Но, пролетая над дорогой, он не сумел остановиться, и дорога промелькнула под ним тоненькой седой черточкой. Тем временем мчавшиеся навстречу друг другу машины встретились, волочившиеся за каждой из них шлейфы клубящейся пыли слились воедино, и машины через мгновение уже неслись в разные стороны. И хотя Тогойкин долетел уже до вершины горы, что возвышалась на противоположном берегу, он это отчетливо ви-
дел через ставший совсем прозрачным затылок. В великой досаде он несколько раз перекувыркнулся в воздухе и громко прокричал:
— Стойте! Стойте, говорю я вам, подлецы вы окаянные!
От собственного крика он проснулся.
Окошечко посветлело. Обе девушки испуганно глядели на него. Рядом кто-то спал, плотно прижавшись к нему спиной. Тогойкин догадался, что напугал людей своим криком, и затаился. Немного погодя послышался тихий говорок Иванова:
— Накройте его потеплее...
Тогойкин сомкнул веки и потому не узнал, кто из девушек тихо укрыл его чем-то мягким. Краешком глаза он стал наблюдать за людьми, испытывая к ним чувство необыкновенной нежности. Обе девушки сидели возле Калмыкова и о чем-то шептались. Иванов внимательно разглядывал свою ладонь. Попов в глубоком раздумье сверлил пространство единственным глазом. Фокин громко храпел, и это походило на фырканье лошади, пустившейся вплавь. Изредка слышался слабый стон Калмыкова.
Значит, он спал, значит, все это было во сне. И тянущиеся к небу высокие ели над глубоким каньоном речки. И волчьи следы. И бочонок масла. И машины, мчавшиеся по замерзшей реке... Да, но откуда же взялась пыль, шлейфы пыли на льду? Фу-ты-, черт, да и видел-то это он все сверху, он же летел...
— Коля, ты проснулся, что ли? — тихо спросил Попов.
— Тише! — тотчас послышался голос Иванова.
Вася спал, крепко прижавшись к нему спиной. «Значит, костер давно уже потух»,— подумал Тогойкин и, быстро откинув в сторону все, чем он был укрыт, сел. Торопливо одеваясь, он почувствовал, что одежда его сухая и теплая. Все ясно — он крепко спал и все это видел во сне!..
— Да, да! — с опозданием откликнулся он на вопрос Попова и выскочил из самолета.
Выпало много снега. Все вокруг притихло. Казалось, не снег, а толстый слой ваты, укрывший землю и облепивший деревья, поглотил все звуки. А костер горел, выбрасывая веселые языки пламени.
Схватив несколько тонких сучьев, лежавших на снегу, Николай покидал их в костер, поднял бак, валявшийся тут же на боку, плотно набил его снегом и поставил на огонь. А сам отправился в лес. Послышался негромкий треск. Так ломается тонкая ветвь. Тогойкин не обратил на это внимания и пошел дальше. Но вот из густых зарослей молодых лиственниц уже явственно донесся треск ломающихся веток и шуршание дерева, которое тащат волоком. Тогойкин удивленно остановился, но тотчас бросился вперед и, сбивая на ходу снег с ветвей, вышел навстречу Коловоротову. Тот волочил по земле тоненькую, сухую лиственницу, а второй рукой крепко опирался на посох. С великим трудом, низко согнувшись, передвигался этот человек.
— Семен Ильич!
— О-о! — Коловоротов от неожиданности выпустил деревцо и едва удержался на ногах.— Ты почему это встал?
Он начал топтаться на месте, пытаясь поднять свою ношу, но подскочивший Тогойкин не позволил ему.
— Семен Ильич! Ты, пожалуйста, иди себе потихоньку. Ты ведь ногу разбередишь. Я сам донесу.
— Не-ет! Столько пройти и вернуться с пустыми руками...
Тогойкин вывернул два тоненьких, высохших дерева ца и воткнул перед ним в снег:
— Неси эти. Я сейчас.
Коловоротов помолчал, потом неохотно выдернул из снега оба деревца и, опираясь на них, двинулся дальше.
«Ушел»,— с удовлетворением подумал Тогойкин и стал бродить по глубокому снегу, собирая ветви и сучья и бросая их в кучу. Оглянувшись, он увидел, что Коловоротов стоит поодаль, опершись на деревца, и наблюдает за ним.
— Коля, ты вчера много прошел?
— Мало, мало... А что? Снег очень уж глубокий...
У Тогойкина забилось сердце. Не переставая работать, он ждал, что Коловоротов что-нибудь скажет про масло. А тот решил, что парень настолько увлекся де-
лом, что не желает разговаривать, и потому заковылял дальше.
