Однажды мы с Лерой собрались на ее дачу и приехали с этой целью на Савеловский вокзал. Лера пошла за билетами, а я осталась ждать на платформе. В это время со второго пути отправлялся поезд, который редко ходит и далеко везет. Вокруг меня все пришло в движение и устремилось ко второму пути. Люди бежали так, будто это был самый последний поезд в их жизни и вез их не в Дубну, а в долгую счастливую жизнь.
Я услышала в своей душе древний голос и бросилась бежать вместе со всеми, не различая в общем топоте своего собственного. Когда я вскочила в вагон, то испытала облегчение, доходящее до восторга. Потом, конечно, я испытала оторопь и растерянность, но это было уже потом, когда поезд тронулся.
Лера не понимает, как можно вскочить в ненужный тебе поезд. Она до сих пор не понимает, а я до сих пор не могу объяснить.
Я давно миновала свой двор и несколько улиц, когда увидела бегущих людей. Они пронеслись мимо меня, потом остановились - в передних рядах произошла кратковременная борьба. Потом все повернулись и бросились в другую сторону.
Я заглушила в себе древний голос, отошла и попробовала сосредоточиться. Со стороны, как правило, виднее, я все поняла: действие происходит перед театром, массы стреляют билет на утренний спектакль.
Я не люблю стрелять билеты. В этом есть что-то унизительное. Те, у кого заранее припасены билеты, чувствуют необоснованное превосходство и на вопрос, нет ли у него лишнего, могут ответить: "Есть. В баню". Каждому приятно почувствовать превосходство, пусть даже временное и необоснованное. Я это понимаю, но не принимаю. Поэтому просто отхожу в сторону, ни у кого ни о чем не спрашиваю, при этом у меня вид попранной женственности. Такой вид часто бывает у хорошеньких продавщиц, которые собрались завоевывать мир, а попали за прилавок.
Сегодня я тоже отхожу в сторону и смотрю, как ведут себя возле театра. Если бы в кассе были свободные билеты, людям хотелось бы на спектакль гораздо меньше или не хотелось бы совсем.
Ко мне подошла блондинка в белом пальто и таинственно спросила:
- Можно вас на минуточку?
- Можно, - согласилась я и пошла за нею следом.
Я не понимала, куда она меня ведет и с какой целью.
Может быть, это была блондинка Петрова и ей совестно смотреть мне в лицо?
Блондинка тем временем остановилась и достала из лакированной сумочки билет - голубой, широкий и роскошный.
- Продаете? - догадалась я.
У меня в кармане было 7 копеек - ровно на пачку соли.
- Отдаю, - поправила меня блондинка.
- Почему?
- Он мне даром достался.
- А почему мне, а не им? - Я кивнула в сторону дышащей толпы.
- Боюсь, - созналась блондинка. - Растерзают.
Я обрадовалась и не знала, как приличнее: скрыть радость или, наоборот, обнаружить.
- Вам, правда, не жалко?
- Правда. Я вечером посмотрю в лучшем составе.
- Тогда спасибо, - поблагодарила я, обнаруживая радость одними глазами, как собака.
Мы улыбнулись друг другу и разошлись довольные: я тем, что пойду в театр, а она тем, что не пойдет.
Есть зрители неблагодарные: им что ни покажи - все плохо. Я - благодарный зритель. Мне что ни покажи - все хорошо.
Мои реакции совпадают с реакцией зала - просто они ярче проявлены. Если в зале призадумываются - я плачу, а если улыбаются - хохочу.
Мне все сегодня нравится безоговорочно: пьеса, которая ни про что, артисты, которые изо всех сил стараются играть не хуже основного состава. Может быть, у них в зале знакомые или родственники, и они стараются для них.
Мой сосед справа похож на молодого Ива Монтана - тот современный тип внешности, о котором можно сказать: "уродливый красавец" или "красивый урод". Он не особенно удачно задуман природой, но точно и тщательно выполнен: точная форма головы, вытянутая шея, вытянутые пальцы, вытянутая спина. Все вытянуто ровно на столько, на сколько положено, ни сантиметра лишнего. Хорошо бы он на мне женился.
Спектакль окончился традиционно. Зло было наказано, а справедливость восторжествовала. Так должны заканчиваться все спектакли, все книги и все жизни. Необходимая традиционность.
Я не люблю выходить из театра, не люблю антрактов - вообще мне не нравится быть на людях. На людях хорошо себя чувствуют начинающие знаменитости - все на них оглядываются и подталкивают друг друга локтями. А когда ты идешь и тебя никто не замечает, появляется ощущение, что ты не обязательна. И вообще не обязательна.
