..
На погрузке Огородников командовал засыпкой кузова так, словно тут не было более грозного начальника, чем он. —Подсыпай еще ковш. Привыкли пыль да воздух возить. Вот мы покажем...
Несмотря на перегрузку, двигатель сравнительно легко вытянул самосвал из карьера на первой передаче, затем была включена вторая, третья. После разгона самосвал покатился по инерции еще быстрее и устойчивее, чем прежде. И если бы не вихрилась пыль перед стеклами кабины, то, казалось, можно было еще наддать.
Огородников замолчал, притаился, напряженно прислушиваясь к чему-то. Он-то знал, как перегружен самосвал.
Еще несколько секунд — и покажется село Переволоки, растянувшееся вдоль дороги на целых три километра. Дома и огороды с крестьянскими пристройками раскинулись в лощине. Лощина напоминает седло, поперек которого черным широким ремнем лежит асфальт. Здесь нельзя забывать про тормоза: дорогу пересекают дети, женщины, старики. Не зря же говорят: дети и старухи — самые опасные для шоферов препятствия на дорогах. Дети мечутся перед, машиной, и трудно угадать, в какую, сторону от них отворачивать; старухи не думают отступать назад, им некогда, лимит времени на исходе, поэтому не торопись проскакивать перед ними, пусть они перейдут на свою сторону без твоих помех. И еще самая большая опасность для шоферов в деревне — коровы. Перед ними не думай маневрировать, жми на тормоза, иначе ты лишишь себя права водить машину: невозмутимостью коровы утверждают веру в свою доброту и протестуют против людской спешки...
Однако на этот раз асфальт в Переволоках оказался чистым, без людей и скота, и Ярцев уже прикинул в уме— перегруженный самосвал с таким накатом и здесь. может выскочить из седловины по инерции. Огородников снова напомнил о пончиках.
— А тому, что с гитарой был, год дали.
— За что?
— За камень. Себя чуть не убил.
— Как?!
И сию же минуту на асфальте выросла девушка. Выросла и замерла на осевой линии, как вкопанный столб, нет, как скульптура —> высокая, стройная, на голове голубой берет, куртка и брюки на «молниях». Не иначе, та самая, о которой предупреждал Огородников. Да, она... Вероятно, хорошо знает правила движения, потому встала и замерла на осевой, или... своим выходом на осевую дает понять — сбавь скорость, притормози, иначе запишу твой номер, и тебе попадет за лихачество!..
Огородников схватился за ручку.
— Стой!.. Тормози...
Резкое торможение при большой накатной скорости неизбежно ведет к аварии: высокий корпус самосвала легко перевертывается вверх колесами и... в кювет. Зная об этом, Ярцев успел выжать педаль сцепления и включить третью скорость — мягкое торможение газом,— затем, чтоб не оказаться так быстро в кювете, подвернул ближе к осевой и дал сигнал девушке, которая будто не хотела слышать и видеть мчавшегося под уклон теперь уже с ревущим двигателем самосвала.
— Это она, та самая?..
Огородников как в рот воды набрал. Ярцев надавил на тормозную педаль. Надавил и... педаль провалилась! Провалилась до конца. Еще секунда — и девушка окажется , под колесами самосвала. Просто негде разминуться с ней.
И теперь эта секунда вместила в себя столько решений и действий, на одно осмысление которых в обычных условиях не хватило бы целого часа. Нет, Ярцев не растерялся, не оробел. Сознание успело напомнить о последствиях, казалось, неизбежной аварии, затем выбрать решение и, наконец, подать команду для действий. Все происходило одновременно, в одно мгновение. Руки, крепко державшие штурвал, выполняли свою работу скорее всего механически, привычно, по зрительным сигналам, а сознание лишь фиксировало происходящее.
Девушка стояла на осевой черте улицы. Самосвал не сходил с осевой, ибо трудно было уловить — куда, в какую сторону кинется девушка в последний момент. И когда стало ясно, что она не успеет отскочить ни вправо, ни влево, вывел самосвал на самый край дороги так, что передние и задние скаты колес правой стороны на какое-то мгновение оторвались от земли и резали воздух над кюветом. Еще мгновение... и весь корпус самосвала начало кренить вправо. Это был момент проседания правых колес на конусный срез кювета. Переходить на ручной тормоз при такой скорости бесполезно — его сорвет. Осталось одно — держать штурвал, держать что есть силы по прямой, иначе получится занос влево от частичного торможения колес на асфальте. Держи и норови пройти кювет наискось, по отлогой диагонали. Дальше машину будет бросать между телеграфных столбов, вдоль калиток, перед окнами домов, через лужи, через канаву возле водонаборной колонки... А там начнется подъем на вспаханный косогор...
