматривала тщедушного, зная что
такие теряются в присутствии красивых, властных женщин.
- Вы свободны. - Выдавил слегка пьяный именинник, пытаясь скроить
улыбку, получилась жалкая гримаса. Мария Пална долго шла вдоль трамвайных
путей, раскручивая на цепочке серебряный медальон...

Недалеко от места, где жена Холина убила brigandi, меж деревьев
обнаружили "мерседес". За рулем скрючился мертвец. Холина с волосами,
упавшими на лоб, едва узнали. Стекла автомобиля были плотно закрыты, кроме
небольшой щели сзади, тщательно обклеенной пластырем: через щель в салон
вползала резиновая трубка, соединенная с глушителем. Руки самоубийцы
выпачканы грязью и копотью, вероятно, от выхлопной трубы. Рядом с
глушителем нашли пассатижи и кусок медной проволоки: Холин привернул
резиновую трубку к глушителю.
Врача и полицию, прибывших к месту гибели, не удивил багровый цвет
лица Холина. И врачам, и полицейским, сталкивающимся с разными обличиями
смерти, и раньше доводилось видеть самоубийц, отравившихся окисью
углерода...
Вечером, в офисе, Мадзони обсуждал с Цулко подробности. Пашка сказал:
- Дурак! Засветился, послал в банк телеграмму приветствия
чрезвычайщикам... А вышло-то как?.. Жену убили... Приехал, узнал, что
Ленка Шестопалова с кем только не спала... Ну, нервы и сдали.
- Главой отделения назначили вас?
Пашка скромно кивнул:
- Час назад пришел телекс!
- Поехали встречать... - Мадзони пропустил Пашку перед собой. В
машине на заднем сидении президентского "линкольна" итальянец заметил:
- Наверное, обидно получать пятнадцать процентов, когда другой...
умеющий много меньше, выбивает для себя двадцать пять. Теперь все сорок
ваши...
Пашка молчал: зачем знать Мадзони, что Седой оставил Цулко, на всякий
случай, этот чудо-шприц. И сколько б ни исследовали эксперты кровь Холина
- ничего не обнаружат! Ни теопентала натрия, ни хлорпромезатина... Седой
привез новинку триединого действия: одновременно потеря сознания, паралич
легких и остановка сердца... и никаких следов!
Пашка ожил, достал золоченый брелок "Que sera sera..."
- В полиции предложили взять на память... знали, что мы много лет
работали вместе. Мне кажется... эта вещица должна быть у вас. - Протянул
Мадзони. Итальянец, тускло улыбаясь, повертел брелок, дотронулся до плеча
шофера, попросил остановится у фонтана, бросил брелок в мелкую мраморную
чашу, толща воды увеличивала буквы... машина тронулась. Мадзони не
оглянулся:
- Эта побрякушка не приносит счастья...
Пашка кивнул.
...Приехали вовремя. Из зала VIP прошли Сановник, новый предправления
- ставленик Мастодонта - Панин, депутаты с трехцветными значками, свита.
Мадзони уточнил, глядя на Сановника:
- Со Старой площади?
- Упаси Бог! Финансовый советник российского премьера, - кивнул на
Панина и других Пашка, - вообще это новые люди...
В динамике зазвучала любимая мелодия Мадзони:
- Que sera sera... Чему быть того не миновать!

В кабинет Грубинского охранник ввел Реброва. Подполковник выскочил
из-за стола, не зная как усадить. Заранее заварил два стакана чая. Ребров
молчал - ничего не подозревая о событиях за стенами Лефортово, помнил
только выстрел во время прошлого допроса и мучился: что с матерью?
- Поздравляю! - Бодро выкрикнул следователь. - Сегодня домой.
- Что? - Ребров решил, что затеяна очередная игра, грубая и глупая.
- Домой... домой! Подписано постановление!
- Не понимаю?.. - Ребров поднялся.
- Долго объяснять! - Грубинский махнул, мол, ради вас и время не жаль
потерять. - Определенные круги предприняли попытку госпереворота и...
просчитались. Заговорщики арестованы!
Вошел тщедушный офицерик и, скорее для него, чем для Реброва,
подполковник выкрикнул:
- Реакция не прошла! - Потянулся к глухому шкафу, вынул коньяк. - А
не выпить ли нам, мужики, по такому случаю?
Тщедушный, как младший по званию, тупо и послушно бормотал, кривясь,
будто пробовал горько-кислое:
- Реакция не прошла!

Ребров и Марь Пална сидели в ее квартире. На столе горели две свечи,
над столом икона Смоленской божьей матери. Пили коньяк, закусывали
шоколадом. Синяки еще не сошли с лица Реброва. Марь Пална не отрывалась от
печальных глаз иконописного лика:
- Мастодонт умер в палате... девятнадцатого утром, когда узнал, что
пришли эти... понял - сыну конец... сердце не выдержало, подумал, все
сначала... он любил тебя по-своему...
Ребров вспомнил, как мать в лихорадочном бреду призналась, что
Мастодонт не чужой... он предал мать - неприкасаемую по тем отсидочным
временам, она его простила... долгие годы чувство вины опаляло мозг
умного, властного, изворотливого, который обманывал кого угодно, только не
себя...
Ребров вспомнил, как любитель чая и тайный почитатель коньяка, едва
не назвал это имя, предлагал сделку: имя настоящего отца за... выкраденные
документы.
Что бы сказал отец, доведись встретиться? Привет?.. Или... Вот и
познакомились... Или более пространно?.. "Я сделал ставку на них, не
более... на тех, кто сильнее и злее... они не хуже других и не лучше...
умеют заставить работать на себя, пахать до седьмого пота... всюду и
всегда есть такие... осуждать их все равно, что тигров за любовь к мясу
или змей за яд... они такие и все... ничего нельзя изменить... надо понять
это, смириться, успокоиться... они не могут отобрать все, кусок не лезет в
глотку... что-то останется... всем хватит... кому больше, кому меньше.
Э-Э! Сынок! Ты хочешь спросить: а почему мне меньше? Вот ты и начинаешь их
понимать, а может уже и стал таким как они..."
Не поговорили, не заглянули друг другу в глаза, не встретились...
Глупо все получилось, как обычно и случается с нами...

Марь Пална брела под сводами Церкви, огоньки свечей двоились,
троились, вот вырос лес свечей, множились и лики святых на иконах. Боже
мой, содрогалась Марь Пална, страшась настоящего и подступающего будущего.
Другие времена ворочались рядом, вот они - рукой подать. "Детский дом" на
улице Щусева приютит семью мятежного горца-заговорщика в квартире, где
даже окна выше, чем на прочих этажах. Вместо "татр" по городу поползут
"мерседесы", гэбэшники сражаются за народ и справедливость, впрочем, вяло,
фашисты гордятся нарукавными повязками, стреляют танки в центре столицы...
Другие времена... но мы-то все те же...
Глупо все получилось, как обычно и случается с нами...

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17