Кто вас видел?
- В ресторане... в гостинице...
Холин кусал губы.
Холина мяла сумочку с камнем, тонкая ткань прорвалась в месте удара.
- Да оставь ты ее! - Пашка вырвал орудие спасения и отшвырнул на
кресло. - Сейчас же в аэропорт... и не в двадцать четыре часа, а сейчас
же...
- А вещи? - Не удержался Холин.
- С ума сошел?.. Все потом!.. - и побежал звонить в Москву.

В Шереметьево Холиных не встретили. Супруги увидели безнадежно
длинную очередь на такси. К Холину вразвалку подошел рыжий таксист,
сумеречно пробасил, обращаясь вроде и не к Холину, а к Господу Богу,
размышляя наедине с собой:
- Двадцать долларов...
Холин кивнул. Обшарпанный грязно-лимонный драндулет с салоном,
пропахшим бензином, дребезжа и переваливаясь, покатил к городу.

На следующее утро Холин стоял перед Марь Палной. Черкащенко вызвал
Эдгара Николаевича "на ковер". Секретарша оглядела Холина, как существо с
Марса:
- Со счастливым возвращением на родину. - И засмеялась как только она
умела: безжалостно и не смущаясь. Холин терпеливо ждал.
- А где подарки? - добила Марь Пална.
- Потом, все потом... - Холин не реагировал на издевку: что поднимать
волну?.. Все рухнуло в одночасье. Марь Пална буркнула нечленораздельное в
селектор и дала разрешающую отмашку: проходите!
Холин давно не видел Мастодонта, отвык от окриков, отвык от тончайших
- и часто бесплодных - вычислений начальственных настроений. Мастодонт не
поднял головы. О приветствии и речи не шло. Верхний свет не горел.
Очертания предправления дрожали в неверном свете истинно ленинской зеленой
лампы.
Холин замер соляным столпом посреди ковра, терпеливо ожидая, когда
Мастодонт оторвется от бумаги. Предправления правил текст, вычеркивал и
вписывал слова и даже грыз кончик ручки, сосредотачиваясь и желая уяснить
скрытый смысл, упрятанный между строк.
На подоконнике, заменяющем Мастодонту альков, лежали любимые Марь
Палной сигареты "More", черные, тонкие и длинные... Телефоны молчали. Свет
зеленой лампы придавал лицу Мастодонта сходство с мертвецом, из пепельницы
курился дымок. Предправления мурыжил Холина по всем правилам кабинетной
науки, начиная от щадящего унижения и заканчивая полным размазыванием по
стене.
Холин переминался с ноги на ногу, ощущая, как в нижних конечностях
поселяется холод, такой же, как в цюрихском парке при встрече с Мадзони
сразу после дождя. Холод начинал ползти от лодыжек, обнимал голени, икры,
подкатывал к коленям.
Мастодонт писал. Холин молчал.
Мастодонт вычеркивал. Холин молчал.
Мастодонт грыз ручку желтоватыми зубами. Холин молчал.
Ожила вертушка. Предправления, не глядя, подцепил трубку, вытряхнул
из глотки дежурные: ...да... нет... нет... да... нет... - шваркнул трубку
так, что по хилой пластмассе, едва не заструились трещины. Мастодонт водил
по бумаге пером с такой яростью, что казалось: вот-вот из-под пера брызнут
искры. Предправления провел кулаком по лбу, высоко занес руку и... ручка
сорвалась в штопор для проставления жирной, рвущей бумагу точки. И тут же
предправления отшвырнул шариковое стило... ручка упала на пол...
Холин, пронизанный хладом от пяток до темени, парковой статуей серел
посреди кабинета.
Мастодонт, так и не отрываясь от листа, не подняв головы, не заглянув
в глаза опальному, прорычал:
- Во-о-н!
Раскаты его гнева отразились от стен, от потолка, от пола -
перемешались и огрели Холина по голове стопудовым начальственным
недовольством. Мастодонт выложился в вопле негодования, поднял голову,
брезгливо оглядел Холина и уже несравненно менее устрашающе повторил:
- Вон!
Холина вышвырнуло из кабинета в предбанник, как утлую лодчонку
штормовой волной на брег. Марь Пална подняла невыразимо разные - холодные,
понимающие, смеющиеся, осуждающие глаза и, не разжимая губ, подвесила в
воздухе иезуитский вопрос:
- Как пообщались?
