И молодой офицер-прееновчанин начал догадываться, например, о том, что огромные конские косяки и тысячные стада рогатого скота были нажиты дедом его Ильей отнюдь не на скудное его офицерское жалованье.
Конечно же, громадное состояние предприимчивого потанинского деда было приобретено за счет нечестной, полуворовской, хищнической торговли со степными кочевниками и за счет такой же бессовестной эксплуатации так называемых джатаков — в буквальном смысле — безлошадной, неимущей степной бедноты. То были совершенно даровые рабочие руки. За полукаторжный — прямо скажем — их труд зажиточные станичные казаки не платили и расколотого гроша. И чертомелили они только за кусок хлеба да иногда за додаивание уже подоенных хозяйских коров...
В 1864 году — после первого своего путешествия по нынешнему Восточному Казахстану, Монголии и Китаю — Григорий Николаевич, прожив некоторое время в Омске, перебрался затем в Томск.
В отличие от тогдашнего Омска — города военных, Томск почитался сибиряками как город просвещенной интеллигенции. Здесь не было военных учебных заведений. Но было две гимназии — мужская и женская. Плюс — духовная семинария. Издавалась даже еженедельная местная газета, к сотрудничеству в которой Григорий Николаевич привлек своего друга, впоследствии видного путешественника-археолога Н. М. Ядринце-ва и писателя Шашкова, выступившего в Томске с чтением публичных лекций по истории Сибири. Лекции эти взволновали весь город, в одной из них Шашков под аплодисменты и сочувственные крики всего зала провозгласил, что сибирякам нужен свой университет. В лекциях этих были ярко освещены нравы тогдашнего сибирского чиновничества. Его произвол. Казнокрадство. Или же, говоря старомодным емким словом историка Карамзина,— казнодейство. Взяточничество. Мздоимство. Презрительное отношение к простому трудовому народу.
А между тем идея создания в Сибири своего университета встретила в обеих столицах России — Москве и Санкт-Петербурге и в самой Сибири немало злобных противников. К числу их примыкал и генерал-губернатор Восточной Сибири. Сей сиятельный вельможа безумно боялся, что университет превратится в рассадник так называемого сибирского сепаратизма.
Кстати, автором этого словечка был небезызвестный М. Н. Катков — махровый реакционер-публицист времен царствования двух Александров — II и III. В «Московских ведомостях» он — Катков — напечатал, как теперь бы сказали, целую серию статей, в которых обличал окраины Российской империи в этом самом сепаратизме, то есть в стремлении отделиться от России.
Однако представители «сибирского патриотизма», в числе которых были и члены потанинского кружка, созданного им в Томске, не разобравшись в провокаторском толковании Катковым этого прогрессивного их движения — впоследствии сами — с явным вызовом — стали называть себя «сибирскими сепаратистами». Но ни у одного из этих молодых людей даже и в помыслах не было отделения Сибири от России.
К тому времени — в шестидесятых годах — в Томске, как и в прочих городах Сибири, волны общественного пробуждения, докатившиеся сюда из России, вызывали повышенный интерес к политической жизни и среди здешней молодежи. То тут, то там возникали полулегальные кружки, где читались всякие литературные и политические новинки. Подпольные прокламации. Брошюры. Листовки.
О существовании таких молодежных кружков, возникших в шестидесятых годах в различных городах Сибири, полиция, разумеется, знала и зорко исподтишка наблюдала за ними. Но на особом подозрении был у томской жандармерии потанинский кружок. Ведя за этим кружком неусыпную слежку, полиция наконец накрыла всех его участников на одном из загородных собраний потанинцев и тут же — с ходу — арестовала их. Вместе с Григорием Николаевичем здесь были схвачены члены его кружка — друзья по Петербургскому университету — Наумов, Ядринцев, Шашков. А затем были арестованы и иркутские «сепаратисты»— Щукин, Колосов и Щапов.
Все арестованные «сепаратисты» были отправлены по этапу в Омск и заключены потом в казематы тамошнего острога — того самого «Мертвого дома», в котором провел четырехгодичное заточение великий русский писатель Федор Михайлович Достоевский, покинувший это мрачное тюремное заведение всего за десятилетие до водворения в него потанинских «сепаратистов».