Поглядывая на широкую спину старика, с трудом выволакивающего свою больную ногу из снега, Тогойкин продолжал трудиться.
Значит, все это ему приснилось? А как добрался он до своих? Если бы он в самом деле принес масло, то кто-нибудь непременно обмолвился бы об этом. Ах, как все ужасно! Пока еще есть силы, пока все живы, надо искать людей. Хорошо бы лыжи... Написать записку... Опять записку!
И вдруг ему нестерпимо захотелось тотчас же очутиться у своего костра, около друзей. Он поспешно схватил довольно большую охапку хвороста и устремился к поляне. Тут из глубины леса послышался громкий голос Васи Губина:
— О, Семен Ильич! А где же Коля?
Тогойкин на ходу прислушался. Коловоротов буркнул в ответ что-то невнятное и односложное,— наверно, боялся остановиться, чтобы не сбиться с заданного ритма движения.
— А где же он нашел масло? — снова раздался голос Васи.
Руки Тогойкина вдруг разжались, хворост рассыпался, и он уселся прямо на снег. Сделав несколько рывков он попытался встать, но не смог и, схватив горсть снега, сунул его в рот.
Вдруг в чаще леса дрогнула высокая молодая лиственница, сбросив с себя толстый пласт снега, который угодил на Васю, выскочившего из-за дерева.
Пытаясь подняться ему навстречу, Тогойкин встал на колени, но подбежал Вася, поддержал друга здоровой рукой, усадил его на ствол упавшего дерева, обнял и сам сел рядом.
— Иван Васильевич говорит, что в масло можно подмешивать даже олений мох.
— В какое масло?
— Как в какое? В то, что ты вчера принес!
— Правда? — ослабшим голосом спросил Николай, чтобы еще раз убедиться в том, что масло он действительно принес.
— Правда? Правда, он так сказал! Й я тоже так думаю.
Оказывается, правда! Как хорошо, как ему важно было, чтобы об этом говорил Вася. Тогойкин опустил голову на плечо товарища. Посидели немного, Вася тихо спросил:
— А где ты его нашел?
— На обратном пути,— тихо прошептал Тогойкин, не поднимая головы.— На обратном пути...
— Ладно, после расскажешь, а сейчас отдохни.
— Глянул в сторону и...
— Потом, потом расскажешь, всем сразу.
Тогойкин поднял голову и огляделся. Вон где, оказывается, бедный старик Коловоротов взбороздил снег, идя за топливом. Как же он, Тогойкин, не заметил этого, когда шел сюда? До чего же прекрасна вон та тонкослойная лиственница! Был бы топор, отколоть бы от нее брусок и сделать хоть грубые, но все-таки лыжи!
У Тогойкина забилось сердце, легко закружилась голова. Он опять зачерпнул снега и сунул его в рот.
— А сегодня наши воробьи этак весело расселись вокруг меня! Так хотелось принести им чего-нибудь, угостить...
— Ты всю ночь сидел у костра?
— Всю, а как же!.. Потом, правда, вышел Семен Ильич, бедняга.
— А я завалился... Ты ночью ничего не слыхал?
— Н-нет...
— Совсем? Вася промолчал.
— Ну, вроде пьяные поют?
— Откуда здесь пьяные? А ты, значит, слыхал? Значит, они каждую ночь так поют? Почему же ты не говорил?
— Чтоб не пугать.
— Меня? Волками? — Вася презрительно усмехнулся.— Волк ведь молодец на овец!
— А здесь на оленей!
— По правде говоря, и я не собирался тебе об этом рассказывать. Давай никому не говорить, ладно? А то девушкам да нашим лежачим, пожалуй, будет неприятно.
— Ага, верно! — Николай оперся на плечо друга, тот сунул ему под мышку руку и помог подняться...— Спасибо, брат.
— Пожалуйста...— Вася подумал, что Николай благодарит его за то, что он помог ему встать. Ему и в голову не пришло, что тот благодарит его за пренебрежение к волкам.— А ведь меня послал за тобой Иван Васильевич. Так что пойдем.
— Идем!
Тогойкин подхватил хворост, Вася вывернул из-под снега большой сук и, сунув его под мышку, зашагал вперед.
Коловоротов только-только приволок к костру два тощеньких деревца.
За утренним чаем Тогойкин рассказал о своем вчерашнем походе. Не упомянул он только о волках. Он был хороший рассказчик, потому, слушая его, люди на какое-то время забыли о своей беде. Им казалось, что они вместе с Николаем бредут по бесконечной снежной целине, разглядывая следы зверей и зимних птиц, вместе с ним пересекают леса и поляны. То бойко и легко идут они по гулкому, затвердевшему насту, то проваливаются в рыхлый снег, то оглядывают с высокого яра широкую ложбину, то спешат к веренице кудрявых ив, то поднимаются, стараясь выбраться из глубокого ущелья.