- Девушка, извините, пожалуйста... - Кто-то меня все-таки заметил. Я обернулась и увидела Ива Монтана. "Сейчас спросит, где Третьяковская галерея", - догадалась я.
- Где вы взяли ваш билет? - спросил Ив Монтан.
- Мне его подарили.
- Кто?
- Блондинка. - Я хотела добавить "красивая", но передумала.
- Она еще что-нибудь говорила?
- Да. Она сказала, что посмотрит спектакль в лучшем составе.
Что ж, может быть, блондинка не любит уродливых красавцев, а предпочитает красивых красавцев или уродливых уродов. Чистота стиля.
Мы вышли на улицу. Весь июль и первую половину августа шли дожди. А так как природа все уравновешивает, то на вторую половину пришлась вся жара, причитающаяся лету. Было так душно, что плавился асфальт.
- А как отсюда добраться до Третьяковки? - поинтересовался Ив Монтан.
"Наконец-то дождалась", - с удовлетворением думала я.
- Вы приезжий?
Все, кто приезжает в Москву из других городов, сейчас же бегут в Большой театр или в Третьяковскую галерею, даже если это им совершенно неинтересно.
- Приезжий, - сознался Ив Монтан.
- Откуда?
Я думала, он скажет "из Парижа".
- Из Средней Азии, - сказал Ив Монтан.
- А зачем вам Третьяковка? Вы любите живопись?
- Нет. Я хожу смотреть туда одну картину, "Христос в пустыне".
- Крамской, - вспомнила я.
- Наверное. Там Христос сидит на камне, а я перед ним на диванчике. В такой же позе. Посидим вместе час-другой, начинаем думать об одном и том же.
- О чем?
- Так. О себе, о других.
- А о ком вы думаете лучше - о себе или о других?
- Конечно, о себе. Вам в какую сторону?
- Мне все равно, - сказала я. Мне действительно было совершенно безразлично.
Мы смешались с толпой и пошли в непонятном для себя направлении. Может быть, у Ива Монтана тоже было развито стадное чувство.
- Нравится вам Москва?
Этот вопрос обязательно задают иностранцам, а иностранцы обязательно отвечают, что больше всего им понравились простые люди.
- Город - это прежде всего люди, - ответил Ив Монтан. Он держался как иностранец на Центральном телевидении. - Я люблю тех, кто меня любит. В Москве меня не любят. Поэтому мне больше нравится Киев.
- Мещанский город! - высокомерно сказала я.
В Киеве живет моя родственница - настоящая мещанка. Когда я приезжала к ней на каникулы - заставляла меня наряжаться на базар.
- Мещане в свое время умели жить медленно и внимательно, - сказал Ив Монтан. - Сейчас этого не умеют. Все торопятся. А зачем?
- Чтобы успеть на свой поезд. В долгую счастливую жизнь.
- Когда торопишься, быстро устаешь. А чтобы жить долго, надо совсем другое.
- Что же надо?
- Заниматься спортом. Плавать.
- И все? - разочарованно спросила я.
- Вам мало?
- Конечно. Кроме спорта, существуют наука, искусство, политика...
- Спорт - это и наука, и искусство, и политика. В борьбе побеждает сильнейший, в беге быстрейший. Красиво дерутся, красиво бегут. Судят беспристрастные судьи. Выигранное соревнование - это мгновение плюс жизнь.
- А я физкультурную форму всегда забывала, - с сожалением вспомнила я.
- А чем вы занимаетесь? - спросил Ив Монтан.
- Ничем. Я себя не нашла.
- Зачем вам себя искать? Вы уже есть.
- Думаете, этого достаточно?
- Вполне достаточно: умная, молодая, красивая...
- Умная и молодая - правильно, - подтвердила я. - Но не красивая. У меня психология не та.
- Непонятно.
- У красивых одна психология, а у некрасивых другая, - объяснила я. У меня та, которая у некрасивых.
- Что же это за психология?
- Как бы вам объяснить... Бывают зрители благодарные, а бывают неблагодарные. Для них и пьесу пишут, и декорации рисуют, и актеры стараются, а они сидят нога на ногу, будто так и должно быть. Все для них в этой жизни - и города для них поставлены, и моря налиты. Понимаете? А я совсем другой зритель. Вот луна на небе - я ей ужасно благодарна. Вы со мной разговариваете - я просто счастлива.
- Вам правда не скучно?
Ив Монтан почему-то задержался на этой мысли, хотя меня больше интересовала другая.
Мимо нас, таинственно ступая, прошагала кошка. Может быть, она направлялась к луже с шестипроцентным молоком. У каждого в этой жизни свой маршрут.
