- Тогда скажи - на похороны.
- На чьи?
Я перетряхиваю в голове всех родственников. К родственникам я не привязана, но смерти им не желаю.
- Почему свадьба - не причина? - торгуюсь я.
- Ведь свадьба не твоя.
- Похороны тоже не мои.
Странное депо, чем бы ни начинался наш с Сашкой разговор, кончается обязательно тем, что мы ссоримся.
- При чем тут я? - раздражается Сашка. - Не я ведь придумываю порядки...
Я бросаю трубку. Сашка действительно ни при чем, и порядки ни при чем. Просто я жду, что позвонит другой человек, а он не звонит.
Я иду в парикмахерскую. Хочу сделать прическу, чтобы нравиться.
В парикмахерской очередь. Все хотят нравиться. Все ждут мастера Зою. Мне безразлично, у кого причесываться, я потом все равно переделаю по-своему.
Я сижу в кресле перед высоким зеркалом, вижу в нем себя и парикмахершу. Парикмахерша тоже смотрит в зеркало, видит в нем только себя. По выражению ее лица ясно - она очень довольна тем, что видит. Бигуди кладет редко и неровно, но я стесняюсь сказать об этом. Я понимаю, что посажена в кресло из милости и вообще, по сравнению с парикмахершей, ничего не стою.
- Сушиться сорок минут, - предупреждает парикмахерша. Я понимаю, что на эти сорок минут у нее планы и чтобы я не вздумала соваться со своими.
Под феном душно, но я не обращаю внимания. Я сочиняю стихи. Это мое основное занятие в жизни. В перерыве между стихами я учусь в институте. Как говорит Борька - учусь на врача. Я вообще люблю участвовать в жизни других людей: сватать, советовать, лечить. Лечить мне пока не приходилось, а сватать и советовать - довольно часто. Пока от этого у меня одни неприятности.
Помогать людям - своеобразный эгоизм. Я не знаю кому это больше нужно - людям или мне. Наверное, обеим сторонам.
Сочинять стихи, навязывать свое "я" - тоже своеобразный эгоизм. Но здесь это нужно только мне. Людям это безразлично. Они даже не знают об этом.
Качества своих стихов я пока не уяснила. В редакциях говорят "хорошие", но печатать не берут. Наверное, боятся, что не сумеют поддерживать журнал на уровне моих стихов.
Через сорок минут я возвращаюсь в кресло.
- Вам с начесом? - строго спрашивает парикмахерша.
- Так и так... - осмелев, я делаю вокруг головы несколько жестов.
- Я так не знаю, - одергивает меня парикмахерша.
- Делайте, как знаете.
Парикмахерша делает, как знает. Я бормочу благодарные слова и, оставив чаевые, иду в гардероб Там достаю расческу и начинаю раздирать дремучий начес.
Очередь смотрит с интересом. Предусмотрительная очередь ждет Зою, у которой обеденный перерыв.
Зоя беседует с кассиршей, при этом ест калорийную булочку, запивая молоком из бутылки. На ее месте я поставила бы на столик бутылку, положила булочку и со всех ног бросилась на "Мосфильм" сниматься в главной роли.
Никогда не видела таких редкостно красивых девушек. Зоя поставила на столик бутылку, положила булочку и подошла ко мне. Вытащив из кармана металлическую расческу, стала укладывать мои волосы сзади и сбоку Я смотрела в зеркало на нее, она - на мои волосы Они лежали небрежно и точно как на портретах из польского журнала "Экран"
- Спасибо, - сказала я.
- Пожалуйста, - ответила Зоя и спрятала расческу. Иду по коридору редакции, читаю таблички на дверях: "Главный редактор" Это не то, вернее, то, но он меня не звал. "Литературный консультант Трофимов С А." Этот меня звал.
Я открываю дверь, но Трофимова не вижу, а вижу двух мальчишек, которые сидят на диване и беседуют Один из них бородат, другой в женской кофте крупной вязки. Молодые дарования.
- Проходите, - приглашают дарования, - садитесь. Трофимов сейчас придет.
Я прохожу и сажусь, но не на диван, а на стул. Отвернувшись, гляжу в окно, вижу в стекле контуры своей головы и плеч.
Вошел Трофимов, стал беседовать с мальчишками, а я вытащила из портфеля "Правду", стала читать заголовки. Я читала заголовки, чтобы куда-нибудь деть глаза.
Мальчишки ушли. Трофимов стал смотреть на меня, потом сказал с каким-то даже ужасом:
- Как вы талантливы...
Это было подозрительно хорошее начало. Я опустила глаза, ждала, когда он скажет: "Хорошо, но мы не напечатаем"
- Очень интересно, - сказал Трофимов, - но мы не можем напечатать...
