И, полный разочарования, падает он в камыши.
Оле копал, надрывался, потел, скреб. Но болотная вода проступала снова и снова. Сердце его стучало — нет, не стучало, а грохотало. Когда не хватало сил, он себя подбадривал. «Да это же ни одна лошадь не выдержит!» — стучало сердце.
«Я выдержу!» — говорил Оле.
На исходе второго дня сквозь заболоченную почву мелькнуло что-то серое — залежи мергеля. И тогда он вразумил свое сердце: «Успокойся! Продержись! Цель близка!»
Он очистил слой мергеля величиною со стол. Зубы у него стучали — от радости, конечно.
Была уже ночь. Оле съел ломоть хлеба, принес воды с озера, напился. Потом натаскал сухих камышей — целую охапку и устроил себе хрусткую постель.
Потом он поворочался с боку на бок и заснул. Спал до тех пор, пока его не укусил ночной мороз. Тут он вскочил и снова начал копать. Холодные звезды висели над озером. А Земля кружилась — звезда среди многих других.
Вечером третьего дня Оле расчистил мергельный участок размером с целый сад. Отец его Пауль и дедушка Иоганн не ошиблись: мергель есть.
Но у Оле уже нет сил сгонять в село и сказать: можете приходить за мергелем!
Руки и ноги у него словно налиты свинцом. Зубы лязгают, стучат, как трещотки.
Он мечется на своем камышовом ложе и все зябнет, зябнет. Вот отдохну немножко — и пойду. Надо только подбавить камыша. Вот и Мертке бежит с одеялом. Теперь ему тепло... Но это уже начинается бред.
Время течет мимо. Вчера, сегодня, завтра сливаются воедино. Он не знает, сколько пролежал здесь, сколько времени метался в жару. Ему не раз казалось, что он вернулся домой и сидит у Эммы за печкой, в чане с горячей водой.
Потом его начинает мучить жажда. Ян Буллерт приносит земляничное вино. Оле пьет, пьет, пьет, а жажда не проходит. Язык становится как разбухшая подметка. А румяный Ян Буллерт насмешливо хохочет: «Я главный зоотехник, я, я, я!»
Пошел снег. Колючие иглы пронзают воздух. От них нельзя дышать. Иглы впиваются в легкие. А сердце кричит: «Иди домой! Иди! Иди!» Стук в черепе! Вот-вот он задохнется. И опять иглы! Колючие иглы!
Кто-то трясет его? Мертке. «Девочка моя, ты уже прошла через леса лжи? Согрей меня, Мертке, что мне сделать, чтобы ты...» Он называет ее именами трав — клевер, люцерна, просянка... Но и слова его не более как шелест. Он стал деревом.
Вуншгетрей глядит на него. С неизменной усмешкой. Ну и смейся, только пойми: земля прячет от нас то, что ей нужно. А мы ковыряемся на поверхности, скребем по-верху.
Аннгрет шагает по мергельным карьерам. «Я ищу Оле».
Оле съеживается. Прежняя жизнь ищет его. Прежняя жизнь? Оле ее отталкивает.
Он чувствует, как раскалывается у него сердце. А дышать становится легче. Аннгрет гордо и надменно шагает мимо. Она не узнает Оле. Ведь он стал деревом. Его качает ветер. Страхи и боль падают в траву. А над ним плывут облака.
Земля кружится... Из леса долетает музыка.
Вильм Хольтен выехал первым — с одеялами. Франц Буммель запрягает своих арабских чистокровок. Крюгер с фонарем в руках садится рядом на козлы, а на подводе за их спиной притулились Мертке и Эмма.
Они подъезжают вплотную к той яме, которую выкопал Оле. Перед ямой уже стоит Вильм. Ветер треплет его волосы. Вильм потеет от страха, а сам весь дрожит. Его огромные детские глаза устремлены на Мертке.
На ложе из камышей покоится мертвый Оле Бинкоп. Глаза у него открыты. Он никогда не закрывал их при виде опасности. Не звезды ли он считает?
Карл Крюгер прижимает к груди старую шляпу.
— Вот он лежит: не черт и не ангел, просто человек.
— Из-за своеволия и погиб,— сердится Эмма.— Антон никогда бы этого не допустил.
Карл Крюгер поглаживает камыши, на которых лежит его мертвый товарищ.
— Своеволие без своекорыстия—для этого в человеческом языке пока нет слов.
А Мертке стоит, стоит, будто и сама она умерла. Эмма сжимает ее руку.
— Плачь! Мертке не плачет.
Занимается утро. Солнце ослепительно сияет, будто уж повернуло на весну. Даже озера очистились ото льда. Экскаватор на гусеничном ходу ползет в луга.
Молодая женщина поднимается на холм к птицеферме. Вид нее горестный. До сих пор ее жизненный путь не был усыпан розами. Женщина открывает птичник, и стая уток высыпает оттуда.
Слышно, как хлопает множество крыльев. Шум и свист в воздухе. Радуясь свободе, птицы летят к озерам, тучей закрывают солнце и опускаются за лесом.
А женщина провожает глазами эту тучу — обрывок счастья, завещание. Робкая усмешка трогает ее губы, слабый, трепетный огонек.
Еще вчера была у этой женщины длинная коса. Сегодня она расчесала волосы на пробор и подколола их шпильками. А солнцу все равно. Оно знай себе золотит их. Земля кружится в мировом пространстве.
