каждый день требовал новых решений.
Многие осуждали крюгеровские методы работы. Он принимал посетителей в любое время дня и ночи.
— Раз человек идет ко мне, значит, его уж совсем приперло,— говаривал Крюгер.
Петли, на которых висела дверь его кабинета, раскалялись за день. Но Крюгер нашел выход и спрятал за томами марксистской литературы баночку с машинным маслом. Как бывший кучер, он не мог допустить, чтобы колеса скрипели и железо терлось о железо.
Когда Крюгеру очень уж не хотелось сидеть на бюро, он брал свою шапку и ретировался через боковую дверь, не поставив в известность секретаршу. Ну куда это годится?
Что же, Крюгер прерывал работу и уходил на прогулку? Как бы не так! К примеру, рухнула стена какой-то новостройки. Точнее говоря, городского холодильника.
Крюгер вскакивал на свой велосипед. От велосипеда он тоже не сумел отвыкнуть: «Надо же заниматься хоть каким-то спортом!» И ехал на кирпичный завод.
— Кирпича вы выпускаете много, друзья мои, да плохой он у вас.
— Ишь ты, какой умный! — Рабочие тотчас предложили выпускать мало кирпичей, но зато хорошего качества. Устраивает?
Крюгер требовал много кирпичей и хорошего качества, но как отыскать дорогу к этим заоблачным высотам?
— Вот ты районный секретарь? — сказал один парень.— А много ли ты смыслишь в кирпичах?
Крюгер свистнул.
— Знаешь, сынок, старому кучеру не надо микроскопа, чтобы разобраться в кирпичах. А ну, клади руки на стол.
Парень послушался его, как родного отца. Крюгер тоже положил руки на стол.
— Теперь скажи, через чьи руки прошло больше камня? Конкурсный вопрос, или тест, чтобы уж совсем по-американски. На размышление дается пять минут.
Через минуту-другую парень уже хлопнул Крюгера по ладоням, как бы прося у него прощения.
— Валяй дальше.
— Спасибо, что разрешил. Смех. Крюгер одержал победу.
Но порой перед Крюгером вставали вопросы, на которые с разу и не ответишь. В таких случаях он просил:
— Подожди до утра, авось мне приснится ответ.
Но это говорилось только для красного словца. На деле Крюгер поступал как раз наоборот. Он всю ночь читал в поисках ответа или советовался по телефону с каким-нибудь специалистOM.
Могло ли такое поведение не пошатнуть авторитет районного секретаря? Советоваться по телефону со специалистами — это же срамота! Мало того что Крюгер дал крестьянам полную волю в вопросе яровизации семян, специалисты довели его до грубейшей недооценки такого жизненно важного вопроса, как квадратно-гнездовой способ посадки картофеля.
— По мне, сажайте хоть треугольником, был бы урожай хорош! — говаривал Крюгер и непреклонно держался этого принципа.
Как прикажете такое расценивать? Не пахнет ли это чистейшей воды анархией, чтобы не сказать враждебностью к Советскому Союзу?
Так или иначе, но эти завихрения привели к тому, что Крюгера потихоньку да полегоньку выпихнули на пенсию.
— Ты, Карл, свое отработал, теперь отдохни.
И товарищи, которые снова встречали Крюгера в рабочем комбинезоне и видели, как он проводит политику вмешательства, только вздыхали:
— Ничего не попишешь, оригинал, так оригиналом и помрет. А Крюгер и в ус не дул. Он довольно уже поразмыслил над этим, в чем же проявлялась его, так сказать, старческая слабость и по ошибки. Время шло. Травопольная система, мичуринские сады, яровизация и квадратно-гнездовой способ выходили из моды. Может быть, Крюгера напрасно записали в старики?
Тем временем Крюгер занялся базаром. Если же там нечего было делать и некому помогать, он отправлялся в ту часть рынка, |де теснились кони и телеги. Вдыхал привычный запах конского пота, заглядывал коням в зубы.
— Ты уж в годах, старина, веди себя благоразумно.— Он осматривал подковы и, если находил в них какой-нибудь изъян, бранил хозяина и вместе с ним отправлялся к кузнецу.
Как мы уже знаем, товарищи, именно здесь Крюгер встретил однажды Оле Бинкопа, когда тот продавал свой жениховский костюм. После этой встречи Оле и его необычная затея уже не выходили у Крюгера из головы. Да, такое дело было ему по
Стояло благоуханное майское утро, ибо ночью прошел небольшой дождь. Дождь в мае — к урожаю. В садах Блюменау на вскопанные грядки падали лепестки с цветущих деревьев, и зеленые побеги салата проглядывали из-под цветочного снега. В пять часов утра, завидев впереди человека, Крюгер соскочил на меже с велосипеда. Это был божий человек, и звали его, как выяснилось, Герман Вейхельт.