Так, или, по крайней мере, в такой последовательности спланировал Ярцев выход из аварийной обстановки.
Лишь одного не учел он — как поведет себя груз, более семи тонн щебенки! И случилось непредвиденное. Едва самосвал накренился вправо, затем влево—неизбежная эволюция в момент перехода через кювет,— как перед кабиной распростерлась серая мгла из мелкой крошки дробленых камней. Она, как вздыбленная волна, захлестнула переднее стекло, ослепила обзор справа и слева. Лишь через боковое зеркало можно было увидеть, что делается сзади, и определить, не заносит ли тебя в сторону от намеченного курса,— но только на одно мгновение. В это мгновение Ярцев успел увидеть в зеркале заднего обзора прямую белую черту на асфальте и девушку, что продолжала стоять на прежней точке. И тут же, чуть впереди нее, выплескивалась из кузова текучей серой массой щебенка. Она, кажется, накрыла девушку или сбила ее с ног и потянула за собой вдоль дороги, будто норовя обогнать самосвал, отчего боковое зеркало тоже ослепило...
Перед глазами серая мгла. Терпкий запах придорожной пыли ударил в нос. Горьковато-горячий песок мгновенно высушил рот. Еще мгновение — и самосвал врежется в столб, в дом или... Может врезаться, если не удержишь руль, если поддашься слепой силе, страха и не одолеешь
дикий в таком случае норов машины. Во мгле она обязательно потянет на опасный путь. Но шофер, даже не видя дороги и не имея возможности остановить машину, обязан управлять рулем по зрительной памяти. В такой момент; его зрение и чутье как бы перемещаются в скаты передних колес, которые передают по рулевой колонке едва уловимые, но понятные сигналы о неровностях грунта.
Этому не надо удивляться: у водителей машин должно быть и есть второе зрение. Василий Ярцев хорошо пом-нит рассказ слепого фронтовика, бывшего механика-водителя танка. Тот до сих пор считает, что его лишили глаз врачи в госпитале, а не взрыв мины перед смотровой щелью на лобовой броне. Оставшись без глаз, он провел танк через ров и раздавил пулеметную точку, что отрезала пехотинцев от танков. Ему не верится, что в тот момент у него не было зрения, водь он видел, кто вытаскивал его из танка, помнит, какое было лицо у санитарки, которая делала противошоковый укол. Безногие фронтовики рассказывают, что после ампутации долго не проходит зуд в пятках и между пальцами...
Два резких толчка в правое переднее колесо не сбили машину с курса. Ярцев сумел удержать штурвал и тут же решил кренить влево: справа столбы, дома, впереди канава водостока...
Грязная подошва ботинка Огородникова мелькнула перед глазами.
Толчок, еще толчок, и кабина опустела.
Отплевываясь, Ярцев выскочил через правую дверцу кабины и бросился назад к тому месту, где стояла девушка. Надо оказать ей помощь. Других, более серьезных последствий этой аварии, кая^ется, нет, хотя перед глазами все еще стоит серая с красноватыми прожилками мгла. Под ногами похрустывает щебенка. Вдруг кто-то мягко толкнул в грудь:
— Стой, куда ты, лихач?!
Ярцев тряхнул головой, протер глаза и увидел перед собой ту девушку: взгляд властный, руки, что уперлись в грудь, чуть вздрагивают. Что ей сказать? Выразить радость, что она жива и невредима,— не поймет. Упрекнуть за гордость — расценит как похвалу.
— Дуреха! — вырвалось из груди. - Лихач! — повторила она.
— Ротозейка!...—добавил он.
— Кто-кто? Повтори еще раз,— попросила она таким голосом, будто для нее одно удовольствие выслушивать оскорбления.
— Ротозейка,— повторил Ярцев, озираясь по сторонам: «Куда же испарился Огородников?»
— Не крутись, смотри сюда.
— Нечего смотреть. Одни застежки да «молнии»... Под колесами от них ничего не осталось бы, а мне — в тюрьму.
