Мне кажется, у меня расстройство мышления. Голосов я не слышу…– А-а, – тянет он, это почти вздох.– …и у меня никогда не бывает галлюцинаций.– Как бы вы сами это назвали?– Я часто слышу запах экскрементов.– Но на подошве всегда оказывается собачье дерьмо.– Надо осторожней ходить, – говорит он.Нет у меня психиатра (наша Фирма не одобряет служащих, которые несчастливы), и наш семейный священник – принадлежность жены. (Он не одобряет людей, которые счастливы.)Если я хочу занять в Фирме куда более высокий пост, чем тот, который занимает Кейгл, или в один прекрасный день стать президентом Соединенных Штатов, когда должность эта освободится и никто другой не будет на нее претендовать, мне надо поскорей перестать грызть ногти. Мне, конечно, было жаль Джона Кеннеди, когда его убили, – жаль из-за этого выстрела в голову, которого ни он, ни я не ждали, и еще из-за газетных и журнальных фотографий. Жуть брала на них смотреть. (Можно было бы продать их целый миллион в качестве сувениров, если б об этом вовремя подумали.) Бедняга. Надеюсь, мне не прострелят голову. В моем воображении Кеннеди стал теперь значительно меньше (но он там существует. Это он самый. Сколько смогу, буду о нем заботиться); ему надо было сильно уменьшиться в размерах, чтобы уместиться в моих мыслях, являться мне в воспоминаниях, фантазиях и снах, либо незаметно творить, что ему заблагорассудится, когда я слишком поглощен другими двойниками и тенями и не вытаскиваю его на свет Божий, не заигрываю с ним. На монете в полдоллара его может заполучить любой; у меня он в памяти. Он чистый, глянцевый, хорош собой, широко улыбается. Волосы блестят. Теперь он мне нравится. А сестре моей жены – нет. Его младший брат не дожил до его лет. Люди обычно не принимают в расчет, что, когда У Линдона Джонсона случился первый сердечный приступ и он был только еще сенатором, ему было всего сорок шесть лет. На этом все для него и кончилось. Больше он почти ничего уже не достиг. Эйзенхауэру после сердечного приступа повезло больше. Он стал лучше играть в гольф. (Я тоже стану играть лучше.) Умер и Гарри Трумэн. Так я и знал, что он умрет… У меня у самого последнее время частенько болит голова, а ведь ее даже не прострелили. Меня мучают боли в затылке, там, где начинается позвоночник. От них помогает аспирин. Транквилизаторы жены помогают мне спать. Три тканевые оболочки окружают мой спинной и головной мозг и называются они meninges. Я пришел в восторг, когда узнал, что их три. Прежде я вообще не знал, что у меня есть хоть одна. Стало быть, менингит – это воспаление в голове. Инфекционный менингит – инфекционное воспаление в голове. Менингит распространен в воинских частях. У штатских лиц бывает энцефалит, что означает воспаление мозгового вещества, и заболевание это часто по ошибке принимают за сонную болезнь. Человек спит, спит, и этот сон переходит в паралич. Тоже неплохое средство от бессонницы. Я уже слишком долго прожил на свете и больше не тревожусь как дурак о болезнях вроде менингита. Болей в груди у меня еще нет. Ребяческий страх перед менингитом уступил место другим ребяческим страхам, которые присущи людям более взрослым. Про менингит я теперь и думать забыл. (Ха-ха.) Менингит убивает. Как и пуля в голову. Мартин Лютер Кинг получил пулю в голову; несколько месяцев спустя он умер, наша бдительная служба безопасности перестала подслушивать его телефонные разговоры (и принялась подслушивать мои). Менингит разрушает центральную нервную систему, человек лишается слуха, зрения, речи, его разбивает паралич, и он умирает. Когда убили Бобби Кеннеди, я огорчился еще того больше, ведь он был моложе Джона и фотографии – он лежит на полу в кухне того отеля – были еще страшней. Он казался таким слабым, растерянным: огромные глаза вытаращены, длинные, тощие руки и ноги угловато раскинуты. Туфли еще на нем. Как и подобало случаю, он в черном костюме. Он тоже теперь покрыт глянцем. Он уже никогда не чихнет. Он теперь тоже у меня в голове. Я и его заботливо припрятал. Ему у меня будет тепло. Так он и будет там лежать, пока я не умру… или пока не настанет день, когда я забуду о нем вспомнить. Не знаю, что с ним тогда случится. Придется ему самому о себе заботиться. Уж не знаю, как он будет существовать, когда я не смогу больше о нем печься. Сестра жены говорит, она не одобряет насилия, но, когда обоих Кеннеди убили, радовалась: мол, восторжествовала суровая справедливость.