Женились бы, как все добрые люди, и щупали
себе!..
Именно так старый Конопля отзывался о сыне и сыновнем приятеле - Вадим
не раз рассказывал о батюшкиных словах своему другу. Впрочем, друзья
прекрасно понимали досаду Конопли-отца - старость пришла, а дело передать
некому, потому что из пяти зятьев тоже нет ни одного по торговому
делу, все ратники да фабриканты. Репня знал даже больше: старый Конопля
пытался привадить сына к родовому делу, но торговле надо учить сызмальства,
а не тогда, когда парень уже думает, как бы к служанке под наперсенник
залезть да стаканчик-другой в соседнем кабаке пропустить.
Так и не получился из Вадима Конопли купец, зато собутыльник вышел
отменный. И дело не в том, что у него всегда водились деньги - Репня
и сам зарабатывал прилично, а пил далеко не каждый день, - а в том,
что Вадим всегда понимал своего приятеля. Был он на пять лет помоложе,
точно так же неудачно женат - правда, без ребенка, - и, подобно Репне,
относился к женщинам как к простынкам и наволочкам.
В общем, дружились два приятеля душа в душу.
Когда Репня появился на пороге, прислуга Коноплей встретила его достаточно
милостиво (служанки вели себя по отношению к Бондарю прохладно лишь
на глазах у Вадимовых батюшки и матушки), потому что друг младшего
хозяина всегда относился к ней со вниманием.
Вадим уже позавтракал: в купеческом доме вставали и завтракали рано.
- С Паломной седмицей вас!
- С Паломной седмицей вас!
- Айда напьемся? - без обиняков предложил Репня.
Вадим оттопырил нижнюю губу:
- С какой стати, в такую-то рань?! Поехали лучше в Перынь, с девками
в Ильмене потискаемся.
- Нет! - Репня сумрачно взглянул на приятеля, и тот сразу понял: другу
плохо. - Еще вся седмица впереди, успеем натискаться. А ныне айда
напьемся!
Раз другу плохо, друга надо выручать. И Вадим пожал плечами:
- Айда!
Часа не прошло, как они уже сидели в кабаке "У Рыбника": питейные
заведения своего отца Вадим ввек не посещал, небезосновательно предполагая,
что в подобных случаях о его похождениях слишком быстро станет известно
любезному родителю.
Когда под балычок да под маринованные огурчики (любимая Вадимова закуска)
пропустили по первой да по второй, Вадим озаботился излечением друга
от душевной боли.
Пока под заливную телятину да под стерляжью уху пропускали по третьей
да по четвертой, Репня поведал другу о своих сердечных ранах.
Вадим размышлял в течение пятой и шестой, которые пропускались под
иберское блюдо шаш-лык. А потом сказал:
- Подождите! Вы молвили, он - чародей?
- Да, - согласился Репня. - Из крупных. Светозар Сморода.
- Так чего же вы волнуетесь! - удивился Вадим. - У него к ней какое-то
дело, но всякое дело, каким бы важным оно ни было, рано или поздно
заканчивается. И тогда она будет вашей.
Пропустили по седьмой - под расстегайчики.
- Мне всегда было интересно, - сказал Вадим заплетающимся языком,
- что общего между этим пирожком и женским сарафаном.
- То, что мы с вами ни печем расстегаи, ни носим их, - сказал Репня,
поелику его этот сложный вопрос совершенно не интересовал.
Потом пропустили по восьмой и по девятой - уже ни подо что. А потом
Вадим сказал:
- Поехали, отберем ее у него.
- Кого? - не понял Репня.
- Вашу Веру у вашего Света, - сказал Вадим. - Или вашу Свету у вашего
Вера.
План похищения Веры и Светы они обсуждали под какую-то и под какую-то,
пропущенные подо что-то и подо что-то.
- Вам будет Вера, а мне Света, - сказал Вадим.
И только тут Репня почуял неладное.
- Подождите-ка, - сказал он. - Какая Света? Ее зовут Вера, а Свет
- это он.
- А-а-а?! - удивился Вадим. - Что же вы мне сразу не сказали? Свет
мне не нужен, я не жопочник. К тому же вы молвили, он волшебник? От
волшебников надо держаться дальше, чем от венца. Но ее мы все равно
отберем!
Они вроде бы расплатились и вроде бы сели в экипаж Конопли. Но поехали
не к дому Смороды - это Репня помнил точно, потому что через Вечевой
мост они не переезжали, а через Гзеньский их бы кучер и сам не повез:
эти ребята не ездят в Тверь через Урал. Похоже, они просто проветривались,
раскатывая недалеко от дома Конопли. А может, и вовсе по-прежнему
сидели в кабаке.
