— Эдуард Леонтьевич, я на вас не обижаюсь... Лиза и Лида вышли замуж одновременно и вместе сыграли свадьбу и исчезли из дома, словно перелетные птички. Лиза улетела вместе со студентом-якутом Сеней Саввиным в Ленинград. Он зоотехник и приезжал в здешний колхоз на практику. А Лиза была фельдше-
ром. Лида уехала с солдатом-киргизом Аалы Таште-мировым... Ну и богатая же была свадьба! Половина деревни пировала на ней... Три брата, три зятя, две невестки — все радовались и веселились.
— Ну, а ты?
— Я сначала тоже радовался, Иван Васильевич. Аалы Таштемиров пел по-киргизски, а Сеня Саввин по-якутски. Муж Моти, учитель из Кировской области, пел по-русски. Кеша — на гитаре, я — на балалайке, Ваня —на баяне. Очень было весело! Даже отец с матерью плясали. Вот было смеху! И долго потом соседи вспоминали: «Вот была свадьба у Губиных, — всем свадьбам свадьба!»
Ну вот, значит, сначала все шло очень хорошо. Три мои сестры пели песни — они красиво поют,— и вдруг прямо с песни в слезы. Я немножко удивился. Если плачешь, так не выходи замуж, никто тебя насильно не выдает. А если сама выходишь, тогда не плачь. Так я тогда рассудил. Да, пожалуй, и сейчас так думаю. А как увидел, что и мама утирает слезы, я и сам не на шутку расстроился. Они выходят замуж, а плачет моя мама! Что же ото такое? И мне захотелось наброситься с кулаками на моих плачущих сестер, выгнать из дому трех смеющихся братьев, и двух пляшущих снох, и распевшихся трех братьев, а заодно и всех гостей и остаться с одной мамой, и утереть ей слезы, и успокоить ее.
— И-и, бедненький мальчик!—жалостно протянула Катя.
— Молодец, — глухо пробасил Попов и громко вздохнул.
Иванов и Коловоротов улыбались. Видимо, они тоже пожалели тогдашнего маленького Васю, а Фокин лежал тихо, не подавая голоса.
— Тогда я еще не знал, что у женщин смех и слезы легко уживаются.
— А теперь ты уже это знаешь?
— Знаю, Дашенька. Давно ведь это было, очень давно... Я, к счастью, никого тогда не поколотил, а убежал в сарай и зарылся там в прошлогоднее сено.
И вдруг слышу —мама меня зовет, суетится, ищет. Убежал-то я из дома, когда светало. А сейчас уже солнышко начинало закатываться. Вот мама и загоревала. Братья и соседи — все меня искали. Тут я и выскочил из сарая. Отец разгладил буденновские усы и сказал: «Выпори его, сорванца, хорошенько!» — а сам, видно, тоже сильно обрадовался, что я нашелся. Дом наш опустел, все в нем было вверх дном, в избе насорено. Не зная, как загладить свою вину, я решил помочь матери с уборкой. Схватил веник и давай подметать. Со двора вбежала мама, выхватила у меня из рук веник, а самого оттрепала за чуб. «Сестры-то ведь уехали, дурачок!» — сказала она.
По старинному русскому обычаю подметать в доме нельзя в тот день, когда родные уезжают в дальнюю дорогу. Отец, старый буденновец, хотя и посмеивался над всякими суевериями, но матери не перечил, она у нас царствовала в доме.
Так мы и жили. Родители старились, а я подрастал. На Октябрьские праздники, на Майские, под Новый год от сестер приходили поздравительные телеграммы. Из Киргизии, Кировской области, Якутии. Я окончил десять классов и только начал работать в колхозе, как началась война. Все три брата ушли в один день. Через месяц пришло извещение о гибели Кеши. Вскорости одно за другим пришли письма от сестер — их мужья тоже ушли на войну. Через полгода ушел я. И вот сижу здесь...
— А родители?
— Откуда мне знать, Семен Ильич! Давно писем не было. Отец очень болел... Мама, наверно, жива. Конечно, она жива! — У Васи перехватило горло, но он откашлялся и шепотом добавил: — Жива она, жива!
— И с нетерпением ждет, должно быть, возвращения своего младшего сына!—Старик Коловоротов оперся на плечо Васи и начал осторожно ложиться на свое место.
— Живы они! — прогудел Александр Попов, думая о родителях Васи и о своих.
Фокин хотел было что-то сказать, но промолчал. С видом человека, понимающего всю бессмысленность этого разговора, он громко вздохнул и отвернулся.
Девушки занялись жирниками. Раскрытая книга Горького лежала возле них. Иван Васильевич подумал, не попросить.ли Катю почитать вслух, но решил, что лучше это сделать завтра.
