Оле Бинкопу, устроителю и пахарю будущего, то и дело попадается на дороге Розекатрин Зенф. Она не скупится на пламенные взгляды и любезности.
— Я сейчас от Буллертов иду и уже не в первый раз вижу, как ты бродишь печальный такой и одинокий. Мне бы хотелось тебе хоть белье постирать.
Оле с неприступностью во взоре:
— Не хлопочи обо мне, не стоит!
Но Розекатрин находит и другие поводы. Она едет в город. В Блюменау у нее вдруг спустила шина. Может, Оле будет так мил и посмотрит, что там такое случилось?
Оле смотрит. В шине нет вентиля, и не удивительно— вентиль лежит в сумочке у Розекатрин.
— Как ты умудрилась потерять вентиль?
Она сама не знает. Такая она стала рассеянная, а все весна Может случиться, что она и себя самое потеряет: только б знать, что ее подберет кто-то, кто ей по душе. Оле, например.
Оле Бинкоп с обращенным вовнутрь взглядом изобретателя:
— Есть у вас в Обердорфе ничейные мусорные кучи? — Тоже мне любовный разговор. Легенда о том, что у Оле после болезни не все дома, становится еще правдоподобнее.
Аннгрет со своей стороны способствует этому. Тут и там рассыпает она пригоршни лжи, и не в последнюю очередь — среди кумушек, что с утра до вечера околачиваются на деревенской улице:
— При чем же тут удар кнутом? В мозгу у Бинкопа сидел червячок, бацилла какая-то, еще задолго до того, как лесопильщик из ревности хватил его палкой по голове. Ну какая женщина стерпит, что муж является к ней в постель с топором! Виданное ли это дело, чтобы ЛАЯ любви был надобен топор?
— Господи, твоя святая воля! И ты так его и приняла с топором?
Еще чего! Она защищалась, выставила Оле из комнаты. И он среди зимы в одной рубашке куда-то помчался. Все это знают, а если кто сомневается, пусть послушает, как Оле клянчит у людей отбросы и любой куче дерьма радуется.
Аннгрет сама себе дивится: до чего же легко соскакивают у нее с языка эти придумки; и еще дивится своим слезам.
Вечером она, как воровка, рыщет вокруг лесопильни. Тоска гложет ее, но постучать в окно она не смеет. Юлиан беседует с Серно и еще какими-то мужчинами. Ничего не поделаешь — коммерсант!
Она без стеснения разыскивает Мампе Горемыку в его запущенной комнатушке вдовца.
— Пожалуйста, передай Юлиану Рамшу горяченького кофейку. Небольшое подкрепление после трудового дня. А тому, кто передаст,— бутылка водки!
Под крышкой термоса—записочка, в кофе —порошочек.
В юношеских глазах лесничего Штамма тревога. Может быть, не все благополучно на его лесном участке? Нет, вполне благополучно: рабочие его ценят за то, что он, сняв свой ведомственный мундир и не заботясь о престиже, иной раз
вместе с ними часок-другой перетаскивает бревна из чащи на поляну.
Женщины, работающие в лесу, любят своего начальника, с уважением говорят о Хорсте, этом большом ребенке. Лесничий Штамм неподкупен, дружески к ним расположен и всегда готов прийти на помощь.
— У вашего багра неудобная рукоятка, фрау Симеон.
—- Верно. Старая вчера сломалась. Надо будех заставить В ильма Хольтена выточить другую, получше!
— Скоро можно будет поздравить вас с помолвкой дочери, так ведь, матушка Симеон?
Нет, уж лучше повременить, у ее дочери Фриды характерец такой, что поздравить можно будет разве что после первого ребенка» Строшивая девка эта Фрида! Ну да надо надеяться, что с В ильмом Холыеном у них дело сладится. Аккуратный парнишка, услужливый.
Но почему же все-таки у молодого лесничего такой тревожный взгляд? Он встревожен из-за жены. Ей что-то неможется последнее время, по утрам ее тошнит, и она стремительно выбегает из спальни. Слыша, как она стонет во дворе, лесничий вскакивает и в ночных туфлях бежит за нею.
— Опять тебя рвет?
— Нет, да, уже прошло.
С недавнего времени лесничихе претит запах парного молока. Лесничий вынужден сам доить корову. Молоко он в обед раздает женской бригаде.
Может быть, это последствия того, что ее лягнула коза? Штамм беспокоится и хочет свезти жену к врачу, но она противится.
— Что ты сказала?