— Трусливых, говорят, и в тюрьме под нары спать загоняют,— кольнула она, предъявляя удостоверение общественного автоинспектора.— Прошу следовать к машине.
Провал тормозной педали означал обрыв воздухопровода к рабочим цилиндрам тормозных колодок. Но почему так произошло?
Возле самосвала уже стояли люди. Щебенки в кузове словно и не было. Она выплеснулась на асфальт, как вязкая жидкость, под давлением какой-то неведомой силы. Это и помогло сравнительно легко погасить инерцию разгона. А если бы в кузове находился монолит такого же веса?.. Ярцев посмотрел вперед, за канаву водостока, и у него похолодела спина: он только теперь разглядел, что там, перед окнами школы, на волейбольной площадке толпились школьники. Сейчас они бегут сюда гурьбой с мячами, посмотреть, что случилось.
— Зачем ты послал своего напарника в огороды? — спросила девушка-инспектор.
— Я не посылал, видно, сам, по нужде.
— Он и про нужду забыл... Вон, смотри, вдоль пашни копотит, на мотоцикле не догонишь. Кудлатый, вроде не встречала тут такого.
— А он знает тебя. Характеристику давал. Огородников его фамилия.
— Мартя?
— Он самый.
— Все ясно. Почаще бери с собой таких блудней...
На асфальте перед толпой остановился МАЗ. Ярцев попросил шофера выдернуть самосвал из кювета и протянуть до смотровой площадки.
— Сейчас выдерну... А где пострадавшие? — спросил шофер.
— Пострадавших нет, обошлось так.
— Как обошлось?.. На бугре меня встретил перепуганный кудлатик, глаза навыкате. Торопись, говорит, самосвал в школу врезался, жуть одна, за «скорой помощью» бегу, детей спасать надо...
— Врет он, трус и паникер! — послышался за спиной голос теперь уже знакомой девушки.
— А-а... Ирина, и ты тут как тут.
— Как всегда,— подтвердила она и, привстав на подножку открытой двери кабины, начала командовать, куда и как подать МАЗ.
На смотровой площадке, поставив самосвал над ямой, Ярцев вскрыл компрессор. Тем временем Ирина спустилась в яму и со знанием дела принялась проверять крепления тормозных узлов на опорных дисках.
— Внешних признаков неполадки в тормозах не видно,— сказала она, выбираясь из ямы. Этим дала понять, что виноваты не тормоза, а шофер.
— Исправность тормозной системы проверяется не по внешним признакам,—уверенно поправил ее Ярцев: он не из тех шоферов, которые умеют крутить только баранку.
— Оправдываясь, обвиняю,— язвительно заметила девушка.
— Общественному автоинспектору положено знать,— продолжал Ярцев,— поршни компрессора покоятся в цилиндрах.
— Ну и что?
— Вот, смотри...
Ярцев извлек диафрагму, затем поршень. На нижнем торце поршня обозначился эллипс, Когда резко нажал на тормозную педаль, вырвался из гнезда шток. Он еле держался на двух витках мелкой резьбы — заводской дефект.
— Преступная слепота сборщиков...
— Наверное, они работали тоже на разгоне, без тормоза,— вглядываясь в дефектную деталь, Ирина попыталась осадить шофера: дескать, вернись к осмыслению своего просчета.
Ярцев, будто не слыша и не понимая ее колючей иронии, отпарировал:
— Эти детали поставили в машину разгильдяи. Выпустили из заводских ворот — не заклинило, и ладно. Да и кто может разглядеть такой перекос сквозь корпус ци-
линдра?! А теперь, мол, эллипс образовался от неправильной эксплуатации. Дескать, ничего вечного нет...
Неожиданно его бросило в жар. В глазах зарябила серая с красными прожилками мгла. Могла быть катастрофа с жертвами! И от одной мысли о таком исходе он ощутил слабость во всем теле, руки отяжелели. Красные прожилки свертывались в клубки и заслоняли теперь уже испуганное лицо Ирины.
— Да, я допустил просчет,— совсем разозлился Василий, ему хотелось наговорить столько грубостей: спас тебя, дуру, а ты ставишь знак равенства менаду мной и теми, кто работает с разгоном без тормозов, без самоконтроля...