Крюгер дотронулся до своей видавшей виды шляпы, Вейхельт—до своей лыжной шапочки, и в одном случае это означало «доброе утро», в другом — «бог в помощь». Разговаривать Вейхельт не собирался. Он вымерял шагами густоту всходов на картофельном поле, как это делал веков двадцать назад его библейский предок Авель.
— Это твое поле? — осведомился Крюгер.
— С божьей помощью мое и не мое.
— Что-то не пойму.
— Я работаю в общине справедливых.
Далее Крюгер узнал, что община справедливых с помощью божьей — и председателевой —насчитывает семь членов. На сведения Герман не скупился. Возглавляет общину господь бог. Оле Бинкоп разве что заместитель директора, он и думать не думает о господе боге, но выполняет, сам того не ведая, все его веления.
— Блаженны чистые сердцем, ибо они бога узрят. Поистине любопытные сведения!
— А ты знаешь, кто я? — спросил Крюгер у божьего человека.
— А кем ты можешь быть? Брат человеческий из мирских властей.
— А ты церковные власти знаешь?
— Нет, пастор Ханнеман — это не ты.
— Спасибо за сведения.
— Не за что. Господь с тобой!
И Крюгер пошел дальше, потому что увидел другого человека, который вел по луговой дороге лошадь. Белая эта лошадь словно парила в голубых майских далях.
В бытность свою кучером Крюгер мечтал о такой вот лошадке, но в ту пору его желания ничего не значили. Лошадей выбирал хозяин, сообразуясь только со своей выгодой. И Крюгер ездил на так называемых одрах.
Кобылка заржала при виде божьего человека на картофельном поле и пошла дальше, словно запряженная в квадригу римского бога, во всяком случае, так подумал Крюгер, начитавшийся в свое время книг по истории искусства.
— Вот это да!
Перед бывшим секретарем встал наболевший вопрос: имеет ли право человек, по горло занятый переустройством мира, благоговейно созерцать красоту одной-единственной твари и тратить на это свое время?
Крюгер направился к человеку, который вел кобылу.
— Твоя лошадка?
Франц Буммель снял шапку и положил ее на согнутую руку—как перед бароном.
— Честь имею. Моя лошадка.
— Чистокровка?
— Арабская и выезжена как надо. Прошу прощения.
— Надень шапку-то.
— Я человек вежливый.
— А ты знаешь меня?
— Вы, безусловно, не первый игрок в скат по нашему району, а скорей всего какая-нибудь партийная шишка, прошу прощения.
Из дальнейшей беседы Крюгер узнал, что Франц Буммель является членом все той же общины, работающей без членских взносов, но вполне удовлетворительно. Буммель, к примеру, даже получил от председателя новый костюм.
— Об исподнем каждый должен пока заботиться сам, но со временем, прошу прощения, наш председатель утрясет и этот вопрос.— Если можно в чем-нибудь упрекнуть этот крестьянский союз, то разве что в недостатке внимания к лошадям.
Крюгер снова вскочил на велосипед и поехал искать председателя. Отличную, надо полагать, общину создал тут его друг и товарищ по партии.
Оле и его верный оруженосец В ильм Хольтен мастерили гнезда для несушек. Крюгер соскочил с велосипеда, споткнулся о рубанок и, забыв поздороваться, сразу обрушился на Оле:
— Деревенская беднота сгрудилась на одном пятачке. Это у тебя называется кооператив!
Но у Оле был хороший день, и он лучился кротостью, как барашки облачков на майском небе.
— Наш капитал не поддается исчислению: это четырнадцать работающих рук, это бездна ценных идей — и все совершенно задаром, из эфира, так сказать. Что уж тут говорить о поведении рядовых членов, если сам председатель толкует об эфире и прочих незримых предметах. Вдруг Оле помрачнел.
— А тебе какое до нас дело?
— Хочу вступить в ваш кооператив.
— Шутил бы ты лучше свои шутки в городе.
Энергичный, чтоб не сказать больше, обмен мнениями ознаменовал вступление Крюгера в «Цветущее поле».
Быть может, он принес в кооператив крупные денежные суммы? Нет. Зато он принес политически мыслящую голову, а это кое-чего да стоит.