— Это все пустяки.— Такая же история была у нее в двенадцать лет. В ту пору она не могла есть селедки. Что же оказалось? Червяки, глисты завелись в ее девическом чреве.
У лесничего Штамма не становится легче на душе. Это же должен быть невесть какой огромный глист, если он так подтачивает здоровье его жены.
Заботливый муж принес из аптеки таблетки от глистов. Лесничиха погрызла их, и к вечеру ей полегчало.
Молодой лесничий пытается развлечь жену и берет ее с собою в лес. Он показывает ей целую колонию цапель, а также гнездо. Конечно, это здорово — крылатая зверюга, но лесничиха больше интересуется породами деревьев и древесиной.
— Это береза, я знаю, а вот там что такое?
— Лиственница.— Лесничий рад преподать жене урок ботаники.
В следующий раз его чернявая супруга проявляет незаурядный интерес к штабелям лесоматериалов.
— Это крепежный лес, я знаю, а вон там что такое?
— Крупномерный лесоматериал.
— А что из него производят?
— То есть?
— Кто этот крупномерный лес получает?
— Его отправляют на лесопильни.—Лесничий счастлив, что может ответить на вопросы жены.
Лесничиха сегодня полна женственной прелести, как в былые времена. Сорвав листочек белой акации, она гадает: любит, не любит, плюнет, поцелует...
Еще она хочет знать, куда будет отправлен тот штабель крупномерного лесоматериала, перед которым они стоят.
— На майбергскую лесопильню, кошечка моя!
— Весь этот крупномерный лес пойдет в Майберг? — Как она прелестно умеет удивляться.— А господин Рамш, выходит, ничего не получит для своей лесопильни?
Теперь уже удивляется лесничий. Его нежные взгляды приобретают иную окраску. Он ведь в лесу, а не дома под красновато-розовым абажуром. Фрау Штамм пугается. Довольно щебетать о деревьях и пиломатериалах! Лесничий поворачивается и идет к дому.
Фрау Штамм нелегко поспевать за мужем. Она пробует смягчить его доброе сердце, останавливается, снимает туфлю, трет себе ногу и стонет. Не берет! В эти минуты у лесничего сердце — твердая древесина. Скальный дуб!
Лесничий выгоняет корову из хлева и идет с нею в деревню. Там он привязывает рогатую беднягу под окном Рамшева кабинета. Вот ваша корова!
Рамш удивлен до крайности.
— Что, она молока не дает или у нее обнаружились какие-нибудь дефекты?
— Она опасна.— Больше Штамм на эту тему распространяться не желает. Хватит с него коровьих дел.
Но пятерку его коз успели прирезать.
— А вон она стоит, ваша корова!
Быстра прикидывает в пять коз по семьдесят марок за штуку составляет триста пятьдесят. Он протягивает лесничему деньги. Тот мешкает. Но в конце концов он ведь ее шествует по пути, усыпанному розами и лилиями; за здорово живешь привязывать к коровьему хвосту стомарковую бумажку, посланную Рамшу, нет, на это он не согласен.
Рамшу ста марок никто не передавал.
—Но поскольку порядочный человек это утверждает, значит, все дело в забывчивости Мампе Горемыки.
— Вот еще сто марок, please! Быть внимательным — моя обязанность.
Лесничий сует деньги в карман и уходит, не простившись.
Если у Мампе Горемыки достаточно денег, он пьет четыре дня подряд и с помощью водянисто-прозрачной водки окрашивает себя самого и весь мир в ярко-розовый цвет. Но на пятый день, когда голова его, кажется, вся утыкана осколками стекла и даже волосы болят, он хватает себя за ворот, трясет что есть силы и корит:
— Шливин, Шливин, чем же ты кончишь?
Из деревенских жителей те, что помоложе, не очень-то верят, что Мампе Горемыка в свое время звался Шливином и был искусным портным. Те, что постраше, вспоминают с содроганием, как управляющий баронским имением соблазнил молодую жену портного и довел ее до смерти. Шливин, ожидавший от этой женщины первого своего ребенка, после ее смерти озлобился не на тех, кто способствовал ее гибели, а на весь мир; отныне он только и делал, что просветлял водкой свои мрачные думы. Со временем боль притупилась, взгляд стал не таким угрюмым, но благоприобретенные привычки налипли на него, как репей на платье нищего. Шливин пропил свою портновскую мастерскую и начал время от времени ходить на заработки, но рабочим считался ненадежным. Свои, деревенские, не страдавшие от его горя так долго, как он, придумали для него насмешливую кличку и всячески его дразнили.