Вместе с ним стояли они, завороженные неописуемой красотой зимней природы, одевшей все вокруг в белоснежные меха и тончайшие кружева, сверкавшие в лучах вечернего солнца. Вместе с ним они вздрагивали при неожиданном взлете куропаток, старались схватить руками хоть одного из проворных рябчиков, улыбались, видя, как, сверкая своей белизной, прыжками убегал горностай, тащивший мышь.
— А масло... масло ты как нашел? — спросил наконец Иван Васильевич, когда рассказчик сделал короткую паузу, чтобы перевести дух.
— Что?.. А-а... На обратном пути. Вдруг как-то глянул в сторону, а там вроде чьи-то следы на снегу. Нет...
Никаких следов... Вижу—лежит что-то такое круглое!— сказал Тогойкин, будто сам удивился только что увиденному.— Лежит на снегу, вздувшись пузырем. Подбежал, пнул ногой. Оказывается, бочонок! Вот и все.
— Мое маслице! — вставил тут Фокин, на что никто не обратил внимания. Это, видимо, задело его, и он еще настойчивее повторил: — Я говорю, что масло-то мое!
— Ваше, ваше! Ни у кого больше масла не было с собой!
В тоне Иванова Фокин услышал не то насмешку, не то иронию.
— «Ваше»!.. Тогда некоторые были не прочь посмеяться надо мной. Вы, наверно, помните, капитан?
— Помню, как же.
— Я думаю, кое-кто и сейчас бы не прочь.— Фокин протянул назад руку и не глядя бросил через себя на пол пустую кружку.
— Нет, товарищ Фокин, сейчас не до смеха. А вот поговорить о всесилии «мое» и «ваше» — в самый раз.
— Теперь нам ничего не страшно,— медленно произнес Коловоротов, ни к кому определенно не обращаясь.— Теперь с нами ничего не случится. Мы будем варить что угодно и есть с этим маслом.
— Листья брусники, например, черной смородины,— начала Катя, вопросительно глядя на подругу.
— Сосновую заболонь! — быстро добавила Даша.
— Все можно,— тихо проговорил Тогойкин, поглощенный раздумьями о лыжах.— Все можно найти здесь, товарищи! Ведь тайга необыкновенно богата и необъятна. Можно найти множество всякого... Например...— И в его памяти встали виденные им вчера дрожащие на ветру стебли кислицы, листья дикого хрена, стебли разных растений с засохшими коробочками семян и зерен. Он хотел рассказать о них, но почему-то воздержался. А друзья ждали, что он им скажет, и с надеждой смотрели на него, кто сидя, кто лежа.— Например,— повторил он и недовольно нахмурился.— Например... Вот иметь бы лыжи! — вдруг выпалил он.
— А что, мы эти лыжи будет варить и есть? — вдруг оживился Фокин.—Может быть, ты нам все-таки разъяснишь, какое имеют отношение лыжи к пище, наш юный герой тайги?
Все замолчали. Даже Иванов, решив, что рассказчик явно запутался, глубоко вздохнул и отвел глаза в сторону.
— А ведь без лыж всего этого не найдешь,— грубовато вмешался Вася, желая выручить товарища.
— И то правда! — обрадовался Коловоротов.— Бродить по глубоким сугробам не легко!
— «Иметь бы лыжи»! —передразнил Тогойкина Фокин.— А еще бы вездеход! А еще бы лучше иметь запас продуктов до той поры, пока поспеют ягоды. Да еще бы санаторий с профессорами, а?
Тогойкин позвал глазами Васю и тихо вышел из самолета. Сердито косясь на Фокина, Вася энергичными шагами последовал за ним.
— «Иметь бы лыжи»!—опять недовольно заворчал Фокин.— Может быть, его отец или дед, какой-нибудь знаменитый якутский шаман, спустит ему с неба серебряные лыжи. Встанет наш герой на эти серебряные лыжи и скажет нам: «Прощайте, друзья мои!»
— Якуты не бросают друзей в беде, товарищ... товарищ...— Коловоротов от волнения забыл, как зовут Фокина, и начал заикаться.
А Фокин, все больше возбуждаясь и распаляясь, продолжал бубнить:
— Прощайте, дорогие, спите здесь вечным сном. А я буду писать в газетах пламенные статьи в вашу светлую память.
— Перестаньте! — сурово прикрикнула на Фокина Катя и вмиг оказалась возле него.— Перестаньте, прошу вас!
