,. Лечить ее надо, долго лечить.
— Как?
— Не знаю. Отец говорит: травяной пластырь нужно накладывать. Сейчас сорняк будут сеять, потом разнотравье...
К вешалке подошла кошка по кличке Тигрица. Она потерлась возле ног Афони и тут же принялась точить когти об пол. Афоня зло отшвырнул ее: — Уйди, пакость!..
— Это Тигрица, будь осторожен, глаза выдерет.
— Выдерет, задушу.
— Кошкодавом прозовут,— предупредил Володя.
— Ну и пусть,— без смущения ответил Афоня.
— Посади ее на больное плечо вместо компресса, прогреет.
— Вибратором разогрею... А на эту кошку я зипунок накину...
В самом деле, не прошло и недели, как Тигрица туда-то исчезла. Ребята возмутились.
— Здесь без Афони не обошлось, мялку бы ему за это устроить.
Афоня отмалчивался, будто разговор не его касался, От роду ему двадцать один год, но большие роговые очки старят лицо. Он-похож на. мальчишку комплекцией. Таких обычно, в школе называют головастиками в очках. Служить бы ему сейчас в армии, да не прошел по зрению комиссию. Какой смысл трясти его за грудки из-за какой-то кошки, еще без очков останется. А руганью не проймешь — найдет ответ, на то головастик. Решили наказать его заговором молчания: не разговаривать с кошкодавом.
Афоню, кажется, не угнетала такая обстановка. Он все время был чем-то занят, что-то мастерил. Через неделю вместо гвоздей над каждой койкой появились рейки с
крючками и кнопками для крепления открыток и картин, в прихожей — самодельная вешалка, перед порогом — половичок, сплетенный из обрывков проводов в капроновой изоляции. И вообще вся квартира, занятая холостяками, стала обретать домашний уют.
Первым отказался от своей меры наказания Витя Кубанец.
— Где Тигрица? Ты, конечно, знаешь?
— Знаю,— спокойно сказал Афоня и снял очки.— Видишь швы над бровями?.. Когда мальчишкой был, лихоманка меня трепала. Молоко от бруцеллезной коровы такую болезнь приносит. Жена дяди не знала, что ее корова больна, и поила меня таким молоком. Ломало, трясло даже в солнечные дни. Положили меня раз на голбец под шубу. Лежу, дергаюсь, а кошка с печки наблюдает, видно, ей показалось, мыши завозились. Чуть только я пришел в себя, высунул голову, а она, ошалелая,— и моргнуть не успел,— вонзила свои когти прямо в глаза... Мать рассказывала, вытекли бы, да спасибо врачам, спасли...
В комнате повисла тяжелая тишина.
Наступила слякотная осень.
Вслед за корпусом вспомогательных цехов входили в строй литейный, прессовый, механосборочный. Начался монтаж первой линии главного конвейера. Жизнь в цехах преображалась, как в сказке: лег спать в завалах ветролома — проснулся в мире оживающих механизмов... Только здесь благоденствовали не духи добрых ночных волшебников, а сотни, тысячи монтажников, наладчиков, слесарей, техников, механиков, инженеров. Они работали днем и ночью, круглосуточно, находили «общий язык» и с молчаливыми громадинами чугунных станин, и с прихотливыми подвесками к ним из звонких металлов, распутывали паутину силовых и слаботочных схем электропроводки, подключали их к контактам, а затем легкое нажатие пальца на кнопку пульта управления — и все начинало дышать, двигаться, вращаться.
На улицах осень, а под крышами корпусов на пусковых объектах светло, со всех сторон веет теплом. Пожить бы тут, забыв про осень, поблаженствовать тем, кто
создавал такие условия, да где там, не положено. Строителей и монтажников вытесняют литейщики, штамповщики, сборщики автомобилей. Как будут зарождаться автомобили, как они будут обрастать деталями, набирать свою ажурную форму, наконец, сходить с конвейера и мчаться на обкаточный трек — многим строителям не суждено уви-деть. Для них уже маячат зеленые светофоры на пути к новым строительным площадкам.
Такая перспектива не радовала ни Рустама Абсолямова, ни Витю Кубанца, ни Володю Волкорезова, не говоря {уже о Василии Ярцеве, у которого после аварии в Переволоках осложнилось дело так, что он, оставшись без водительских прав, не мог и думать об уходе из автоколонны. 'Кто возьмет аварийщика? Надо ждать окончательных выводов автоинспекции. Когда это произойдет, никто сказать не мог. Экспертиза по каким-то причинам затянулась. Убытки за ремонт и двухсуточный простой самосвала возмещены, однако из управления строительства даны установки «с решением вопроса о Ярцеве не спешить»...