Исключением был только старый хозяин лесопильни Рамш. Шливину разрешалось приходить к нему поплакаться. Хозяин в п олуха, но слушал его. На то имелись свои причины: даже суровому старому дельцу, с душою, покрывшейся коростой,—а таков был старик Рамш,— время от времени нужен человек, с которым можно вместе посетовать на судьбу.
Сначала хозяин выслушивал горькие жалобы Мампе Горемыки и устраивал ему головомойку. Случалось, что он при этом не выпускал из рук телефонной трубки. Пусть барышня из почтового отделения тоже слышит его отповедь и мотает себе на ус.
— Ну что ты несешь? Конец тебе приходит? Ни одному человеку не приходит конец, покуда господь бог не осудил его. Несчастный ты пропойца, проклятый, тебе бы только надрызгаться, выпивоха эдакий, пивная бочка! У тебя душа в спирте утонула, скоро водка из ушей потечет! На Страшном суде господь тебя подожжет, как факел. Ну что ты сюда приходишь плакаться? Марш на кухню! Нажрись и иди лес валить!
Старый хозяин ничего не делал понапрасну, зазря он даже не бранился. Каждое его бранное слово стоило пфенниг, а то и больше. Чем длиннее была назидательная речь, тем меньше становилось жалованье, которое Рамш выплачивал Мампе Горемыке. Но тот все равно считал, что теперь он спасен, был благодарен за еду, которую старая брюзга-кухарка ставила для него на лежанку, каялся и на следующий вечер в свою очередь выслушивал жалобы старика Рамша.
В старом хозяине сидела изнурительная болезнь. Он подцепил ее во время увеселительной поездки в Берлин. Но никто, сохрани боже, не должен был знать о ней, и прежде всего фрау Рамш, хоть она и жила с ним под одним кровом. Да, старик Рамш очень страдал от нарывов, выскакивающих то тут, то там.
— Вам бы попробовать мазать их пережженной еловой смолой,— посоветовал Мампе.
Нет, старый лесопильщик мазал свои гнойники зельем, полученным от матушки Себулы. Теперь он вознамерился лечить их настойкой асафетиды и, чтобы не возбуждать подозрений, послал Мампе к аптекарю за этим снадобьем.
Так вот и дружили Мампе й старый хозяин. Но даже асафетида не спасла старика Рамша. Он скончался от «продолжительной и тяжелой болезни».
Свою привязанность к старику Мампе Горемыка попытался перенести на его сына Юлиана, нынешнего лесопильщика. Юлиан унаследовал Мампе, ни от чего не отказчика, но не слишком до работы, заодно со всем прочим, числившимся в инвентарном списке.
В минуты просветления Мампе Горемыка вспоминает о предостережении бывшего своего школьного учителя: «Господь все видит, и тебя тоже!» Он старается наладить отношения с господом богом и для пробы становится благочестивым. Просит у бога то того, то этого. Но бог не хочет подменить собою бургомистра Нитнагеля. Он внемлет рабу своему, лишь будучи в хорошем расположении духа. В последнее время бог сделался безотказен. Мампе вынужден это признать. «Разведи, господи, пути лесничего и лесопильщика!» — молится он, и до господа доходят его молитвы. Господь помогает скрыть от глаз людских кредитки.
Мампе Горемыка опять работает на хуторе Серно. Времена сейчас худые. Нельзя затребовать из сиротского приюта работоспособного мальчонку. Батраки — то бишь помощники в сельском хозяйстве — редки, да и те, как волки, в лес смотрят. Не успеют шапку снять и почтительно поздороваться, уже заговаривают о тарифе. Тариф для Серно такое же зачумленное слово, как обязательные поставки и мор на свиней.
Тощая фрау Серно надраивает душу Мампе Горемыки после его последнего, четырехдневного, запоя.
— Господь карает грешников после смерти тем, чего они всего больше вожделели при жизни.— Она подъемлет к небу белесые глаза.— На распутников он насылает развратных баб, и те вытягивают из них все соки.
«Ну, значит, тебя, худое сверло, я на том свете не встречу»,— думает Мампе.
— Стяжателя он погребает под кучей денег. «Не иначе как инфляционных»,—думает Мампе.
— Пьяницу заливает водкой.
«Ну, это меня уже до некоторой степени устраивает»,—думает Мампе. Он берется за работу и трудится не покладая рук. Он снова доволен собой, и Серно доволен им.
