Тогойкин и Губин все подбрасывали хворост в костер, чтобы скорее растаял снег в баке. Надо было вскипятить воду и напоить людей чаем. Ночь они провели молча, редко когда перебрасывались словцом, а с рассветом заметно повеселели и стали разговорчивее. У Васи, наверно, и рука меньше болела, потому что он даже песню затянул. И Николай с явным удовольствием начал ему подпевать:
Я хату покинул, Пошел воевать, Чтоб землю в Гренаде Крестьянам отдать, Прощайте, родные, Прощайте, семья! Гренада, Гренада, Гренада моя!..
Песня кончилась, и закипела вода. Тогойкин вскочил на ноги, подкинул в костер веток, выхватил из огня бурливший бак и, высоко подняв его, быстро засеменил к своим.
— Пошли, Вася!
В облаке пара парни появились в самолете.
— Вода вскипела!
— Чай готов!
Обе девушки, капитан Иванов и бортрадист Попов были явно чем-то по-хорошему возбуждены.
Парни сначала подумали, что люди обрадовались их приходу. Они поставили бак и огляделись. Капитан Фокин внимательно разглядывал свои ногти и даже не повернулся в их сторону. Не спавший всю ночь Коловоротов наконец уснул, привалившись спиной к стенке и беспомощно опустив голову на грудь. Калмыков прерывисто стонал.
— Что такое? Что случилось?— спросили парни.
— Ничего не случилось! Решительно ничего!—сказала Катя, засияв довольной улыбкой.
И в самом деле —что особенного могло у них слу-
читься? Новостям неоткуда было взяться. Ведь они не выходили всю-ночь из самолета. И все-таки они были чем-то обрадованы.
— Вот, готово!— сказал Тогойкин, показывая на бак. Часть кипятка отлили в большую консервную банку,
остудили и умыли всех лежачих. Калмыкова решили раздеть и обтереть всего. Однако и на этот раз девушки не обнаружили на его теле ни ран, ни ссадин, ни даже царапин. Но все тело представляло собой сплошной вздувшийся синяк. В сознание он не приходил, только тяжело и прерывисто дышал, а порой стонал.
Перед чаепитием Тогойкин положил каждому по нескольку сухариков и по куску сахара.
Катя размочила в чае сухари, сделала из них жидкую кашицу и опустилась на колени, чтобы покормить Калмыкова. Она ловко всовывала ему в рот кончик ложки, и он, подержав какое-то время кашицу во рту, все-таки проглатывал ее.
— Ну, ребята, когда поедим и попьем чайку, возьмемся за рацию, может, заставим ее заговорить,— сказал Попов.
Все оживились, и лежачие и ходячие. «А удастся? »— с надеждой думал каждый, поглядывая один на другого.
Только капитан Фокин поморщился, услышав предложение Попова, и с этакой иронической усмешечкой заговорил:
— Заставишь, значит! Что же ты ее в полете не заставлял? А сейчас, значит, заставишь!
— Она работала.
— Работала! А почему же нет самолетов? Почему, я тебя спрашиваю?— Фокин явно издевался над Поповым, нарочно растягивая слова.— Я же у тебя спрашиваю, товарищ сержант!
— Видимо, мы очень далеко отклонились от трассы, ищут, наверное...
— Ах, отклонились? Значит, ищут, мой милый? — продолжал он издевательски вкрадчивым тоном, но, не дождавшись ответа, не на шутку разозлился и заорал:— Я ведь тебя спрашиваю, сержант Попов!
Коловоротов вздрогнул и проснулся. Он медленно выпрямился и стал озираться по сторонам.
— А почему бы и не попытаться, товарищ капитан?
— Попытайся, непременно попытайся!—вставил Тогойкин, помогавший Кате переложить Калмыкова.— Все надо пробовать! Все!
— Молодой человек! Может быть, ты и в самом деле герой из героев среди якутов,—захихикал Фокин, поглядывая на Иванова, словно приглашая и его посмеяться. Потом он смущенно отвел глаза от Иванова и уже безразличным тоном добавил:—Этого я, конечно, не знаю... Но я просил бы тебя не вмешиваться в разговоры военных людей. Мы как-нибудь сами разберемся...
— Хоть я никакой и не герой... А вот на. правах члена коллектива...— Тогойкин вдруг смешался и, не. договорив, снова склонился над Калмыковым.
Но теперь за него вступилась Катя Соловьева. Спокойные люди тоже иногда не выдерживают. С покрасневшим от гнева лицом она некоторое время молча смотрела на Фокина.
— По-моему...— Катя на миг остановилась, словно обо что-то споткнулась.— Мне кажется, мы все тут; одинаковые, все мы просто советские люди!