Больше ждать было нечего.
- Почему? - Я посмотрела ему в лицо. Увидела длинное расстояние от носа до верхней губы. Удобно бриться.
- Маленькие проблемы.
- Маленькие - это тоже большие.
Трофимов развел руками.
- Непонятно, где живет ваш герой.
- Мой герой влюблен, - сказала я, - а влюбленные везде примерно одинаковые.
Трофимов щелкнул языком, как Мастрояни в фильме "Развод по-итальянски", и стал смотреть в окно.
В литературных консультациях почему-то никогда не работают настоящие поэты. Наверное, потому, что им некогда.
Из редакции я еду на Ленинградский вокзал. Сейчас куплю билет и ночью уеду в Ленинград.
У каждого живущего на земле есть такое место, где ему всего уютнее. Мое место - Ленинград.
Здесь я родилась. На Васильевском острове мой дом, из которого я каждое утро, опаздывая, выбегала в школу Мама высовывалась в форточку и кричала вслед: "Не беги!" - боялась, что я вспотею и простужусь. А когда я возвращалась обратно, мама звала: "Иди скорее!" - боялась, простынет обед. Мама всегда чего-то боялась.
В Ленинграде живет моя подружка Майка. Дружба у нас чисто женская. Самым большим праздником в Майкиной жизни были те дни, когда я получала двойку А так как Майка училась хуже, то у меня таких праздников было больше.
В Ленинграде я пережила свою первую любовь. Мне было 12 лет, а ему 13. Его звали во дворе "Пони" за маленькое туловище и большую голову.
Может быть, существуют более яркая первая любовь и более искренняя первая дружба, но других первых у меня не было. Все, что было потом, второе.
Я люблю "Медного всадника" и решетку Летнего - куда приводят туристов. Люблю обшарпанную Выборгскую сторону. Мне нравится просто бродить по улицам, я узнаю их и не узнаю. От этого мне грустно и хочется жить лучше, ярче, чем я живу сейчас.
Я иду к вокзалу и улыбаюсь. Представляю, как вбегу в темный, пахнущий кошками Майкин подъезд. Как мне откроют дверь, шумно удивятся и шумно обрадуются. Как будут кормить меня, поить и смотреть с восхищением.
А я в этих взглядах почувствую себя легко и блаженно, будто в теплой ванне. Захмелевшая, буду рассказывать о себе в Москве: как живу на Борькину зарплату, как меня не печатают, как схожу с ума по женатому человеку. А все будут слушать, смеяться и завидовать. Им тоже вдруг захочется есть плавленые сырки, захочется бесперспективной любви.
Я подхожу к вокзалу и улыбаюсь.
Неожиданно, как из карточной колоды, передо мной возникает цыганка темнолицая, с плохими зубами. Не Кармен.
- Зачем спешишь, красавица? У тебя не будет дальняя дорога...
- Почему? - я с удивлением смотрю в ее круглые глаза с черными точечками у зрачков.
Цыганка быстро отводит меня к вокзальной стене, начинает торопливо говорить насчет того, что я простая и нехитрая - от этого у меня все неприятности. Я слушаю, морщась от напряжения, не могу разобрать половины слов. Говорит она без пауз и без интонаций, с каким-то неясным акцентом, и такое впечатление, что сама не понимает, о чем говорит.
- Что, что? - переспрашиваю я.
- У тебя деньги есть? - раздельно интересуется цыганка, хотя перед этим говорила явно другой текст. Я достаю из кармана мелочь.
- Не жалко?
Я на минуту задумываюсь, потом трясу головой. Не жалко.
Какие могут быть разговоры, если за несколько медяков получу профессиональную информацию что у меня было, что будет, чем сердце успокоится.
Цыганка начинает что-то бормотать Я жду Вижу еще нескольких представительниц вольнолюбивого племени, худых от подвижного образа жизни Бродят в платках и длинных юбках, ищут другую такую дуру, как я.
Воспользовавшись моей задумчивостью, цыганка дергает меня за челку, выдирает оттуда несколько волосков, начинает дуть на них. Потом спрашивает:
- Кого тебе показать, врага или короля?
Я думаю: враги у меня несерьезные, а короля хорошо бы знать в лицо, чтобы не пропустить при встрече. Не принять за кого-нибудь попроще.
- Короля!
Цыганка делает внезапный мистический жест, и я вижу в ее сухой руке маленькое зеркальце, какое продают обычно в "Галантерее" за 30 копеек. Это зеркальце на уровне моего лица, я заглядываю туда и вижу свой нос, рот и угол щеки.
Короля я там не увидела. Собралась было удивиться вслух, но у цыганки была своя программа.
- У тебя бумажные деньги есть?