— Нехороший вы человек, товарищ Фокин! — сказала Даша неожиданно спокойным тоном, тогда как обычно раздражалась и по менее значительному поводу.— Очень вы нехороший человек! Тот, кто так думает о таком прекрасном парне, о коммунисте, не может быть хорошим человеком.
— Не нужны мне твои оценки! Давай их'своим якутским комсомольцам.
— Что значит якутские комсомольцы? Чем, интересно, они отличаются от комсомольцев всего Советского Союза, товарищ Фокин?
— «Нехороший человек»! — не унимался Фокин.
— Человек, который так думает о других, не может быть хорошим человеком. Мне стыдно за вас, товарищ Фокин... Я бы попросил....
— А я бы попросил вас, капитан,— перебил Иванова Фокин,—я бы попросил вас, всех вас, оставить меня в покое. Дали бы мне умереть спокойно... Почему это вы все ополчились против меня? — Он вытянул в сторону Даши Сенькиной свою полную белую руку и начал пронзительно выкрикивать: — Тебя-то он наверняка не оставит. Он спасет тебя и женится на тебе. А мы?..
Судорожно всхлипывая и вздыхая от душивших его спазм, Фокин вдруг разрыдался.
Иванов помахал рукой, давая знак, чтобы все молчали.
Даша, которая готова была обжечь Фокина самыми едкими и обидными словами, вдруг почувствовала к нему острую жалость. В смятении она вскочила, не зная; что предпринять. А Катя выхватила из аптечки валерьянку, дрожащей рукой накапала на дно кружки сколько-то капель и устремилась к Фокину,
Тогойкин шел по полянке к костру. Вася негромко позвал его, но тот не оглянулся, хотя зоркие глаза Васи, конечно, отметили, как на ходу слегка дрогнули плечи Николая. Значит, слышал, но не захотел остановиться. Наверно, спешит, чтобы оживить огонь в костре. Решив вторично не окликать Тогойкина, Вася остался стоять около самолета.
Тогойкин дошел до костра, выдернул несколько палок из кучки заготовленного топлива, бросил их в огонь и направился в глубь леса.
Вася не спеша подошел к костру, так же не спеша разложил и поправил беспорядочно набросанные в огонь палки и сучья, подбросил еще, постоял, глядя на проворные языки пламени, и, кинув взгляд в ту сторону, куда ушел Николай, подумал: «И чего это он пошел, когда и так много заготовлено? Даже не останавливается, когда зовешь его».
Потом он решил было вернуться, но тут же разду-
мал. Неохота слушать бесконечные придирки Фокина, Хуже всякой тещи...
Губин усмехнулся, махнул здоровой рукой и присел на вязанку хвороста.
— Поуютнее захотел устроиться,— проговорил он вслух.— В глубоком тылу —живи себе, как хочешь...— Вася умолк, испытывая неловкость. Выходит так, будто он упрекает всех, кто остался в тылу. Нет, он вовсе на обо всех так думает, а о таких вот, как этот Фокин. Ведь буквально любое, даже самое прямое и честное слово он норовит понять превратно! Непременно усмотрит в нем что-нибудь плохое. А вот Иван Васильевич Иванов — тот настоящий коммунист, настоящий человек! Или Коля, Даша, Катя—настоящие- комсомольские вожаки. А старик Коловоротов! Какие псе они честные и упорные в своих стремлениях люди!
Ну, а этот начальничек, ведающий обеспечением й снабжением всей трассы... Оказывается, когда он летит в центр, у него масло в бочонках и дорогие ковры. А с чем он, интересно, возвращается домой? Находясь в служебной командировке, товарищ начальник, видно, и себя не забывает. Хорошо, конечно, что его два ковра пригодились. А уж масло-то — и говорить нечего. Да, и впрямь нет худа бе:? добра!.. Нет, так рассуждать нель- , зя! Он не для этого вел ковры и масло. Это просто случайность! Если пот так рассуждать, то, пожалуй, докатишься до того, что начнешь оправдывать всякие, весьма неблаговидные поступки и действия.
Губин встал, поправил и без того хорошо горевший костер, подтолкнул объятые пламенем сучья, затем снова сел, и почему-то ему вспомнилось недавнее собрание в Якутском авиапорту.
Это было очень длинное собрание, затянувшееся до позднего вечера. Председатель уже встал, чтобы объявить собрание закрытым, и тут медленно поднялся этот самый Фокин. С разных мест раздались голоса: «Хватит!.. Надо заключать!» А Фокин с подчеркнутым спокойствием, медленно оправил и пригладил гимнастерку, подтянул ремень и растопыренной пятерней провел кверху по взлохмаченным рыжим кудрям. Потом откашлялся и так это утомленно произнес: «Товарищи!..» А дальше все больше возбуждаясь и распаляясь, он го-
ворил долго и горячо. Говорил он в общем правильные вещи, против которых никто не мог бы возразить, но слушать его было необыкновенно трудно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
дел через ставший совсем прозрачным затылок. В великой досаде он несколько раз перекувыркнулся в воздухе и громко прокричал:
— Стойте! Стойте, говорю я вам, подлецы вы окаянные!