На площадку вкатился мотоцикл дорожной автоинспекции. Лейтенант милиции, видать, летел сюда на предельной скорости. Вслед за ним неслась санитарная машина. Всю дорожную службу всполошил Мартын Огородников. По его тревожным сообщениям означало, что в Переволоках -огромная катастрофа с гибелью детей, что вот-вот все село будет охвачено огнем от взрыва самосвала с большим запасом горючего. Того и гляди, сюда примчатся пожарные Жигулевска и Сызрани. Однако, прибыв к месту аварии, лейтенант дал отбой и теперь выясняет — почему самосвал оказался в кювете.
Разговаривала с ним больше Ирина. Ярцев не мог справиться со своими нервами, которые с опозданием, а может, так и надо, именно сейчас, буквально не давали ему произнести ни одного слова в оправдание. Получались какие-то сиплые выкрики, недоумение — почему, почему? —; и угрозы неизвестно кому.
Лейтенант составил акт, посадил Ярцева в коляску и повез в медпункт на экспертизу — не пьяный ли? Ирину попросил вызвать аварийную автолетучку.
После экспертизы Ярцев вернулся к самосвалу, лег на траву и долго смотрел в синеву вечернего неба. Необозрим простор небесной выси. И там, казалось, наступает теснота от нагромождения провалившихся тормозных педалей. А ведь можно было избежать аварии, если бы, готовясь к такому эксперименту, не поленился перебрать всю тормозную систему. Поленился — теперь держи ответ и не ищи оправданий.
Сгустилась темнота. Площадку осветили фары аварийной автолетучки.
— Что случилось? — спросил дежурный механик.
— Тормоза отказали. Педаль провалилась.
— Почему?
— Поршень с эллипсом..
— Значит, заводской дефект, не наша беда.
— Если вы сюда с Марса прилетели, то не ваша...
Кто-то верно сказал: беда не ходит в одиночку. Не успел Василий Ярцев, что называется, перевести дыхание после аварии, как на следующее утро на него обрушилась новая неприятность.
После каждой получки он ждал воскресного дня, чтобы побывать на почте и послать матери очередной перевод. Делал он это благоговейно, как прихожанин храма добра и бескорыстия — и костюм почищен, и деньги в конверте новые, хрустящие, будто почта могла передать их в руки матери именно такими...
Получка была на той педеле в пятницу. Из нее он отложил в карман выходного костюма пять червонцев. Отложил до воскресенья. А сегодня сунул руку во внутренний карман пиджака и... сию же секунду выдернул ее, будто обжегся: денег не было. Костюм висел в шкафу, ключ от которого хранился у самого Ярцева. Шкаф никто без него не открывал, а деньги куда-то ушли. Куда же, к чьим рукам они могли прилипнуть? Впрочем, деньги прилипают к чужим рукам по вине того, кому они принадлежат.
Чтобы скрыть от друзей досаду и растерянность, Василий заторопился уйти.
— Ключ оставьте у вахтера,— сказал он уже с порога.
— Мы тебя будем ждать,— отозвался Володя Волкорезов.
— С почты я зайду в ГАИ и, вероятно, задержусь там.
— Подождем,— подтвердил Рустам Абсолямов.
— Зачем?
— Вернешься, поговорим,— ответил Витя Кубанец.— В ГАИ, кстати, тебе делать нечего, сегодня выходной.
С тяжелым чувством вышел Василий.Не мог он плохо подумать о товарищах. Володя, Рустам, Витя — однокашники: вместе служили в армии, получали путевки на. стройку. Вместе и поселились в этой двухкомнатной квартире на пять коек по талончикам, которые еще в Сызрани дал им Булан Булавки, главный- энергетик сантех-монтажа. Жили они тут почти год без тени недоверия друг к другу, и — надо же такому случиться! — пропали деньги. На Огородникова, чья койка вторые сутки пустует, пожалуй, сетовать нельзя: в день получки его никто не видел в общежитии.
Идти на почту не было смысла: вчера купил обеденные талончики на полмесяца, и в кошельке остался один червонец.
В подъезде встретился комендант общежития Федор Федорович.
— Знаю, крепко тебя тряхнуло в Переволоках, благо без жертв,— сказал он и, выйдя вместе с Ярцевым на площадку перед подъездом, спросил: — Почему же провалилась педаль?
— Резко нажал,— односложно ответил Ярцев, чтобы не углубляться в технические причины отказа тормозов.
— И только? — спросил Федор Федорович, не удовлетворенный таким ответом. .
— Перегрузка была, и разгон дал лишний. — Значит, все берешь на себя?
