По ночам в своей будке Оле придумывал разговоры, которые он будет вести с черноглазой Аннгрет Анкен. Но когда он встречал ее назавтра, его слова, что должны были быть сладки, как сочные груши, сморщивались, как печеные овощи. Его бросало в такой жар, что он распахивал рубашку и подставлял волосатую грудь прохладным дуновениям лесного ветерка.
Один из самых смелых воображаемых разговоров Оле с Аннгрет звучал так:
— Добрый день, Аннгрет.
— Добрый день, Оле. Ты, видно, запарился, если даже рубаху расстегнул?
Обоюдное смущение и пылкие взгляды.
— Ты, словно солнышко, днем и ночью согреваешь мою будку.
Аннгрет молчит.
— Прости, я не хотел тебя обидеть!
— И откуда только у тебя берутся эти льстивые слова?
— У меня их много, но сейчас я все позабыл. Если бы ты как-нибудь вечерком пришла ко мне на пасеку!
— Я хочу к тебе прийти.
Мечты. Но жизнь превзошла их. Тот летний день, что свел их вместе, был воскресным днем. Оле сидел на озере с удочкой. Было это перед сбором меда—-пора сухого хлеба с луком для пасечника. Жужжанием и пением были полны прибрежные заросли. Аннгрет, отталкиваясь веслом, неторопливо вела плоскодонку. Она проверяла отцовские верши, расставленные на щуку. Оле, браконьер, увидев Аннгрет, столкнул удилище в воду, точно хотел отогнать лягушек от водяных лилий. Неожиданность прорвала плотину его влюбленного молчания.
— Ты одна рыщешь по озеру, как лебедушка без лебедя. Аннгрет запрокинула голову и расхохоталась.
— Не похож ты на лебедя, который со мной совладает. Слово вылетело, не поймаешь... Оле бросился в воду и поплыл
к лодке. Б глазах Аннгрет блеснуло сладострастие. Когда он схватился за борт, она замахнулась на него веслом.
— Ты что? С ума сошел?
— Лебедушка всегда бьется, покуда лебедь ее не одолеет. Оле опрокинул лодку.
— А ну, бейся, кусачая лебедушка! Выловленные щуки скользнули обратно в воду. Аннгрет
остановившимися от испуга глазами вынырнула меж листьев кувшинок. Она уцепилась за Оле и, как русалка, потянула его за собою на дно, в бурый лес корней. Оле хватил Аннгрет по голове, да так, что она потеряла сознание. Своеобразное объяснение в любви.
— Ты спас мне жизнь, теперь делай со мною, что хочешь,— проговорила Аннгрет уже на берегу. И Оле сделал с нею, что хотел. Он был неуклюж, и его поцелуи походили на укусы.
Через восемь дней Аннгрет призналась: у нее будет ребенок. Оле как с ума сошел, наточил свой нож и побежал резать ивовые прутья для плетеной колыбельки. Ребенок в будке! Вот это здорово!
— Но ты меня на захочешь, если я скажу тебе то, что знаю,— проговорила Аннгрет.
Оле уставился на ее виски в тоненьких синих прожилках — как мрамор.
— Скажи, что ты знаешь, и я еще неистовее буду тебя желать! Аннгрет была растрогана. Правда, сказала она не то, что
хотела сказать:
— Отец хотел отдать меня за нелюбимого Если я выйду за тебя, он не даст мне приданого.
Подумаешь, горе! Какое ему дело до этого сундука с приданым?
Он плетет зыбку из ивовых прутьев и плетет новые улья из соломы. Птицы, пчелы и листья на деревьях славят в песнях его достойный труд. Судьба милостива к нему сверх всякой меры. Вечером он на руках несет Аннгрет через лес на пасеку. При этом он поет, и песнь его бесхитростна, как любовный крик оленя.
— Ну, побежденная лебедушка, как живется нашему малышу?
— Я чувствую, что ему хорошо Отлично даже!
Буйные ночи и тихий шелест деревьев. Крик оленей в полнолуние и трубный глас журавля по утрам, как сигнал побудки. Семь дней по капле сплываются в неделю.
И опять Оле спрашивает:
—- Как живется нашему малышу?
— Я его не слышу.
— Ты сама шумишь, может, от этого.
— Нет, я больше его не слышу.
Холод. Аннгрет не подпускает к себе Оле. Он этому не удивляется. Он достаточно насмотрелся на зверей под вольным небом. Так, видно, надо.
Но потом Аннгрет исчезла на много дней. Появившись вновь, она сказала:
— Выходит, я не принесу тебе в дом ни приданого, ни ребенка.
Оле с тоскою взглянул на свою будку.