От собственного крика он проснулся.
Окошечко посветлело. Обе девушки испуганно глядели на него. Рядом кто-то спал, плотно прижавшись к нему спиной. Тогойкин догадался, что напугал людей своим криком, и затаился. Немного погодя послышался тихий говорок Иванова:
— Накройте его потеплее...
Тогойкин сомкнул веки и потому не узнал, кто из девушек тихо укрыл его чем-то мягким. Краешком глаза он стал наблюдать за людьми, испытывая к ним чувство необыкновенной нежности. Обе девушки сидели возле Калмыкова и о чем-то шептались. Иванов внимательно разглядывал свою ладонь. Попов в глубоком раздумье сверлил пространство единственным глазом. Фокин громко храпел, и это походило на фырканье лошади, пустившейся вплавь. Изредка слышался слабый стон Калмыкова.
Значит, он спал, значит, все это было во сне. И тянущиеся к небу высокие ели над глубоким каньоном речки. И волчьи следы. И бочонок масла. И машины, мчавшиеся по замерзшей реке... Да, но откуда же взялась пыль, шлейфы пыли на льду? Фу-ты-, черт, да и видел-то это он все сверху, он же летел...
— Коля, ты проснулся, что ли? — тихо спросил Попов.
— Тише! — тотчас послышался голос Иванова.
Вася спал, крепко прижавшись к нему спиной. «Значит, костер давно уже потух»,— подумал Тогойкин и, быстро откинув в сторону все, чем он был укрыт, сел. Торопливо одеваясь, он почувствовал, что одежда его сухая и теплая. Все ясно — он крепко спал и все это видел во сне!..
— Да, да! — с опозданием откликнулся он на вопрос Попова и выскочил из самолета.
Выпало много снега. Все вокруг притихло. Казалось, не снег, а толстый слой ваты, укрывший землю и облепивший деревья, поглотил все звуки. А костер горел, выбрасывая веселые языки пламени.
Схватив несколько тонких сучьев, лежавших на снегу, Николай покидал их в костер, поднял бак, валявшийся тут же на боку, плотно набил его снегом и поставил на огонь. А сам отправился в лес. Послышался негромкий треск. Так ломается тонкая ветвь. Тогойкин не обратил на это внимания и пошел дальше. Но вот из густых зарослей молодых лиственниц уже явственно донесся треск ломающихся веток и шуршание дерева, которое тащат волоком. Тогойкин удивленно остановился, но тотчас бросился вперед и, сбивая на ходу снег с ветвей, вышел навстречу Коловоротову. Тот волочил по земле тоненькую, сухую лиственницу, а второй рукой крепко опирался на посох. С великим трудом, низко согнувшись, передвигался этот человек.
— Семен Ильич!
— О-о! — Коловоротов от неожиданности выпустил деревцо и едва удержался на ногах.— Ты почему это встал?
Он начал топтаться на месте, пытаясь поднять свою ношу, но подскочивший Тогойкин не позволил ему.
— Семен Ильич! Ты, пожалуйста, иди себе потихоньку. Ты ведь ногу разбередишь. Я сам донесу.
— Не-ет! Столько пройти и вернуться с пустыми руками...
Тогойкин вывернул два тоненьких, высохших дерева ца и воткнул перед ним в снег:
— Неси эти. Я сейчас.
Коловоротов помолчал, потом неохотно выдернул из снега оба деревца и, опираясь на них, двинулся дальше.
«Ушел»,— с удовлетворением подумал Тогойкин и стал бродить по глубокому снегу, собирая ветви и сучья и бросая их в кучу. Оглянувшись, он увидел, что Коловоротов стоит поодаль, опершись на деревца, и наблюдает за ним.
— Коля, ты вчера много прошел?
— Мало, мало... А что? Снег очень уж глубокий...
У Тогойкина забилось сердце. Не переставая работать, он ждал, что Коловоротов что-нибудь скажет про масло. А тот решил, что парень настолько увлекся де-
лом, что не желает разговаривать, и потому заковылял дальше.
Поглядывая на широкую спину старика, с трудом выволакивающего свою больную ногу из снега, Тогойкин продолжал трудиться.
