жена моя доверчива и легко поддается внушению. От разглагольствований моей свояченицы о политике разит фанатизмом и реакционностью. Детей у нее нет. Бывший ее муж женился снова и завел детей. Она завела магазин. На свете много такого, что ей не по вкусу. Она предпочла бы, чтоб жена моя больше на нее походила, и попрекает ее за то, что это не так. Она недовольна нашими детьми и подает жене советы, как сделать из меня более послушного мужа.– Я бы ему такое не спустила. Потому-то я и выгнала Дона.Она рада, что убили Джона и Роберта Кеннеди и что у девушек в их семье кривые зубы. Ей надо, чтобы жена с ней соглашалась. Ей надо, чтобы я построил плавательный бассейн. Мы состязаемся, чье влияние окажется сильнее. (Прежде мне в этом приходилось состязаться с их матерью.) Я не показываю жене, как уязвлен, что она раздевается таким вот манером. (Как часто я клял ее и давал себе слово с ней сквитаться. И выполняю обещание. У нас, у Слокумов, есть своя гордость.) То был вопрос высокого принципа (а также низменного желания. Меня, бывало, хлебом не корми – дай посмотреть на нее в неподобном виде. И так по сей день). Она и не догадывалась, как меня обижало ее целомудрие (ей низость не свойственна), а я был слишком уязвим и горд и не жаловался. (Клянчить не желал. А она понятия не имеет, что со мной происходит.)– Неужели тебе никогда не снится, что я умерла? – любит она спрашивать.– А тебе снится, что умер я?– Да, кажется. Кажется, это и снилось.– Благодарю.– Я чувствовала себя виноватой.– Не помню. Мне снится про меня, а ты не я.– А мне про тебя снится.– Но в своих снах я вижу и тебя. Хочешь, чтоб я ответил любезностью на любезность? Чтоб дал обещание?– Ты б не смог его выполнить.– Тогда зачем заводить об этом разговор?Спасибо еще, что она не спрашивает меня, не вижу ли я ее во сне с другим мужчиной, а я вижу, и это сон и обо мне тоже. (Они вместе ложатся в постель только для того, чтоб смешать меня с грязью.) И мне это не нравится. Не желаю, чтобы жена мне изменяла. По-моему, она и сама не желает, хотя иной раз в больших компаниях ведет себя теперь неприлично и пошло (она-то, наверно, воображает, будто ищет романтики. От романтики я бы тоже не отказался. Да где ее найдешь?); скорее, она просто не хочет быть старомодной личностью, которой неведомы такие желания (ведь вокруг только и слышно что о женщинах, которые хотят заводить романы и заводят). Для этого ей надо было бы опьянеть и отупеть больше, чем это с ней бывает (насколько я знаю), и попасть в очень скверные и жадные руки. Какой-нибудь безнравственный, безжалостный тип должен был бы незаметно для нее завести ее в какой-нибудь уединенный уголок и там молча одолеть. (Заведи он разговор – и ему ничего не удастся. Она поймет, что это не я.) Ненавижу его (всех их ненавижу, кто рассчитывал ею попользоваться), убить его готов, главное оттого, что мне кажется, она, возможно, испытает такое удовольствие, какого никогда не испытывала со мной.– Ах, милый! – восхищенно вздыхая, станет снова и снова восклицать она. – В жизни не думала, что так может быть. Я сделаю все, что захочешь.После этого я, в сущности, буду ей совсем не нужен, разве только чтоб оплачивать счета. (Она не любит выписывать чеки, скажем за страховку или за выплату по закладной.) На всяких сборищах я держусь поближе к ней, чтобы увести ее прежде, чем ее успеют оскорбить или уволочь в темный угол (если не делаю сам закидоны в сторону чьей-нибудь упившейся жены. Я предпочитаю тех, которые ведут себя приличнее и более покладисты, чем моя собственная жена).(– Пойдем со мной, дорогая. Пошли. Сюда, дорогая. С тобой жаждет познакомиться один элегантный господин.– Кто это?– Да я же.В этих моих снах, в которых она покидает меня и уходит с другим, я словно истаиваю, от меня только и остается что глаза да лужа слез.)Ну а развод – совсем другое дело. Нам очень даже нравится испытывать друг друга на развод.– Хочешь развестись? – начинает она.– А ты?(Я об этом подумывал. Есть ли на свете счастливо женатый человек, каков бы он ни был, который бы изредка не подумывал развестись?)– Что тогда со мной станет? – уныло размышляет она. – Другого мужа мне не найти. Кому я нужна?– Напрасно ты так в этом уверена.– Я слишком стара.