Не спешить... Но ведь кадровики автозавода уже начинают комплектовку экипажей. Друзья Ярцева приехали сюда не только строить завод. У них мечта — работать в одном из Цехов завода. Ради этого инженеры и техники с дипломами по году и больше работали опалубщиками, такелажниками. Пойти втроем, без Ярцева — предательство, и кадровики предпочитают брать сработанные четверки, шестерки, восьмерки — экипажи! О . подключении к четверке вместо Ярцева вихлястого Мартына Огородни-кова не может быть и речи. Подведет экипаж очередным фокусом, которых у него неистощимый запас. Трудно понять, на что он способен,— то совершенно наивный ребенок, то на редкость ловкий хитрец себе на уме.
Ярцев чувствовал, чем озабочены его друзья, посоветовал:
— Присмотритесь к Афоне Яманову... Хоть некомплектный в нашей комнате получился экипаж, но выход можно найти.
В тот вечер Афоня Яманов где-то задержался. Его ждали здесь два парня из соседней квартиры, а также Рустам и Витя. Они учились в одиннадцатом классе вечерней школы, и для них Афоня был сущим кладом — в любой момент мог дать консультацию и по истории и по литературе. Возьмет программу и начнет рассказывать —
заслушаешься. Афоня тратил на это два вечера каждую неделю.
Но вот сегодня он будто бы забыл, о своих обязанностях, не пришел к назначенному часу. Опаздывал и на колективный ужин, чтобы отметить полугодие своего посвящения в рабочий класс.
Непривычное опоздание такого пунктуального человека встревожило всех. Сначала поглядывали в окна, затем, не сговариваясь, вышли на улицу: решили пройти по соседним подъездам — не забрел ли Афоня к кому! Звонили на строительную площадку — и там не было. Оставалось заявить в милицию...
Ужин давно остыл, когда осторожна скрипнула дверь. На пороге стоял Афоня в рабочей куртке, на ногах — рваные галоши. - Где сапоги?
— Сапоги? — Афоня поморщился.— С сапогами, братцы, беда стряслась, в бетоне остались.
— Ну и ну...— сказал Володя Волнорезов, окинув взглядом товарищей.
А Афоня продолжал:
— Пришло в одночасье три самосвала, вроде в су-пряжке, и бух мне на бахилы свой груз. Тычу вибратором в воздух: «Куда вы, варнаки, валите?!» — и чую, как за голенищами бетон твердость набирает. Кумекаю, костыли мои, значится, в бетоне упокой обретают. Жалко сапоги, однако ноги нужнее. И давай выдергивать их. Дерг да дерг, дерг да дерг... Три часа дергал. Наконец приноровился, выдернул — и домой. По дороге чьи-то галоши догнал. Вот они и донесли меня к вам, хотя с опозданием, но, как видите, без ущерба и проколов...
— Загибаешь ты сегодня, Афоня, крепко загибаешь,— сказал, улыбаясь, Ярцев.
— Вот молодец, Василий Ярцев, разгадал мой ребус, но не полностью. А я приготовил его специально для тебя. Без прокола у тебя, Вася, все дело обойдется!..— Он достал из-за пазухи газеты.— Вот на, читай, на второй полосе. «Ротозейка на дороге». Ирина Николаева про твое мастерство пишет... Здорово пишет! В испытатели тебя прочит. Готовый, говорит, то бишь пишет, ас-испытатель за рулем самосвала.
Афоня вручил всем по экземпляру газеты. Запахло типографской краской. Кто-то заметил:
— Газета не вчерашняя, не сегодняшняя, а завтрашняя.
— Живу на день вперед,— ответил Афоня.
Стало ясно, что пришел он так поздно неспроста и придуманная им история с сапогами всего лишь неудачная маскировка какого-то доброго дела в пользу Василия Ярцева.
— «Ротозейка на дороге»,— внятно, как по радио, прочитал заголовок Володя Волнорезов и, передохнув, пошел по тексту: — «Было это в Переволоках. Перегруженный самосвал спускался под уклон с повышенной скоростью — у него отказали тормоза. Водитель, шофер второго класса Василий Ярцев, принял все меры к тому, чтобы погасить скорость и не допустить аварии, а она зевала, стояла на дороге и любовалась собой. И быть бы ей под колесами самосвала, если бы в последнюю секунду...»