Например, он завербовал в «Цветущее поле» переселенца Марандта и члена партии Карла Либшера. Что до Либшера, то ничего не могло быть проще. Не пришлось даже произносить высокие слова о партийной чести. Вообще ничего не пришлось произносить. Либшер уже давно созрел для вступления, только никто до ' сих пор не удосужился зайти к нему и об этом поговорить.
— Даже Бинкоп?
— Он-то говорил, только еще до рождества Христова. С Буллертом было трудней.
— Ты хочешь богатеть единолично, кулаком хочешь стать, а семья пусть работает и помалкивает в тряпочку, да?
— Бедность и богатство зависят от характера,— отвечал Ян Буллерт.— Мы все начинали с нулевого года, и никому не возбранялось приналечь на работу.
Верно-то оно верно, но все ли располагали такими же средствами производства и рабочей силой, как Ян Буллерт?
Средства производства—это трактора, машины, словом, всякие самоходки. Таковых у Буллерта не имеется.
— А твое поле?
— На поле одни сорняки растут, если его запустить. Крюгеру понадобилось немало вечеров! доказать Буллерту: земля — тоже средство производства. Ну и как, убедил он Буллерта вступить? Ни в малейшей степени. А вину Буллерт сваливал на партию.
— Я-то тут при чем? Мне подсунули самые бесплодные и захудалые средства производства, как ты выражаешься. Отсюда все и пошло.
Крюгер проходит с Буллертом курс политграмоты. Надо, чтобы и этот закоренелый упрямец научился читать книгу.
Хорошо, если рядом с тобой человек вроде Крюгера. Оле иной раз казалось, что вернулись старые времена, когда жив был Антон.
Наступает зима. Трещат морозы. Но вы не подумайте, товарищи, что народ в «Цветущем поле» всю зиму только и знает, что рассказывать сказки.
Оле привозит во двор двое саней непонятного назначения. Их по его заказу изготовил деревенский тележник.
Зимой у Мампе Горемыки больше свободного времени, чем нужно для счастья. Летом он с утра до вечера пасет телят, зимой стоят в хлеву.
Мампе Горемыка водит своим сизым носом по ветру — ищет лодку, как кладоискатель ищет клад. В нем снова оживают былые повадки. Теперь его господин и водкодатель — Тео Тимпе.
Мампе Горемыка обнюхивает загадочные сани.
— Ну и повеселимся же мы в эту зиму. Я сяду в санки, а ты будешь их толкать.
Тимпе презрительно морщит нос. Детские забавы! Боссу надо позаботиться об открытом коровнике. Зайцы угнездились под досками и, чего доброго, выведут там детенышей. Срамота, да и только!
Оле застиг Мампе:
— Ты ничем не занят? Пошли со мной.
Мампе ищет глазами Тео, но Тео не приходит ему на выручку. Хочешь не хочешь, надо идти с председателем, Вильмом Ходыеном и Германом Вейхельтом к замерзшему Коровьему окру.
Недаром Мампе утверждает:
— Вильм Хольтен любому ветру служит, ежели его посеял председатель.
Оле и Хольтен толкают сани на сплошную стену промерзшего до стеклянной звонкости камыша. Камыши ломаются и падают рядами. У озера срезали ресницы. Только колючие обрезки торчат теперь изо льда.
Мампе Горемыке и Герману велено вязать камыш в снопы.
Мампе препирается с Оле Бинкопом. Что за дурацкая затея среди зимы! Уж не надумал ли председатель выстелить хлев камышом? Чтобы бедные коровы себе вымя изрезали?
— Господи, если у тебя выберется свободная минута, помилуй меня, грешного.
Герман гневно выговаривает Мампе за эти богохульные речи:
— Господь бог уже спас тебя от петли. Мало-помалу весь камыш срезан и увязан в снопы.
Когда с камышом покончено, Оле опять исчезает. И возвращается на кооперативный двор с какой-то старушонкой. Мампе долго созерцает беззубую бабку сквозь пустую карманную флягу.
— Безопасную невесту завел Оле Бинкоп. Кусаться не будет. Оле недосуг слушать, как язвит его этот бездельник. Мампе Горемыка—жертва собственного слабоволия, но вину сваливает на злого духа, именуемого судьбой.
А Оле вызывает из зимних кухонь работниц полевой бригады и велит им переправить камыш с озера в теплый тамбур свинарника. Старая переселенка учит их плести камышовые циновки. Оле и сам не считает для себя зазорным ворошить острые, как бритва, стебли.