— Давайте спать, товарищи. Спокойной ночи!
— Спокойной ночи, Иван Васильевич...
Полежав некоторое время, Иванов мерно засопел, сделав вид, что засыпает.
Но он еще долго не мог уснуть, — болело искалеченное тело, ныли переломанные кости, не давали покоя тревожные мысли.
Так прошел девятый день.
Речка и человек шли вместе. Точно летящая бабочка, она устремлялась то вправо, то влево, обегала островки лесов, высокие холмы и взгорки, и снова появлялась, и снова убегала, стираясь опередить человека. А человек частенько переходил речку по льду, срезая излучины и мысы.
При лунном свете снег вспыхивал, играл дрожащими бликами впереди, но стоило приблизиться к этому месту, как свет угасал и
вспыхивал чуть дальше. Резко изогнувшись, речка обежала холм, превратив его в остров, и вернулась в старое русло.
Речка и человек шли рядом в полном согласии друг с другом.
Только один раз, идя вдоль берега, человек вдруг остановился и неожиданно свернул в сторону леса. Добежав до опушки, он затоптался на месте, шумно вдыхая воздух и стараясь сдержать волнение. Человек увидел: несколько дней назад здесь прошли олени. Матерый бык, тащивший за собой привязанную к рогам дубину, шел впереди.
Тогойкин боялся ошибки. Ошибешься — тогда несдобровать. Ведь принял же он следы волка за следы лошадей, оленей за следы человека. А сейчас, увидев подлинные следы оленей, он сделал вид, что сомневается.
— Волк! Опять, поди, волк! — торопливо зашептал он и пошел по следу оленя, волочившего дубину.
Так он шел, пока не наткнулся на упавшее дерево, через которое перешагнул олень. Смахнув снег со ствола, не снимая лыж, он уселся верхом на дерево.
— Надо успокоиться! Успокоиться надо, дружище! — уже громко произнес Николай.— А не дикие ли это олени? — Тогойкин, злясь на самого себя, сплюнул.— Говорю, надо успокоиться!.. Кто же мог, по-твоему, привязать дубину к дикому оленю и отпустить его: гуляй, мол! Верно? А если верно, то... Оленей было пять...
Он вскочил на ноги, но зацепился лыжей за сук, и в тот же миг раздался резкий треск. Тогойкин со стоном снял лыжу. Она сломалась чуть пониже сгиба и оскалилась, как волчья пасть острыми крупными зубами. Бессмысленно глядя на сломанную лыжу, он стоял растерянный, почти теряя сознание, с глухим шумом в ушах. И тут с громким возгласом радости он схватил обеими руками запасную лыжу и начал дрожащими пальцами отвязывать поводок.
Он еще повертел в руках сломанную лыжу, не зная, бросить ли ее здесь или взять с собой, затем осторожно воткнул ее торчком в снег.
Николай пересек неширокий лиственничный лес. Речка, словно обрадовавшись, что нашелся исчезнувший попутчик, радостно подбежала сбоку и покатилась впереди него.
И снова речка и человек, то отставая, то опережая друг друга, продолжали свой путь.
От лунного света казалось, что снег мерно и свободно вздыхает.
Судя по положению Полярной звезды, уже близится полночь. Речка стала спокойнее и шире.
Как здесь хорошо, наверно, летом купаться ребятишкам. Вода чистая-чистая и теплый песок. Неужели веки вечные дремлют в безлюдье такие красивые леса, просторные долины, светлые реки?
Пересекая уже в который раз речку, Николай от неожиданной радости чуть было не свалился с ног. Вдоль высокого берега к югу проехали легкие саночки, впряженные в пару оленей. Видимо, вчера поутру.
Тогойкин хотел уже пойти по санному следу, но речка, словно бы подзадоривая его: «Иди, иди за мной!» — весело бежала впереди, делая озорные развороты.
Тогойкин заставил себя пересечь след саней и, оттолкнувшись, съехал вниз, под горку.
Темнеющий на мысу далеко впереди лес постепенно удлинялся и вытягивался к середине долины, словно бы намереваясь преградить ему путь. А речка спешила, чтоб ускользнуть от него и побежать дальше.
Принимая невольное участие в этом веселом соревновании, Николай заторопился.
Но вот лесок смущенно остановился, и речушка бойко обогнула его. Свет луны заколебался и заполыхал на конце мыса. Когда Николай поднимался на пригорок, яркое сияние луны замигало на снегу и исчезло. Затем уже в долине, уже по ту сторону горки, засветились новые сполохи дрожащих сияний.