Значит, все это ему приснилось? А как добрался он до своих? Если бы он в самом деле принес масло, то кто-нибудь непременно обмолвился бы об этом. Ах, как все ужасно! Пока еще есть силы, пока все живы, надо искать людей. Хорошо бы лыжи... Написать записку... Опять записку!
И вдруг ему нестерпимо захотелось тотчас же очутиться у своего костра, около друзей. Он поспешно схватил довольно большую охапку хвороста и устремился к поляне. Тут из глубины леса послышался громкий голос Васи Губина:
— О, Семен Ильич! А где же Коля?
Тогойкин на ходу прислушался. Коловоротов буркнул в ответ что-то невнятное и односложное,— наверно, боялся остановиться, чтобы не сбиться с заданного ритма движения.
— А где же он нашел масло? — снова раздался голос Васи.
Руки Тогойкина вдруг разжались, хворост рассыпался, и он уселся прямо на снег. Сделав несколько рывков он попытался встать, но не смог и, схватив горсть снега, сунул его в рот.
Вдруг в чаще леса дрогнула высокая молодая лиственница, сбросив с себя толстый пласт снега, который угодил на Васю, выскочившего из-за дерева.
Пытаясь подняться ему навстречу, Тогойкин встал на колени, но подбежал Вася, поддержал друга здоровой рукой, усадил его на ствол упавшего дерева, обнял и сам сел рядом.
— Иван Васильевич говорит, что в масло можно подмешивать даже олений мох.
— В какое масло?
— Как в какое? В то, что ты вчера принес!
— Правда? — ослабшим голосом спросил Николай, чтобы еще раз убедиться в том, что масло он действительно принес.
— Правда? Правда, он так сказал! Й я тоже так думаю.
Оказывается, правда! Как хорошо, как ему важно было, чтобы об этом говорил Вася. Тогойкин опустил голову на плечо товарища. Посидели немного, Вася тихо спросил:
— А где ты его нашел?
— На обратном пути,— тихо прошептал Тогойкин, не поднимая головы.— На обратном пути...
— Ладно, после расскажешь, а сейчас отдохни.
— Глянул в сторону и...
— Потом, потом расскажешь, всем сразу.
Тогойкин поднял голову и огляделся. Вон где, оказывается, бедный старик Коловоротов взбороздил снег, идя за топливом. Как же он, Тогойкин, не заметил этого, когда шел сюда? До чего же прекрасна вон та тонкослойная лиственница! Был бы топор, отколоть бы от нее брусок и сделать хоть грубые, но все-таки лыжи!
У Тогойкина забилось сердце, легко закружилась голова. Он опять зачерпнул снега и сунул его в рот.
— А сегодня наши воробьи этак весело расселись вокруг меня! Так хотелось принести им чего-нибудь, угостить...
— Ты всю ночь сидел у костра?
— Всю, а как же!.. Потом, правда, вышел Семен Ильич, бедняга.
— А я завалился... Ты ночью ничего не слыхал?
— Н-нет...
— Совсем? Вася промолчал.
— Ну, вроде пьяные поют?
— Откуда здесь пьяные? А ты, значит, слыхал? Значит, они каждую ночь так поют? Почему же ты не говорил?
— Чтоб не пугать.
— Меня? Волками? — Вася презрительно усмехнулся.— Волк ведь молодец на овец!
— А здесь на оленей!
— По правде говоря, и я не собирался тебе об этом рассказывать. Давай никому не говорить, ладно? А то девушкам да нашим лежачим, пожалуй, будет неприятно.
— Ага, верно! — Николай оперся на плечо друга, тот сунул ему под мышку руку и помог подняться...— Спасибо, брат.
— Пожалуйста...— Вася подумал, что Николай благодарит его за то, что он помог ему встать. Ему и в голову не пришло, что тот благодарит его за пренебрежение к волкам.— А ведь меня послал за тобой Иван Васильевич. Так что пойдем.
— Идем!
Тогойкин подхватил хворост, Вася вывернул из-под снега большой сук и, сунув его под мышку, зашагал вперед.
Коловоротов только-только приволок к костру два тощеньких деревца.
За утренним чаем Тогойкин рассказал о своем вчерашнем походе. Не упомянул он только о волках. Он был хороший рассказчик, потому, слушая его, люди на какое-то время забыли о своей беде. Им казалось, что они вместе с Николаем бредут по бесконечной снежной целине, разглядывая следы зверей и зимних птиц, вместе с ним пересекают леса и поляны. То бойко и легко идут они по гулкому, затвердевшему насту, то проваливаются в рыхлый снег, то оглядывают с высокого яра широкую ложбину, то спешат к веренице кудрявых ив, то поднимаются, стараясь выбраться из глубокого ущелья.
