– А я небольшая, верно. – Она была рада-радешенька, что я ее похвалил. – Хотите еще?– Рад бы, да не могу. Глаза у меня завидущие, а он ростом не вышел.Ей полегчало, что я не сержусь.– А вы тоже что надо, – похвалила она меня.– Знаю. Держи деньги. Я получил удовольствие.– Я вас позабавила, да? Вам правда понравилось?– Лучше некуда. А я был в Париже.– Да ну?– В Болонье и то был.– А это чего такое?– Город такой, там в этих делах знают толк.– Вы правда не хотите, чтоб я осталась до утра, мистер? Вы славный. Мне спешить некуда.– Мне рано на аэродром.– Я могу лечь в другую постель. Я даже не храплю. А уж утречком вам как пить дать захочется. – Она хихикнула. – И уж что пожелаете, то и сделаю. Я все могу.– Ноги бы повыше задирала.– Это больно. Тогда судорогой сводит.– И вообще-то ты ничего такого нового не делаешь.– Я делала, чего вы желали. Попросили – я бы сделала.– Я не эксцентрик.– А это чего такое?– Никогда сам не знаю, чего хочу. – Вставив в разговоре с ней такое словечко, я почувствовал себя важной персоной. – Ты бы должна была помочь мне понять, чего я хочу. Я не потому так говорю, что недоволен. Это тебе с другими мужчинами пригодится.– Бывают, которые меня колотят.Я не признаю неодушевленных соблазнов, хотя при виде шелкового бельишка, меня бросает в жар и оно кажется мне привлекательней тех частей тела, которые прикрывает. От вида больших грудей в лифчике и трусиков в обтяжку меня бросает в жар. Маленькие настраивают на романтический лад. Я стал с одобрением посматривать на маленькие задики тоненьких девчонок. Чаще всего такие у совсем молоденьких девчонок, и это для меня уже что-то новое. Единственная женщина, которую мне однажды хотелось поколотить, – моя жена, и к моему стыду – из-за денег. Она намекает, что я даю недостаточно, а брать больше не берет. Всего приятней было мне смотреть на нее однажды, когда она величественно одевалась, собираясь навсегда от меня уйти. В своих цветастых трусиках она выглядела смешно и наивно. Я хотел было опрокинуть ее к себе на колено и всыпать ей по гладкому крепкому заду, да вспомнил, что она отнюдь не пушинка. Вот в чем беда многих наших колоритных секс-прихотей, черт бы их побрал: они причиняют боль. Не раз, бывало, я тешил себя искушением шлепнуть как-нибудь по славному задику, но так и не нашел ни одного достаточно красивого. Может, красивые они только на страницах журналов. Я влюблен в напечатанную в четыре краски журнальную страницу. Шлюха все улыбается; я жалел ее – эдак покровительственно, без всяких обязательств. Интересно, что случается с приземистыми, невзрачными шлюхами – негритянками и пуэрториканками, у которых непременно не хватает одного зуба, когда они становятся слишком стары и уродливы и уже не способны привлечь красивого, в полосочку, распутника вроде меня, – кто о них заботится. Я знаю, что с ними случается. Они все равно меня привлекают, если я оказываюсь один в Новом Орлеане, где все, кроме меня, уж конечно, веселятся напропалую. Пора бы уже мне знать, что вряд ли хоть один человек старше четырех лет способен по-настоящему веселиться. Женщины – те еще веселятся: на свадьбах и в кино. Эта шлюха – пустой номер. Стодолларовая красотка в Сан-Франциско – пустой номер. Когда я ее заполучил, я увидел, вовсе она не похожа на аристократку. Тощая девчонка, которой недостает солнышка и гемоглобина. Хорошо, что мне не придется больше видеть ни ту, ни другую. Интересно, что случается с невзрачными белыми шлюхами, когда они стареют, у них портится фигура и выпадают зубы. Они становятся пьяными уличными бабами, в теплые дни мужскими сиплыми голосами бранятся друг с другом прямо на улице. После ухода моей черной красотки мне, слава Богу, еще оставались все газеты, и за чтением я слопал три большущих конфеты и выпил две банки содовой. Спуститься в этот вечер в вестибюль отеля я постеснялся. Засыпая, чувствовал во рту крошки орехов и карамели. Мне начал сниться сон, который, возможно, стал бы гомосексуальным, но я вовремя его остановил и пошел крутить с середины другую ленту, которую едва помню: снилось, будто я студент болонского университета, никак не одолею историю, запутался в желтом каменном лабиринте университетских зданий, а надо поспеть на