– Они только получили по заслугам, – заявила она. – Можно сказать, сами на это напрашивались.Жена моя жалела их детей.Надо не забывать, что не стоит слишком часто улыбаться. Надо соблюдать видимость. Надо не забывать и дальше держаться подобострастно и выставлять напоказ признательность по отношению к тем в Фирме, в университетском и загородных клубах, кто ждет, что я теперь буду смиренный, ретивый, осчастливленный и робкий. Я теперь меньше разъезжаю, больше бываю дома. (Держусь поближе к основной базе, но это, разумеется, не мой дом, а Фирма.) Жена довольна, когда я при ней, несмотря даже на то, что мы ссоримся. Дочь подозревает, что я за ней слежу. Мы подозреваем, что, когда нас нет дома, она пользуется одной из наших машин – кое у кого из ее друзей постарше есть юношеские водительские права, – а моего мальчика запугивает: мол, если он проболтается, его искалечат, выколют ему глаза. (Наверно, узнай я, что она запугивает моего мальчика, грозя смертью или увечьем, я мог бы ее убить.) Дерек сказать ничего не может. Хотел бы я понять, какие образы маячат у него в мозгу (приходится напомнить себе, что мозг-то у него есть, и уши, и глаза, которые видят и слышат) и как он способен их истолковать. Я бы не прочь подслушать, что там делается, у него в голове. Наверно, там стоит сплошной треск. Мне представляется, Дерек – вроде приемника, беспорядочные потоки картин и звуков врываются в его голову с одной стороны и выплескиваются в воздух с другой, точно радиосигналы через кочан капусты или через некий хорошо настроенный, замысловатый и высокочувствительный инструмент из керамики, вольфрама и стекла, который всем хорош, да вот только не работает. Назвать его некоей конечной станцией я не могу – ведь там ничто не завершается. Собственные мои мысли кажутся мне круговыми, шарообразными, сферическими, колесом, вертящимся, точно целый мир, в отстойнике, куда погружается все то, о чем я забываю подумать, выпадает в осадок, в вязкую тьму придонных слоев. (Я забываю даже то, что хотел бы запомнить.) Точно электронная лампа, он может вдруг раскалиться. Точно транзистор, он незаметно отзывается на диссонирующие звуки и на изменения влажности и температуры. У меня есть сын с головой как кочан капусты. Должно быть, и там существуют атмосферные и иные помехи, и, вероятно, отсюда внезапные вспышки его капризов. (У меня в голове тоже есть помехи, из-за них дома я взрываюсь и капризничаю – и готов раскроить себе череп, выпустить бы оттуда все, что давит, и от чего трещит голова.) У Дерека вправду славная мордочка. И, у других моих детей тоже, и жена для своих лет куда привлекательней всех прочих знакомых мне своих сверстниц. Хотел бы я знать, что недостроенно у него в мозгу, какие не закончены соединения. Неужто он вовсе ничего не смыслит и ему даже невдомек, что он слабоумный и вырастет кретином? Знает ли он, что ему положено желать мне смерти и бояться, что за это я его убью или кастрирую? Пусть уж держит при себе свои грязные намерения насчет моей жены. Он безупречен. Мне снится, он тоже мертв, и, проснувшись, я безутешен: мне жаль его, да притом я знаю, сон этот про меня, и я еще не окончательно хочу, чтобы он умер.– Что тебе снилось? – спрашивает наутро жена, готовя завтрак.– Дерек.– Ты смеялся.– И ты снилась. Ты валялась с чужим дядей.– Ты смеялся.– Ты схватила меня за член. Мне нравится, когда меня хватают за член.– Хочешь, схвачу прямо сейчас?– Мне ж на работу. Приготовь сегодня ужин. Ты была забавная. С огромным чернущим негром.– Мне снился чудовищный сон.– Ты плакала.– Это тебе снилось?– Ты плакала во сне.– Что ж ты меня не разбудил? Мне снилось, я плачу и никак не могу перестать.– Я был занят собственным сном. Может, нам приснился один и тот же сон. Тебе не снилось, что ты валяешься с дылдой – черномазым?– Мне это ни к чему. Мне хватает тебя.– По-моему, наша сучка все-таки гоняет без спросу либо в твоей, либо в моей машине. Он вчера за ужином начал было что-то говорить, и она уж такими злющими глазами на него уставилась.