У меня лежала в сумке сиреневая 25-рублевая бумажка, но мне почему-то не хотелось извещать об этом свою собеседницу.
Цыганка заметила следы борьбы на моем лице. Поняла меня верно.
- Ты мне не веришь?
- У меня нет денег, - нерешительно сказала я.
- Ты что, не веришь? - цыганка широко раскрыла очи черные, очи жгучие.
Мне стало неудобно, я достала деньги и, чувствуя, как во мне все сопротивляется этому жесту, протянула их цыганке. Она взяла хрустнувшую бумажку, я все еще не выпускала ее из рук. Мы некоторое время стояли так она тянула к себе, я к себе. Что чувствовала при этом цыганка - я не знаю. Во мне шла борьба темного со светлым, подозрительности с верой в человечество. Светлое начало победило. Я разжала пальцы, и деньги исчезли в темном кулачке. Цыганка зачем-то стала мять новенькую бумажку. Мяла-мяла, она становилась все скомканнее и меньше. Я больше не глядела по сторонам и ни о чем постороннем не думала. Я не сводила глаз с этого кулачка.
Цыганка тем временем перестала двигать пальцами, разжала кулак и показала мне пустую ладонь. Она показала мне фокус.
Боясь поверить, я спросила:
- А где деньги?
- Улетели.
- Куда?
- Туда, - цыганка показала куда-то вверх.
Я посмотрела в этом направлении, но денег не увидела, а увидела большие, светящиеся неоном буквы "Ленинградский вокзал".
- Послушайте, - тихо сказала я, - отдайте мне их обратно. Пожалуйста. Я вас очень прошу.
При слове "очень" мои глаза наполнились непролившимися слезами, руки я стиснула перед грудью, и в этот момент походила со стороны на камерную певицу.
Цыганка вдруг сказала мне грубое слово. Это было неожиданно, но не удивило меня. Меня удивило то, как переменились ее глаза. Я никогда не представляла себе, что на человеческом лице могут быть такие глаза.
К моей цыганке стали подходить остальные, хотя с меня было вполне достаточно одной. Я повернулась и пошла от вокзальной стены. Иногда останавливалась, мотала головой, как лошадь. И все люди, идущие навстречу, казались цыганами.
Раньше, прошлый год, когда мне везло или не везло, я шла к нему домой, на Смоленскую. И сейчас я иду к нему, но не на Смоленскую, как раньше, а на Таганку. Там его мастерская.
Я звоню в дверь и пугаюсь, что его нет. Но он есть. Он отпирает и смотрит на меня.
- Поздоровайся со мной, - говорю.
Он молчит. Лицо такое, будто слушает музыку - "Лунную сонату".
Прохожу мимо него в прихожую, оттуда в комнату.
На полу разложены рисунки - один к другому. То ли он сушит их подобным образом, а может, ему удобнее с высоты двухметрового своего роста глядеть на дело рук своих.
Останавливаюсь перед рисунками, ничего не вижу, кроме черно-белых пятен.
- Я пришла взять очки, - говорю, глядя в пол.
Месяц назад я забыла у него очки от солнца. Сейчас осень, очки не нужны. Он это понимает. Я знаю, что он это понимает.
Мы молчим. Он смотрит на меня. Я - в пол.
Вдруг из черно-белых пятен различаю среди заснеженных деревьев спину мальчика. Мальчик идет в школу: в одной руке несет портфель, в другой мешочек для галош. По тому, как отведен портфель, как натянута веревочка, по линии плеч вижу, что мальчику не хочется идти в школу.
- Нравится?
- Непонятно, - говорю, - в какой стране живет твой мальчик.
- Мальчики во всех странах одинаково не хотят ходить в школу.
Не надо мне было на него смотреть.
- Принеси очки.
Он отделяется от стены, подходит ко мне. Обнимает.
Моя щека помнит его щеку. Рука - его плечо. Будто когда-то уже было так же, тысячу лет назад. При первом моем рождении. Была эта же комната. Стояла такая же напряженная густая тишина. Он целует меня. И это я тоже помню. Отвожу лицо.
- Не надо.
- Почему?
- Не надо.
Это я из самолюбия. Кому оно нужно сейчас, мое самолюбие...
- Ты извини, что я не звонил.
Зачем извиняться? Не звонил и не звонил.
Я вижу его ухо и край щеки, тлеющий румянцем. В линии затылка и спины есть что-то невзрослое. Молчит, мотает на указательный палец короткую нитку. Потом перестает мотать, смотрит через глаза прямо мне в душу.
- Неужели ты не понимаешь?
Я все понимаю. На Смоленской, в двадцати минутах езды на метро, живет маленький, незнакомый мальчик. Его сын.