Далее рассказывалось все, как было на самом деле. Василий слушал и не верил своим ушам. В статье передавалось напряжение шофера в момент неизбежной аварии с тяжелыми последствиями. Вася даже удивился, где и как Ирина успела подслушать или разгадать, что мелькало у него в голове и перед глазами в ту напряженную, секунду... Она оправдывает шофера и обвиняет «ротозейку». Читателю неизвестно, кого она называет так, но Василий сразу понял — себя обвиняет. Обвинить себя, да еще публично, через печать! Эх, если бы все так умели поступать!..
— «На место аварии прибыли специалисты,— продолжал читать Володя,— в том числе начальник испытательного полигона будущих скоростных легковых автомобилей строящегося завода. Они установили...»
В этом абзаце Ярцев сделал для себя открытие: оказывается, маневр самосвала с асфальта через кювет и обратно в кювет обследовали специалисты, даже руководитель группы испытателей будущих автомобилей, который сказал, как пишет Ирина: «Шофер самосвала с большим риском для себя действовал расчетливо и точно, как опытный испытатель...»
— Во, слышишь, Вася, какую аттестацию тебе дают!..— заметил Володя.
— Это уж слишком,— смутился Ярцев, а про себя подумал: «Ирина оправдывает меня, подкрепляя свои суждения высказываниями авторитетов. Зачем она это делает? Разве ее правда и самообвинение потеряли бы силу без
авторитетов? Она действительно честная, но, видно, еще робеет даже перед собой. Перед самосвалом стояла с безрассудной храбростью, а тут за спину авторитета нырнула...»
— После аварии,— читал Волкорезов,— шофер Василий Ярцев, закончив ремонт своего самосвала, по собственной инициативе организовал внеурочный профилактический ремонт тормозных систем во всем парке. Эта работа продолжается. Василий Ярцев считает: машины должны выходить на трассы с надежными тормозами. Но и ротозеек на дорогах не должно быть».
«Это правильно»,— заключил про себя Ярцев.
— Молодец, Вася,— похвалил Володя, откладывая газету,— теперь пора ужинать.
— Не Вася молодец, а эта самая Ирина Николаева,— неожиданно поправил его Афоня.— Она умный и честный человек.
«Умный и честный»,— про себя повторил Ярцев слова Афони. Это, пожалуй, верно, до того честная и откровенная, что забыла сказать или не захотела трогать того самого главного, что возмущало меня тогда до темноты в глазах и возмущает сейчас: как избавиться от привычки выпускать детали с недозволенными допусками — «не заклинило, и ладно».
— Она говорит,— продолжал Афоня,— аварий на дорогах в сто раз было бы меньше, если бы все умели так держать руль, как держит Василий Ярцев. Так и сказала при мне редактору газеты и начальнику автоинспекции города, который был приглашен в редакцию на обсуждение статьи...
— Постой, постой,— перебил его Витя Кубанец,— теперь нам ясно, кому ты одолжил свои сапоги.
— Ну и одолжил. А что тут выяснять. Доехали на автобусе до нашей остановки. Сошли. Я уже дома, а ей шагать по грязи вон куда... На ногах туфельки... Как бы ты поступил на моем месте?
— Пригласил бы на ужин,— ответил Виктор. Это почему-то огорчило Афоню.
— Не догадался...— признался он.
— Уж не влюбился ли? Тут поднялся Ярцев:
— Ладно, садимся ужинать. Нашелся босый сын, те церь можно и о себе подумать.
Афоня понял, что друзья не без тревоги ждали его, поэтому легко вскочил с койки, сунул ноги в модельные туфли, что стояли под койкой Ярцева — своих у него еще не было,— и к столу.
После ужина Афоня спросил Витю Кубанца:
— Какую тему дали для сочинения?
— «Творчество Льва Николаевича Толстого».
— Ясно,— Афоня улыбнулся.
Для него автор «Войны и мира» — земной бог человеческой мудрости, который учит чувствовать переживания людей так, как никто до него не учил, что умение чувствовать переживания друга помогает найти ключ к доверию, к сердцу, к откровенности; что откровенность и доверие побуждают в людях стремление к сотрудничеству, к поиску верных путей в жизни, к творчеству, к созиданию. Царство доверия — заветная мечта светлых умов. Вот почему Толстой нужен сегодня и еще нужнее будет завтра.