– Спрошу у нее.– Я ее на этом поймаю. Приготовь сегодня ужин. С удовольствием ее поймаю.– Ты последнее время много бываешь дома.– Ну и что?– Да ничего. Я рада.– И я ничего.– И незачем кричать.– А я не кричу. Не понимаю, почему стоит мне изредка повысить голос, и сразу упреки – мол, кричу. Все люди повышают голос. И ты тоже. Не понимаю, что тебя так раздражает.– Это ты сегодня с утра раздражаешься. Я рада, когда ты дома. Ты даже стал посвистывать. Может, тебе стало приятно проводить время дома, с нами?– Конечно, приятно.– У тебя все в порядке?– Все прекрасно. И было бы еще лучше, если б ты перестала спрашивать, все ли у меня в порядке.– Так я и знала, этого настроения надолго не хватит.– А еще удивляешься, что я спешу сбежать на службу.– Если у тебя что-нибудь стряслось на службе, я бы хотела знать.– Все прекрасно.
– У вас что-нибудь стряслось? – резко спрашивает Грин, едва я переступаю порог.– Стряслось?– Я спросил достаточно громко.(О черт, он тоже сегодня бешеный и застал меня врасплох.)– Ничего не стряслось.– Не врите.Он свирепо, с садистской злобой глядит на меня выпуклыми своими влажными глазами, на его разгоряченном чувственном лице, на лбу и верхней губе проступили капли пота. Обычно Грин не позволяет себе потеть на людях. (Интересно, что его сегодня утром беспокоит больше – недостаточность щитовидной железы или увеличенная предстательная.) На нем просторный мягкий костюм верблюжьей шерсти – на сером фоне тоненькая лиловая полоска, – с большими и острыми лацканами, и ему это сходит с рук. Мы, остальные, можем себе позволить надеть подобный костюм только на праздник или на выставку, хотя такие широкие мешковатые брюки годятся и для воскресных пикников, водных прогулок или в загородных клубах. Грин слишком роскошная личность среди нас, у него богатейший словарь, и оттого начальство его чуждается и при нем чувствует себя стесненно. Гораций Уайт боится его как чумы. Грин ищет расположения Горация Уайта, Уайт бежит от него к Блэку – тот презирает Грина и открыто его поносит, – Грин удаляется зализывать раны.– Блэк – животное, – жаловался мне Грин. – Горилла. Разговаривать с ним бессмысленно.Блэк – антисемит. Грин ждет и зло смотрит на меня из-за стола, словно это с меня надо спрашивать за его щитовидку, предстательную железу, колит или за Блэка.– Не понимаю, о чем вы.– Нечего мне врать, да еще так неубедительно, – начинает он, буквально не дав мне кончить, словно ему заранее известно, что я отвечу. – Можно врать, когда я вас не подозреваю. Я ваше начальство. Если не хотите лишиться места, не смейте никому тут врать неубедительно. Не желаю, чтоб моих подчиненных презирал кто-нибудь, кроме меня.– Жена у меня дерьмо – вот что стряслось.– Нельзя ли полегче?– Вы же сами спросили, так?– Я вам не Энди Кейгл.– Энди Кейглу я бы этого не сказал.– Мне нравится ваша жена.– Нет, Джек, не нравится. И мне тоже. Что стряслось?– У меня было четыре жены, и вы никогда ни об одной не слыхали от меня дурного слова, хотя я всех их терпеть не мог.– Она от вас вовсе не в восторге.– Нечего сплетничать.– Она говорит, вы негодяй – не дадите мне выступить на конференции.– Хватит прикрываться женой.– Да бросьте, Джек. Не так уж она вам нравится.– Вовсе она мне не нравится, если желаете продолжать о том же. Сказать почему?– Не надо.– На иных наших сборищах она пьет слишком много, а на других слишком мало. Она скована, и связана, и заражает этим других. От нее исходит дух неловкости, как от других – разные запахи.– Я ж сказал, не надо.– Она не подарок. Не богата. Ничем не знаменита, не компанейская, и она вам не помощница, и мне тоже.– Вы ведь, кажется, спросили, не стряслось ли у меня что-нибудь, верно?– А вы прикрываетесь женой, чтоб не отвечать.– Нет, не прикрываюсь. Отчего вы в таком плохом настроении?– А вы отчего в хорошем?– Сейчас не в хорошем.– Сейчас вы дуетесь, – кривясь, эхом отзывается он – похоже, ему тоже присуща мальчишеская склонность вдруг злобно передразнить того, кто донельзя его Раздражает.Это называется эхолалия.Это называется эхолалия (невольное мгновенное повторение слов, сказанных другим человеком. Я посмотрел в словаре. Ха-ха).Ха-ха.Ха-ха.(Так можно без конца.)Так можно без конца.