– Чушь. Я старше.– Ты – другое дело.– Еще как найдешь.– Слишком поздно.– Нет, не поздно.– Тебе не терпится, да?– Ты сама завела этот разговор.– А ты вечно об этом думаешь. Я знаю. Всякий раз, как люди разводятся, ты в восторге. Почему тогда ты мне прямо не скажешь?– А ты?– Так ведь это ты такой несчастный.– С чего ты взяла?– Вижу я, как ты настроен.– А ты? Ты сама без конца ноешь. Вот и сейчас тоже.– Ты разве не жаждешь развода? Можешь мне прямо сказать.– Нет, не могу.– Можешь.– Даже если не хочу разводиться, и то не могу тебе сказать.Мы подначивали друг друга насчет развода чуть не с первой недели нашего брака. (Эти перепалки чуть не с первой недели нашего брака меня разжигают, и я спешу овладеть ею и помириться. Она всегда сдается.– Проси прощенья.– Прости.)Ей бы хотелось, чтоб я сказал:– Я тебя люблю.А я не говорю.Не могу.Не должен. Тут еще и вопрос принципа (и моего мужского я). (Если надо, я с легкостью говорю эти слова разным девчонкам, когда это не значит, что надо будет от чего-то отказаться. Наоборот, я что-то получу, а не отдам.) Я не мог даже сказать «конечно» Вирджинии, хотя получил бы за это немало; а я вместо того увертывался от нее, запинаясь, неуклюже отшучивался и, точно пес, которого прогнали, поджав хвост, убирался с глаз долой.– Выйди в коридор, – мог я сказать.Или:– Приходи вниз, – мог я позвать ее, точно беспечный искатель приключений (если знал, что времени у нас будет в обрез).Но никогда не мог сказать «Ладно», если она предлагала:– Сними номер в гостинице.И всякий раз, как я снова понемножку с трепетом (вернее не скажешь) к ней приближался, я вовсе не был уверен, одарит ли она меня опять своими чувственными, бесстыжими милостями. (Без них я почувствовал бы себя нищим.) Но она всегда была милостива. Она могла бы подкосить меня несколькими словами (могла разболтать про меня), я так бы и рухнул и никогда уже не стал бы твердо на ноги. (Кому-нибудь пришлось бы передвигать меня, поднимать с одного места и ставить на другое, как шахматную фигуру или шашку.) Я ей нравился. Том оставлял ее равнодушной.– Ты лучше, – говорила она мне.Тогда почему ж она мне не дается?– Владей же мною, как владел той Мэри субботним вечером, субботним вечером.У Тома не было чувства юмора. (Что у него было, так это почерк, который мне хотелось и удалось у него перенять.) Он трахался с Мэри Дженкс, зато я мог рассмешить Вирджинию. Ха-ха. И в этих случаях бывал собой доволен. (И врал про нее черт-те что моим приятелям-сверстникам, жившим по соседству.) Мы с ней весь день похотливо поддразнивали друг друга. Я подтекал (сладострастно. Сладострастный чем не похотливый). Теперь никто меня не поддразнивает. Если уж нынешняя девчонка соглашается, она говорит «да», и не успеваю я развязать шнурки башмаков, а она уже все с себя сбросила.– Хорошо было, – со вздохом говорят после эти нынешние.– Мне это было просто необходимо, – заявляют они.Так я им и поверил! Да мне все равно. У меня одна забота: как бы поскорей уйти или выпроводить ее из квартиры Рэда Паркера, чтобы еще соснуть перед тем, как вернуться на работу или поспеть на поезд. Они так же тупы, как моя жена, когда, хорошо настроенная, она по простоте душевной все еще пытается разработать основополагающие правила, которые сделали бы наш брак более счастливым, а ведь я прикидываю, далек ли тот день, когда разведусь с ней и только меня и видели. Это блаженное тупоумие (полнейшая неспособность понять истинные мои чувства) меня бесит.– Хотела бы я знать, о чем ты на самом деле думаешь, – говорит она иногда.(Не хотела бы она это знать.)– Обдумываю свою речь.– Да нет, все время.– О выступлении думаю. Если меня повысят в должности, вероятно, надо будет выступить совсем иначе.– Когда ты вот так притихнешь, все мы думаем, ты сердишься. И стараемся догадаться из-за чего..Вирджиния обычно закидывала голову или склоняла набок, нахально, плотоядно, бесстыже меряя меня искушенным, насмешливым взглядом, пышные груди ее (в ту пору грудастые девчонки тоже иногда сильно затягивались) поднимались, точно орудия на лафетах, и беззастенчиво нацеливались прямо на меня. Она-то знала, что у меня на уме.– Вот что во мне нравится мистеру Льюису, – гордо провозглашает она. Видит, я пожираю ее взглядом, и на мгновенье кончик язычка мелькает между сверкающими зубками. – И тебе тоже.