— Но я хочу тебя такой, какая ты есть.
Оле и Аннгрет поженились. Благословения им никто не дал — ни родители Оле, ни родители Аннгрет, даже Антон Дюрр не пожелал пойти в свидетели.
— Не буду я помогать связывать тебя по рукам и ногам, в наше-то время. Оно ведь еще невесть чем обернется.
Оле не понимал его речей. Для него весь мир состоял из черных глаз и девичьих волос, от которых пахло озерной свежестью, из дня и ночи, из луны и солнца.
Молодая чета поселилась в двух комнатках на чердаке крестьянского дома. Они их сняли и в них угнездились. А тепло, не доданное железной печуркой, возмещала кровать.
Прежде чем наступил новый сбор меда, в Германии и в деревне произошли большие перемены. Гром литавр и барабанная дробь оглушили страну. Многие крестьяне в Блюменау приготовились к маршу, натянули сапоги, испытали возможности своих непривычно обутых ног, надавав пинков учителю — социал-демократу, который не пожелал внушать своим ученикам, что немецкая культура распространяется до самой Африки. Пинок достался еще и скототорговцу явно еврейского вида, платившему крестьянам-беднякам за их скот больше, чем конкурирующая сторона. Не был обойден пинком и начальник почтового отделения, при звуках «Хорста Весселя» не вынувший рук из кармана. Пинок нашелся и для бургомистра Нитнагеля, не сумевшего сказать, куда выехал Антон Дюрр. Только пастору ничего нельзя было поставить в вину: пастор накануне переворота читал лекцию, сопровождавшуюся демонстрацией диапозитивов, о некой организации, именуемой «Стальной шлем», в устав которой входила маршировка.
Аннгрет оставалась бесплодной. Любовные ночи молодой четы утратили свой пыл. Оле уже набил себе оскомину сладостью без смысла и цели. У него опять открылись глаза на жизнь за дверью их комнатушки — печальную и полную темных вопросов. Оле теперь очень недоставало старого друга Антона Дюрра. Исподтишка он пытался что-нибудь разузнать о нем. Новый бургомистр, который шагал по деревенским лужам в высоких, до блеска начищенных сапогах, тоже интересовался местонахождением Антона.
Среди маленьких людей в деревне ходили слухи, что у Ашона здесь осталась невеста. Трудно поверить. После Антона остались кое-какие книги, это правда. Книги были конфискованы, совсем как сберегательные книжки проворовавшегося кассира. Антон целовал девушку? Голова Оле этого не вмещала. Разве Дюрр не поносил девчонок?
Между тем легенда об Антоновой невесте обретала плоть и кровь, проникала в уши взрослых и малолеток.
Ангоновой невестой, по слухам, была шустрая Эмма Тимм. Работница в баронском имении, дочь погонщика волов.
Маленькая Эмма на самом солнцепеке продергивая морковь, когда на нее вдруг упала тень долговязого Оле.
— Тоже явился меня выспрашивать?
— Антон был моим другом.
— А ты был его другом?
— Надеюсь.
— Семнадцать поцелуев, я сосчитала,—вот и все, что между нами было.
Оле загрустил.
— Он запретил тебе со мной разговаривать?
— Если ты I его друг, чего ты спрашиваешь?
На обратном пути Оле силился побороть слезы. Антон выключил его из своей жизни, и в разгар лета ему чудилось, что настала зима. Он дрожал от холода. И пришел к Аннгрет— согреться.
Аннгрет уже не была любвеобильной женой первых месяцев их брака. Она работала не покладая рук, для какой цели—-неизвестно.
— Что мне сделать, чтобы ты пустила меня к себе в постель и согрела?—-спрашивает продрогший Оле.
— Поищи себе работу! — отвечает Аннгрет.
Однажды в убогую квартирку молодоженов заявился папаша Пауль Ханзен.
— Добрый день!
— Что скажешь?
Папаша Пауль хотел бы примириться с сыном и со снохой. Мать Оле слегла и уже одной ногой стояла в могиле.
Пауль Ханзен свалил у печки две вязанки сосновых дровишек, выложил на стол кусок домашнего масла, а из кармана пиджака вытащил бутылочку самогона. Аннгрет не побрезговала, отпила прямо из бутылки.
Предаваясь воспоминаниям о почти счастливых временах, папаша Пауль рассказывал разные смешные истории, в которых немалую роль играл некий упрямец по имени Оле. Теперь вот мать выбилась из сил, ей уже не встать: пора молодым домой перебираться. Оле в ответ — ни слова.
Папаша Пауль становится красноречивее: Оле может опять идти рабочим в лес, барон его простил. Он кивает в такт своим словам, кивает и Аннгрет, Оле тоже собрался было кивнуть, но тут папаша Пауль говорит:
— Если, конечно...