Бухгалтер Бойхлер сидит в бывшей конторе фирмы Рамша Штакет, ящики и т. п.». Бухгалтер Бойхлер—это немецкая косточка: до блеска начищенные сапоги, аккуратно вычищенный пиджак и готический почерк. В последнюю войну он был фельдфебелем — отец родной для своей роты, неограниченный повелитель на низшем уровне, наделенный великим страхом перед практической стороной войны.
Прежде чем предоставить в распоряжение «Цветущего поля» свои десять моргенов земли и свои познания в письме и счете, он подрабатывал на стороне в качестве страхового агента. Эту свою вторую профессию он не оставил и сейчас, сделавшись кооперативным бухгалтером. Все человечество, с ним соприкасающееся, Бойхлер делит на две части—застрахованную и незастрахованную. Интересны ему, конечно, вторые—незастрахованные. В них таятся возможности премий и поощрений.
Бойхлер любит смотреть, как Тео Тимие прогуливает племенного быка по двору или на выгоне. Бык фыркает, пригибает голову к земле и вытворяет черт знает что. Тео Тимпе приходится держать ухо востро. Бойхлер восхищен его героизмом.
— Какой риск, глядеть страшно. Будь я на твоем месте, я непременно бы застраховал свою жизнь или хотя бы застраховался от несчастного случая. Подумай о своей семье!
Тимпе со своей стороны выдвигает условие:
— Ты вот получаешь премии. Сделай, чтобы и я их получал.—Другими словами, пусть Бойхлер подействует на председателя и заставит того приступить наконец к сооружению открытого коровника.
Для Бойхлера Оле — капитан, а Тимпе разве что лейтенант и командир взвода. Командир взвода ему ближе, чем капитан. Потому что у капитана своя голова на плечах.
Бойхлер сидит у себя в бухгалтерии—ждет председателя. Придет же он, рано или поздно. Оле является, пробегает через правление, так что все справки и сводки разлетаются в разные стороны, и снова исчезает.
В конце концов Бойхлеру удается его поймать.
— Ты бегаешь неизвестно где, а ведь именно здесь, в правлении, бьется сердце кооператива.
— Есть такая болезнь—ожирение сердца.
— Ты на меня намекаешь?
— Нет, на все правления, вместе взятые. Председатель мельком просматривает заготовленный Бойхлером проект:
— Короче надо, намного короче, без красивых слов, без пыли и глаза.
— Короче так короче, а что все же будет с открытым коровником?
— Я его не заказывал и залезать в долги не собираюсь! — Сказал — и поминай как звали.
Бойхлер выслушал приказ капитана, хотя и предпочел бы, этот чертов председатель, этот дрессировщик уток и заготовитель камыша, убрался куда-нибудь подальше. Попробуй теперь застраховать Тимпе!
В конце года кооператив «Цветущее поле» продает окрестным садоводствам партию камышовых матов. Совершенно нечаянная прибыль в самом конце года, от чего увеличивается доля каждого из членов.
Заприходованные суммы вызывают нервический зуд у Бойхлера. Он сидит и чешется, не жалея сил.
Секретарь парторганизации Крюгер во второй раз снимает шляпу перед председателем:
— Чисто сработано.
— Перестань дурачиться! — отвечает Оле.
Ох уж этот открытый коровник! Не принес ли его сюда ковер-самолет, чтобы расколоть на два лагеря «Цветущее поле»? Ничего подобного. Все происходило естественно и просто.
Строить открытые коровники — это решение, спущенное сверху. С неба? Нет, скорей всего из министерства. Решения от скуки не принимаются! Молоко делает погоду! Увеличивать поголовье! Строить дешевые коровники!
Дешевы ли открытые коровники? Они деревянные, легкие, без труда транспортируются. Это не требует доказательств.
Но доказано ли, что коровы, очутившись в хлеву, смахивающем на театральную сцену, будут хорошо себя чувствовать и доиться не хуже, чем в теплом хлеву капитальной кладки? Ответа нет.
Может, наверху только порекомендовали строить открытые коровники, но, покуда рекомендации дошли до деревни, они превратились в приказы?
Деятели районного управления называют деревенских бургомистров своей правой рукой в деревне. По тому, как строятся открытые коровники, можно судить, достаточно ли оперативно и в духе времени действует эта рука.
На заседаниях бургомистры спрашивают друг у дружки:
— Ну, как у тебя с коровником-то?
— Стоит.
— А коровы в нем как?