– Выйди на минутку.– Войди.– Мучительница.– Сам мучитель. Весь день разжигаешь девчонку да будоражишь, а потом даже в гостиницу не ведешь.– Я не знаю, как это делается.– Могу научить.– Лучше сама меня поведи.– Пойдем вместе. Запишемся как мистер и миссис Трах.Теперь девчонка в двадцать один год для меня слишком молода, ребячлива, беспокойна. Если она вместе со мной работает, нипочем не стану с ней связываться. Это ведь будет известно всей Фирме. (Они теперь откровенничают со своими подружками. И с родителями!) Мне даже неприятно, когда такие молоденькие работают у меня в отделе, и как они стрекочут, неприятно (по выговору сразу ясно, где они живут или что они из рабочих семей). Им недостает утонченности. Почти у всех, кто не носит лифчики, грудь обвисает, и выглядит это ужасно. Я редко завидую молодости. Терпеть ее не могу. Желторотые не слышат шума. Сами невозможно шумные. Хоть бы они на людях помалкивали да приглушали проигрыватели и транзисторы. Моей дочери скоро будет столько, сколько Вирджинии. Выглядит она уже старше, потому что, когда не горбится, выше ростом. Хоть бы сообразила и не расхаживала по дому в одной ночной рубашке. Хоть бы жена сказала ей. Говорить об этом самому, с ней ли, с женой ли, мне трудно. (Пожалуй, я никогда больше не смогу спать в двуспальной постели с мужчиной. Предпочту устроиться на полу или в кресле. И все равно это будет подозрительно.) Я не любитель задниц. Иной раз мне и с женой-то канителиться неохота. Просто хочу войти и кончить, и всего делов. Или вовсе не хочется никакого секса. Тогда нахожу отговорки. Существует преграда, когда временно нет настроения. Это убежище. Захочу – и преграда эта исчезает. Ничего у них там нет, наоборот, кое-чего не хватает. У меня грязные мысли. Это тоже убежище. (А бывает я хочу, а жена – нет, и мне это как удар по лбу, по глазам и переносью.) Вирджинии исполнился двадцать один год, и она была старше меня (и если я хочу вспоминать о ней с романтической тоской и нежностью, я должен думать о ней именно так).Кончиком алого своего язычка она обожгла бы меня, перевернула все во мне вверх дном (как умеет Пенни), окунула бы в море пьянящей, зыбкой дрожи, закружила, кинула в бурю знобящего первого подступа и безумия, и кажется, взмыл бы вверх, пролетел бы сквозь потолок, будто ракета «земля – воздух». И, едва опомнясь и обретя дар речи, я просил бы пощады. (Теперь я проделываю все это с Пенни. И с женой.) А она потом любовно глядела бы на меня, сладостно насытясь, стоя на коленях меж моих колен и радовалась бы тому, как здорово у нее получилось, сколько удовольствия мне доставила. Теперь бы я не струсил, не попятился.– А он не ревнует? – спрашиваю я. – Вдруг он сейчас нас увидит.– Он хочет уйти от жены и жениться на мне. Мы с ним ходим в рестораны, где мало народу, и выпиваем и обедаем. Ему нравится, как я целую.– Мне тоже.– И мне. Я долго практиковалась, вот и научилась. Ты бы попробовал, как это получается, когда я совсем раздета и по-настоящему в настроении. Не знаю, чего ты ждешь.Я прикрылся папкой с несчастным случаем (вдруг несчастный случай произойдет со мной).– Выйди.– Вижу, сказал слепой. Как бы не случилось беды.– Управишься с этим случаем? – храбро спросил я.– Уж мне-то лечение известно.– Встретимся?– Сперва ты. Я приду.– Иду, Вирджиния.– Владей же мной, как он владел ею, – тихонько пропела она в ответ, когда я двинулся мимо нее в коридор.На той лестничной площадке я был капитаном Бладом, пиратом, бесстрашным флибустьером. Точно великолепным щитом, я застенчиво прикрывался папками. (Мне было что скрывать.) Я был во всеоружии.Я жаждал вынуть то, что скрывал, и попросить Вирджинию хоть ненадолго взять его в руку. И не смел. А там над нами поставили миссис Йергер, и я скоро уволился. Я репетировал, как скажу Вирджинии эти слова, но так и не сумел их выговорить; всевозможные начала застревали у меня в гортани, в глотке; можно было бы начать на сто ладов:– Хочешь…– Возьми…– Может…– Как насчет…– Ты не согласишься…– Я…– Пожалуйста.