В конце следствия, длившегося полгода, Потанин вручил следователю письменное признание, в котором утверждал, что был главным агитатором в кружке, ратовавшем не за отделение Сибири от России, а за устранение препятствий, мешавших экономическому и культурному процветанию этого обширного, сказочно богатого, малообжитого края.
И только через три года — все это время потанинские «сепаратисты» провели в Омском остроге — сюда поступил судебный приговор из Московского отделения Сената.
Григорий Николаевич Потанин — главарь и организатор «сепаратского» его кружка — был приговорен к 15 годам каторги. Однако найдя смягчающие обстоятельства, суд сократил срок каторжных работ для Потанина до 5 лет. Все же остальные участники потанинского кружка были отправлены в ссылку и лишены гражданских прав.
Перед отправкой на каторгу в финляндскую крепость — Свеаборг — над Григорием Николаевичем был совершен обряд гражданской казни. В четвертом часу хмурого сентябрьского утра он был доставлен из крепостного каземата в полицейское управление. Здесь его посадили на нелепую — похожую на степную арбу — деревянную колесницу, а затем доставили на ней под жандармским конвоем к воротам базарной площади, где был сооружен эшафот.
Было холодно. Моросило. Дул мятежный, раскидистый северный ветер. Неуютным, сирым и сумрачным выглядел Омск в этот ранний осенний час. И совсем немного случайных прохожих ошарашенно толпилось, с ужасом взирая на высокий помост эшафота, на котором стоял в сером арестантском халате человек с наголо обритой головой, с подвешенной доской на груди, с грубо намалеванной на ней дегтем надписью — государственный преступник!
Проворный палач с показной нарочитой свирепостью привязал воровинной веревкой руки Григория Николаевича к позорному столбу, а затем закрыл его лицо сорванным с его головы брезентовым капюшоном.
Стояла мертвая тишина. Слышны были только заунывные посвисты сырого студеного ветра. И щуплый, дряхловатый судейский чиновник огласил глуховатым, простуженным, хриплым голосом приговор сенатской комиссии.
После этого мрачного обряда гражданской казни палач — с той же грубой проворностью — отвязал осужденного от столба. Затем Григорий Николаевич снова посажен был на нелепую скрипучую колесницу и доставлен на ней в то же самое полицейское управление.
Здесь в последний раз — перед пятилетней разлукой их — встретился Григорий Николаевич с пятеркой своих друзей по былому кружку, осужденных на тот же срок, что и он, в ссылку, которую суждено им было отбыть в Архангельской и Олонецкой губерниях.
Дав возможность осужденному каторжнику проститься с его друзьями, жандармы доставили его в здание кордегардии, где в комнате караульного офицера ловкий кузнец вмиг заковал на ногах Григория Николаевича весомые кандалы. Все было кончено.
Свечи былой вольной жизни померкли. И молодой ученый, страстно мечтавший о неведомых странах и дальних странствиях, отправлялся теперь в неблизкое свое путешествие. По терновой дороге, закованный намертво в кандалы!..
Однако спустя два года судьбе было угодно явить к изгнаннику милость, и он получил из Петербурга известие о помиловании. Причиной тому было заступничество П. П. Семенова-Тян-Шанского,— влиятельного ученого, обратившегося с личным ходатайством к шефу жандармов о помиловании Потанина. Шеф не устоял перед авторитетом знаменитого путешественника, и помилование было дано.
Воротясь в Петербург, Григорий Николаевич встретил весьма доверительное, благожелательное, участливое отношение к себе со стороны П. П. Семенова-Тян-Шанского, который — при первой же встрече их — категорично заявил Потанину, что первую же экскурсию в Центральную Азию он оставляет за ним. Здесь же — в квартире Петра Петровича — Григорий Николаевич встретился с другим замечательным путешественником — исследователем Азии — Николаем Михайловичем Пржевальским, только что вернувшимся из первого своего похода во Внутреннюю Монголию. После этого своего путешествия, принесшего отечественной русской науке немало великих открытий, интерес к изучению сопредельных стран Азии возрос необычайно, и Григорий
Николаевич — при активном содействии Русского географического общества — стал деятельно готовиться ко второму своему путешествию — исследованию природы и населения северо-западной Монголии.
После этого путешествия, успешно завершенного Г. Н. Потаниным в 1880 году, прославленный мой земляк в течение последующих сорока лет — с 1880 по 1920 годы — совершил еще шесть путешествий. По Монголии, Китаю, северным окраинам Тибета, Большому Хинга-ну — высокогорному хребту, отделяющему Монголию от Маньчжурии.