— Я же сказал, что стоит коровник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Многие осуждали крюгеровские методы работы. Он принимал посетителей в любое время дня и ночи.
— Раз человек идет ко мне, значит, его уж совсем приперло,— говаривал Крюгер.
Петли, на которых висела дверь его кабинета, раскалялись за день. Но Крюгер нашел выход и спрятал за томами марксистской литературы баночку с машинным маслом. Как бывший кучер, он не мог допустить, чтобы колеса скрипели и железо терлось о железо.
Когда Крюгеру очень уж не хотелось сидеть на бюро, он брал свою шапку и ретировался через боковую дверь, не поставив в известность секретаршу. Ну куда это годится?
Что же, Крюгер прерывал работу и уходил на прогулку? Как бы не так! К примеру, рухнула стена какой-то новостройки. Точнее говоря, городского холодильника.
Крюгер вскакивал на свой велосипед. От велосипеда он тоже не сумел отвыкнуть: «Надо же заниматься хоть каким-то спортом!» И ехал на кирпичный завод.
— Кирпича вы выпускаете много, друзья мои, да плохой он у вас.
— Ишь ты, какой умный! — Рабочие тотчас предложили выпускать мало кирпичей, но зато хорошего качества. Устраивает?
Крюгер требовал много кирпичей и хорошего качества, но как отыскать дорогу к этим заоблачным высотам?
— Вот ты районный секретарь? — сказал один парень.— А много ли ты смыслишь в кирпичах?
Крюгер свистнул.
— Знаешь, сынок, старому кучеру не надо микроскопа, чтобы разобраться в кирпичах. А ну, клади руки на стол.
Парень послушался его, как родного отца. Крюгер тоже положил руки на стол.
— Теперь скажи, через чьи руки прошло больше камня? Конкурсный вопрос, или тест, чтобы уж совсем по-американски. На размышление дается пять минут.
Через минуту-другую парень уже хлопнул Крюгера по ладоням, как бы прося у него прощения.
— Валяй дальше.
— Спасибо, что разрешил. Смех. Крюгер одержал победу.
Но порой перед Крюгером вставали вопросы, на которые с разу и не ответишь. В таких случаях он просил:
— Подожди до утра, авось мне приснится ответ.
Но это говорилось только для красного словца. На деле Крюгер поступал как раз наоборот. Он всю ночь читал в поисках ответа или советовался по телефону с каким-нибудь специалистOM.
Могло ли такое поведение не пошатнуть авторитет районного секретаря? Советоваться по телефону со специалистами — это же срамота! Мало того что Крюгер дал крестьянам полную волю в вопросе яровизации семян, специалисты довели его до грубейшей недооценки такого жизненно важного вопроса, как квадратно-гнездовой способ посадки картофеля.
— По мне, сажайте хоть треугольником, был бы урожай хорош! — говаривал Крюгер и непреклонно держался этого принципа.
Как прикажете такое расценивать? Не пахнет ли это чистейшей воды анархией, чтобы не сказать враждебностью к Советскому Союзу?
Так или иначе, но эти завихрения привели к тому, что Крюгера потихоньку да полегоньку выпихнули на пенсию.
— Ты, Карл, свое отработал, теперь отдохни.
И товарищи, которые снова встречали Крюгера в рабочем комбинезоне и видели, как он проводит политику вмешательства, только вздыхали:
— Ничего не попишешь, оригинал, так оригиналом и помрет. А Крюгер и в ус не дул. Он довольно уже поразмыслил над этим, в чем же проявлялась его, так сказать, старческая слабость и по ошибки. Время шло. Травопольная система, мичуринские сады, яровизация и квадратно-гнездовой способ выходили из моды. Может быть, Крюгера напрасно записали в старики?
Тем временем Крюгер занялся базаром. Если же там нечего было делать и некому помогать, он отправлялся в ту часть рынка, |де теснились кони и телеги. Вдыхал привычный запах конского пота, заглядывал коням в зубы.
— Ты уж в годах, старина, веди себя благоразумно.— Он осматривал подковы и, если находил в них какой-нибудь изъян, бранил хозяина и вместе с ним отправлялся к кузнецу.
Как мы уже знаем, товарищи, именно здесь Крюгер встретил однажды Оле Бинкопа, когда тот продавал свой жениховский костюм. После этой встречи Оле и его необычная затея уже не выходили у Крюгера из головы. Да, такое дело было ему по
Стояло благоуханное майское утро, ибо ночью прошел небольшой дождь. Дождь в мае — к урожаю. В садах Блюменау на вскопанные грядки падали лепестки с цветущих деревьев, и зеленые побеги салата проглядывали из-под цветочного снега. В пять часов утра, завидев впереди человека, Крюгер соскочил на меже с велосипеда. Это был божий человек, и звали его, как выяснилось, Герман Вейхельт.