самолет, который доставит меня домой, к жене. Я удирал от какой-то актрисы, тощей крашеной блондинки с кувшинным рылом, а она, крадучись, упорно преследовала меня, скользила по другую сторону каменных стен. Она несла, баюкая, какую-то статую меньше ее ростом – то ли человеческую фигуру, то ли деревянную африканскую скульптуру. Казалось, я способен все распознать, но не хочу, потому и убегаю. У этой актрисы было лицо Горация Уайта. На другой день в самолете на пути домой я то и дело начинал тревожиться: а вдруг привезу жене из Нового Орлеана сифилис, гонорею или вошь? Во сне я проваливался в Болонье на экзаменах, потому что весь год не мог найти дорогу в аудиторию, хотя пытался снова и снова. В самолете все тело у меня зудело. Я чесался. После этого у меня всегда зуд. Вероломно я буду от всего отпираться и обвинять жену, что это она меня наградила. Будет это, разумеется, вранье, но крик мой ее устрашит, она совсем потеряет голову, а я буду орать, лицемерно возмущаться, и это ее убедит. Теперь к нашим услугам нет удобных армейских профилакториев, которые отпускали бы пинтами мыльно-елейное прощение грехов плоти нашей. Их тоже не стало. Как и самого греха. Почти все мои любимые рестораны закрываются. Есть только преступление. Нередко я не получаю от этого занятия никакого удовольствия. А иной раз достигаю неслыханных высот. Все дело во мне. Они тут ни при чем. Теперь все они делают примерно одно и то же. Как и мы. В Италии после войны девочки из Болоньи хвалились: лучше них, мол, не сыскать во всей Европе – и выманивали добавочное вознагражденье; были они ничем не лучше неаполитанок и римлянок невысокого класса. Все делали одно и то же. Были все на один лад. И сейчас тоже.Я не могу влюбиться. Оттого, наверно, брак наш до сих пор и сохранился. Не будь у меня моей теперешней жены, была бы другая. Бросать жену очень хлопотно. Не люблю быть один. Рэду Паркеру необходима жена, и жениться ему надо бы поскорей, пока я его не уволил. Чего только не проделывает мужчина с женщиной в постели, по-моему, вряд ли можно придумать что-нибудь еще. От всего прочего либо тошно, либо больно. А настоящий отклик получишь, только если вдруг очень повезет. В армии я нанимал девчонок на час… и за эти шестьдесят минут успевал придти в боевую готовность три с половиной раза – договариваясь с ними таким образом, я получал их по-дешевке – этот последний полураз, когда мое время уже истекало, очень поднимал мои акции. За свою мужскую силу, красоту и худое, крепкое, загорелое тело я бы мог заслужить аплодисменты даже от блондинок Болоньи. Был я когда-то худой и голодный. И аппетит у меня был отличный. И густые волосы. И крепкие зубы. Были у меня некогда миндалины. Похоже, они нам вовсе ни к чему. Случалось, я во сне доходил до конца, и это было куда сладостней, приносило куда больше удовлетворения, чем замысловатые оргии, на которых я бывал в Лондоне, Лас-Вегасе и Лос-Анджелесе, и притом не так хлопотно. Жене хотелось бы, что бы я брал ее с собой в деловые поездки в Лос-Анджелес, Лас-Вегас, Чикаго, Сан-Франциско и Новый Орлеан. Она думает, я там забавляюсь с девчонками. Обычно так оно и есть; я чувствую, страна, Фирма и общество ждут от меня этого. Обычно мне это не доставляет удовольствия. Гораздо приятней читать местные газеты. Помню, когда я наконец впервые сподобился повалить девчонку, я даже в самые эти минуты удивлялся: неужто только и всего и ничего больше? Бывает больше, узнал я во второй раз – и по сей день бывает, – настолько больше, что меня опять и опять сжигает страсть, не терпится взять жену, только жену, принудить ее, когда она не хочет, – она мне нужна сию минуту; но нет за этим никаких возвышенных отношений, нет подлинной близости. Подобно безумному алхимику, я знаю, что весь этот чудодейственный процесс, весь заряд я несу в своей же голове, в собственных везикулах, подобно паре кипящих реторт. Если когда-нибудь мошонка моя взорвется, виной тому будет не женщина; произойдет это потому, что так заблагорассудится собственной моей химической смеси. Она со мной и то не посоветуется.Хлоп! Решено – сделано: взрыв!