— До окончания технической экспертизы оправдываться бесполезно.
— Да, пока в твою правоту никто не поверит,— согласился Федор Федорович и посоветовал: — Не горячись, не теряй голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
На погрузке Огородников командовал засыпкой кузова так, словно тут не было более грозного начальника, чем он. —Подсыпай еще ковш. Привыкли пыль да воздух возить. Вот мы покажем...
Несмотря на перегрузку, двигатель сравнительно легко вытянул самосвал из карьера на первой передаче, затем была включена вторая, третья. После разгона самосвал покатился по инерции еще быстрее и устойчивее, чем прежде. И если бы не вихрилась пыль перед стеклами кабины, то, казалось, можно было еще наддать.
Огородников замолчал, притаился, напряженно прислушиваясь к чему-то. Он-то знал, как перегружен самосвал.
Еще несколько секунд — и покажется село Переволоки, растянувшееся вдоль дороги на целых три километра. Дома и огороды с крестьянскими пристройками раскинулись в лощине. Лощина напоминает седло, поперек которого черным широким ремнем лежит асфальт. Здесь нельзя забывать про тормоза: дорогу пересекают дети, женщины, старики. Не зря же говорят: дети и старухи — самые опасные для шоферов препятствия на дорогах. Дети мечутся перед, машиной, и трудно угадать, в какую, сторону от них отворачивать; старухи не думают отступать назад, им некогда, лимит времени на исходе, поэтому не торопись проскакивать перед ними, пусть они перейдут на свою сторону без твоих помех. И еще самая большая опасность для шоферов в деревне — коровы. Перед ними не думай маневрировать, жми на тормоза, иначе ты лишишь себя права водить машину: невозмутимостью коровы утверждают веру в свою доброту и протестуют против людской спешки...
Однако на этот раз асфальт в Переволоках оказался чистым, без людей и скота, и Ярцев уже прикинул в уме— перегруженный самосвал с таким накатом и здесь. может выскочить из седловины по инерции. Огородников снова напомнил о пончиках.
— А тому, что с гитарой был, год дали.
— За что?
— За камень. Себя чуть не убил.
— Как?!
И сию же минуту на асфальте выросла девушка. Выросла и замерла на осевой линии, как вкопанный столб, нет, как скульптура —> высокая, стройная, на голове голубой берет, куртка и брюки на «молниях». Не иначе, та самая, о которой предупреждал Огородников. Да, она... Вероятно, хорошо знает правила движения, потому встала и замерла на осевой, или... своим выходом на осевую дает понять — сбавь скорость, притормози, иначе запишу твой номер, и тебе попадет за лихачество!..
Огородников схватился за ручку.
— Стой!.. Тормози...
Резкое торможение при большой накатной скорости неизбежно ведет к аварии: высокий корпус самосвала легко перевертывается вверх колесами и... в кювет. Зная об этом, Ярцев успел выжать педаль сцепления и включить третью скорость — мягкое торможение газом,— затем, чтоб не оказаться так быстро в кювете, подвернул ближе к осевой и дал сигнал девушке, которая будто не хотела слышать и видеть мчавшегося под уклон теперь уже с ревущим двигателем самосвала.
— Это она, та самая?..
Огородников как в рот воды набрал. Ярцев надавил на тормозную педаль. Надавил и... педаль провалилась! Провалилась до конца. Еще секунда — и девушка окажется , под колесами самосвала. Просто негде разминуться с ней.
И теперь эта секунда вместила в себя столько решений и действий, на одно осмысление которых в обычных условиях не хватило бы целого часа. Нет, Ярцев не растерялся, не оробел. Сознание успело напомнить о последствиях, казалось, неизбежной аварии, затем выбрать решение и, наконец, подать команду для действий. Все происходило одновременно, в одно мгновение. Руки, крепко державшие штурвал, выполняли свою работу скорее всего механически, привычно, по зрительным сигналам, а сознание лишь фиксировало происходящее.