Крюгер дотронулся до своей видавшей виды шляпы, Вейхельт—до своей лыжной шапочки, и в одном случае это означало «доброе утро», в другом — «бог в помощь». Разговаривать Вейхельт не собирался. Он вымерял шагами густоту всходов на картофельном поле, как это делал веков двадцать назад его библейский предок Авель.
— Это твое поле? — осведомился Крюгер.
— С божьей помощью мое и не мое.
— Что-то не пойму.
— Я работаю в общине справедливых.
Далее Крюгер узнал, что община справедливых с помощью божьей — и председателевой —насчитывает семь членов. На сведения Герман не скупился. Возглавляет общину господь бог. Оле Бинкоп разве что заместитель директора, он и думать не думает о господе боге, но выполняет, сам того не ведая, все его веления.
— Блаженны чистые сердцем, ибо они бога узрят. Поистине любопытные сведения!
— А ты знаешь, кто я? — спросил Крюгер у божьего человека.
— А кем ты можешь быть? Брат человеческий из мирских властей.
— А ты церковные власти знаешь?
— Нет, пастор Ханнеман — это не ты.
— Спасибо за сведения.
— Не за что. Господь с тобой!
И Крюгер пошел дальше, потому что увидел другого человека, который вел по луговой дороге лошадь. Белая эта лошадь словно парила в голубых майских далях.
В бытность свою кучером Крюгер мечтал о такой вот лошадке, но в ту пору его желания ничего не значили. Лошадей выбирал хозяин, сообразуясь только со своей выгодой. И Крюгер ездил на так называемых одрах.
Кобылка заржала при виде божьего человека на картофельном поле и пошла дальше, словно запряженная в квадригу римского бога, во всяком случае, так подумал Крюгер, начитавшийся в свое время книг по истории искусства.
— Вот это да!
Перед бывшим секретарем встал наболевший вопрос: имеет ли право человек, по горло занятый переустройством мира, благоговейно созерцать красоту одной-единственной твари и тратить на это свое время?
Крюгер направился к человеку, который вел кобылу.
— Твоя лошадка?
Франц Буммель снял шапку и положил ее на согнутую руку—как перед бароном.
— Честь имею. Моя лошадка.
— Чистокровка?
— Арабская и выезжена как надо. Прошу прощения.
— Надень шапку-то.
— Я человек вежливый.
— А ты знаешь меня?
— Вы, безусловно, не первый игрок в скат по нашему району, а скорей всего какая-нибудь партийная шишка, прошу прощения.
Из дальнейшей беседы Крюгер узнал, что Франц Буммель является членом все той же общины, работающей без членских взносов, но вполне удовлетворительно. Буммель, к примеру, даже получил от председателя новый костюм.
— Об исподнем каждый должен пока заботиться сам, но со временем, прошу прощения, наш председатель утрясет и этот вопрос.— Если можно в чем-нибудь упрекнуть этот крестьянский союз, то разве что в недостатке внимания к лошадям.
Крюгер снова вскочил на велосипед и поехал искать председателя. Отличную, надо полагать, общину создал тут его друг и товарищ по партии.
Оле и его верный оруженосец В ильм Хольтен мастерили гнезда для несушек. Крюгер соскочил с велосипеда, споткнулся о рубанок и, забыв поздороваться, сразу обрушился на Оле:
— Деревенская беднота сгрудилась на одном пятачке. Это у тебя называется кооператив!
Но у Оле был хороший день, и он лучился кротостью, как барашки облачков на майском небе.
— Наш капитал не поддается исчислению: это четырнадцать работающих рук, это бездна ценных идей — и все совершенно задаром, из эфира, так сказать. Что уж тут говорить о поведении рядовых членов, если сам председатель толкует об эфире и прочих незримых предметах. Вдруг Оле помрачнел.
— А тебе какое до нас дело?
— Хочу вступить в ваш кооператив.
— Шутил бы ты лучше свои шутки в городе.
Энергичный, чтоб не сказать больше, обмен мнениями ознаменовал вступление Крюгера в «Цветущее поле».
Быть может, он принес в кооператив крупные денежные суммы? Нет. Зато он принес политически мыслящую голову, а это кое-чего да стоит.