– А мне уж и дуться нельзя? – спрашиваю я.– А вам уж и дуться нельзя? – спрашивает он.– В чем дело, Джек?– В чем дело, Джек! – жду я, что он повторит моим голосом, точно в дурном сне (как я, бывает, непроизвольно облаиваю жену или дочь их же голосами, когда слишком взвинчен, совсем обалдел и уже не в силах придумать менее ребяческий способ ударить их побольней).– Вы что, подыскивали где-нибудь работу получше? – слышу я вместо того.– Работу получше?– Без моей помощи вам ничего не найти.– А надо искать?– Вы бы даже не знали, куда обратиться.– А что стряслось – мое положение в Фирме пошатнулось?Чувствую – начинаю покрываться испариной.– Вас уже прошиб пот, – говорит он.– Нет.– Видно же, и лицо взмокло, и рубашка. Что за ослиное упрямство, лишь бы отрицать. Сами знаете, когда я спросил, что у вас стряслось, я вовсе не то имел в виду. Я подразумевал другое. Я спрашивал, что у вас хорошего. Это я язвил. Последнее время вы ведете себя забавно. И, говоря «забавно», я имею в виду совсем другое. Я подразумеваю – странно. И даже не странно, нет… Я подразумеваю, вы ликуете. Последнее время вы знай посвистываете.– Не замечал этого за собой.– Да еще фальшивите. Воображаете, наверно, что, кроме вас, никто во всей Фирме и не слыхал про Моцарта. Вы любезны со многими людьми, которые мне не по вкусу. С Кейглом, Горацием Уайтом, Артуром Бароном. С Лестером Блэком. Даже с Джонни Брауном, а ведь вы зарабатываете больше, чем он.– Такая у меня должность. Я выполняю для них разную работу.– Прислуживаетесь? За наш отдел предоставьте прислуживаться мне. Я это лучше умею. Когда я прислуживаюсь, им от этого удовольствие. А до вас никому и дела нет.– А Кейглу?– Кейгл – конченый человек, – нетерпеливо, не без злорадства обрывает Грин. – Он, когда разговаривает, брызжет слюной, и притом хромает. Я бы мог получить его место. Наверно, мог бы. Но мне оно ни к чему. Не хочу торговать. Торговать по мелочи унизительно. Торговать по мелочи собой – и того унизительней. Я-то знаю. Я пытался запродать себя в вице-президенты. – и не вышло, а пытаться запродать себя и не суметь – ничего унизительней не придумаешь. Если передадите кому-нибудь эти мои слова, я отопрусь, а вас уволю. Не Фирма, а я. Уволю, так и знайте. Рэд Паркер.– При чем тут Рэд Паркер?– Держитесь от него подальше. С тех пор как его жена погибла в автомобильной катастрофе, он катится по наклонной.– Мне его жаль.– А мне – нет. Пока она была жива, не так уж он ее и любил. Он слишком закладывает и совсем не работает. Держитесь подальше от людей, которые катятся по наклонной. Фирма это ценит. Фирма ценит крыс, которые знают, когда бежать с тонущего корабля. Вы пользуетесь его квартирой.– Скоро перестану. Бываю там и со своей женой.– С этой девчонкой из Группы оформления вы ведете себя, как слюнявый дурак-студентик.– Ничего подобного, – защищаюсь я. (Теперь гордость моя уязвлена.) – Это только игра, Джек. – (Прямо чувствую, как глаза мои наполняются слезами. Должно быть, они сейчас влажные, как и у него.)– Она недостаточно хороша. И получает гроши.– Вы же заигрываете.– Меня защищает моя репутация, считается, что я заносчив и с причудами. Про вас ничего такого не думают. Судят вас только по вашим поступкам. У меня весенняя сенная лихорадка. Если кажется, будто я плачу, – это аллергия. Что вас забавляет?– Вот бы мне иной раз ввернуть такое словцо.– Где вам. Пока я тут, поблизости, я всегда вас за пояс заткну. И соображаю я быстрей вашего. Вам не хватает стиля, чтобы быть таким речистым, как я, так что и не пытайтесь. Эта девчонка вам не поможет. Лучше займитесь богатыми разведенками, чужими женами да соблазнительными вдовушками.– Заполучить вдовушку не просто: их не так-то много.– Читайте в газетах некрологи. Опять вы улыбаетесь.– Забавный вы человек.– Вам должно быть сейчас не до смеха, Слокум, вы попали в переделку, и, похоже, вы этого не понимаете. Мне это не нравится.– В какую такую переделку?– Вы ведь работаете у меня, и ваше дерьмовое веселье мне не по вкусу.– Вы вроде не любитель этого слова.– Похоже, вы боитесь меня меньше, чем прежде.– Сию минуту не меньше.– Я говорю не про сию минуту.– А с чего бы мне бояться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61