Ярцев слушал Афоню, а перед глазами мелькали чьи-то торопливые руки, лица со слепыми взглядами, перед которыми сыпались, катились в ящики разные детали с дефектами и без дефектов в общем потоке...
Радоваться бы ему в такой-то час — тысячи людей будут читать о нем завтра в газете! А он будто испугался этого и с грустью думает о завтрашних встречах с товарищами в автопарке. Этот Афоня, как показалось ему, не без умысла затеял разговор о творчестве Толстого, о величии человека, о царстве доверия.
Ярцев еще не знал, что через день его пригласят в управление завода на беседу, а затем состоится встреча с начальником испытательного цеха, который предложит поехать с группой шоферов-испытателей в Италию, в Турин, чтобы познакомиться с практикой выборочных испытаний легковых автомашин фирмы «Фиат».
Прошла еще одна зима. На Крутояре она была похожа На затяжную страду, когда дожди начинают чередоваться со снежной крупой, а люди в летних майках, будто забыв
о холоде и усталости, дни и ночи бьются за хлеб: еще одно усилие, еще... и зерну не угрожает ни зимовка под снегом, ни прелость... К весне семидесятого года тронулась первая линия конвейера, и главный корпус, куда стекались заготовленные в разных цехах детали, напоминал полевой ток с зерном нового урожая. Только здесь люди не выкладывали последние силы, а с удивительной легкостью приращивали одну деталь к другой, которые тут же сами собой стыковались с узлами кузова зарождающегося автомобиля. Перед глазами вершилось то, во что трудно было поверить три года назад. С главного конвейера сходили один за другим красавцы «Жигули».
Первая тысяча, вторая, третья — верь не верь, сразу начали отсчитывать тысячами,— наступая на пятки убегающей от действительности сказке про чудеса в некотором царстве. Вот оно, это царство автоматики и новейшей техники! И для сомнений нет причин — все автомобили удобны в управлении и носятся вихрем, с ветром споря. А когда с главного конвейера сошла стотысячная машина, завод приступил к монтажу второй очереди автосборочных линий.
Именно в этот момент продолговатая площадь, лежащая между управлением строительства и генеральной дирекцией завода, стала ареной состязаний двух ведомств за кадры. Они объяснялись по этому поводу на разных языках: одни отстаивали интересы строительства, другие — своевременный пуск агрегатов. Между тем большие группы строителей перекатывались из одного конца площади в другой, недоумевая: «Мы строили завод, чтобы работать в его цехах, а нас не отпускают, дескать, нельзя оставлять стройку без шоферов. А ведь эта специальность ходовая, и заводу она нужна день ото дня все больше и больше».
Пожалуй, больше всех вымогал этот период Виктора Кубанца. Вместе с товарищами по общежитию он еще зимой уволился из автоколонны — перевода не дали — и поступил в заводской парк автослужбы, где исподволь сколачивались экипажи второй очереди пускового объекта. Казалось, все осложнения позади: мечта стать специалистом передовой техники производства автомобилей стала реальной.
Пришла очередь получать комнату-малометражку по списку молодоженов. Список составлялся и утверждался
в постройкоме, когда Витя работал в автоколонне, а штукатур Полина, ставшая его женой, еще не уходила в декретный отпуск. Жили они в разных общежитиях, и по ходатайству друзей их включили в первоочередной список. Но вот Полина уже в родильном доме, а Кубанца из списка исключили. Кинулся в постройком. Там развели руками:
— Дом ведомственный, а вы уволились от .нас, просите там, где работаете.
Метнулся в завком:
— Исключили из очереди, как быть?
— Не имели права исключить, потому что жена осталась на прежнем месте работы.
— Она в декретном сейчас— Виктор умолчал, что Полина уже в родильном доме: говорят, нельзя оповещать об этом, примета плохая.
— Тем более никто не имел права вычеркивать ее из списка,— попытались успокоить его на новом месте работы.— У тебя есть все основания требовать!..
Виктор Снова прорвался в постройком, затем в партком стройуправления.
— Вот справка: жена ударник бригады штукатуров жилстроя, находится в декретном.
— Ваша жена не просила комнату, ее нет в списке. Был ее муж, Виктор Кубанец, но он уволился с работы, потому и вычеркнут. Пусть она сама напишет заявление, тогда посмотрим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
— Как?