По убеждению академика Владимира Афанасьевича Обручева, в будущей истории географических открытий и исследований по Внутренней Азии во второй половине XIX столетия имена трех русских путешественников — Г. Н. Потанина, Н. М. Пржевальского и М. В. Певцова — займут почетное место. Ибо подлинно научное исследование Внутренней Азии началось именно с путешествий этих трех наших соотечественников.
По признанию того же В. А. Обручева, трудно даже сказать, кто из этих трех пионеров географических исследований и открытий сделал за свою жизнь больше. Так, для Северной Монголии, например, и восточной окраины Тибета более других — из них троих — открытий сделал Потанин. Для Китая и Северного Тибета — Пржевальский. Для Джунгарии — Певцов.
Многие из современников, близко знавших Потанина, вспоминая о нем, говорили, что Григорий Николаевич был наделен от природы всеми личными качествами, необходимыми для путешественника. Богатырским — вдоволь закаленным непрерывным трудом, лишениями и невзгодами — здоровьем. Редкостной нетребовательностью. Неприхотливостью. Железной волей. Выносливостью. Совершенным знанием многих тюркских языков и наречий. И конечно же, самоотверженной, страстной любовью своей к делу, к науке.
Страны Центральной Азии,— как не раз говорил потом Григорий Николаевич,— являлись для него — путешественника — своеобразным музеем, в котором были собраны редчайшие памятники материальной и духовной культуры народов, частично уже исчезнувших. Именно здесь собирал неутомимый пресновчанин свои бесценные — для науки — материалы по народному эпосу, эт-
нографии и редчайшие ботанические и зоологические коллекции.
В 1899 году, спустя шесть лет после кончины Александры Викторовны — верного своего спутника по семи предыдущим путешествиям по Центральной Азии,— шестидесятичетырехлетний Григорий Николаевич совершает — теперь уже в одиночестве — последнее свое путешествие по Монголии. А потом — с 1899 года по 1920 — до конца дней своей нелегкой, не поскупившейся на невзгоды, лишения и беды жизни великий скиталец почти безвыездно провел в Томске.
В эти годы Григорий Николаевич принимал живейшее участие в общественной и научной жизни Томска. По его личной инициативе здесь — и в Красноярске — было открыто отделение Географического общества. Благодаря его деятельному участию, в том же Томске было учреждено научное общество по изучению Сибири, объединившее профессоров Томского университета и здешнего Технологического института — единственных в то время высших учебных заведений во всей Сибири.
В 1905 году — в дату семидесятилетия Григория Николаевича — ученый совет Томского технологического института единогласно — при тайной баллотировке — избрал его своим почетным членом. Однако Министерство народного просвещения Российской империи, считая фигуру ученого-путешественника политически неблагонадежной, решительно отказалось утвердить его даже и в этом звании.
Знаменитый — и до конца дней своих полуопальный — земляк мой был организатором первых в Сибири высших женских курсов. Он много писал в газетах Иркутска, Омска, Томска и Красноярска по самым различным вопросам общественной жизни Сибири, И даже на склоне лет своей некороткой жизни удивлял современников кипучей — совсем не стариковской — энергией, активной заинтересованностью, трудолюбием и инициативой.
Нельзя умолчать и еще об одной драме, пережитой Григорием Николаевичем — увы — уже на закате жизни. Пережив — на многие годы — кончину Александры Викторовны, он, встретившись однажды с сибирской поэтессой Марией Гавриловной Васильевой, по-юношески
пылко влюбился в эту женщину, годившуюся ему чуть ли не во внучки... В течение девяти лет — с 1902 по 1911 годы — длилась их активная переписка. И только под осень этого последнего года они, встретившись на Горно-Алтайском курорте Чемал, поженились.
Но новая семейная жизнь счастья на старости лет Потанину не доставила. Спустя шестилетие — в 1917 году — он расстался со своей молодой супругой.
Между тем даже и в эти годы — второй, малоудачной своей семейной жизни — Григорий Николаевич продолжал разработку материалов, собранных им за многие странствия по орбитам Центральной Азии. Воспоминания его об этих путешествиях регулярно печатались в течение пяти лет — с 1913 по 1917 годы — на страницах томской газеты «Сибирская жизнь». Эти потанинские воспоминания охватывали обширный, интереснейший период русской истории второй половины XIX столетия.