Вечером на своем ложе — некогда портновском столе — Мампе переваривает Сернову картошку в мундире. На кровать Мампе нашелся покупатель, на стол никто не польстился. Он слишком большой и весь исковырян зубчиками портновской шестеренки при раскрое брюк и курток.
Мампе опять исполнен желания начать новую жизнь. Прежде чем улечься спать, он вынес из своей комнатушки в сарай все, что имело бутылочную форму и могло напомнить ему прежнее,— даже бутылку из-под уксуса.
Под деревенскими липами стрекочут кузнечики. Мампе, лежа в темноте, прислушивается к песням зеленых скрипачей. Они живут солнечным светом и зеленью листвы. Мампе сроду не видывал пьяного кузнечика.
Дверь в его комнату распахивается.
— Мампе, are you there?1—Скрипучий голос заглушает радостное стрекотанье кузнечиков.— Ты дома? Отвечай же!
Мампе предпочитает не быть дома, но внезапно вспыхивает спичка. Он закрывает глаза. О, быть бы ему сейчас кузнечиком в липовой листве! Поток проклятий обрушивается на него! В них то и дело врывается слово растрата.
Мампе, как и всегда в свои трезвые дни, на все соглашается без возражений. Дверь захлопывается. Рамш уходит. Но маленькая комната еще полна проклятий и непристойной брани. Кажется, что эти слова, как жирные мухи, бьются об оконные стекла.
Лесопильщик ходит как в воду опущенный. Он уже не складывает губы трубочкой, насвистывая веселые песенки,— нет поводов для веселья. Все его мысли вертятся только вокруг коровы.
Человек ученый, он, конечно, слыхал про «повторность сходных положений». Опять у него трудности и недоразумения с лесничим. Возврат коровы, видимо, означает конец с таким трудом налаженных деловых отношений — конец, наставший еще до того, как ему удалось извлечь из них пользу.
Корова, надо думать, устанавливает причинные связи: на супружеском ложе в минуту слабости, наверно, кое-что выяснилось относительно маленьких интимностей, которые он позволил себе с чернявой лесничихой.
Когда путаешь дело с любовью, нелегко устроить, чтобы одно не мешало другому. Не думал Юлиан, что так круто ему придется, когда принимал из рук умирающего отца лесопильню, старый дом Рамшей, заборы, ящики, мировое имя фирмы. Куда делась чистота его тогдашних помыслов?
Иные времена требуют иных обычаев, привычек, методов, иных рекордов хитроумия. Советы стариков — это зонтики, вышедшие из моды. Стоят в шкафу и покрываются пылью.
Чего недостает лесопильщику? Разве ему нечего есть и пить, разве нет у него дома для себя, матери, кухарки и прочих людей? Разве не расширил он свою лесопильню? Разве не рвут у него из рук его продукцию или обходят его государственными заказами?
Чего он хочет? Такой вопрос под стать разве что юному пионеру. Настоящий делец хочет расширять свое предприятие, когда ему это нужно: армия рабочих, почет, паровая сирена, подъездные пути, игра богатством, добром и злом и место в парламенте, когда ты уже обзавелся всем остальным. Мечты! Эта республика маленьких людей — малопитательная почва для их осуществления. Лесопильщику нужно утешение, нужны ободряющие слова.
Под молодыми липами столицы останавливается синяя машина. На ее крыльях уже слегка облупился лак. Из машины выходит человек с двумя чемоданами и тащится вниз по Фридрихштрассе. Машинально он читает надписи на вывесках и дощечках конторских зданий. Союз немецких писателей, Германская демократическая крестьянская партия, Комитет объединения немцев— всего этого человек с двумя чемоданами не знает и не ищет. Он направляется к лестнице, ведущей вниз, и исчезает под землей. Там он садится в поезд.
Следом за ним входят двое рабочих с нарукавными повязками— народные контролеры — и пристально вглядываются в пассажиров.
Тот, кто вошел первым, возится со своими чемоданами, потом раскрывает книгу и, спрятавшись за нею, делает вид, что углубился в чтение. Заголовок виден всем: «О коммунистическом воспитании».
Поезд лязгает и приходит в движение. Кажется, что плакаты на стенах тоннеля движутся медленно, потом быстрее: Больше работать — значит лучше жить. Надписи бледнеют, плакаты становятся цветными кляксами. Поезд скрывается в тоннеле.
Пять минут странствия под землей — и вот уже возникают огни другой подземной гавани. В окнах снова мелькают плакаты, сначала как яркие пятна, затем они становятся разрисованными прямоугольниками, и наконец уже можно прочесть:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41