— Совершенно верно!—поддержала подругу быстрая на язык Даша Сенькина.— Нехорошо как-то, не время сейчас делиться на сословия.
— Правильно!— сказал Вася Губин, осторожно по-качивая свою больную руку, словно нянча младенца.
— Так-то оно разумнее будет,— пробормотал Коловоротов, сидевший на полу и тихо поглаживающий обеими руками распухшее колено.— Другое дело, когда доедем каждый до своей работы...
— А мы, военные, всегда остаемся военными!— Фокин опять посмотрел на Иванова, надеясь, что уж с этим-то доводом тот, наверно, согласится.— По-моему, так.
Все невольно ждали, что скажет Иванов.
— По-моему, тоже...— Иванов откашлялся. Он охрип от долгого молчания.—Да, военный—это не только профессия; но и обязанность.
— Вот-вот!—охотно отозвался Фокин, решив, что наконец-то с ним согласились, и, тяжело вздохнув, добавил:— Самая трудная обязанность...
— Военнообязанный,— медленно произнес Иванов.—Профессия и обязанность,— повторил он.— Но ведь самая высокая, самая священная обязанность для всех нас — это... это — быть человеком, советским человеком...
— Политика!— засмеялся Фокин.
— Да, политика, товарищ Фокин! Трудная обязанность, говорите вы. А разве у педагога, у врача легкие обязанности?
— Не учителя побеждают врагов, а военные.
— Военные, которых воспитали учителя. И они, кстати, воюют. Вы слишком часто, капитан Фокин, напоминаете всем, что вы военный. Можно подумать, что вы, став военным, оказали кому-то этим фактом большую любезность или принесли себя в жертву. А сейчас тысячи людей в военной форме погибают, не думая о своих заслугах, без громких слов, без пышных фраз.
— Опять политика!—Фокин страдальчески вздохнул й отвернулся.
— Постарайтесь, товарищи! Авось удастся,— сказал Попов Тогойкину и Губину.
Весь этот день Тогойкин, Губин и едва державшийся на ногах старик Коловоротов провели под открытым небом, пытаясь наладить рацию. Стажер бортмеханика Вася Губин то и дело вбегал в самолет, садился на корточки перед Поповым и что-то показывал ему, о чем-то расспрашивал. Пока Вася консультировался с Поповым, Тогойкин заготовлял топливо для ненасытного костра,— ведь надо было поддерживать огонь круглые сутки.
Оторвавшись от костра, он вместе с Коловоротовым вывинчивал и завинчивал какие-то винтики по указанию Васи. Кончики перочинных ножичков загнулись, притупились, соскальзывали, раня пальцы. К вечеру не осталось у Николая ни одного не перевязанного пальца на левой руке.
— Ежели ты, парень, останешься без руки, мы все пропадем,— сказал Коловоротов, желая отстранить Тогойкина от этого дела.
Он даже пожаловался Попову. А потом понял, что без Тогойкина не обойтись. У самого-то Коловоротова пальцы неподатливые, не могут удержать мелкие вин-
тики, да и глаза туманятся... Недаром, знать, на его плечи падал снег шестидесяти пяти зим...
Так они мучились целый день, и ничего у них не вышло. Когда спустились вечерние сумерки, решили прекратить работу.
Фокин все время лежал, отвернувшись к стене. Но, узнав, что с рацией ничего не получилось, сразу оживился:
— Вот не послушались меня и развлекались ненужным делом.
— А какое дело, по-вашему, нужное? Что нам следовало делать?— обернулся к нему Тогойкин.
— Полегче, герой!..— усмехнулся Фокин.
Так прошел второй день.
Третье утро парии снова встретили у костра.
— Начинает светать! — сказал Тогойкин по-якутски.
— Светает! — по-детски обрадовался Вася Губин, словно только этого и ждал.— Коля, светает!
Голодные, замерзшие, усталые, всю ночь просидевшие у костра, Николай и Вася были удивлены и обрадованы обычным, казалось бы, явлением, как свет зари, как приближающийся восход. Они одновременно вскочили на ноги и начали подбрасывать в костер хворост, хотя он и без того горел хороню.
— Сейчас ворон прилетит. А немного погодя и те самые воробышки,— объявил Тогойкин.
— Каждый день так будет?—недоверчиво посмотрел на него Вася.
— Каждый день, дружище!—закивал головой Тогойкин и, отчеканивая каждое слово, повторил:—Каждый день, уважаемый товарищ Василий Губин!.. И все-
гда в одно и то же время! И всегда с одной и той же стороны! Ворон—с запада, птички — с востока!