— Не знаю. Отец говорит: травяной пластырь нужно накладывать. Сейчас сорняк будут сеять, потом разнотравье...
К вешалке подошла кошка по кличке Тигрица. Она потерлась возле ног Афони и тут же принялась точить когти об пол. Афоня зло отшвырнул ее: — Уйди, пакость!..
— Это Тигрица, будь осторожен, глаза выдерет.
— Выдерет, задушу.
— Кошкодавом прозовут,— предупредил Володя.
— Ну и пусть,— без смущения ответил Афоня.
— Посади ее на больное плечо вместо компресса, прогреет.
— Вибратором разогрею... А на эту кошку я зипунок накину...
В самом деле, не прошло и недели, как Тигрица туда-то исчезла. Ребята возмутились.
— Здесь без Афони не обошлось, мялку бы ему за это устроить.
Афоня отмалчивался, будто разговор не его касался, От роду ему двадцать один год, но большие роговые очки старят лицо. Он-похож на. мальчишку комплекцией. Таких обычно, в школе называют головастиками в очках. Служить бы ему сейчас в армии, да не прошел по зрению комиссию. Какой смысл трясти его за грудки из-за какой-то кошки, еще без очков останется. А руганью не проймешь — найдет ответ, на то головастик. Решили наказать его заговором молчания: не разговаривать с кошкодавом.
Афоню, кажется, не угнетала такая обстановка. Он все время был чем-то занят, что-то мастерил. Через неделю вместо гвоздей над каждой койкой появились рейки с
крючками и кнопками для крепления открыток и картин, в прихожей — самодельная вешалка, перед порогом — половичок, сплетенный из обрывков проводов в капроновой изоляции. И вообще вся квартира, занятая холостяками, стала обретать домашний уют.
Первым отказался от своей меры наказания Витя Кубанец.
— Где Тигрица? Ты, конечно, знаешь?
— Знаю,— спокойно сказал Афоня и снял очки.— Видишь швы над бровями?.. Когда мальчишкой был, лихоманка меня трепала. Молоко от бруцеллезной коровы такую болезнь приносит. Жена дяди не знала, что ее корова больна, и поила меня таким молоком. Ломало, трясло даже в солнечные дни. Положили меня раз на голбец под шубу. Лежу, дергаюсь, а кошка с печки наблюдает, видно, ей показалось, мыши завозились. Чуть только я пришел в себя, высунул голову, а она, ошалелая,— и моргнуть не успел,— вонзила свои когти прямо в глаза... Мать рассказывала, вытекли бы, да спасибо врачам, спасли...
В комнате повисла тяжелая тишина.
Наступила слякотная осень.
Вслед за корпусом вспомогательных цехов входили в строй литейный, прессовый, механосборочный. Начался монтаж первой линии главного конвейера. Жизнь в цехах преображалась, как в сказке: лег спать в завалах ветролома — проснулся в мире оживающих механизмов... Только здесь благоденствовали не духи добрых ночных волшебников, а сотни, тысячи монтажников, наладчиков, слесарей, техников, механиков, инженеров. Они работали днем и ночью, круглосуточно, находили «общий язык» и с молчаливыми громадинами чугунных станин, и с прихотливыми подвесками к ним из звонких металлов, распутывали паутину силовых и слаботочных схем электропроводки, подключали их к контактам, а затем легкое нажатие пальца на кнопку пульта управления — и все начинало дышать, двигаться, вращаться.
На улицах осень, а под крышами корпусов на пусковых объектах светло, со всех сторон веет теплом. Пожить бы тут, забыв про осень, поблаженствовать тем, кто
создавал такие условия, да где там, не положено. Строителей и монтажников вытесняют литейщики, штамповщики, сборщики автомобилей. Как будут зарождаться автомобили, как они будут обрастать деталями, набирать свою ажурную форму, наконец, сходить с конвейера и мчаться на обкаточный трек — многим строителям не суждено уви-деть. Для них уже маячат зеленые светофоры на пути к новым строительным площадкам.
Такая перспектива не радовала ни Рустама Абсолямова, ни Витю Кубанца, ни Володю Волкорезова, не говоря {уже о Василии Ярцеве, у которого после аварии в Переволоках осложнилось дело так, что он, оставшись без водительских прав, не мог и думать об уходе из автоколонны. 'Кто возьмет аварийщика? Надо ждать окончательных выводов автоинспекции. Когда это произойдет, никто сказать не мог. Экспертиза по каким-то причинам затянулась. Убытки за ремонт и двухсуточный простой самосвала возмещены, однако из управления строительства даны установки «с решением вопроса о Ярцеве не спешить»...