- Я все понимаю. Ты хочешь, чтобы были и волки сыты и овцы целы.
Он встает, отходит к окну. Кажется, я добилась своего - ему неприятно. Но мне не легче. Мне от этого еще хуже.
На окно налипли сумерки. В комнате темно. От зажженного за окном фонаря на полу косая зыбкая тень рамы. И мне кажется - это наш дом. Встретились вечером, каждый после своих дел, и не надо расставаться. Ни сегодня, ни завтра. Никогда.
Я осознаю вдруг, что если сейчас зажечь свет - исчезнет тень на полу. Обозначатся голые стены. Дом не мой. Он не мой. Ощущение сиюминутности.
Я не хочу зажигать свет. Хочу, чтобы все осталось так, как сейчас. Говорю:
- Зажги свет.
- Не надо, - просит он. - Так лучше.
- Поздно. Отвези меня домой.
Хоть бы не послушал.
Наша машина идет среди других машин и внешне ничем от них не отличается.
Он курит молча. Лицо отчужденное - такое впечатление, будто мы поссорились.
Я смотрю на его профиль, на рукав пальто. Мне кажется, что едем мы в последний раз и видимся в последний раз. Я мысленно ласкаю его, говорю самые нежные и нужные слова, каких я ему никогда не говорила раньше, а теперь и подавно не скажу.
Он переключает скорость. Я боюсь скоростей, но сейчас мне хочется, чтобы он ехал еще быстрее, хочется врезаться во что-нибудь, чтобы больше не думать. Спрашиваю:
- Ты на похороны мои придешь?
- Если будет время, - говорит он и выкидывает папиросу через опущенное стекло.
Машина останавливается против моего дома. Мне хотелось бы ехать долго, но мы уже приехали.
- Ты так ничего и не поняла, - говорит он.
- До свидания. - Я дергаю ручку и выхожу из машины.
Есть такое вьражение - "через силу". Это, наверное, когда сила тянет в одну сторону, а ты идешь в другую.
Я вхожу в комнату. Не раздеваясь, в плаще и косынке сажусь на тахту.
Борька опускает газету, глядит на меня.
- Ты чего?
- Ничего.
Как неэкономно устроена жизнь. Даже старые, изношенные платья не выбрасывают, а рвут на тряпки и используют в хозяйстве. А такая редкость, как любовь, если она не нужна тому, на кого направлена, то она вообще никому не нужна. Никому не нужна моя любовь, талант и преданность.
- Перестань курить. Мне душно.
- А куда я пойду курить? - Борька несколько раз сильно затягивается, потом винтообразным движением тушит папиросу в пепельнице. Вокруг него зыбким голубым туманом плывет дым.
- Открой окно, - прошу я.
- Мне будет холодно спине.
- Эгоист! - Я чувствую, как от слез тяжело и неудобно глазам. - Ну почему вы все такие эгоисты?
- Это ты меня на "вы" называешь? - уточняет Борька.
В этот момент на кухне раздается грохот, будто выстрелили из ружья. Исходя из прошлого опыта, догадываюсь, что это с плиты свалилась сковорода. Она свалилась на бутылки из-под кефира, которые стоят возле плиты.
- Знаешь что, ты или бутылки убирай, или сковороду клади в другое место. Обратно у тебя все летит.
Борька любит слово "обратно": у меня "обратно порвались носки" или "ты обратно все делаешь наоборот".
Ночью я еду в Ленинград. Деньги мне дала Татьяна, причем довольно быстро, не выясняя смысла жизни.
- Спасибо, - сказала я.
- Пожалуйста, - ответила Татьяна.
Так и бывает в жизни, когда человек выручает человека. "Спасибо", говорит один. "Пожалуйста", - отвечает другой.
Я еду в свой город на чужую свадьбу, везу в подарок дымчатые очки, каких не достанешь. Сейчас, правда, осень, очки не нужны. Но ведь будет другое лето.
РУБЛЬ ШЕСТЬДЕСЯТ - НЕ ДЕНЬГИ
Возле метро "Новые Черемушки" в ларьке продавались шапки-невидимки. Шапки были бежевые с помпончиком на макушке, походили на лыжные. Их никто не брал.
Я стою в шапке-невидимке, стиснутый со всех сторон, и чувствую плечи своих современников.
Возле меня в минусовом расстоянии стоит деревенская женщина в шали и плюшевой жакетке. На шее у нее, как олимпийский венок, висит гирлянда сушек.
- Мать, - обиженно говорит кто-то за моей спиной, - встала, как памятник. Подвинься немножко!
Я включен, и там, где я стою, пустое место. Бабка двигается в эту пустоту, но она заполнена мной.
- Куда я подвинусь-то?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71