Ярко, красочно — с самобытным писательским даром — рассказал Григорий Николаевич в своих воспоминаниях о жизни, о быте, о нравах родного ему Сибирского казачьего войска. О годах учебы своей в Омском кадетском корпусе. О дружбе с Чоканом Валихановым. И о многих иных замечательных людях, с которыми сводила его судьба и на каторге, и в ссылке. И на неторных дорогах и тропах скитальческой его жизни.
Малоотрадным, небезоблачным было и последнее десятилетие потанинской жизни. Именно в эти годы настиг Григория Николаевича тягчайший недуг — катастрофическое ослабление зрения. И кончилось это тем, что он уже не в силах был ни читать, ни писать. Но тут явились к нему на помощь многие из немалочисленных его друзей, став его добровольными секретарями, которым неутомимый пресновчанин продолжал диктовать свои научные записки и воспоминания.
Однако едва ли не самым верным и бескорыстным потанинским другом, скрасившим как-то последние годы его жизни, была учительница географии томской женской гимназии Наталья Петровна Карпова. Восемнадцать лет кряду — с 1902 по 1920 годы — подвижнически служила ученому эта добрая русская женщина.
Сотрудничая с Григорием Николаевичем, Наталья Петровна помогала ему в обработке его воспоминаний и научных материалов, добытых в экспедиционных походах, сама вела дневники. А после кончины ученого она, на основании своих записей, составила биографию Григория Николаевича, которая ныне хранится вместе с огромным потанинским архивом в библиотечных сейфах старейшего в Сибири Томского университета.
Скончался Григорий Николаевич 30 июня 1920 года. А последний приют великому скитальцу оказала земля загородного женского монастыря — рядом с гранитными надгробиями двух популярнейших в свое время в Сибири профессоров Томского университета Г. М. Селищева и М. Т. Климентова — страстных патриотов Сибири.
Ныне наша отечественная географическая наука гордится моим земляком-пресновчанином — Григорием Николаевичем Потаниным — этой немеркнущей звездой в ярчайшем созвездии прославленных землепроходцев нашей Родины.
1970—1973
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Конечно же, громадное состояние предприимчивого потанинского деда было приобретено за счет нечестной, полуворовской, хищнической торговли со степными кочевниками и за счет такой же бессовестной эксплуатации так называемых джатаков — в буквальном смысле — безлошадной, неимущей степной бедноты. То были совершенно даровые рабочие руки. За полукаторжный — прямо скажем — их труд зажиточные станичные казаки не платили и расколотого гроша. И чертомелили они только за кусок хлеба да иногда за додаивание уже подоенных хозяйских коров...
В 1864 году — после первого своего путешествия по нынешнему Восточному Казахстану, Монголии и Китаю — Григорий Николаевич, прожив некоторое время в Омске, перебрался затем в Томск.
В отличие от тогдашнего Омска — города военных, Томск почитался сибиряками как город просвещенной интеллигенции. Здесь не было военных учебных заведений. Но было две гимназии — мужская и женская. Плюс — духовная семинария. Издавалась даже еженедельная местная газета, к сотрудничеству в которой Григорий Николаевич привлек своего друга, впоследствии видного путешественника-археолога Н. М. Ядринце-ва и писателя Шашкова, выступившего в Томске с чтением публичных лекций по истории Сибири. Лекции эти взволновали весь город, в одной из них Шашков под аплодисменты и сочувственные крики всего зала провозгласил, что сибирякам нужен свой университет. В лекциях этих были ярко освещены нравы тогдашнего сибирского чиновничества. Его произвол. Казнокрадство. Или же, говоря старомодным емким словом историка Карамзина,— казнодейство. Взяточничество. Мздоимство. Презрительное отношение к простому трудовому народу.
А между тем идея создания в Сибири своего университета встретила в обеих столицах России — Москве и Санкт-Петербурге и в самой Сибири немало злобных противников. К числу их примыкал и генерал-губернатор Восточной Сибири. Сей сиятельный вельможа безумно боялся, что университет превратится в рассадник так называемого сибирского сепаратизма.