Например, он завербовал в «Цветущее поле» переселенца Марандта и члена партии Карла Либшера. Что до Либшера, то ничего не могло быть проще. Не пришлось даже произносить высокие слова о партийной чести. Вообще ничего не пришлось произносить. Либшер уже давно созрел для вступления, только никто до ' сих пор не удосужился зайти к нему и об этом поговорить.
— Даже Бинкоп?
— Он-то говорил, только еще до рождества Христова. С Буллертом было трудней.
— Ты хочешь богатеть единолично, кулаком хочешь стать, а семья пусть работает и помалкивает в тряпочку, да?
— Бедность и богатство зависят от характера,— отвечал Ян Буллерт.— Мы все начинали с нулевого года, и никому не возбранялось приналечь на работу.
Верно-то оно верно, но все ли располагали такими же средствами производства и рабочей силой, как Ян Буллерт?
Средства производства—это трактора, машины, словом, всякие самоходки. Таковых у Буллерта не имеется.
— А твое поле?
— На поле одни сорняки растут, если его запустить. Крюгеру понадобилось немало вечеров! доказать Буллерту: земля — тоже средство производства. Ну и как, убедил он Буллерта вступить? Ни в малейшей степени. А вину Буллерт сваливал на партию.
— Я-то тут при чем? Мне подсунули самые бесплодные и захудалые средства производства, как ты выражаешься. Отсюда все и пошло.
Крюгер проходит с Буллертом курс политграмоты. Надо, чтобы и этот закоренелый упрямец научился читать книгу.
Хорошо, если рядом с тобой человек вроде Крюгера. Оле иной раз казалось, что вернулись старые времена, когда жив был Антон.
Наступает зима. Трещат морозы. Но вы не подумайте, товарищи, что народ в «Цветущем поле» всю зиму только и знает, что рассказывать сказки.
Оле привозит во двор двое саней непонятного назначения. Их по его заказу изготовил деревенский тележник.
Зимой у Мампе Горемыки больше свободного времени, чем нужно для счастья. Летом он с утра до вечера пасет телят, зимой стоят в хлеву.
Мампе Горемыка водит своим сизым носом по ветру — ищет лодку, как кладоискатель ищет клад. В нем снова оживают былые повадки. Теперь его господин и водкодатель — Тео Тимпе.
Мампе Горемыка обнюхивает загадочные сани.
— Ну и повеселимся же мы в эту зиму. Я сяду в санки, а ты будешь их толкать.
Тимпе презрительно морщит нос. Детские забавы! Боссу надо позаботиться об открытом коровнике. Зайцы угнездились под досками и, чего доброго, выведут там детенышей. Срамота, да и только!
Оле застиг Мампе:
— Ты ничем не занят? Пошли со мной.
Мампе ищет глазами Тео, но Тео не приходит ему на выручку. Хочешь не хочешь, надо идти с председателем, Вильмом Ходыеном и Германом Вейхельтом к замерзшему Коровьему окру.
Недаром Мампе утверждает:
— Вильм Хольтен любому ветру служит, ежели его посеял председатель.
Оле и Хольтен толкают сани на сплошную стену промерзшего до стеклянной звонкости камыша. Камыши ломаются и падают рядами. У озера срезали ресницы. Только колючие обрезки торчат теперь изо льда.
Мампе Горемыке и Герману велено вязать камыш в снопы.
Мампе препирается с Оле Бинкопом. Что за дурацкая затея среди зимы! Уж не надумал ли председатель выстелить хлев камышом? Чтобы бедные коровы себе вымя изрезали?
— Господи, если у тебя выберется свободная минута, помилуй меня, грешного.
Герман гневно выговаривает Мампе за эти богохульные речи:
— Господь бог уже спас тебя от петли. Мало-помалу весь камыш срезан и увязан в снопы.
Когда с камышом покончено, Оле опять исчезает. И возвращается на кооперативный двор с какой-то старушонкой. Мампе долго созерцает беззубую бабку сквозь пустую карманную флягу.
— Безопасную невесту завел Оле Бинкоп. Кусаться не будет. Оле недосуг слушать, как язвит его этот бездельник. Мампе Горемыка—жертва собственного слабоволия, но вину сваливает на злого духа, именуемого судьбой.
А Оле вызывает из зимних кухонь работниц полевой бригады и велит им переправить камыш с озера в теплый тамбур свинарника. Старая переселенка учит их плести камышовые циновки. Оле и сам не считает для себя зазорным ворошить острые, как бритва, стебли.