- А куда мы идем? - спросил Ив Монтан.
- Не знаю. - Я остановилась. - Я думала, вы знаете.
- Пойдемте ко мне, - пригласил Ив Монтан.
- Куда?
- Ко мне. - Он решил, что я не расслышала.
Прежде чем решать что-либо, мне надо было отделить рациональное от эмоционального и выяснить перспективы отношений.
- Вы надолго приехали?
- На десять дней. На семинар.
- А какая у вас специальность?
- Инструктор по плаванию.
- Что это значит - "инструктор"?
- Человек, который учит плавать.
- А какое у них будущее - у тех, кто учит плавать?
- Будущее в основном у тех, кто плывет.
Все сошлось. Нормальный человек - без будущего и без перспектив отношений. Я испытала облегчение, доходящее до восторга, - как тогда, когда прыгнула в ненужный поезд.
Ив Монтан жил в гостинице. Когда мы вошли в его номер, я испытала оторопь и некоторую растерянность, но было уже поздно, потому что поезд тронулся.
Номер был хорош тем, что в нем не было ничего лишнего: кровать, чтобы спать, стол, чтобы писать письма, графин со стаканом, чтобы пить воду. Книг, чтобы читать, не было. Пианино, чтобы играть, тоже не было. Проводи свое время, как хочешь, лежи на кровати, пей кипяченую воду.
- Куда сесть? - спросила я, так как стул был заставлен коробками.
Ив Монтан кивнул на кровать. Я села прямо на покрывало, хотя мама воспитывала меня совершенно иначе.
Итак, я сижу на кровати в номере у мужчины. Это со мной впервые, но, видимо, все в жизни бывает первый раз. Если бы моя мама меня не била и не заставляла каждый день искать смысл жизни, я сейчас сидела бы дома, читала про катушку и кусок железа или вязала крючком. Значит, во всем виновата мама, из-за нее я дошла до жизни такой.
Когда находишь виноватого, становится легче. Мне тоже стало легче, зато Ив Монтан чувствовал себя затруднительно. Когда приходят гости, их надо развлекать беседой и поить кофе. Кофе у него не было, подходящей темы тоже не было. На улице ему было как-то освобожденное.
- Садитесь, - подсказала я.
Ив Монтан послушно сел возле меня на покрывало.
- Как вас зовут? - торопливо поинтересовалась я. Это было самое подходящее время для знакомства.
- Иван. - Он протянул руку ладонью вверх. Такой доверительный жест предлагают собаке - чтобы не укусила. Я недоверчиво, как незнакомая собака, заглянула в развернутую ладонь. Линия жизни была у него длинная долго будет жить. А линия ума - короткая. Дурак. Возле большого пальца эти линии сходились в букву "М" - линия ума совпадала с линией жизни. Не такой уж, значит, дурак, кое-что понимает. Бугров под пальцами не было. Бугры - признак таланта. Иван Монтан имел ладонь плоскую, как пятка. От таланта был освобожден совершенно.
- Иван, - повторила я, - сокращенно Ив...
Мне следовало назвать свое имя и протянуть свою ладонь. На моей ладони читались признаки и ума и таланта, но линии ума и жизни не соединялись в букву "М", а шли каждая сама по себе. Это означало, что вообще-то я умная, но своим умом не пользуюсь, живу, как идиотка. Сегодня это особенно проявлялось.
- А почему блондинка не пошла с вами в театр? - спросила я. Меня мучила эта тайна.
Ив Монтан не ответил. Он убрал свою ладонь, сунул ее в карман. Мы сидели на одной постели такие отчужденные, будто были мужем и женой и прожили вместе двадцать лет.
Он встал, подошел к письменному столу и, присев на корточки, выдвинул нижний ящик. Я ожидала, что Иван Монтан достанет шахматы или книгу с картинками, но он достал маленькую бутылку ликера с изящной этикеткой. Когда он выдвигал, а потом задвигал ящик, там что-то тарахтело. От живого созерцания я перешла к абстрактному мышлению и догадалась, что тарахтят бутылки.
- Вы алкоголик? - поинтересовалась я.
- Нет. Пьяница.
- А какая разница?
Ив Монтан посмотрел на меня, и я поняла, что выступила как дилетант.
- Пьяница хочет - пьет, а не хочет - не пьет, - объяснил он. - А алкоголик хочет - пьет и не хочет - тоже пьет.
- Понятно. А зачем вы пьяница? Вам трезвому скучно?
- Просто я устаю к концу дня и снимаю напряжение. Черчилль, например, выпивал в день бутылку армянского коньяка.