С высоты он различил под самым взгорком столбы ветхого остова давно покинутой юрты и съехал вниз.
Приближаясь к столбам, он чуть было не влетел в обвалившийся погреб, но сумел ловко свернуть.
— Могло бы плохо кончиться. Надо успокоиться! Успокоиться надо!
А речка уже успела обогнуть высокий мыс и, маня его за собой, весело мчалась к широкой долине.
«Погоди, я сейчас...» — не то подумал, не то проговорил Тогойкин, оглядываясь вокруг.
На полуразрушенном земляном чувале рдела обожженная докрасна глина, словно все еще пылали горящие угли. За юртой на толстой нижней ветви давно высохшей лиственницы белел медвежий череп. Под ним висело несколько ерниковых веников. Вертикально поставленные бревнышки стен юртенки и хлева, пристроенного к ней, по-видимому, разобрали и увезли куда-то. Торчит всего несколько штук.
В старину здесь жил, наверно, бедный охотник. Вступив в колхоз, он выстроил себе новый дом, а остатки старого жилья перевез и распилил на дрова. Может,
и сарайчик выстроил или какие-нибудь клети для живности. Во всяком случае, это значит, что где-то километрах в десяти отсюда живут люди... Но куда идти, в каком направлении?
«Иди, иди, дружок, не стой!» — звала речка.
«Иду, иду!..»
Череп убитого медведя вешали на дерево в знак почтения к нему, хозяину леса. А зачем веники? Этого Тогойкин не знал. Он как раз входил в долину, когда напал на следы лыж! Таежные лыжи, обтянутые кожей с ног сохатого. След уверенно тянулея в лес, к северу. Лыжник прошел тут сегодня вечером. Свободно и спокойно, широкими скользящими шагами шел, видимо, молодой человек и наверняка прекрасный охотник!.. Пойти, что ли, за ним?
Николай обернулся, поглядел на речку, будто прощался с ней.
«Иди, иди за мной, мой друг!» — снова манила она его, продолжая свой бойкий путь через долину.
Он остановился в раздумье. Что делать? Уже миновала полночь. Скоро спрячется луна, станет темно. А человек, тот, что прошел на лыжах, наверно, часов через пять-шесть остановился. Что же делать, Иван Васильевич? Э, да он этого не знает!.. Вот Семена Ильича бы спросить...
Обычно охотник выходит в тайгу рано утром, а домой возвращается поздно вечером. А вдруг этот из тех, кто промышляет далеко и живет в тайге? Ведь как горячо агитировал он сам, Тогойкин, за то, чтобы охотники забирались в самые глубокие дебри тайги и как можно реже бывали дома... Лыжник вышел в путь недавно, он еще совсем не чувствует усталости, делает резкие, широко скользящие шаги.
Погнаться за ним?
Нет, если он двинулся в путь недавно, то надо идти в обратном направлении! А вдруг доберешься до пустой охотничьей хижины, а он, может, ушел домой, чтоб вернуться через неделю? Пока ты будешь сидеть и ждать его, что станет с людьми? От одной мысли об оставшихся друзьях его бросило в жар.
Нельзя топтаться на месте. Но нельзя и отклоняться от лыжни. Надо идти! Куда, в какую сторону?.. Надо идти за ним, остановился же он где-нибудь. А вдруг он подремал немного у костра и двинулся дальше? Пойти Навстречу?
«Иди, иди, дружок!» — будто снова позвала его речка. Она бежала к высокому и длинному бугру, протянувшемуся вдоль долины.
«Туда!»— блеснула мысль, неожиданная и для самого Тогойкина. Он решительно пересек лыжный след и устремился за речкой.
Судя по кольцевым зарослям береговой осоки, долина изобиловала озерами и глубокими омутами. Скоро начали попадаться следы конских табунов. Там и сям среди островков белотала и ивняка на укромных полянках возвышались стога сена.
«Напрасно я не пошел по следу»,— думал он, а сам все шел и шел вперед. А вдруг где-нибудь залает собака, заскрипят сани? Что бы ни было, нельзя останавливаться, иначе он обязательно побежит обратно к лыжному следу и будет так же бесцельно топтаться на месте. Добраться до того сверкающего бугра! Если он оттуда ничего не увидит, то вернется... И тогда — по следу... Нет, против следа... Или но следу?..
Речка уткнулась в бугор и потекла вдоль подножия. Он быстро поднялся на вершину. Робкий свет луны, осветивший бугор, разбился на несколько отдельных переливающихся и дрожащих сияний. Они угасали одно за другим и заблистали вдали в разных местах, трепетно заиграли по излучинам речки, обогнувшей бугор, над снежными островками тальников и ивняка. Ничего примечательного не обнаружил Тогойкин на широко раскинувшейся тихой долине и собрался было спуститься, чтобы вернуться к лыжне, но вдруг остановился. . Оказалось, что, долго глядя вдаль, он не заметил, что прямо под ним четко вырисовывалась проезжая дорога.