Вместе с ним стояли они, завороженные неописуемой красотой зимней природы, одевшей все вокруг в белоснежные меха и тончайшие кружева, сверкавшие в лучах вечернего солнца. Вместе с ним они вздрагивали при неожиданном взлете куропаток, старались схватить руками хоть одного из проворных рябчиков, улыбались, видя, как, сверкая своей белизной, прыжками убегал горностай, тащивший мышь.
— А масло... масло ты как нашел? — спросил наконец Иван Васильевич, когда рассказчик сделал короткую паузу, чтобы перевести дух.
— Что?.. А-а... На обратном пути. Вдруг как-то глянул в сторону, а там вроде чьи-то следы на снегу. Нет...
Никаких следов... Вижу—лежит что-то такое круглое!— сказал Тогойкин, будто сам удивился только что увиденному.— Лежит на снегу, вздувшись пузырем. Подбежал, пнул ногой. Оказывается, бочонок! Вот и все.
— Мое маслице! — вставил тут Фокин, на что никто не обратил внимания. Это, видимо, задело его, и он еще настойчивее повторил: — Я говорю, что масло-то мое!
— Ваше, ваше! Ни у кого больше масла не было с собой!
В тоне Иванова Фокин услышал не то насмешку, не то иронию.
— «Ваше»!.. Тогда некоторые были не прочь посмеяться надо мной. Вы, наверно, помните, капитан?
— Помню, как же.
— Я думаю, кое-кто и сейчас бы не прочь.— Фокин протянул назад руку и не глядя бросил через себя на пол пустую кружку.
— Нет, товарищ Фокин, сейчас не до смеха. А вот поговорить о всесилии «мое» и «ваше» — в самый раз.
— Теперь нам ничего не страшно,— медленно произнес Коловоротов, ни к кому определенно не обращаясь.— Теперь с нами ничего не случится. Мы будем варить что угодно и есть с этим маслом.
— Листья брусники, например, черной смородины,— начала Катя, вопросительно глядя на подругу.
— Сосновую заболонь! — быстро добавила Даша.
— Все можно,— тихо проговорил Тогойкин, поглощенный раздумьями о лыжах.— Все можно найти здесь, товарищи! Ведь тайга необыкновенно богата и необъятна. Можно найти множество всякого... Например...— И в его памяти встали виденные им вчера дрожащие на ветру стебли кислицы, листья дикого хрена, стебли разных растений с засохшими коробочками семян и зерен. Он хотел рассказать о них, но почему-то воздержался. А друзья ждали, что он им скажет, и с надеждой смотрели на него, кто сидя, кто лежа.— Например,— повторил он и недовольно нахмурился.— Например... Вот иметь бы лыжи! — вдруг выпалил он.
— А что, мы эти лыжи будет варить и есть? — вдруг оживился Фокин.—Может быть, ты нам все-таки разъяснишь, какое имеют отношение лыжи к пище, наш юный герой тайги?
Все замолчали. Даже Иванов, решив, что рассказчик явно запутался, глубоко вздохнул и отвел глаза в сторону.
— А ведь без лыж всего этого не найдешь,— грубовато вмешался Вася, желая выручить товарища.
— И то правда! — обрадовался Коловоротов.— Бродить по глубоким сугробам не легко!
— «Иметь бы лыжи»! —передразнил Тогойкина Фокин.— А еще бы вездеход! А еще бы лучше иметь запас продуктов до той поры, пока поспеют ягоды. Да еще бы санаторий с профессорами, а?
Тогойкин позвал глазами Васю и тихо вышел из самолета. Сердито косясь на Фокина, Вася энергичными шагами последовал за ним.
— «Иметь бы лыжи»!—опять недовольно заворчал Фокин.— Может быть, его отец или дед, какой-нибудь знаменитый якутский шаман, спустит ему с неба серебряные лыжи. Встанет наш герой на эти серебряные лыжи и скажет нам: «Прощайте, друзья мои!»
— Якуты не бросают друзей в беде, товарищ... товарищ...— Коловоротов от волнения забыл, как зовут Фокина, и начал заикаться.
А Фокин, все больше возбуждаясь и распаляясь, продолжал бубнить:
— Прощайте, дорогие, спите здесь вечным сном. А я буду писать в газетах пламенные статьи в вашу светлую память.
— Перестаньте! — сурово прикрикнула на Фокина Катя и вмиг оказалась возле него.— Перестаньте, прошу вас!
— Нехороший вы человек, товарищ Фокин! — сказала Даша неожиданно спокойным тоном, тогда как обычно раздражалась и по менее значительному поводу.— Очень вы нехороший человек! Тот, кто так думает о таком прекрасном парне, о коммунисте, не может быть хорошим человеком.