Девушка стояла на осевой черте улицы. Самосвал не сходил с осевой, ибо трудно было уловить — куда, в какую сторону кинется девушка в последний момент. И когда стало ясно, что она не успеет отскочить ни вправо, ни влево, вывел самосвал на самый край дороги так, что передние и задние скаты колес правой стороны на какое-то мгновение оторвались от земли и резали воздух над кюветом. Еще мгновение... и весь корпус самосвала начало кренить вправо. Это был момент проседания правых колес на конусный срез кювета. Переходить на ручной тормоз при такой скорости бесполезно — его сорвет. Осталось одно — держать штурвал, держать что есть силы по прямой, иначе получится занос влево от частичного торможения колес на асфальте. Держи и норови пройти кювет наискось, по отлогой диагонали. Дальше машину будет бросать между телеграфных столбов, вдоль калиток, перед окнами домов, через лужи, через канаву возле водонаборной колонки... А там начнется подъем на вспаханный косогор...
Так, или, по крайней мере, в такой последовательности спланировал Ярцев выход из аварийной обстановки.
Лишь одного не учел он — как поведет себя груз, более семи тонн щебенки! И случилось непредвиденное. Едва самосвал накренился вправо, затем влево—неизбежная эволюция в момент перехода через кювет,— как перед кабиной распростерлась серая мгла из мелкой крошки дробленых камней. Она, как вздыбленная волна, захлестнула переднее стекло, ослепила обзор справа и слева. Лишь через боковое зеркало можно было увидеть, что делается сзади, и определить, не заносит ли тебя в сторону от намеченного курса,— но только на одно мгновение. В это мгновение Ярцев успел увидеть в зеркале заднего обзора прямую белую черту на асфальте и девушку, что продолжала стоять на прежней точке. И тут же, чуть впереди нее, выплескивалась из кузова текучей серой массой щебенка. Она, кажется, накрыла девушку или сбила ее с ног и потянула за собой вдоль дороги, будто норовя обогнать самосвал, отчего боковое зеркало тоже ослепило...
Перед глазами серая мгла. Терпкий запах придорожной пыли ударил в нос. Горьковато-горячий песок мгновенно высушил рот. Еще мгновение — и самосвал врежется в столб, в дом или... Может врезаться, если не удержишь руль, если поддашься слепой силе, страха и не одолеешь
дикий в таком случае норов машины. Во мгле она обязательно потянет на опасный путь. Но шофер, даже не видя дороги и не имея возможности остановить машину, обязан управлять рулем по зрительной памяти. В такой момент; его зрение и чутье как бы перемещаются в скаты передних колес, которые передают по рулевой колонке едва уловимые, но понятные сигналы о неровностях грунта.
Этому не надо удивляться: у водителей машин должно быть и есть второе зрение. Василий Ярцев хорошо пом-нит рассказ слепого фронтовика, бывшего механика-водителя танка. Тот до сих пор считает, что его лишили глаз врачи в госпитале, а не взрыв мины перед смотровой щелью на лобовой броне. Оставшись без глаз, он провел танк через ров и раздавил пулеметную точку, что отрезала пехотинцев от танков. Ему не верится, что в тот момент у него не было зрения, водь он видел, кто вытаскивал его из танка, помнит, какое было лицо у санитарки, которая делала противошоковый укол. Безногие фронтовики рассказывают, что после ампутации долго не проходит зуд в пятках и между пальцами...
Два резких толчка в правое переднее колесо не сбили машину с курса. Ярцев сумел удержать штурвал и тут же решил кренить влево: справа столбы, дома, впереди канава водостока...
Грязная подошва ботинка Огородникова мелькнула перед глазами.
Толчок, еще толчок, и кабина опустела.
Отплевываясь, Ярцев выскочил через правую дверцу кабины и бросился назад к тому месту, где стояла девушка. Надо оказать ей помощь. Других, более серьезных последствий этой аварии, кая^ется, нет, хотя перед глазами все еще стоит серая с красноватыми прожилками мгла. Под ногами похрустывает щебенка. Вдруг кто-то мягко толкнул в грудь:
— Стой, куда ты, лихач?!
Ярцев тряхнул головой, протер глаза и увидел перед собой ту девушку: взгляд властный, руки, что уперлись в грудь, чуть вздрагивают. Что ей сказать? Выразить радость, что она жива и невредима,— не поймет. Упрекнуть за гордость — расценит как похвалу.
— Дуреха! — вырвалось из груди. - Лихач! — повторила она.
— Ротозейка!...—добавил он.
— Кто-кто? Повтори еще раз,— попросила она таким голосом, будто для нее одно удовольствие выслушивать оскорбления.
— Ротозейка,— повторил Ярцев, озираясь по сторонам: «Куда же испарился Огородников?»
— Не крутись, смотри сюда.