Так что же тогда деревня на этой земле? Глазок на кожуре подгнившей картофелины или красная точка на освещенной солнцем стороне наливающегося яблока?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Оле копал, надрывался, потел, скреб. Но болотная вода проступала снова и снова. Сердце его стучало — нет, не стучало, а грохотало. Когда не хватало сил, он себя подбадривал. «Да это же ни одна лошадь не выдержит!» — стучало сердце.
«Я выдержу!» — говорил Оле.
На исходе второго дня сквозь заболоченную почву мелькнуло что-то серое — залежи мергеля. И тогда он вразумил свое сердце: «Успокойся! Продержись! Цель близка!»
Он очистил слой мергеля величиною со стол. Зубы у него стучали — от радости, конечно.
Была уже ночь. Оле съел ломоть хлеба, принес воды с озера, напился. Потом натаскал сухих камышей — целую охапку и устроил себе хрусткую постель.
Потом он поворочался с боку на бок и заснул. Спал до тех пор, пока его не укусил ночной мороз. Тут он вскочил и снова начал копать. Холодные звезды висели над озером. А Земля кружилась — звезда среди многих других.
Вечером третьего дня Оле расчистил мергельный участок размером с целый сад. Отец его Пауль и дедушка Иоганн не ошиблись: мергель есть.
Но у Оле уже нет сил сгонять в село и сказать: можете приходить за мергелем!
Руки и ноги у него словно налиты свинцом. Зубы лязгают, стучат, как трещотки.
Он мечется на своем камышовом ложе и все зябнет, зябнет. Вот отдохну немножко — и пойду. Надо только подбавить камыша. Вот и Мертке бежит с одеялом. Теперь ему тепло... Но это уже начинается бред.
Время течет мимо. Вчера, сегодня, завтра сливаются воедино. Он не знает, сколько пролежал здесь, сколько времени метался в жару. Ему не раз казалось, что он вернулся домой и сидит у Эммы за печкой, в чане с горячей водой.
Потом его начинает мучить жажда. Ян Буллерт приносит земляничное вино. Оле пьет, пьет, пьет, а жажда не проходит. Язык становится как разбухшая подметка. А румяный Ян Буллерт насмешливо хохочет: «Я главный зоотехник, я, я, я!»
Пошел снег. Колючие иглы пронзают воздух. От них нельзя дышать. Иглы впиваются в легкие. А сердце кричит: «Иди домой! Иди! Иди!» Стук в черепе! Вот-вот он задохнется. И опять иглы! Колючие иглы!
Кто-то трясет его? Мертке. «Девочка моя, ты уже прошла через леса лжи? Согрей меня, Мертке, что мне сделать, чтобы ты...» Он называет ее именами трав — клевер, люцерна, просянка... Но и слова его не более как шелест. Он стал деревом.
Вуншгетрей глядит на него. С неизменной усмешкой. Ну и смейся, только пойми: земля прячет от нас то, что ей нужно. А мы ковыряемся на поверхности, скребем по-верху.
Аннгрет шагает по мергельным карьерам. «Я ищу Оле».
Оле съеживается. Прежняя жизнь ищет его. Прежняя жизнь? Оле ее отталкивает.
Он чувствует, как раскалывается у него сердце. А дышать становится легче. Аннгрет гордо и надменно шагает мимо. Она не узнает Оле. Ведь он стал деревом. Его качает ветер. Страхи и боль падают в траву. А над ним плывут облака.
Земля кружится... Из леса долетает музыка.
Вильм Хольтен выехал первым — с одеялами. Франц Буммель запрягает своих арабских чистокровок. Крюгер с фонарем в руках садится рядом на козлы, а на подводе за их спиной притулились Мертке и Эмма.
Они подъезжают вплотную к той яме, которую выкопал Оле. Перед ямой уже стоит Вильм. Ветер треплет его волосы. Вильм потеет от страха, а сам весь дрожит. Его огромные детские глаза устремлены на Мертке.
На ложе из камышей покоится мертвый Оле Бинкоп. Глаза у него открыты. Он никогда не закрывал их при виде опасности. Не звезды ли он считает?
Карл Крюгер прижимает к груди старую шляпу.
— Вот он лежит: не черт и не ангел, просто человек.
— Из-за своеволия и погиб,— сердится Эмма.— Антон никогда бы этого не допустил.
Карл Крюгер поглаживает камыши, на которых лежит его мертвый товарищ.
— Своеволие без своекорыстия—для этого в человеческом языке пока нет слов.
А Мертке стоит, стоит, будто и сама она умерла. Эмма сжимает ее руку.
— Плачь! Мертке не плачет.
Занимается утро. Солнце ослепительно сияет, будто уж повернуло на весну. Даже озера очистились ото льда. Экскаватор на гусеничном ходу ползет в луга.
Молодая женщина поднимается на холм к птицеферме. Вид нее горестный. До сих пор ее жизненный путь не был усыпан розами. Женщина открывает птичник, и стая уток высыпает оттуда.
Слышно, как хлопает множество крыльев. Шум и свист в воздухе. Радуясь свободе, птицы летят к озерам, тучей закрывают солнце и опускаются за лесом.
А женщина провожает глазами эту тучу — обрывок счастья, завещание. Робкая усмешка трогает ее губы, слабый, трепетный огонек.
Еще вчера была у этой женщины длинная коса. Сегодня она расчесала волосы на пробор и подколола их шпильками. А солнцу все равно. Оно знай себе золотит их. Земля кружится в мировом пространстве.
Так что же тогда деревня на этой земле? Глазок на кожуре подгнившей картофелины или красная точка на освещенной солнцем стороне наливающегося яблока?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41