— Если что?
Если Оле вступит в «Трудовой фронт», как это нынче принято; управляющий, младшие лесничие, районный лесничий— все состоят в «Трудовом фронте».
— Нет! — Оле не станет маршировать в едином строю с этими двурушниками. Так он и объявил. Видно, все-таки глубоко засели в нем речи Антона Дюрра.
Папаша Пауль ушел только наполовину примиренный. Одну вязанку сосновых дров он взял обратно.
Жаркое лето и осень прошли над страной. Мед поблескивал в сотах. Молодой чете предстояла добрая зима со шпиком к ужину и пирогами по воскресеньям. На жизненной дороге камень удачи подкатился прямо под ноги Оле.
На этот камень натолкнулся барон. Зачем, спрашивается, сунулся этот господин на дороги простых людей? Но вопрос стоял так: откуда пчелы Оле добыли мед, воск, сладость и патоку — словом, все, что хранили в себе ульи?
— Пчелы берут взяток с цветов господних,— отвечала Аннгрет управляющему, который пришел к ним с письмом из канцелярии барона.
Оле пояснил слова жены:
— Речь идет о природе.
Благочестивое заблуждение: природа имела своего владельца. Владельцем был барон. Пустырь, приспособленный Оле под пасеку, принадлежал не господу богу, а господину барону. Письмо из канцелярии уведомляло Оле: «... ввиду проведения плановых работ по лесоповалу вам предписывается очистить землю, самовольно занятую вами для коммерческих целей. В случае, если вы... мы будем вынуждены...»/ Печать: бык и корона.
Барон обращал внимание Оле на то, что без его баронского соизволения Оле ничего со своими пчелами не добьется.
Но Оле, упрямый мечтатель, не сдался. Весной с шапкой в руке он пошел по деревне просить крестьян, чтобы на своих полях они уделили местечко для его ульев. Крестьяне потешались над лесорубом, который вздумал заделаться предпринимателем и нажить капитал на пчелах.
Скрежеща зубами, Оле зашагал через лесосеку к дому лесопильщика Рамша.
Рамш, ровесник Оле, в Америке едва не ставший доктором, был в отличном настроении и весьма расположен к шуткам.
— А если я не дам тебе разрешения?
— Вам же будет хуже.— Оле не решился называть на «ты» человека, который объездил пол света.— Без моих пчел ваш лен и рапс и в половину не будут так хороши.
— Что ж, попробуем! Рог и так далее. Пусть твои пчелы потрудятся, да скажи им, чтобы в этом году они моего поля не трогали. А на соседское пусть летают. Осенью я сравню свой урожай с соседским, вот и выяснится, много ли твои пчелы стоят.
С того дня Оле ходил подавленный, размышляя, как бы лишить власти барона и поубавить самодовольства богачу Рамшу. Мозг его изнемогал, сердце стучало: поздно, поздно, поздно!
Когда Аннгрет узнала о решении лесопильщика, она, побледнев от злости, сказала больше, чем хотела сказать:
— Это из-за меня, ну да я ему еще покажу!
Аннгрет упросила своего брата, наследника рыбацкого хутора, дать пасеке место на своем огороде возле дома.
Годы шли. Счастье Оле, видимо, утверждалось. Вдобавок ему было предложено работать в баронском лесу и не будучи членом «Трудового фронта». Везение или ловушка?
Но прежде чем Оле на что-либо решился, произошло событие, пожравшее радости маленьких людей, как свинья пожирает желуди,— война.
До самого порога войны Антоновых поучений, засевших в голове Оле, недостало. Война была для него как прорыв плотины на реке жизни. Всем тащить мешки с песком!
Оставив пасеку на попечение сметливой Аннгрет, он ушел из дому.
— Будь здоров,— сказала Аннгрет,— и не лезь туда, где стреляют.
После краткосрочного обучения Оле вместе с другими отправили на фронт, в вагоне для скота. Он видел победы. Он слышал победоносный вой. Он видел, как рвутся снаряды, слышал гул битв. Он видел, как смеются и плачут его товарищи. Видел, как они сражаются и гибнут. Он сражался, плакал и не погиб.
Когда Оле приехал в отпуск, деревенский бургомистр в коричневых сапогах его приветствовал и благодарил. Оле не знал, за что его благодарят.
Аннгрет два дня была юной и была ему в новинку. Она висла у него на шее. Она целовала его.
— Мой солдатик приехал!
Он целовал ее. Полузабытое наслаждение!