— Нечего смотреть. Одни застежки да «молнии»... Под колесами от них ничего не осталось бы, а мне — в тюрьму.
— Трусливых, говорят, и в тюрьме под нары спать загоняют,— кольнула она, предъявляя удостоверение общественного автоинспектора.— Прошу следовать к машине.
Провал тормозной педали означал обрыв воздухопровода к рабочим цилиндрам тормозных колодок. Но почему так произошло?
Возле самосвала уже стояли люди. Щебенки в кузове словно и не было. Она выплеснулась на асфальт, как вязкая жидкость, под давлением какой-то неведомой силы. Это и помогло сравнительно легко погасить инерцию разгона. А если бы в кузове находился монолит такого же веса?.. Ярцев посмотрел вперед, за канаву водостока, и у него похолодела спина: он только теперь разглядел, что там, перед окнами школы, на волейбольной площадке толпились школьники. Сейчас они бегут сюда гурьбой с мячами, посмотреть, что случилось.
— Зачем ты послал своего напарника в огороды? — спросила девушка-инспектор.
— Я не посылал, видно, сам, по нужде.
— Он и про нужду забыл... Вон, смотри, вдоль пашни копотит, на мотоцикле не догонишь. Кудлатый, вроде не встречала тут такого.
— А он знает тебя. Характеристику давал. Огородников его фамилия.
— Мартя?
— Он самый.
— Все ясно. Почаще бери с собой таких блудней...
На асфальте перед толпой остановился МАЗ. Ярцев попросил шофера выдернуть самосвал из кювета и протянуть до смотровой площадки.
— Сейчас выдерну... А где пострадавшие? — спросил шофер.
— Пострадавших нет, обошлось так.
— Как обошлось?.. На бугре меня встретил перепуганный кудлатик, глаза навыкате. Торопись, говорит, самосвал в школу врезался, жуть одна, за «скорой помощью» бегу, детей спасать надо...
— Врет он, трус и паникер! — послышался за спиной голос теперь уже знакомой девушки.
— А-а... Ирина, и ты тут как тут.
— Как всегда,— подтвердила она и, привстав на подножку открытой двери кабины, начала командовать, куда и как подать МАЗ.
На смотровой площадке, поставив самосвал над ямой, Ярцев вскрыл компрессор. Тем временем Ирина спустилась в яму и со знанием дела принялась проверять крепления тормозных узлов на опорных дисках.
— Внешних признаков неполадки в тормозах не видно,— сказала она, выбираясь из ямы. Этим дала понять, что виноваты не тормоза, а шофер.
— Исправность тормозной системы проверяется не по внешним признакам,—уверенно поправил ее Ярцев: он не из тех шоферов, которые умеют крутить только баранку.
— Оправдываясь, обвиняю,— язвительно заметила девушка.
— Общественному автоинспектору положено знать,— продолжал Ярцев,— поршни компрессора покоятся в цилиндрах.
— Ну и что?
— Вот, смотри...
Ярцев извлек диафрагму, затем поршень. На нижнем торце поршня обозначился эллипс, Когда резко нажал на тормозную педаль, вырвался из гнезда шток. Он еле держался на двух витках мелкой резьбы — заводской дефект.
— Преступная слепота сборщиков...
— Наверное, они работали тоже на разгоне, без тормоза,— вглядываясь в дефектную деталь, Ирина попыталась осадить шофера: дескать, вернись к осмыслению своего просчета.
Ярцев, будто не слыша и не понимая ее колючей иронии, отпарировал:
— Эти детали поставили в машину разгильдяи. Выпустили из заводских ворот — не заклинило, и ладно. Да и кто может разглядеть такой перекос сквозь корпус ци-
линдра?! А теперь, мол, эллипс образовался от неправильной эксплуатации. Дескать, ничего вечного нет...
Неожиданно его бросило в жар. В глазах зарябила серая с красными прожилками мгла. Могла быть катастрофа с жертвами! И от одной мысли о таком исходе он ощутил слабость во всем теле, руки отяжелели. Красные прожилки свертывались в клубки и заслоняли теперь уже испуганное лицо Ирины.
— Да, я допустил просчет,— совсем разозлился Василий, ему хотелось наговорить столько грубостей: спас тебя, дуру, а ты ставишь знак равенства менаду мной и теми, кто работает с разгоном без тормозов, без самоконтроля...