Странные они, женщины – я и сейчас еще так думаю, – многие волосатее меня. Иные похожи на Ван Дейка, и таких меня подмывает подергать. У других растут бачки и таких я пугаюсь, как карточки номер восемь в тесте Роршаха. Когда эта страшенная цветная карточка появилась у меня перед глазами, я лишился дара речи. Был ошарашен. Третьи зарастают курчавой жесткой растительностью и похожи на Карла Маркса, Зигмунда Фрейда или Джозефа Конрада. Эти тоже производят на меня впечатление. Иной раз я готов сбежать. Интересно, жена моя поседеет? Должна бы. И я тоже. У нас есть аденоиды и везикулы, и, пока они живы, нам не дано их увидеть. Думаю, в наши дни хороший специалист по уху-горлу-носу не станет сам мараться ни с тем, ни с другим. Его дело заглянуть в палату, когда все уже позади, и сказать нам: все, мол, прошло хорошо, – только это он и сделает, а кровопролитную, мерзкую, отвратную операцию предоставляет своему азиату-анестезиологу и честолюбивым ученикам. Ему-то чего ради испытывать омерзение? Теперь я уже привык к виду моей жены.– Как было в Новом Орлеане?– Скука.– Надо было взять меня с собой.– Совершенно нечего было делать.– Со мной ты без дела не сидел бы. Ты ведь меня знаешь, чем дальше укатила, тем больше пыла. Что ты мне оттуда привез?– Триппер.– Очень хорошо.С женой мне обычно куда лучше, чем чуть не со всеми прочими. Только Пенни всякий раз проделывает это пронзительно, нестерпимо сладостно, и я поневоле молю ее перестать, слепну, что-то несвязно бормочу, судорожно хихикаю, задыхаюсь. Пенни знает все уязвимые местечки и бьет без промаха, как орлица. Ей точно известно, сколько еще времени можно томить лаской после того, как я чувствую: вот сейчас, кажется, весь растворюсь и сгину. И как хорошо, что она все-таки продолжает. Сразу понимаешь, почему целые цивилизации боготворили фаллос. Это своеобразная связь: повелитель – служанка; я – господин, она мне служит, низводя меня до ничтожества, обращая в извивающийся, молящий, расхристанный, хихикающий сгусток тьмы. Кажется, я радостно подвываю. Сам не знаю, что за звуки издаю, пока ко мне не возвращаются зрение и дар речи. Упаси Бог, чтоб кто-нибудь еще увидел меня, когда я так вот начисто не помню себя, пребываю в том состоянии, что называется экстазом. Упаси Бог быть сфотографированным в такую минуту. После Пенни дает мне виски и поит меня горячим кофе. С ней никогда не бывает никаких неожиданностей и разочарований. Теперь я уже не часто ей звоню)…в Южной Луизиане автомобилисты, несущиеся на большой скорости по автостраде, сворачивают с дороги нарочно для того, чтобы задавить нутрию, что, ослепленная их фарами, замирает на обочине. По утрам на дороге из Хаммонда в Новый Орлеан не счесть мохнатых трупиков. Мельком увидишь под одним углом – кажется, лежат уютные муфточки. А под другим – раздавленные зверьки с окровавленными носами и когтями. Наверно, местные охотники за пушниной поутру отправляются на своих пикапах подбирать эти трупы ради ценного меха. И называется это охотой. (Другие люди, я думаю, сворачивают на полном ходу, только бы не убить животное, пусть даже спящую лягушку.)Мужчина – плотоядное животное, стремительный, меткий, ненасытный охотник, но ему нипочем не сравниться с электровибратором. Безнадежное состязание, человеку никогда не выйти победителем – спросите любую девчонку, у которой он есть.И насчет Джейн Грин тоже был прав.Я перестал заигрывать с Джейн (а то что бы я стал делать с ней после?) и принялся платонически заигрывать с Лорой, секретаршей Артура Бэрона (это производит гораздо лучшее впечатление). Лора старше, замужем и несчастлива в браке. Все, кроме мужа, о ней очень высокого мнения – он на три года моложе и, возможно, гомосексуалист, – и я ухаживаю за ней чисто дружески, из человеколюбия (хотя у нее вполне солидная задница и, пожалуй, я не прочь бы опрокинуть ее к себе на колени голой задницей вверх и хлестко, больно отшлепать. Хорошо, что не пробую, – я и забыл, она ведь, наверно, тяжелая, и можно нажить грыжу или смещение позвонка. Стоит однажды проделать с кем-нибудь такую штуку – и, глядишь, захочется проделывать это постоянно, и тогда я окажусь извращением. Девчонки станут неодобрительно судачить обо мне с подружками. Это как с заиканьем. Боюсь, мне просто захочется заикаться. Какое это было бы облегчение, как бы я разом освободился от вечной жесткой необходимости говорить как положено. Стал бы косноязычен и свободен. Сразу бы и заикался и шлепал девчонок. Однажды начав заикаться, уже не захотел бы возвращаться к прежнему, пусть язык так всю жизнь и болтается во рту, и уже никогда не нужно будет произносить ничего вразумительного. Службу я потеряю. Жену и друзей потеряю. Близких друзей у меня теперь нет. Друзья есть, но они не близки мне. Некоторым близок я. Рэд Паркер мой друг, но я вовсе не чувствую, что он мне близок).