Кстати, автором этого словечка был небезызвестный М. Н. Катков — махровый реакционер-публицист времен царствования двух Александров — II и III. В «Московских ведомостях» он — Катков — напечатал, как теперь бы сказали, целую серию статей, в которых обличал окраины Российской империи в этом самом сепаратизме, то есть в стремлении отделиться от России.
Однако представители «сибирского патриотизма», в числе которых были и члены потанинского кружка, созданного им в Томске, не разобравшись в провокаторском толковании Катковым этого прогрессивного их движения — впоследствии сами — с явным вызовом — стали называть себя «сибирскими сепаратистами». Но ни у одного из этих молодых людей даже и в помыслах не было отделения Сибири от России.
К тому времени — в шестидесятых годах — в Томске, как и в прочих городах Сибири, волны общественного пробуждения, докатившиеся сюда из России, вызывали повышенный интерес к политической жизни и среди здешней молодежи. То тут, то там возникали полулегальные кружки, где читались всякие литературные и политические новинки. Подпольные прокламации. Брошюры. Листовки.
О существовании таких молодежных кружков, возникших в шестидесятых годах в различных городах Сибири, полиция, разумеется, знала и зорко исподтишка наблюдала за ними. Но на особом подозрении был у томской жандармерии потанинский кружок. Ведя за этим кружком неусыпную слежку, полиция наконец накрыла всех его участников на одном из загородных собраний потанинцев и тут же — с ходу — арестовала их. Вместе с Григорием Николаевичем здесь были схвачены члены его кружка — друзья по Петербургскому университету — Наумов, Ядринцев, Шашков. А затем были арестованы и иркутские «сепаратисты»— Щукин, Колосов и Щапов.
Все арестованные «сепаратисты» были отправлены по этапу в Омск и заключены потом в казематы тамошнего острога — того самого «Мертвого дома», в котором провел четырехгодичное заточение великий русский писатель Федор Михайлович Достоевский, покинувший это мрачное тюремное заведение всего за десятилетие до водворения в него потанинских «сепаратистов».
В конце следствия, длившегося полгода, Потанин вручил следователю письменное признание, в котором утверждал, что был главным агитатором в кружке, ратовавшем не за отделение Сибири от России, а за устранение препятствий, мешавших экономическому и культурному процветанию этого обширного, сказочно богатого, малообжитого края.
И только через три года — все это время потанинские «сепаратисты» провели в Омском остроге — сюда поступил судебный приговор из Московского отделения Сената.
Григорий Николаевич Потанин — главарь и организатор «сепаратского» его кружка — был приговорен к 15 годам каторги. Однако найдя смягчающие обстоятельства, суд сократил срок каторжных работ для Потанина до 5 лет. Все же остальные участники потанинского кружка были отправлены в ссылку и лишены гражданских прав.
Перед отправкой на каторгу в финляндскую крепость — Свеаборг — над Григорием Николаевичем был совершен обряд гражданской казни. В четвертом часу хмурого сентябрьского утра он был доставлен из крепостного каземата в полицейское управление. Здесь его посадили на нелепую — похожую на степную арбу — деревянную колесницу, а затем доставили на ней под жандармским конвоем к воротам базарной площади, где был сооружен эшафот.
Было холодно. Моросило. Дул мятежный, раскидистый северный ветер. Неуютным, сирым и сумрачным выглядел Омск в этот ранний осенний час. И совсем немного случайных прохожих ошарашенно толпилось, с ужасом взирая на высокий помост эшафота, на котором стоял в сером арестантском халате человек с наголо обритой головой, с подвешенной доской на груди, с грубо намалеванной на ней дегтем надписью — государственный преступник!
Проворный палач с показной нарочитой свирепостью привязал воровинной веревкой руки Григория Николаевича к позорному столбу, а затем закрыл его лицо сорванным с его головы брезентовым капюшоном.
Стояла мертвая тишина. Слышны были только заунывные посвисты сырого студеного ветра. И щуплый, дряхловатый судейский чиновник огласил глуховатым, простуженным, хриплым голосом приговор сенатской комиссии.
После этого мрачного обряда гражданской казни палач — с той же грубой проворностью — отвязал осужденного от столба. Затем Григорий Николаевич снова посажен был на нелепую скрипучую колесницу и доставлен на ней в то же самое полицейское управление.