Ив Монтан разлил ликер - мне в стакан, а себе в крышку от графина. В номере запахло кофе, потому что ликер был кофейный.
- А почему Черчилль пил коньяк, а не ликер? - удивилась я.
- Ему было чем закусывать, - неопределенно объяснил Ив Монтан. Он сел возле меня и стал на меня смотреть.
- Сколько тебе лет?
- Восемнадцать.
Он поднял свою бесталанную ладонь и погладил меня по волосам.
- Блестят, - проговорил он. - Почему они у тебя блестят?
- Чистые... - сказала я и замолчала.
Ив Монтан был не прав. Ликер не снимал напряжения. Наоборот. У меня возникло такое ощущение, будто я несусь в скоростном лифте, когда в печенках что-то обрывается и ухает вниз, а голова становится легкой и вотвот отлетит. Вот-вот я потеряю свою голову с чистыми волосами.
Есть такая болезнь - клаустрофобия. Это боязнь замкнутых пространств. Такие люди, например, не могут ездить в лифте. Я ничего не знаю больше об этой болезни, но вдруг остро почувствовала симптомы клаустрофобии.
Мне жутко стало от замкнутого пространства, в котором совершенно не оставалось больше воздуха - нечем было дышать до того, что даже говорить невозможно.
Я вскочила с постели, отбежала к окну. Ив Монтан смотрел на меня очень внимательно - может быть, решил, что я собралась выброситься с седьмого этажа.
- У тебя что-нибудь было? - спросил он.
- Было.
- Если не хочешь, можешь не рассказывать.
- Мы вместе учились, - начала я. Мне лучше было рассказывать. Лучше произносить текст, чем молчать.
А потом мы вместе копали картошку в колхозе. Нас послали туда всем классом, но работать не хотелось. А он копал с утра до вечера. Он говорил, что это для него принципиально. Раз приехали работать - надо работать, а не прятаться по углам.
- Ну, а потом...
- А потом я тоже стала копать вместе с ним.
- И все?
- Все.
- Значит, ничего не было?
- Почему же? Производственная любовь.
- А чем она кончилась?
- Мы вернулись в Москву, он себе блондинку нашел.
- Обидно?
- Ну вот, обидно... Гордиться должна. Если любишь человека, надо жить его интересами.
Ив Монтан выпил полкрышки, подвинулся поближе к стене, чтобы сидеть удобно было.
Клаустрофобия моя кончилась, замкнутое пространство разомкнулось как-то само собой.
- А я не помню, какой я был в 18 лет, - сказал Ив Монтан. Он как-то незаметно перестроился из красивого урода в красивого красавца, нравился мне больше, чем в театре, и больше, чем Петров в колхозе. Удивительно, что блондинка не пошла с ним в театр.
- Хотите, я тоже стану блондинкой? - предложила я.
- Два часа - и блондинка.
- Не хочу, - сказал Ив Монтан. - Зачем тебе быть как все?
В номере было тепло и отгороженно от внешнего мира. Мы сидели вместе - красивый красавец и индивидуальная брюнетка - не такая, как все.
Мне хотелось, чтобы так продолжалось долго, но Ив, Монтан посмотрел на часы.
- Пошли! - скомандовал он.
- А можно еще посидеть?
- А что мы будем делать?
- Общаться... духовно, - уточнила я.
- Для духовного общения надо ходить в Третьяковскую галерею, а не в номер к одинокому мужчине.
- Тогда пойдемте в Третьяковскую галерею, - предложила я. Мне не хотелось домой. - Посмотрим на Христа. Подумаем о себе, о других...
Мы отправились смотреть Христа, но не в Третьяковскую галерею, а в церковь. Так было ближе.
Во дворе за оградой стояла белая "Волга", принадлежавшая, видимо, попу.
В церкви было много старух, а обладатель белой "Волги" стоял в ризе и пел баритоном.
Когда мы ступили в церковь, старухи упали на колени - не перед нами, а потому что так надо было по ходу службы. Все упали на колени, кроме нас и попа. Мы посмотрели друг на друга с доброжелательным любопытством.
На меня было надето короткое платье, покроем и размером похожее на мужскую майку. Из-за майки с боков и снизу текли мои нескончаемые голые руки и такие же нескончаемые голые ноги. Поп посмотрел на все это, допел свою фразу, энергично замахал кадилом - энергичнее, чем раньше, а хор подхватил высокими голосами: "Господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй мя..."
Когда я слушала церковное песнопение, со дна моей души поднималось что-то светлое, неконкретное, я чувствовала в себе пристальную связь с прошлым, и у меня слезы подступали к глазам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71