Бухгалтер Бойхлер сидит в бывшей конторе фирмы Рамша Штакет, ящики и т. п.». Бухгалтер Бойхлер—это немецкая косточка: до блеска начищенные сапоги, аккуратно вычищенный пиджак и готический почерк. В последнюю войну он был фельдфебелем — отец родной для своей роты, неограниченный повелитель на низшем уровне, наделенный великим страхом перед практической стороной войны.
Прежде чем предоставить в распоряжение «Цветущего поля» свои десять моргенов земли и свои познания в письме и счете, он подрабатывал на стороне в качестве страхового агента. Эту свою вторую профессию он не оставил и сейчас, сделавшись кооперативным бухгалтером. Все человечество, с ним соприкасающееся, Бойхлер делит на две части—застрахованную и незастрахованную. Интересны ему, конечно, вторые—незастрахованные. В них таятся возможности премий и поощрений.
Бойхлер любит смотреть, как Тео Тимие прогуливает племенного быка по двору или на выгоне. Бык фыркает, пригибает голову к земле и вытворяет черт знает что. Тео Тимпе приходится держать ухо востро. Бойхлер восхищен его героизмом.
— Какой риск, глядеть страшно. Будь я на твоем месте, я непременно бы застраховал свою жизнь или хотя бы застраховался от несчастного случая. Подумай о своей семье!
Тимпе со своей стороны выдвигает условие:
— Ты вот получаешь премии. Сделай, чтобы и я их получал.—Другими словами, пусть Бойхлер подействует на председателя и заставит того приступить наконец к сооружению открытого коровника.
Для Бойхлера Оле — капитан, а Тимпе разве что лейтенант и командир взвода. Командир взвода ему ближе, чем капитан. Потому что у капитана своя голова на плечах.
Бойхлер сидит у себя в бухгалтерии—ждет председателя. Придет же он, рано или поздно. Оле является, пробегает через правление, так что все справки и сводки разлетаются в разные стороны, и снова исчезает.
В конце концов Бойхлеру удается его поймать.
— Ты бегаешь неизвестно где, а ведь именно здесь, в правлении, бьется сердце кооператива.
— Есть такая болезнь—ожирение сердца.
— Ты на меня намекаешь?
— Нет, на все правления, вместе взятые. Председатель мельком просматривает заготовленный Бойхлером проект:
— Короче надо, намного короче, без красивых слов, без пыли и глаза.
— Короче так короче, а что все же будет с открытым коровником?
— Я его не заказывал и залезать в долги не собираюсь! — Сказал — и поминай как звали.
Бойхлер выслушал приказ капитана, хотя и предпочел бы, этот чертов председатель, этот дрессировщик уток и заготовитель камыша, убрался куда-нибудь подальше. Попробуй теперь застраховать Тимпе!
В конце года кооператив «Цветущее поле» продает окрестным садоводствам партию камышовых матов. Совершенно нечаянная прибыль в самом конце года, от чего увеличивается доля каждого из членов.
Заприходованные суммы вызывают нервический зуд у Бойхлера. Он сидит и чешется, не жалея сил.
Секретарь парторганизации Крюгер во второй раз снимает шляпу перед председателем:
— Чисто сработано.
— Перестань дурачиться! — отвечает Оле.
Ох уж этот открытый коровник! Не принес ли его сюда ковер-самолет, чтобы расколоть на два лагеря «Цветущее поле»? Ничего подобного. Все происходило естественно и просто.
Строить открытые коровники — это решение, спущенное сверху. С неба? Нет, скорей всего из министерства. Решения от скуки не принимаются! Молоко делает погоду! Увеличивать поголовье! Строить дешевые коровники!
Дешевы ли открытые коровники? Они деревянные, легкие, без труда транспортируются. Это не требует доказательств.
Но доказано ли, что коровы, очутившись в хлеву, смахивающем на театральную сцену, будут хорошо себя чувствовать и доиться не хуже, чем в теплом хлеву капитальной кладки? Ответа нет.
Может, наверху только порекомендовали строить открытые коровники, но, покуда рекомендации дошли до деревни, они превратились в приказы?
Деятели районного управления называют деревенских бургомистров своей правой рукой в деревне. По тому, как строятся открытые коровники, можно судить, достаточно ли оперативно и в духе времени действует эта рука.
На заседаниях бургомистры спрашивают друг у дружки:
— Ну, как у тебя с коровником-то?
— Стоит.
— А коровы в нем как?
— Я же сказал, что стоит коровник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41