Потом вдруг оказалось, что Репня в карете, но Вадима рядом нет, а
на улице уже вечер. Репня открыл переднее окошечко и спросил кучера
(кучер вроде бы был Коноплев):
- А где ваш хозяин?
- Остался дома, - сказал с улыбкой кучер. - С Паломной седмицей вас!
Странно, подумал Репня. Разве он не поздравлял меня утром?
Он хотел спросить, куда они направляются, но задать такой вопрос означало
признаться, что он ничего не помнит. Поэтому Репня стал внимательно
смотреть в боковое окно. И вскоре сообразил: они едут к его дому.
Это было жутко. Куда-куда, а домой Репне не хотелось совершенно. Уж
лучше на виселицу, чем в эту опостылевшую до невозможности пустую
светелку.
- Послушайте, любезный! А нельзя ли еще чуть-чуть покататься? Боюсь,
я должен немного проветриться. - Репня подмигнул кучеру.
- Отчего же нельзя? - Кучер подмигнул в ответ. - Хозяин сказал, я
в полном вашем распоряжении на весь сегодняшний вечер.
И снова стучали по мостовой копыта лошадей, снова пробирались мимо
окон экипажа фонарные столбы. А по тротуарам гуляли разряженные люди,
но на них Репне было наплевать. Как наплевать было и на встречные
экипажи. Тех, кто ездит в каретах, он никогда не любил, а те, кого
он любил, никогда не ездили в каретах.
А потом они вдруг оказались около Вечевого моста, и Репня все вспомнил.
- Послушайте, любезный. Давайте прокатимся по Торговой набережной
и вернемся через Гзеньский мост.
- Как скажете!
Когда они свернули на Торговую набережную, Репня приспустил на правом
окне занавеску и под ее защитой проводил взглядом дом ненавистного
Светозара Смороды. Вон там, за украшенным литой решеткой окном, томилась
та, с которой он с удовольствием прокатился бы сейчас в карете. Но
между ним и ею стоял ненавистный кастрат.
Репня отвернулся и пересел к левому окошку, взглянул на искрящийся
в вечернем солнце Волхов.
И увидел ИХ.
Они неспешно топали по набережной. Она доверчиво опиралась на его
десницу и с улыбкой что-то ему говорила. А он, прямой, аки лом проглотил,
и важный, словно наследник Великокняжеского престола, индюком вышагивал
ошуюю от нее. Десницу он держал так, будто нес в ней корзинку с яйцами,
кастрат поганый, а эта сука заглядывала ему в рожу да все чесала несчастным
своим язычонком.
И вдруг она вздрогнула. Повернула голову. Бросила взгляд в окошко
проезжающей мимо кареты. Репня отшатнулся и прижался к спинке сиденья.
Словно его застукали подсматривающим в окошко бани, когда там моются
женщины...
Он отважился заглянуть в заднее окошко только через минуту. Эти двое
так и шагали по тротуару, непринужденно болтая друг с другом. Сука
по-прежнему смотрела на своего псевдокобеля. Но время от времени не
забывала поглядывать и вслед уезжающей карете.
А у Репни вдруг появилось ощущение, что весь сегодняшний день был
предопределен богами. В том числе и эта нежданная встреча.

20. Взгляд в былое: Забава.
Сколь Забава себя помнила, она всегда кого-то любила.
Первые воспоминания о своей жизни относились у нее годам к трем, и
тогда она любила маму.
Лет в пять она стала любить соседского мальчишку по имени Акиня, сына
тети Любы, на которого ее мать, уходя по своим делам, оставляла дочку.
Акиня был лета на три старше Забавы, и девочка, не отдавая себе отчета,
отводила ему в своей жизни роль неизвестного ей отца. Акиня защищал
ее от уличных собак и чужих мальчишек и даже кормил холодным обедом,
но он же, при малейшем неповиновении с ее стороны, отвешивал девочке
увесистую оплеуху. А порой, заведя подопечную в укромное местечко,
Акиня заставлял ее снимать штанишки и показывать ему то, что внутри
них скрывалось. Ведомая просыпающимся безошибочным женским инстинктом,
Забава обычно сопротивлялась этим поползновениям, однако этот же инстинкт
подсказывал ей, что сопротивление не должно быть долгим. Акиня увлеченно
рассматривал открывающуюся картину, потом начинал смеяться и показывал
ей то, что, по его мнению, должно иметься у настоящего человека.
Наверное, эта разница между двумя, как ему казалось, в остальном чрезвычайно
похожими друг на друга существами изрядно занимала Акиню, потому что
однажды он и вовсе принялся ковыряться у Забавы щепочкой, за что был
тут же нещадно избит некстати подвернувшейся матерью.