Здесь в последний раз — перед пятилетней разлукой их — встретился Григорий Николаевич с пятеркой своих друзей по былому кружку, осужденных на тот же срок, что и он, в ссылку, которую суждено им было отбыть в Архангельской и Олонецкой губерниях.
Дав возможность осужденному каторжнику проститься с его друзьями, жандармы доставили его в здание кордегардии, где в комнате караульного офицера ловкий кузнец вмиг заковал на ногах Григория Николаевича весомые кандалы. Все было кончено.
Свечи былой вольной жизни померкли. И молодой ученый, страстно мечтавший о неведомых странах и дальних странствиях, отправлялся теперь в неблизкое свое путешествие. По терновой дороге, закованный намертво в кандалы!..
Однако спустя два года судьбе было угодно явить к изгнаннику милость, и он получил из Петербурга известие о помиловании. Причиной тому было заступничество П. П. Семенова-Тян-Шанского,— влиятельного ученого, обратившегося с личным ходатайством к шефу жандармов о помиловании Потанина. Шеф не устоял перед авторитетом знаменитого путешественника, и помилование было дано.
Воротясь в Петербург, Григорий Николаевич встретил весьма доверительное, благожелательное, участливое отношение к себе со стороны П. П. Семенова-Тян-Шанского, который — при первой же встрече их — категорично заявил Потанину, что первую же экскурсию в Центральную Азию он оставляет за ним. Здесь же — в квартире Петра Петровича — Григорий Николаевич встретился с другим замечательным путешественником — исследователем Азии — Николаем Михайловичем Пржевальским, только что вернувшимся из первого своего похода во Внутреннюю Монголию. После этого своего путешествия, принесшего отечественной русской науке немало великих открытий, интерес к изучению сопредельных стран Азии возрос необычайно, и Григорий
Николаевич — при активном содействии Русского географического общества — стал деятельно готовиться ко второму своему путешествию — исследованию природы и населения северо-западной Монголии.
После этого путешествия, успешно завершенного Г. Н. Потаниным в 1880 году, прославленный мой земляк в течение последующих сорока лет — с 1880 по 1920 годы — совершил еще шесть путешествий. По Монголии, Китаю, северным окраинам Тибета, Большому Хинга-ну — высокогорному хребту, отделяющему Монголию от Маньчжурии.
По убеждению академика Владимира Афанасьевича Обручева, в будущей истории географических открытий и исследований по Внутренней Азии во второй половине XIX столетия имена трех русских путешественников — Г. Н. Потанина, Н. М. Пржевальского и М. В. Певцова — займут почетное место. Ибо подлинно научное исследование Внутренней Азии началось именно с путешествий этих трех наших соотечественников.
По признанию того же В. А. Обручева, трудно даже сказать, кто из этих трех пионеров географических исследований и открытий сделал за свою жизнь больше. Так, для Северной Монголии, например, и восточной окраины Тибета более других — из них троих — открытий сделал Потанин. Для Китая и Северного Тибета — Пржевальский. Для Джунгарии — Певцов.
Многие из современников, близко знавших Потанина, вспоминая о нем, говорили, что Григорий Николаевич был наделен от природы всеми личными качествами, необходимыми для путешественника. Богатырским — вдоволь закаленным непрерывным трудом, лишениями и невзгодами — здоровьем. Редкостной нетребовательностью. Неприхотливостью. Железной волей. Выносливостью. Совершенным знанием многих тюркских языков и наречий. И конечно же, самоотверженной, страстной любовью своей к делу, к науке.
Страны Центральной Азии,— как не раз говорил потом Григорий Николаевич,— являлись для него — путешественника — своеобразным музеем, в котором были собраны редчайшие памятники материальной и духовной культуры народов, частично уже исчезнувших. Именно здесь собирал неутомимый пресновчанин свои бесценные — для науки — материалы по народному эпосу, эт-
нографии и редчайшие ботанические и зоологические коллекции.
В 1899 году, спустя шесть лет после кончины Александры Викторовны — верного своего спутника по семи предыдущим путешествиям по Центральной Азии,— шестидесятичетырехлетний Григорий Николаевич совершает — теперь уже в одиночестве — последнее свое путешествие по Монголии. А потом — с 1899 года по 1920 — до конца дней своей нелегкой, не поскупившейся на невзгоды, лишения и беды жизни великий скиталец почти безвыездно провел в Томске.