Холина здорово трепало все это время, и человеком он уродился
неглупым, понимающим тонкости, но... всему же есть предел и мысленно он
стократно отматерил Марь Палну, Мастодонта, соввласть, сонмища кретинов,
всю жизнь стреноживающих нормального человека, и все же... жизнь
продолжалась, и правила игры не рекомендовали срывов, а тем более воплей в
начальственных предбанниках, и потому Холин лучезарно - сказывалась
проклятая западная школа - улыбнулся и однословно удовлетворил
торквемадовское [Торквемада - одна из мрачнейших фигур испанской
инквизиции] любопытство Марь Палны - "как пообщались?":
- Конструктивно...

Мастодонт с Ребровым летели в Среднюю Азию. В самолете, в салоне
первого класса царили тишина - если не считать мерного гудения двигателей
- и прохлада. В иллюминаторах, в лучах замечательного солнца весело
скакали облака, Мастодонт похлопывал Реброва по колену.
- Слушай сюда... место Холина освободилось... Цюрих! Представляешь!..
Мечтают десятилетиями. Вчера, думал, Холина кондратий в моем кабинете
хватанет.
Мастодонт утонул в кресле, запрокинув голову на подголовник:
- Говорят: чурки! Чурки?.. Это от зависти. Ох, у некоторых башки
работают... У них свои игры... их царьки тоже валюту желают иметь при
вылазках во вражий стан... - Предправления затих, смежил веки.
Ребров лениво перелистывал журнал, полагая, что Черкащенко задремал.
- Зря не слушаешь. - Не открывая глаз, усовестил Мастодонт. - Я тебе
науку преподнесу... никто не сравнится. Ох, брат, какие экземпляры
попадаются... кто на пять ходов вперед рассчитывает - это мелюзга, кто на
десять - тоже не шик, кто на двадцать - эти посерьезнее, но есть - мыслят
турнирами, не отдельными ходами, не играми - турнирами. Вот Герман
Сергеевич из таковских, прислушивайся к нему, угождай, такие всегда на
плаву при любых партиях, любых правителях, у них особый нюх на власть...
другой в двух шагах прошмыгнет - не заметит, а Герман Сергеич свою выгоду
выжмет.
- Он богатый человек? - Ввернул Ребров.
- Дурацкий вопрос! - Погрустнел Мастодонт. - Я тоже не бедный, но...
он король! Тут другое. Как поется?.. Каждый сам ему приносит... и спасибо
говорит. Вот в чем фокус... и спасибо говорит! Отобрать власть - несложно,
заставить на блюдечке поднести - это класс.
Вошла стюардесса, предложила воды. Мастодонт покачал головой. Девица
в форме вышла. Мастодонт толкнул Реброва локтем в бок. В миг из портфеля
явилась бутылка "метаксы". Ребров разлил по рюмкам. Выпили. Мастодонт
крякнул:
- Люблю это пойло... Тут ездили корм раздавать грецким, значит,
коммунистам, не то Попис, не то Жопис, запамятовал, но ушлый гад...
запомнил, и как только на митинге отбубнил марксовый "отче наш", меня за
кулисы... Мне, говорит, запало ваше пристрастие к мягким коньякам... Вот,
извольте, и ящик "метаксы" преподносит. - Предправления вздохнул, - за
наши же деньги, ясно... но все равно приятно. Такой вот славный парень
Жопис, наследник Одиссея и Ахилла... Развращает красное братство.
- Зачем вы меня с собой взяли? - не утерпел Ребров.
- Приглядеться... все ж на "точку" тебя ставлю... и Азию хочу
показать, обомлеешь...
...и действительно, такого Реброву увидеть не удавалось, да вряд ли и
удасться. Кортеж для порядка покружил вокруг самаркандских красот, высадил
этнографический десант на восточный базар, а далее устремился за город,
пробирались среди песков, по пыльным дорогам и... вдруг визг колес -
въехали в натуральный рай: сочная зелень, фонтаны, столы заваленные горами
еды, привольно вышагивают павлины... рассадили гостей, присягнули тостами
на верность красным боярам и... покатился пир горой. Вечерело... Азиатские
глаза хозяев источали приязнь. В кронах деревьев вспыхнули гирлянды
цветных ламп и...
...Ребров протер глаза, выпил стакан минеральной, еще раз приложился
к воде, внимательно вгляделся в деревья и...
В гуще крон на толстой ветке примостилась голая малолетка... а дальше
еще одна чуть старше и еще... и тут у Реброва, будто прорезался третий
глаз. В кронах деревьях, сгрудившихся вокруг изобильных столов густо
сидели голые дамы не моложе шестнадцати, не старше двадцати.