Ни одно не шло с языка. Я не знал, какую принять позу. (Выбора у меня не было.) Теперь я знаю, это не имело бы никакого значения. (Она либо согласилась бы, либо нет. Надо было просто обнажить его и уж пробормотать что попало. Вполне подошло бы и «Пожалуйста».) Как же мне этого хотелось… Оно было бы отягощено желанием, с которым уж почти невозможно было совладать. Чревато рвущейся наружу нежностью, в своем неистовстве не знало бы удержу, точно страдающий эпилепсией родственник, отнюдь не близкий, поглощенный только собой, поистине обуза, от которого я безуспешно пытался бы отказаться и, пожалуй, стал бы за него извиняться. Теперь я уже не знаю такого жара. Вялость, скука, беспокойство, изменчивость, смутное разочарование, безделье, неудовлетворенность дома или на работе – таковы теперь мои стимуляторы. С Вирджинией я так до этого и не дошел. Все кончилось прежде, чем я узнал, как надо поступать. «Тут только и требуется, что год-два специальной подготовки», – провозглашает один из плакатов, зазывающих в армию. Я прошел эту специальную подготовку в воинских частях. Вернулся из армии ни много ни мало капитаном, а Вирджиния уже умерла. Я обрадовался. (Сам удивился этой радости, но так уж оно было) Из телефонной будки на Центральном вокзале я пытался назначить ей свидание, да не вышло. С теми, кто умер, трудно договориться. Когда-то я любил слушать ее рассказы про секс. (Это было все равно как смотреть непристойный фильм.) Трудно было представить, как она разжигает в ресторане, в кино или в машине тихого, мирного и смирного Лена Льюиса.– Я его разогреваю, – хвасталась она. – Потихоньку, полегоньку. Я это умею.– А как?Ее отец тоже покончил с собой. – «Мы так и не поняли почему. У нас было полно денег. Он был всегда очень спокойный. Как мистер Льюис».– А что он с тобой делает?– Все, что попрошу. Или покажу. Он еще не знает, далеко ли можно со мной зайти. Никак не поверит, – с усмешкой хвастала она. – Он очень милый. Приятно его порадовать. Он мягкий. Ты тоже мягкий.– Я твердокаменный.– Мягкий.– Видишь?– Вижу, сказал слепой.– Ты меня замучила.– Хочешь, встретимся?– Скорей.– Я только на минуту.– Скорей.Всякий раз, как она видела, что я пришел в боевую готовность, лицо румянила и морщила поистине блаженная улыбка. (За год нашего знакомства, пока я работал в Страховой компании, она уж столько раз приводила меня в боевую готовность… за все двадцать, а то и тридцать лет, что прошли с тех пор, мне столько не насчитать. Вот бы хорошо положить сейчас ладони на ее гладкие круглые ягодицы. Я бы легонько поглаживал их мизинцем и большим пальцем, не спеша ее разогревал, не стал бы хватать за что попало и торопиться. (Теперь я это умею) Теперь я сам был бы хозяином положения и сладостно мучил ее.– Прикройся, – говорила она.– Выйди на лестницу, – умолял я.– Беги лучше в туалет, – смеялась она.– Приходи туда.– У меня нет ключа.– Я тебя тихонько проведу.– Никогда не занималась этим в мужском туалете.– А в каноэ занималась.– И один раз в мужском общежитии. С пятью футболистами. Они меня уговорили. Меня исключили из университета. Привел меня в общежитие парень, который мне очень нравился. Меня отослали домой. Я боялась возвращаться. Так никогда и не узнала, сказали отцу, за что меня исключили, или нет.– Они тебя изнасиловали? Да?– Нет. Незачем было. Правда, я не хотела. Но меня все-таки уломали. Они просто не давали мне подняться и все уговаривали и уговаривали. Я всех их знала. А когда мы этим занялись, стало приятно и я уж больше не тревожилась. Наверно, надо было рассказать другим девчонкам. Пожалуй, мне хотелось, чтоб нас застукали.Пожалуй, я не прочь вскорости опять что-нибудь такое проделать. Это возбуждает.– И меня, прямо сейчас.– Вижу, сказал слепой.– Выйди.– Только на минутку.– Жду на лестнице?Иногда она прибегала всего на несколько секунд.– Сюда идут! – бывало, почти тотчас, жарко шепчет она и рвется у меня из рук. – Пусти.По курсу обучения, который она прошла в университете, мне надо бы догадаться, что она с приветом и, пожалуй, рано или поздно покончит с собой. Теперь я умею замечать в людях такую склонность (и держусь подальше). Друг в беде мне не друг.Я завидовал этим университетским футболистам, этим гнусным подлецам. Они ее в грош не ставили. Обошлись с ней, как с самой последней. А ей хоть бы что.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61