В эти годы Григорий Николаевич принимал живейшее участие в общественной и научной жизни Томска. По его личной инициативе здесь — и в Красноярске — было открыто отделение Географического общества. Благодаря его деятельному участию, в том же Томске было учреждено научное общество по изучению Сибири, объединившее профессоров Томского университета и здешнего Технологического института — единственных в то время высших учебных заведений во всей Сибири.
В 1905 году — в дату семидесятилетия Григория Николаевича — ученый совет Томского технологического института единогласно — при тайной баллотировке — избрал его своим почетным членом. Однако Министерство народного просвещения Российской империи, считая фигуру ученого-путешественника политически неблагонадежной, решительно отказалось утвердить его даже и в этом звании.
Знаменитый — и до конца дней своих полуопальный — земляк мой был организатором первых в Сибири высших женских курсов. Он много писал в газетах Иркутска, Омска, Томска и Красноярска по самым различным вопросам общественной жизни Сибири, И даже на склоне лет своей некороткой жизни удивлял современников кипучей — совсем не стариковской — энергией, активной заинтересованностью, трудолюбием и инициативой.
Нельзя умолчать и еще об одной драме, пережитой Григорием Николаевичем — увы — уже на закате жизни. Пережив — на многие годы — кончину Александры Викторовны, он, встретившись однажды с сибирской поэтессой Марией Гавриловной Васильевой, по-юношески
пылко влюбился в эту женщину, годившуюся ему чуть ли не во внучки... В течение девяти лет — с 1902 по 1911 годы — длилась их активная переписка. И только под осень этого последнего года они, встретившись на Горно-Алтайском курорте Чемал, поженились.
Но новая семейная жизнь счастья на старости лет Потанину не доставила. Спустя шестилетие — в 1917 году — он расстался со своей молодой супругой.
Между тем даже и в эти годы — второй, малоудачной своей семейной жизни — Григорий Николаевич продолжал разработку материалов, собранных им за многие странствия по орбитам Центральной Азии. Воспоминания его об этих путешествиях регулярно печатались в течение пяти лет — с 1913 по 1917 годы — на страницах томской газеты «Сибирская жизнь». Эти потанинские воспоминания охватывали обширный, интереснейший период русской истории второй половины XIX столетия.
Ярко, красочно — с самобытным писательским даром — рассказал Григорий Николаевич в своих воспоминаниях о жизни, о быте, о нравах родного ему Сибирского казачьего войска. О годах учебы своей в Омском кадетском корпусе. О дружбе с Чоканом Валихановым. И о многих иных замечательных людях, с которыми сводила его судьба и на каторге, и в ссылке. И на неторных дорогах и тропах скитальческой его жизни.
Малоотрадным, небезоблачным было и последнее десятилетие потанинской жизни. Именно в эти годы настиг Григория Николаевича тягчайший недуг — катастрофическое ослабление зрения. И кончилось это тем, что он уже не в силах был ни читать, ни писать. Но тут явились к нему на помощь многие из немалочисленных его друзей, став его добровольными секретарями, которым неутомимый пресновчанин продолжал диктовать свои научные записки и воспоминания.
Однако едва ли не самым верным и бескорыстным потанинским другом, скрасившим как-то последние годы его жизни, была учительница географии томской женской гимназии Наталья Петровна Карпова. Восемнадцать лет кряду — с 1902 по 1920 годы — подвижнически служила ученому эта добрая русская женщина.
Сотрудничая с Григорием Николаевичем, Наталья Петровна помогала ему в обработке его воспоминаний и научных материалов, добытых в экспедиционных походах, сама вела дневники. А после кончины ученого она, на основании своих записей, составила биографию Григория Николаевича, которая ныне хранится вместе с огромным потанинским архивом в библиотечных сейфах старейшего в Сибири Томского университета.
Скончался Григорий Николаевич 30 июня 1920 года. А последний приют великому скитальцу оказала земля загородного женского монастыря — рядом с гранитными надгробиями двух популярнейших в свое время в Сибири профессоров Томского университета Г. М. Селищева и М. Т. Климентова — страстных патриотов Сибири.
Ныне наша отечественная географическая наука гордится моим земляком-пресновчанином — Григорием Николаевичем Потаниным — этой немеркнущей звездой в ярчайшем созвездии прославленных землепроходцев нашей Родины.
1970—1973
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19