— Не нужны мне твои оценки! Давай их'своим якутским комсомольцам.
— Что значит якутские комсомольцы? Чем, интересно, они отличаются от комсомольцев всего Советского Союза, товарищ Фокин?
— «Нехороший человек»! — не унимался Фокин.
— Человек, который так думает о других, не может быть хорошим человеком. Мне стыдно за вас, товарищ Фокин... Я бы попросил....
— А я бы попросил вас, капитан,— перебил Иванова Фокин,—я бы попросил вас, всех вас, оставить меня в покое. Дали бы мне умереть спокойно... Почему это вы все ополчились против меня? — Он вытянул в сторону Даши Сенькиной свою полную белую руку и начал пронзительно выкрикивать: — Тебя-то он наверняка не оставит. Он спасет тебя и женится на тебе. А мы?..
Судорожно всхлипывая и вздыхая от душивших его спазм, Фокин вдруг разрыдался.
Иванов помахал рукой, давая знак, чтобы все молчали.
Даша, которая готова была обжечь Фокина самыми едкими и обидными словами, вдруг почувствовала к нему острую жалость. В смятении она вскочила, не зная; что предпринять. А Катя выхватила из аптечки валерьянку, дрожащей рукой накапала на дно кружки сколько-то капель и устремилась к Фокину,
Тогойкин шел по полянке к костру. Вася негромко позвал его, но тот не оглянулся, хотя зоркие глаза Васи, конечно, отметили, как на ходу слегка дрогнули плечи Николая. Значит, слышал, но не захотел остановиться. Наверно, спешит, чтобы оживить огонь в костре. Решив вторично не окликать Тогойкина, Вася остался стоять около самолета.
Тогойкин дошел до костра, выдернул несколько палок из кучки заготовленного топлива, бросил их в огонь и направился в глубь леса.
Вася не спеша подошел к костру, так же не спеша разложил и поправил беспорядочно набросанные в огонь палки и сучья, подбросил еще, постоял, глядя на проворные языки пламени, и, кинув взгляд в ту сторону, куда ушел Николай, подумал: «И чего это он пошел, когда и так много заготовлено? Даже не останавливается, когда зовешь его».
Потом он решил было вернуться, но тут же разду-
мал. Неохота слушать бесконечные придирки Фокина, Хуже всякой тещи...
Губин усмехнулся, махнул здоровой рукой и присел на вязанку хвороста.
— Поуютнее захотел устроиться,— проговорил он вслух.— В глубоком тылу —живи себе, как хочешь...— Вася умолк, испытывая неловкость. Выходит так, будто он упрекает всех, кто остался в тылу. Нет, он вовсе на обо всех так думает, а о таких вот, как этот Фокин. Ведь буквально любое, даже самое прямое и честное слово он норовит понять превратно! Непременно усмотрит в нем что-нибудь плохое. А вот Иван Васильевич Иванов — тот настоящий коммунист, настоящий человек! Или Коля, Даша, Катя—настоящие- комсомольские вожаки. А старик Коловоротов! Какие псе они честные и упорные в своих стремлениях люди!
Ну, а этот начальничек, ведающий обеспечением й снабжением всей трассы... Оказывается, когда он летит в центр, у него масло в бочонках и дорогие ковры. А с чем он, интересно, возвращается домой? Находясь в служебной командировке, товарищ начальник, видно, и себя не забывает. Хорошо, конечно, что его два ковра пригодились. А уж масло-то — и говорить нечего. Да, и впрямь нет худа бе:? добра!.. Нет, так рассуждать нель- , зя! Он не для этого вел ковры и масло. Это просто случайность! Если пот так рассуждать, то, пожалуй, докатишься до того, что начнешь оправдывать всякие, весьма неблаговидные поступки и действия.
Губин встал, поправил и без того хорошо горевший костер, подтолкнул объятые пламенем сучья, затем снова сел, и почему-то ему вспомнилось недавнее собрание в Якутском авиапорту.
Это было очень длинное собрание, затянувшееся до позднего вечера. Председатель уже встал, чтобы объявить собрание закрытым, и тут медленно поднялся этот самый Фокин. С разных мест раздались голоса: «Хватит!.. Надо заключать!» А Фокин с подчеркнутым спокойствием, медленно оправил и пригладил гимнастерку, подтянул ремень и растопыренной пятерней провел кверху по взлохмаченным рыжим кудрям. Потом откашлялся и так это утомленно произнес: «Товарищи!..» А дальше все больше возбуждаясь и распаляясь, он го-
ворил долго и горячо. Говорил он в общем правильные вещи, против которых никто не мог бы возразить, но слушать его было необыкновенно трудно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34