Неужели померещилось? Он снял рукавицы, сунул их под мышку и растер руками лицо.
Да, внизу протянулась дорога, даже отсюда видны зазубрины от копыт.
Тогойкин оттолкнулся, съехал вниз и тяжело шлепнулся задом о твердо накатанную дорогу. Он снял лыжи и, положив их поперек колен, стал тихо гладить,
словно бы убаюкивая. Наотмашь вытер набежавшую на губу солоноватую струйку. Чувствуя выступившие на глазах слезы, но не желая в этом признаваться даже самому себе, он тихо прошептал: «Это пот!»—и, сунув лыжи под мышку, вскочил на ноги.
В какую сторону пойти?.. В любую! Дорога все равно приведет к людям. Он устремился было на север, но тут же повернул обратно и остановился в нерешительности.
Тут прошли, тяжело ступая, лошадь и вол. Они везли два воза—на обочинах дороги остались бороздки от соломинок.
Тогойкин долго шел по дороге, держа лыжи под мышкой. «Остановиться бы и поесть, поберечь силы»,— подумывал он временами, но все более убыстрял шаг и наконец пустился бежать. Ноги, привыкшие к лыжам, вначале скользили и были странно легки. «Как это говорят? Не чуя под собою ног!» — подумал он и усмехнулся.
Луна скрылась, снег потемнел, но он ощущал дорогу подошвами. Поднялся на взгорок, сбежал с него, пересек какое-то довольно большое озеро, пробежал между кустиками тальников, выросших на кочках.
Надо беречь силы, надо идти медленнее...
Вот еще, будет он рассиживаться! Можно идти не спеша и грызть что-нибудь на ходу. А то и не успеешь понять, как покинули тебя силы, свалишься на дороге и не поднимешься.
Тогойкин перешел на шаг. Но вдруг его пошатнуло, словно кто-то столкнул его с дороги. Начали заплетаться ноги, он спотыкался, поднялась тошнота, закружилась голова. Он снова побежал, и сразу же мышцы напряглись, ноги снова почувствовали плотно утоптанный снег. Продолжая бежать, он вытащил из кармана сухарь и, царапая губы, сунул его в рот. Разгрыз, и сразу запершило в горле. Не останавливаясь он схватил горсть снега и тоже запихал в рот.
Стало гораздо легче. Надо бежать, только бежать. «Никогда сразу не останавливайтесь после утомительного бега...» Кто это говорил? Или он где-то прочел? Э, да это же говорила Елочка... В то время казалось, что все ее наставления едва ли пригодятся когда-нибудь,
В стороне от дороги раздался страшный храп. Тогойкин испуганно обернулся. Гордо подняв голову, неподалеку стоял величественный гнедой жеребец. Кивком откинув в сторону густую, длинную гриву и челку, он грозно смотрел на человека. Вокруг него спокойно и беспечно, разгребая копытами снег, паслись его белые и серые подруги, почти сливаясь с окружающим снегом.
«Загнать за изгородь, поймать одну из них и поехать верхом».
Жеребец, словно бы угадав недобрые мысли незваного гостя, грозно всхрапнул, вытянул челноком голову, обежал вокруг табуна и увел своих подопечных в сторону.
Тогойкин понял, что помыслы его были весьма наивны. Он пересек островок белотала и увидел в овраге старого упряжного коня. Осторожно опустив лыжи На землю, он смахнул большой пучок сена, висевший на кусте ивы, и, протягивая его в сторону коня, тихо стал к нему приближаться. Старый серый мерин продолжал спокойно подбирать валявшиеся на дороге клочья сена. Николай попытался схватить его за челку, но конь внезапно развернулся, чтобы лягнуть его. Тогойкин хотел отскочить назад, но повалился на спину, и это спасло его. Когда он вскочил на ноги, конь широкой рысцой мчался вверх по крутому склону оврага.
«Надо было обхватить шею и уцепиться за храп»,— с досадой подумал Николай и, подняв лыжи, побежал вдогонку за конем. Среди зарослей белотала тянулась узенькая тропинка, проторенная лошадьми. Конь рысью поднялся по той тропинке. Как только Тогойкин взобрался наверх, прямо перед ним взвился фонтан искр из трубы какого-то жилья. Почудилось даже, будто лицо обдало теплом, и он невольно замигал и отвернулся. Забыв про коня, он побежал к жилью.
Тракт прошел дальше понизу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34