Эпизод с избиением так врезался в память девочки, что не однажды снился
ей по ночам. В ее представлениях о жизни Акиня был сверхъестественным
существом, и, пока тетя Люба наказывала сына, Забава верещала так,
что на дочкины вопли прибежала Светозара Соснина. Женщины, полагая,
что Забава вопит от физической боли, всыпали Акине добавочную порцию
горячих. Наконец Забава сообразила, что крик только прибавляет мучений
ее кумиру, и замолкла.
А потом, жалея Акиню, стала снимать штанишки уже безо всякого сопротивления.
Наверное, продолжайся жизнь своим чередом, Забава вышла бы за Акиню
замуж и народила бы ему уйму детей, но смерть матери круто изменила
судьбу девочки, и от Акини остались лишь редкие сны...
Попав в приют, Забава стала любить мать Заряну: ведь мать Заряна заменила
ей и маму, и тетю Любу, и даже Акиню. И именно мать Заряна научила
ее быть женщиной. Но своенравие отобрать не сумела. Впрочем, своенравие
- это ствол, на котором растут плоды жизненных достижений. Вот только
жизненные достижения почему-то обходили Забаву стороной - наверное,
им было мало одной любви, а больше в девочке еще ничто проснуться
не успело. Во всяком случае, в учебе с чем-либо еще, окромя арифметики
да правописания, на короткую ногу Забава стать не сумела. Однако мать
Заряна не называла ее успехи малыми: ведь додолки всегда и всюду считали
для женщины главным занятием в жизни - помимо деторождения - именно
любовь. А науки - занятие мужское.
За любовью дело не стало. И самой себе Забава всегда признавалась,
что ее первый хозяин начал приставать к своей служанке отнюдь не с
бухты-барахты. Ведь не заметить в ее глазах призывного сияния мог
только незрячий. Разумеется, Забава не преследовала никаких материальных
целей. Ей и в голову не приходило, что хозяин может развестись с супругой
и осчастливить женитьбой ее, Забаву. Просто любить для нее было так
же естественно, как дышать.

21. Ныне: век 76, лето 2, червень.
Выйдя в седмицу вечером из гостевой, Забава вдруг ощутила такую свободу,
какой у нее ввек не было. Подобное ощущение возникало порой лишь во
сне - когда она, раскинув руки, летала над землей, удивляясь тому,
что с нею нет ни ступы, ни помела.
Ей казалось, она - опьяненная свободой, внезапно обретшая крылья птица,
хотя любой рыбак сказал бы ей, что она больше похожа на вытащенную
из воды рыбу. Но рыбака рядом не было: все знакомые рыбаки остались
у нее в прошлом, на Онеге. Скорее она сама была похожа на рыбака,
силящегося вытащить рыбку, оказавшуюся ему не по силам. Смирившись
с судьбой, она дала возможность рыбке сорваться с крючка и уплыть
своим путем, но теперь следовало привыкать жить без ушицы...
Однако жизнь без ушицы получалась несытной. Раз за разом просыпалась
Забава ночью: ей все время казалось, что ее подвесили вверх ногами
- так стучала в висках кровь. Ничего не изменилось и утром. По-прежнему
Забаве представлялось, что она висит вниз головой. К этому достаточно
неприятному ощущению добавилось новое - когда она увидела за завтраком
чародея, ее чуть не вытошнило. Если бы она хоть раз в жизни опилась
медовухой, она бы знала, на что похоже вновь обретенное ощущение,
но о синдроме похмелья Забава не имела ни малейшего понятия.
А сложности продолжались. После завтрака, принеся на кухню грязные
тарелки, она едва успела добежать до туалета, где ее долго чистило,
жестоко выворачивая наизнанку желудок.
Но и опосля этого тошнота не прошла. Тогда Забава пошла к тете Стасе.
- А вы, случаем, не беременны? - спросила тетя Стася. И тут же сама
удивилась: - Хотя откуда?.. Зеленец-то еще не наступал.
- А если бы и наступил, - сказала Забава. - От кого я могу быть беременной?
Разве что от Перуна...
- Чур нас! - Тетя Стася омахнулась охранным жестом. - Айда скажем
чародею. Пусть он вас посмотрит.
- Чародею?! - Забава аж побелела. - Нет!
Ее опять замутило.
Тетя Стася не нашла ничего более умного, чем поговорить с мужем. Дядя
Берендей на выводы был куда как скор:
- Опять у нее любовные выходки начинаются! О Сварожичи, как же мне
все это надоело!