Право, не знаю, как бы я потом отделался от Джейн, если бы однажды вечером завел ее в квартиру Рэда Паркера, угостив прежде коктейлем, и переспал с ней. Ей всего двадцать четыре. Да ведь после этого, когда уже не нужно будет говорить о том, как бы переспать друг с другом, нам просто не о чем будет разговаривать. Она, наверно, слишком молода и не поймет, что в неприязни и отвращении, которые я стану испытывать к ней после, и в нежелании отныне видеть ее и говорить с ней нет ничего направленного лично против нее. Такое случалось со мной и прежде. А она, наверно, решит: все дело в ней. И я вечно буду ловить на себе взгляд ее милых синих глаз – недоуменный и покаянно-виноватый. Слишком она мне нравится, и потому не выложишь ей напрямик:– Дело не в тебе, не в тебе, не в тебе, черт возьми. Ничего ты такого не сделала. Ты тут совершенно ни при чем. Не настолько ты для меня важна, чтоб хоть как-то меня задеть. Неужели не понимаешь?Это ее, пожалуй, обидит.Придется вознаграждать ее не по заслугам шутками и предупредительностью; может, придется даже как-нибудь опять ее повалить – просто потому, что я славный парень. Такое уже тоже случалось. (Или скажу: мол, жену сейчас обследуют, подозревают рак, – и она меня пожалеет. Я и такое уже проделывал.) Потому-то я предпочитаю теперь не связываться с девчонками, которые вместе со мной служат. Никуда от них потом не денешься. (Вот служила бы она где-нибудь в другом месте. Пользовался бы сейчас ею вволю. Да, но тогда я мог бы вовсе с ней не встретиться.) И довольствовалась бы она Рэдом Паркером. (Я уже говорил ему, я подумываю с ней переспать. Он уже говорил мне, он подумывает последовать моему примеру.) Он своих женщин иногда обижает, он теперь их поколачивает. Не миновать ему неприятностей. Забавнее всего, что, пока жена его была жива, он совсем ее не любил и думал, она его выгонит и потребует развода. Никак он не думал, что она погибнет в автомобильной катастрофе и оставит его с тремя сорвиголовами на руках. Он старается держаться от них подальше, отправил учиться в какую-то закрытую школу. Не один, так другой вечно сбегает домой. Он понятия не имеет, что еще с ними делать, на зиму отправляет в школу, а на лето к родственникам жены, в лагерь или путешествовать с какой-нибудь туристской группой. Паркеры – люди состоятельные, и семья его жены тоже. Прежде его положение в Фирме было прочнее. Теперь он еще и с проститутками якшается. Однажды я застал его в постели сразу с двумя (и у него тоже две на одного? Неужто все кроме меня этим занимаются?), одна была белая, другая черная.– Входи, дружище, – по-компанейски пригласил он меня и стал вылезать из постели. – Пойду поем.Обе голые девки ждали меня, тупо, лениво улыбаясь. У белой на челюсти была болячка, кажется, забеленная кадмиевым лосьоном.Я ушел.Я перестал пользоваться его квартирой и больше не хожу туда на его шумные коктейли, где прежде заарканивал, бывало, какую-нибудь из множества его девчонок, которых ему все еще удается к себе зазвать. (Уж не припомню, сколько раз мне везло с девочками, с которыми я знакомился через Рэда Паркера. Я познакомился через него с Пенни и все еще с ней не расстался. Но скоро мне придется его уволить или найти какой-то не столь болезненный способ от него избавиться. Подобно отжившему свое зданию, перечеркнутому крест-накрест по фасаду, он в скором времени пойдет на слом. В обращении с женщинами ему присуще этакое непринужденное нахальство, вот чему я всегда завидовал. Это отлично действует. Они ничего для него не значат, а для меня отношения с ними драматичны. Право же, трудно оставаться равнодушным, когда впервые повалил новую девчонку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61