Не спешить... Но ведь кадровики автозавода уже начинают комплектовку экипажей. Друзья Ярцева приехали сюда не только строить завод. У них мечта — работать в одном из Цехов завода. Ради этого инженеры и техники с дипломами по году и больше работали опалубщиками, такелажниками. Пойти втроем, без Ярцева — предательство, и кадровики предпочитают брать сработанные четверки, шестерки, восьмерки — экипажи! О . подключении к четверке вместо Ярцева вихлястого Мартына Огородни-кова не может быть и речи. Подведет экипаж очередным фокусом, которых у него неистощимый запас. Трудно понять, на что он способен,— то совершенно наивный ребенок, то на редкость ловкий хитрец себе на уме.
Ярцев чувствовал, чем озабочены его друзья, посоветовал:
— Присмотритесь к Афоне Яманову... Хоть некомплектный в нашей комнате получился экипаж, но выход можно найти.
В тот вечер Афоня Яманов где-то задержался. Его ждали здесь два парня из соседней квартиры, а также Рустам и Витя. Они учились в одиннадцатом классе вечерней школы, и для них Афоня был сущим кладом — в любой момент мог дать консультацию и по истории и по литературе. Возьмет программу и начнет рассказывать —
заслушаешься. Афоня тратил на это два вечера каждую неделю.
Но вот сегодня он будто бы забыл, о своих обязанностях, не пришел к назначенному часу. Опаздывал и на колективный ужин, чтобы отметить полугодие своего посвящения в рабочий класс.
Непривычное опоздание такого пунктуального человека встревожило всех. Сначала поглядывали в окна, затем, не сговариваясь, вышли на улицу: решили пройти по соседним подъездам — не забрел ли Афоня к кому! Звонили на строительную площадку — и там не было. Оставалось заявить в милицию...
Ужин давно остыл, когда осторожна скрипнула дверь. На пороге стоял Афоня в рабочей куртке, на ногах — рваные галоши. - Где сапоги?
— Сапоги? — Афоня поморщился.— С сапогами, братцы, беда стряслась, в бетоне остались.
— Ну и ну...— сказал Володя Волнорезов, окинув взглядом товарищей.
А Афоня продолжал:
— Пришло в одночасье три самосвала, вроде в су-пряжке, и бух мне на бахилы свой груз. Тычу вибратором в воздух: «Куда вы, варнаки, валите?!» — и чую, как за голенищами бетон твердость набирает. Кумекаю, костыли мои, значится, в бетоне упокой обретают. Жалко сапоги, однако ноги нужнее. И давай выдергивать их. Дерг да дерг, дерг да дерг... Три часа дергал. Наконец приноровился, выдернул — и домой. По дороге чьи-то галоши догнал. Вот они и донесли меня к вам, хотя с опозданием, но, как видите, без ущерба и проколов...
— Загибаешь ты сегодня, Афоня, крепко загибаешь,— сказал, улыбаясь, Ярцев.
— Вот молодец, Василий Ярцев, разгадал мой ребус, но не полностью. А я приготовил его специально для тебя. Без прокола у тебя, Вася, все дело обойдется!..— Он достал из-за пазухи газеты.— Вот на, читай, на второй полосе. «Ротозейка на дороге». Ирина Николаева про твое мастерство пишет... Здорово пишет! В испытатели тебя прочит. Готовый, говорит, то бишь пишет, ас-испытатель за рулем самосвала.
Афоня вручил всем по экземпляру газеты. Запахло типографской краской. Кто-то заметил:
— Газета не вчерашняя, не сегодняшняя, а завтрашняя.
— Живу на день вперед,— ответил Афоня.
Стало ясно, что пришел он так поздно неспроста и придуманная им история с сапогами всего лишь неудачная маскировка какого-то доброго дела в пользу Василия Ярцева.
— «Ротозейка на дороге»,— внятно, как по радио, прочитал заголовок Володя Волнорезов и, передохнув, пошел по тексту: — «Было это в Переволоках. Перегруженный самосвал спускался под уклон с повышенной скоростью — у него отказали тормоза. Водитель, шофер второго класса Василий Ярцев, принял все меры к тому, чтобы погасить скорость и не допустить аварии, а она зевала, стояла на дороге и любовалась собой. И быть бы ей под колесами самосвала, если бы в последнюю секунду...»