— Кто знает, ведь тайга простирается так далеко, да и птицы...— сбивчиво начал Вася и вдруг в изумлении умолк, ткнув пальцем на запад.:—Смотри!
Оттуда, с запада, над лесом, где небо было все еще сумеречно, замелькали неясные очертания летящего ворона. Почуяв, что его уже заметили, ворон решил показать себя честной и благородной птицей, которой незачем прятаться и таиться. Шумно прочесал он воздух жесткими перьями растопыренных крыльев и мирно забулькал горлом. Но все-таки облетел парней стороной.
— Вот так всегда летят птицы!—с видом знатока сказал Тогойкин и сел, чтобы обстоятельно рассказать другу о повадках пернатых.— Садись-ка, Вася, сюда... Видишь ли, эти птицы всегда...
Вдруг, словно ветерок, нежно зашелестели тоненькие крылышки, с еле уловимым щебетом над парнями замелькала густая и нестройная стая воробьев.
— Ух ты!.. Это кто же такие?—притворяясь, будто очень испугался, Тогойкин замахал над головой руками и съежился.
— Воробьи! Наши воробушки!..
Окутанная морозным туманом природа, густо закуржавевшие деревья и кусты, покрытая толстым снегом мерзлая земля — только на первый взгляд все это кажется неизменным, навсегда заснувшим. Но тот, кто любит жизнь и умеет наблюдать зимний лес, умеет чутко прислушиваться к тому, что вокруг происходит, тот заметит, что каждый день все меняется. И ворон был сегодня не так нагл, как вчера, не носился с карканьем над ними, а осторожно и бесшумно облетел поляну с другой стороны. И воробьи сегодня не шарахнулись от страха в сторону, а, наоборот, будто нарочно, просто из озорства, по-дружески развернулись и пронеслись низко над поляной, мимо парней. Похоже было, что именно они сняли кончиками своих крохотных и быстрых крыльев серый шелковый полог ночи.
Природа проснулась. К восточному краю неба прилепилась едва заметная, тоненькая розоватая полоска. Она начала быстро удлиняться и расширяться.
Парни еще посидели немного, тихо переговариваясь, и побежали к своим.
— Доброе утро, товарищи! —радостно выкрикнули они, заскочив в самолет. И тут же остановились, переминаясь с ноги на ногу. Им, вошедшим с улицы, показалось здесь слишком темно и душно.
— Тише, вы...— зашикала на них Даша, расчесывая свои косы у окошечка. Она раздраженно обернулась к парням, но, увидев их довольные лица, сразу смягчилась: — Ну, доброе утро...
— Потише, пожалуйста,— сказала Катя. Она хлопотала, склонившись над Калмыковым, и, не поднимая головы, тихо ответила: —Доброе утро, ребята...
— Доброе утро! Доброе утро! Доброе утро! —послышались сонные и, пожалуй, недовольные голоса Иванова, Коловоротова и Попова.
Казалось, вместе с парнями в мрак их пещеры ворвались и свежесть раннего утра и неугомонная молодость.
Вначале люди вроде бы и не обрадовались такому внезапному пробуждению, но тут же сердца их потеплели.
— Здравствуйте, орлы! — раздалось громкое приветствие Ивана Васильевича.
— Здравствуйте, ребятки,— приветливо, но озабоченно проговорил Коловоротов. Он хотел подняться и для этого обеими руками мял свое онемевшее колено.
— Добрый день, молодцы!—прогудел Попов. Фокин лежал отвернувшись и вместо приветствия
ехидно спросил:
— Что же доброго, позвольте узнать, вы принесли с собой?
Ему никто не ответил. Фокин повернулся и, злобно поглядывая на ребят, повторил:
— Ну, где ваше добро?
Тогойкин разлил по кружкам остатки кипяченой воды и, прежде чем выйти из самолета с опустевшим баком, подчеркнуто вежливо сказал:
— Доброе солнце взошло, Эдуард Леонтьевич.
— Веселые воробушки прилетели! — бросил Вася Губин и торопливо последовал за другом.
Долго продолжалось молчание. Коловоротов, с трудом передвигаясь, вышел наружу, но вскоре, сильно хромая, вернулся. Девушки пришли с улицы умытые и оживленные. И сразу занялись утренним туалетом своих подопечных.
У Фокина не выходил из ума давешний неудачный разговор. Он понимал всю нелепость своей придирки к столь естественному, обычному приветствию. Но такова уже несчастная особенность болезненно самолюбивых людей. Допустив какую-нибудь бестактность, они настаивают на ней, вместо того чтобы сгладить наступившую из-за этого неловкость. Интеллигентные люди стараются в таких случаях промолчать или перевести разговор на другую тему, чтобы помочь человеку выбраться из нелепого положения, в которое он сам себя поставил. Но увы, такого рода человек не всегда хочет воспользоваться предложенной, ему помощью. И, все это сознавая и даже внутренне порицая себя, он будет утверждать, что его не понимают и более того — завидуют ему, а потому и преследуют.