Ребров склонился к Мастодонту:
- Тихон Степаныч, я пьян?
- Ты?.. Как стеклышко! Я даже порадовался... пить умеешь, тож не
последнее ремесло в Рассее... А что?
- Бабы голые в ветвях привиделись. - Шепотом выдохнул Ребров.
- Привиделись!.. - хохотнул Мастодонт. - Это ж чистая быль - явь...
колорит местный... не зря я тебя сюда тащил. Хлопковый вариант марксизма.
Впечатляет? А? Расскажи такое в Цюрихе... в дурдом навечно определят...
Ребров поднялся, подошел к дереву, неуверенно погладил бархатную
женскую ногу, тихо спросил:
- Ты кто?
- Комсомолка, - еще тише ответила девушка.
- А тебя можно?.. - спьяну ляпнул Ребров.
- Можно... - еле слышно обнадежила комсомолка, - но только потом...
после всего... когда отвисим положенное...
- Это когда же? - уточнил Ребров.
Комсомолка взглянула на часики - единственное одеяние:
- После полодиннадцатого... только ты не пей сильно...
- А то что? - показно возмутился Ребров.
- Что... что... сам знаешь что, - и комсомолка захихикала, показывая
немалый опыт в общении с мужчинами после половины одиннадцатого...
Ребров вернулся к столу. Мастодонт вроде подремывал, неожиданно
открыл один глаз, зыркнул на подчиненного:
- Сговорился? - и закрыл глаз.
Ребров оседлал скамью, глядя на хозяев, запустил пальцы в блюдо
плова, запил зеленым чаем.
Захмелевший азиат из местных князьков изловил павлина, другой сбросил
со стола салатницы и корзины с хлебом, освобождая павлину пространство для
выгула, пустили птицу по столу, несколько человек откупорили шампанское и
стали поливать птичьего вельможу пенными струями.
На чистейшем небе сиял полумесяц. К Мастодонту приблизился
невероятной толщины человек, не менее чем с дюжиной подбородков:
- Какие люди! - пьяно заголосил толстяк.
Мастодонт открыл глаза. Толстяк нагнулся и совершенно трезво, даже
чуть с обидой поинтересовался:
- Все в порядке?
- На двух счетах... и остаток на руки прямо в посольстве.
- Спасибо, дорогой! - подбородки толстяка задрожали, телеса заходили
ходуном, из глаз-маслин выплеснулся восторг...
Толстяк отошел на шаг-другой, присел и залюбовался молодым гепардом
на цепи, грациозно выхаживающим вокруг кряжистого в основании и
расщепляющегося выше на три ствола дерева.
Политый шампанским павлин подурнел, публика утратила интерес к
сморщившемуся, сразу потерявшему величие, представителю пернатых.
Мастодонт поднялся, приблизился к облицованному мрамором бассейну
ладони в три глубиной: в прозрачной воде шевелили плавниками крапчатые
форелины. В центре бассейна журчал фонтан, серебряный свет, будто только
что выкованного серпика луны, радужно преломлялся в ледяных струях.
Подошел Ребров, замер рядом с начальником. Мастодонт следил за
шевелением плавников рыбы, не оборачиваясь обронил:
- Понял, что почем? - вздохнул. - За Холиным тоже кой-кто стоит... не
без того... но калибр заступников жидковат... готовься в Цюрих!..
Приблизилась черноволосая красотка - скорее всего
полукровка-кореянка, шепнула Реброву:
- Ну, как?
- Неужели полодиннадцатого? - Ребров поднес к глазам часы: ба!
полночь. - Я что... тебе глянулся?
Комсомолка с дерева, дочь далекой страны утренней свежести запросто
объяснила:
- Толстых не люблю... тяжелые и потные... после них всю неделю
ломает...
Мастодонт оглядел кореянку, поиграл тяжелыми волосами, ласково
потрепал по щеке, подтолкнул пониже спины: юная энтузиастка компорока
поджала губы и скрылась в тени кустов.
Мастодонт побрел к машине за предправления покорно, будто гепард на
невидимой, но от того ничуть не менее прочной цепи вышагивал Ребров.
Быстро домчали до аэропорта. Успели на самолет... В Москву!.. Подремывали
в креслах на высоте десять тысяч метров.
- Хорошо слетали, - не открывая глаз, подытожил Мастодонт. - Всего-то
сутки! Хотел, чтоб ты увидел. Расскажи я, никогда б не поверил...

В московской квартире Холина царил беспорядок - разительный контраст
с белой гостиной и стильной спальней в столице цюрихских гномов. Но...