Далее рассказывалось все, как было на самом деле. Василий слушал и не верил своим ушам. В статье передавалось напряжение шофера в момент неизбежной аварии с тяжелыми последствиями. Вася даже удивился, где и как Ирина успела подслушать или разгадать, что мелькало у него в голове и перед глазами в ту напряженную, секунду... Она оправдывает шофера и обвиняет «ротозейку». Читателю неизвестно, кого она называет так, но Василий сразу понял — себя обвиняет. Обвинить себя, да еще публично, через печать! Эх, если бы все так умели поступать!..
— «На место аварии прибыли специалисты,— продолжал читать Володя,— в том числе начальник испытательного полигона будущих скоростных легковых автомобилей строящегося завода. Они установили...»
В этом абзаце Ярцев сделал для себя открытие: оказывается, маневр самосвала с асфальта через кювет и обратно в кювет обследовали специалисты, даже руководитель группы испытателей будущих автомобилей, который сказал, как пишет Ирина: «Шофер самосвала с большим риском для себя действовал расчетливо и точно, как опытный испытатель...»
— Во, слышишь, Вася, какую аттестацию тебе дают!..— заметил Володя.
— Это уж слишком,— смутился Ярцев, а про себя подумал: «Ирина оправдывает меня, подкрепляя свои суждения высказываниями авторитетов. Зачем она это делает? Разве ее правда и самообвинение потеряли бы силу без
авторитетов? Она действительно честная, но, видно, еще робеет даже перед собой. Перед самосвалом стояла с безрассудной храбростью, а тут за спину авторитета нырнула...»
— После аварии,— читал Волкорезов,— шофер Василий Ярцев, закончив ремонт своего самосвала, по собственной инициативе организовал внеурочный профилактический ремонт тормозных систем во всем парке. Эта работа продолжается. Василий Ярцев считает: машины должны выходить на трассы с надежными тормозами. Но и ротозеек на дорогах не должно быть».
«Это правильно»,— заключил про себя Ярцев.
— Молодец, Вася,— похвалил Володя, откладывая газету,— теперь пора ужинать.
— Не Вася молодец, а эта самая Ирина Николаева,— неожиданно поправил его Афоня.— Она умный и честный человек.
«Умный и честный»,— про себя повторил Ярцев слова Афони. Это, пожалуй, верно, до того честная и откровенная, что забыла сказать или не захотела трогать того самого главного, что возмущало меня тогда до темноты в глазах и возмущает сейчас: как избавиться от привычки выпускать детали с недозволенными допусками — «не заклинило, и ладно».
— Она говорит,— продолжал Афоня,— аварий на дорогах в сто раз было бы меньше, если бы все умели так держать руль, как держит Василий Ярцев. Так и сказала при мне редактору газеты и начальнику автоинспекции города, который был приглашен в редакцию на обсуждение статьи...
— Постой, постой,— перебил его Витя Кубанец,— теперь нам ясно, кому ты одолжил свои сапоги.
— Ну и одолжил. А что тут выяснять. Доехали на автобусе до нашей остановки. Сошли. Я уже дома, а ей шагать по грязи вон куда... На ногах туфельки... Как бы ты поступил на моем месте?
— Пригласил бы на ужин,— ответил Виктор. Это почему-то огорчило Афоню.
— Не догадался...— признался он.
— Уж не влюбился ли? Тут поднялся Ярцев:
— Ладно, садимся ужинать. Нашелся босый сын, те церь можно и о себе подумать.
Афоня понял, что друзья не без тревоги ждали его, поэтому легко вскочил с койки, сунул ноги в модельные туфли, что стояли под койкой Ярцева — своих у него еще не было,— и к столу.
После ужина Афоня спросил Витю Кубанца:
— Какую тему дали для сочинения?
— «Творчество Льва Николаевича Толстого».
— Ясно,— Афоня улыбнулся.
Для него автор «Войны и мира» — земной бог человеческой мудрости, который учит чувствовать переживания людей так, как никто до него не учил, что умение чувствовать переживания друга помогает найти ключ к доверию, к сердцу, к откровенности; что откровенность и доверие побуждают в людях стремление к сотрудничеству, к поиску верных путей в жизни, к творчеству, к созиданию. Царство доверия — заветная мечта светлых умов. Вот почему Толстой нужен сегодня и еще нужнее будет завтра.