— Ну, а сейчас ты, верно, распакуешь свой ранец? — Аннгрет в нетерпении теребила пряжки мехового ранца. Грязные рубахи, окровавленные подштанники, буханка черствого хлеба — вот и все, что там оказалось.—-Ты, конечно, был дураком и торчал на передовой?
-Да.
— Тебе нигде не попадались дамские сапожки на меху? Оле "не знал, что отвечать. Его бил озноб. Радость Аннгрет от свидания со своим солдатиком улетучилась. Оле чувствовал себя виноватым. Не тем он был солдатом, который грезился Аннгрет. Слава богу, если бог существует, что пчелы Оле размножались, несмотря на войну, что, лен и липы цвели на родине! Не было человека в военные годы, у которого тоска не появлялась в глазах при виде меда, поблескивающего в стакане.
Оле должен поехать с Аннгрет в город. А зачем? Превращать мед в деньги и вещи первой необходимости? Нет! Не для того он приехал в отпуск, чтобы околачиваться на базаре.
Как прежде, Оле бродил по лесам, но ему казалось, что он тащит за собой войну. Что проку играть «в мирное время»? Что проку в этих солнечных днях, отвоеванных у бомб и пушек? Его одолевала тьма вопросов. Ну вот, например, слово «родина», которым ему прожужжали уши. Где его родина? Здесь, у разочарованной Аннгрет? В лачуге на опушке леса, где умерла его мать? Или его родина — баронские леса и поля?
Сосны шумели. Шелестели березы. Оле не находил ответа и, чтобы заставить свои мысли умолкнуть, готов был, как раненый носорог, расшибить голову о древесный ствол.
Но что это? Оле пошатнулся, колени у него задрожали, и было ему видение совсем как герою Ветхого завета: Антон Дюрр, прихрамывая, шел ему навстречу и таращил на него глаза.
— Ты хотел знать, где я? Вот я!
Это Оле и сам видит, но где Антон был раньше?
Антон, никем не узнанный, долгое время работал в других краях, торопил то большое время, что назревало для маленьких людей. Но однажды его узнали, схватили и увезли.
— На отдых,— подчеркнул Антон.— «Сила через радость»1, сказать что-нибудь другое мне не позволяет чувство справедливости.
Сейчас Антон «условно» отпущен на работу. Полевой жандарм, управляющий, фогт, бургомистр, районный лесничий — более двадцати глаз неусыпно наблюдают за ним. Антон огляделся кругом. Потом присел и спустил штаны.
— У тебя есть что мне сказать? Тогда говори скорее!
— Теперь я понял тебя, Антон.
— Докажи это! — И посыпались короткие фразы, обрывки слов, завуалированные поучения — целая лекция на эзоповом языке, длившаяся не более одной минуты.
В кустах что-то хрустнуло. Вскрикнула сойка, Антон повернулся голым задом в ту сторону, откуда послышался шум, Оле, растянувшийся в зарослях черники, был невидим.
Взвод Оле взял в плен партизанку: гордая девушка—в глазах отвага, на бледном грязном лице решимость. Девушку привели к командиру роты, юному лейтенанту. Лейтенант прищурил один глаз.
— Раздеть! — Партизанка не поняла, чего от нее хотят. Ефрейтор сорвал с нее одежду.
Девушка, нагая, изможденная, стояла перед солдатами. Они рылись в ее одежде. Зачем? Искали спрятанное оружие или стремились удовлетворить свое вожделение? Лейтенант смекнул, в чем дело. Он плюнул ей в лицо.
— Думайте об отечестве!
Взгляд девушки скользнул по Оле. Ему почудилось, что на него смотрит Антон Дюрр.
Лейтенант приказал отвести голую девушку на полковой командный пункт. Оле поднял ее одежонку с земляного пола. Когда они вышли из укрытия, он отдал ее девушке. Командир отделения сделал вид, что ничего не заметил. Быть может, он уже не был уверен в себе? Девушка благодарно взглянула на Оле. Но разве довольно того, что он сделал? Ее отвели на командный пункт, к полковому командиру. Больше никто ее не видел.
На следующую ночь Оле должен был нести службу у на передовой. Отправляясь туда, он сунул под свой овчинный полушубок несколько пустых консервных банок. На месте выложил их в окоп. Это была сигнальная установка. Нельзя, чтобы молодой лейтенант, командир и враг Оле, застал его углубленным в размышления.
Ветер воет. Скрипит снег. Оле сидит на своем посту, он—настороженное ухо отечества, серое ослиное ухо. Ветер воет вокруг ослиного уха, и оно свертывается от мороза, закрывается, вместо того чтобы слушать.
Юный лейтенант идет сквозь метель, проверяет свой участок, стараясь захватить часовых врасплох, и проходит вперед, к Оле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41