Вот тут Забава рассвирепела:
- Нету у меня никаких выходок. Если хотите знать, я его и не люблю
больше. А вы... - И пошла, и поехала.
Дядя Берендей слушал ее некоторое время, а потом поднял руку:
- Хватит, племяша! Мне ваши глупости совсем ни к чему. Скажу одно:
если позволите себе хоть малейшую выходку, немедленно сядете под замок.
Забаву аж озноб пробрал - она почувствовала, что остаться в одиночестве
в таком состоянии будет и вовсе свыше ее сил.
- Не бойтесь, - сказала она. - Выходок не будет. Только не посылайте
меня в обед в трапезную.
- Вот еще! - Дядя Берендей фыркнул. - Будто вы не знаете, что Ольга
отпросилась у меня сегодня побывать в Перыни! Сам я, что ли, должен
за столом прислуживать?
Он махнул на Забаву рукой и ушел.
- Может попьете какого-нибудь отвару, Забавушка? - спросила тетя Стася.
- У меня и купальница есть, и медвежье ухо, и звонки-трава...
- Не надо мне вашего отвару, - сказала Забава.
Тетя Стася приблизилась к ней вплотную, погладила по плечу, сочувственно
покивала.
- Девочка моя! Всякой женщине иногда приходится показывать, что ей
хорошо, хотя ей на самом деле очень и очень плохо.
Это "девочка моя" резануло Забаву по сердцу, и через мгновение
она уже поливала слезами похожие на диванные подушки тетистасины перси.
А немного погодя, обнаружила, что и тетя Стася ревет белугой. Постепенно
на сердце стало легче, пропала тошнота, успокоилась кровь в висках.
И тут тетя Стася, тоже выплакавшись, сказала:
- Мне тоже бывает иногда так плохо, Забавушка! Вы думаете, мужику
приятно, когда у него жена родить не может? Ваш дядя хоть и не говорит
ничего, но я-то чувствую, что у него на душе.
Забава смотрела на тетю, широко раскрыв глаза. Ей казалось, что эта
толстокожая сорокалетняя баба никогда не бывает озабочена чем-либо
еще, помимо домашних дел. Оказывается, бывает. И Забава вдруг осознала,
что забота тети Стаси много тяжелей, чем ее, Забавины, беды. До нее
вдруг дошло, что нет в жизни женщины большего лиха, чем не иметь возможности
прижать к сердцу рожденное вами дитя. И чтобы не накликать подобное
лихо на себя, она решила делать вид, что ей как никогда хорошо.
И все-таки за обедом ее один раз стошнило.
Стошнило бы и не раз, но, судя по всему, Вера всячески стремилась
облегчить ей своими чарами жизнь. А главное, сразу отмела предложение
чародея вытащить Забаву на вечернюю прогулку.
Вот уж за что Забава была Вере благодарна так благодарна. Стоило ей
представить себя рука об руку с чародеем, как тошнота, несмотря на
все чары гостьи, поднималась вновь.
Улучив подходящий момент, Забава улыбнулась Вере и тут же получила
в награду ответную улыбку. Вера как бы говорила: "Держись, все
пройдет".
И Забава держалась изо всех сил.
* * *
Мысли, занимавшие Света утром во вторницу, были вовсе не о Вере. Приняв
душ и насухо растеревшись полотенцем, он стоял перед зеркалом в ванной,
внимательно изучая отражение своей физиономии. Что нашла Забава в
этом уже начинающем седеть мужике? Такие физиономии у девяти словенских
мужчин из десяти. Не удивительно, что она его разлюбила! Мужчина с
таким лицом может привлечь к себе женщину только корнем...
Впрочем, причем здесь его физиономия? Все гораздо проще! Чувствами
и поступками Забавы - как и большинства женщин - руководит заложенный
в нее Додолой могучий животный инстинкт: зачать и родить. И хотя реализуется
он лишь во время зеленца, все остальное время организм Забавы работает
на решение этой задачи. Потому-то и зеленец у всякой женщины наступает
лишь тогда, когда она влюблена. Но с другой стороны, потому-то они
всегда и влюблены. И потому в них тут же влюбляются мужчины. А открытое
Светом заклинание способно работать лишь на противодействие инстинкту
продолжения рода. Потому-то Додола и отвратила от него сердце Забавы.
Свет поморщился. Мда-а, практической пользы от этого заклинания не
слишком много. Разве что заклять всех мужчин королевского рода Скандинавии,
дабы прервалась правящая фамилия. Но скандинавские маги тут же разберутся,
что к чему, и разработают противодействующее заклинание.
Свет фыркнул - идея показалась ему полной чепухой - и принялся одеваться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35