забугорные годы зря не пропали - Холины успели натащить. Попади сюда
работяга из глубинки, обомлел бы...
Супруги сидели друг напротив друга на кухне. Холин вертел вилку,
Ольга мяла салфетку. Холин переживал потерю сладкого места... скорбел о
"золотом деле" Мадзони, плывущем в руки Пашке Цулко... мстительно
поражался бездушию Мастодонта... и даже ревновал - как же! Перед
несостоявшимся убиением жену еще употребили... Холин скрючился,
нахохлился, постукивал тупым концом вилки по столу.
- Перестань! - Холина, похоже, сожалела, что в поспешности отлета
потеряла матерчатую сумку с разящим камнем.
- Перестань! - повторила Холина.
Дробь по столу стала еще чаще... Холин поднялся, позвонил:
- Добрый день... от Цулко... если можно, сегодня?.. буду в два, -
опустил трубку.

Холин подъехал к пресс-центру на Зубовской площади, остановил
"фолксваген-пассат" на Кольце среди иномарок с желтыми, редко-красными
номерами. Прошел в стеклянные двери меж стен с надраенными медными
табличками и замер у второго остекления, сквозь которое виднелась конторка
и капитан милиции.
Из дверей вышел Седой:
- Вы Холин?
Эдгар Николаевич кивнул. Седой придержал Холина за локоть, на миг
замер рядом с капитаном милиции:
- Товарищ со мной, Борис Иваныч!
- Какие проблемы! - улыбнулся напоминающий американского киногероя
капитан Борис Иваныч и с благодарностью взял сигарету из пачки протянутой
Седым.
Разделись, поднялись по правой мраморной лестнице, у городского
телефона сгрудились трое или четверо иностранных корреспондентов с
кофрами, треногами и камерами с длиннофокусными объективами.
Поднялись по двум лестничным пролетам - Седой время от времени кивал
встречным - прошли бар-кишку, глянули на стойку с бутылками, сигаретами и
закусками.
Прошли в ресторан. К Седому подошла метрдотель, блондинка средних
лет, более напоминающая доктора филологии. Посадила у левой стены под
зеркалом в обрамлении зажженных миньонов.
Официант подскочил тут же. Седой, не обращаясь к меню, заказал:
- Соленые грибы... лобио... четыре порции пельменей... две рыбные
солянки и две вырезки с грибами.
Официант не шелохнулся. Седой обратился за советом к Холину:
- Водку или красное к мясу?
- Я на машине... лучше вино.
- Две бутылки "Каберне".
Официант исчез.
- Слушаю вас, - Седой разлил воду по фужерам.
Холин отхлебнул:
- Цулко полностью доверяет вам...
- Слушаю, - бесстрастно подстегнул Седой.
- К нам в Цюрих приезжал человек и...
- Я все знаю... что случилось, как и почему. У вас проблемы с женой?
Я тут кое-что придумал. - Седой с интересом взирал, как официант расставил
четыре стальные плошки с пельменями и разлил вино.
Выпили. Седой и Холин склонились к середине стола. Седой долго
говорил. Холин слушал. Оба время от времени прикладывались к бокалам.
В ресторанный зал входила разношерстная публика от нечесанных юнцов с
размалеванными девицами до вышколенных дипломатов.
Появился капитан Борис Иванович, протянул пачку сигарет Седому и
Холину. Холин отказался. Седой взял: капитан и Седой обменялись дружескими
улыбками.
В конце неспешной беседы Седой осведомился:
- Неплохо?
Холин сжал ножку бокала:
- Мне никогда б не пришло в голову...
- У каждого своя профессия! - рассмеялся Седой.
Холин сослался на занятость - попытался расплатиться, Седой пресек
попытки. Холин ушел. Седой продолжил трапезу. Несколько раз к нему за стол
присаживался капитан Борис Иванович, и оба заразительно смеялись.

В Париж летели втроем: Черкащенко, Марь Пална и Ребров. Самолет
взлетел, Мастодонт направился в туалет, Марь Пална, сидевшая в центре
между двумя мужчинами привычно не утерпела:
- Кто ж за тобой стоит, Ребров?
- Никто. - Ребров вспоминал приключения в сердце Азии и не верил.
- Так не бывает! - наставительно заключила Марь Пална. - Скрытник
великий!
Вернулся Мастодонт, тяжело опустился в авиационное кресло. Марь Пална
вмиг примолкла.
Сели у де Голя, быстро добрались до города на серостальном
"ситроене", присланном администрацией Евробанка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17