Ярцев слушал Афоню, а перед глазами мелькали чьи-то торопливые руки, лица со слепыми взглядами, перед которыми сыпались, катились в ящики разные детали с дефектами и без дефектов в общем потоке...
Радоваться бы ему в такой-то час — тысячи людей будут читать о нем завтра в газете! А он будто испугался этого и с грустью думает о завтрашних встречах с товарищами в автопарке. Этот Афоня, как показалось ему, не без умысла затеял разговор о творчестве Толстого, о величии человека, о царстве доверия.
Ярцев еще не знал, что через день его пригласят в управление завода на беседу, а затем состоится встреча с начальником испытательного цеха, который предложит поехать с группой шоферов-испытателей в Италию, в Турин, чтобы познакомиться с практикой выборочных испытаний легковых автомашин фирмы «Фиат».
Прошла еще одна зима. На Крутояре она была похожа На затяжную страду, когда дожди начинают чередоваться со снежной крупой, а люди в летних майках, будто забыв
о холоде и усталости, дни и ночи бьются за хлеб: еще одно усилие, еще... и зерну не угрожает ни зимовка под снегом, ни прелость... К весне семидесятого года тронулась первая линия конвейера, и главный корпус, куда стекались заготовленные в разных цехах детали, напоминал полевой ток с зерном нового урожая. Только здесь люди не выкладывали последние силы, а с удивительной легкостью приращивали одну деталь к другой, которые тут же сами собой стыковались с узлами кузова зарождающегося автомобиля. Перед глазами вершилось то, во что трудно было поверить три года назад. С главного конвейера сходили один за другим красавцы «Жигули».
Первая тысяча, вторая, третья — верь не верь, сразу начали отсчитывать тысячами,— наступая на пятки убегающей от действительности сказке про чудеса в некотором царстве. Вот оно, это царство автоматики и новейшей техники! И для сомнений нет причин — все автомобили удобны в управлении и носятся вихрем, с ветром споря. А когда с главного конвейера сошла стотысячная машина, завод приступил к монтажу второй очереди автосборочных линий.
Именно в этот момент продолговатая площадь, лежащая между управлением строительства и генеральной дирекцией завода, стала ареной состязаний двух ведомств за кадры. Они объяснялись по этому поводу на разных языках: одни отстаивали интересы строительства, другие — своевременный пуск агрегатов. Между тем большие группы строителей перекатывались из одного конца площади в другой, недоумевая: «Мы строили завод, чтобы работать в его цехах, а нас не отпускают, дескать, нельзя оставлять стройку без шоферов. А ведь эта специальность ходовая, и заводу она нужна день ото дня все больше и больше».
Пожалуй, больше всех вымогал этот период Виктора Кубанца. Вместе с товарищами по общежитию он еще зимой уволился из автоколонны — перевода не дали — и поступил в заводской парк автослужбы, где исподволь сколачивались экипажи второй очереди пускового объекта. Казалось, все осложнения позади: мечта стать специалистом передовой техники производства автомобилей стала реальной.
Пришла очередь получать комнату-малометражку по списку молодоженов. Список составлялся и утверждался
в постройкоме, когда Витя работал в автоколонне, а штукатур Полина, ставшая его женой, еще не уходила в декретный отпуск. Жили они в разных общежитиях, и по ходатайству друзей их включили в первоочередной список. Но вот Полина уже в родильном доме, а Кубанца из списка исключили. Кинулся в постройком. Там развели руками:
— Дом ведомственный, а вы уволились от .нас, просите там, где работаете.
Метнулся в завком:
— Исключили из очереди, как быть?
— Не имели права исключить, потому что жена осталась на прежнем месте работы.
— Она в декретном сейчас— Виктор умолчал, что Полина уже в родильном доме: говорят, нельзя оповещать об этом, примета плохая.
— Тем более никто не имел права вычеркивать ее из списка,— попытались успокоить его на новом месте работы.— У тебя есть все основания требовать!..
Виктор Снова прорвался в постройком, затем в партком стройуправления.
— Вот справка: жена ударник бригады штукатуров жилстроя, находится в декретном.
— Ваша жена не просила комнату, ее нет в списке. Был ее муж, Виктор Кубанец, но он уволился с работы, потому и вычеркнут. Пусть она сама напишет заявление, тогда посмотрим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22