Фокин был именно такой человек. Когда к нему подошла Даша с кружкой воды в руке, он сделал вид, будто только что вспомнил давешний разговор:
— Добрый день, кажется, они сказали... Но что, собственно, доброго принес нам этот день?
— Давайте умываться,— спокойно сказала Даша, явно не желая вступать с Фокиным в спор.
— Или самолет прилетел?
— Не надо, оставьте это, Эдуард Леонтьевич, давайте умываться.
— Нет, я хочу узнать, что именно доброго принесло нам это утро. Ну, скажем, вам лично что-нибудь принесло это утро?
— Конечно, принесло. Ну, хотя бы самих этих ребят.— В голосе Даши появились сердитые нотки.-—Вы будете умываться?
— Буду, буду... Я еще не забыл, что по утрам умываются... Но почему я должен радоваться их приходу?
— Меня вот обрадовал их приход!
— Но я ведь не молоденькая девушка и даже не женщина, я...
— Давайте умываться, — нетерпеливо повторила Даша.
— Когда вы доживете до моих лет...
— Если я даже в два раза старше вас буду,— не дала ему договорить Даша,— я всегда буду радоваться каждому новому дню.
— Молодец, Дашенька! — воскликнул Иванов. Даша хотела было отойти от Фокина, но восклицание Иванова будто остановило ее.
— Нам сказали, что взошло солнце,— поучительно и серьезно заговорил Коловоротов.— Светлое солнце. Я и сам его видел.
— Да-а?..—с нескрываемой иронией протянул Фокин.— Точно взошло, да? И к тому же светлое, а не темное? Вот это новость! А ты случаем Не ошибся? Выйди еще раз, посмотри хорошенько.
— И воробьи пролетели, сказали нам.— Голос Попова звучал поистине грозно.—Чем это не новость?
— Сержант! — Но тут Фокин увидел, что Даша отходит от него, и сразу забыл о Попове.— А вы разве не будете меня умывать?
Даша умыла его, но, боясь, что она сейчас отойдет, Фокин торопливо заговорил:
— Дарья, вы надеетесь прожить вдвое дольше меня? А я, признаться, думал, что никому из нас не прибавиться ни годочка.
— Почему? — удивилась Даша.
— Даша, иди сюда! — скомандовала Катя.— Хватит, надо прекратить этот разговор.— И с глубокой печалью в голосе она сказала Фокину: — Нехороший вы человек, Эдуард Леонтьевич.
— Я не очень нуждаюсь в вашей оценке! Да и не вам меня судить.
— Я присоединяюсь к мнению товарищей,— сказал Иван Васильевич, стараясь быть как можно спокойнее.
— Я тоже...
— Сержант!
— Нехороший вы человек, вас прямо тянет ко всему недоброму, и мысли у вас недобрые...— Даша даже начала заикаться от волнения.— Вы нехороший человек, и предчувствия у вас нехорошие!
— А я и не стараюсь казаться вам хорошим... Нет у меня такого желания.
С усилием держа на весу бак, клубящийся белым горячим паром, вошел Тогойкин, ловко поставил свою но-
шу, вытер рукавом пот со лба, сорвал сползшую на затылок шапку и начал ею обмахиваться.
— Иван Васильевич! — сказал он.— После чая мне надо бы сходить посмотреть местность.
— Да? А надолго? Может, с Васей вместе пойдете, чтоб веселее было?
— Васе уходить нельзя. На него костер остается, да и здесь он чем-нибудь поможет. Я часа на два всего...
Николай Тогойкин пробирался между молоденькими лиственницами, покрытыми снегом, и вдруг остановился как вкопанный. Следы, человеческие следы, люди тут утоптали снег... Вот тоже обрадовался! Ведь он стоит на том самом месте, где они спасали Иванова. Вон они, эти деревья. Ой, до чего высоко он висел! Как только он жив остался!
И Тогойкину показалось, будто он явственно видит, как вылетел Иванов из разбившегося самолета. У него даже в ушах зашумело и на какой-то миг закружилась голова. Он покачнулся и уперся рукой в кучу валежника. На него посыпалась снежная кухта. Тогойкин поднял голову и увидел висевшую на дереве веревку. Э-э, да это та самая веревка, которой они оттягивали дерево, спасая Иванова!.. Николай принялся очищать от снега валежник и развязывать узел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34