На площадку вкатился мотоцикл дорожной автоинспекции. Лейтенант милиции, видать, летел сюда на предельной скорости. Вслед за ним неслась санитарная машина. Всю дорожную службу всполошил Мартын Огородников. По его тревожным сообщениям означало, что в Переволоках -огромная катастрофа с гибелью детей, что вот-вот все село будет охвачено огнем от взрыва самосвала с большим запасом горючего. Того и гляди, сюда примчатся пожарные Жигулевска и Сызрани. Однако, прибыв к месту аварии, лейтенант дал отбой и теперь выясняет — почему самосвал оказался в кювете.
Разговаривала с ним больше Ирина. Ярцев не мог справиться со своими нервами, которые с опозданием, а может, так и надо, именно сейчас, буквально не давали ему произнести ни одного слова в оправдание. Получались какие-то сиплые выкрики, недоумение — почему, почему? —; и угрозы неизвестно кому.
Лейтенант составил акт, посадил Ярцева в коляску и повез в медпункт на экспертизу — не пьяный ли? Ирину попросил вызвать аварийную автолетучку.
После экспертизы Ярцев вернулся к самосвалу, лег на траву и долго смотрел в синеву вечернего неба. Необозрим простор небесной выси. И там, казалось, наступает теснота от нагромождения провалившихся тормозных педалей. А ведь можно было избежать аварии, если бы, готовясь к такому эксперименту, не поленился перебрать всю тормозную систему. Поленился — теперь держи ответ и не ищи оправданий.
Сгустилась темнота. Площадку осветили фары аварийной автолетучки.
— Что случилось? — спросил дежурный механик.
— Тормоза отказали. Педаль провалилась.
— Почему?
— Поршень с эллипсом..
— Значит, заводской дефект, не наша беда.
— Если вы сюда с Марса прилетели, то не ваша...
Кто-то верно сказал: беда не ходит в одиночку. Не успел Василий Ярцев, что называется, перевести дыхание после аварии, как на следующее утро на него обрушилась новая неприятность.
После каждой получки он ждал воскресного дня, чтобы побывать на почте и послать матери очередной перевод. Делал он это благоговейно, как прихожанин храма добра и бескорыстия — и костюм почищен, и деньги в конверте новые, хрустящие, будто почта могла передать их в руки матери именно такими...
Получка была на той педеле в пятницу. Из нее он отложил в карман выходного костюма пять червонцев. Отложил до воскресенья. А сегодня сунул руку во внутренний карман пиджака и... сию же секунду выдернул ее, будто обжегся: денег не было. Костюм висел в шкафу, ключ от которого хранился у самого Ярцева. Шкаф никто без него не открывал, а деньги куда-то ушли. Куда же, к чьим рукам они могли прилипнуть? Впрочем, деньги прилипают к чужим рукам по вине того, кому они принадлежат.
Чтобы скрыть от друзей досаду и растерянность, Василий заторопился уйти.
— Ключ оставьте у вахтера,— сказал он уже с порога.
— Мы тебя будем ждать,— отозвался Володя Волкорезов.
— С почты я зайду в ГАИ и, вероятно, задержусь там.
— Подождем,— подтвердил Рустам Абсолямов.
— Зачем?
— Вернешься, поговорим,— ответил Витя Кубанец.— В ГАИ, кстати, тебе делать нечего, сегодня выходной.
С тяжелым чувством вышел Василий.Не мог он плохо подумать о товарищах. Володя, Рустам, Витя — однокашники: вместе служили в армии, получали путевки на. стройку. Вместе и поселились в этой двухкомнатной квартире на пять коек по талончикам, которые еще в Сызрани дал им Булан Булавки, главный- энергетик сантех-монтажа. Жили они тут почти год без тени недоверия друг к другу, и — надо же такому случиться! — пропали деньги. На Огородникова, чья койка вторые сутки пустует, пожалуй, сетовать нельзя: в день получки его никто не видел в общежитии.
Идти на почту не было смысла: вчера купил обеденные талончики на полмесяца, и в кошельке остался один червонец.
В подъезде встретился комендант общежития Федор Федорович.
— Знаю, крепко тебя тряхнуло в Переволоках, благо без жертв,— сказал он и, выйдя вместе с Ярцевым на площадку перед подъездом, спросил: — Почему же провалилась педаль?
— Резко нажал,— односложно ответил Ярцев, чтобы не углубляться в технические причины отказа тормозов.
— И только? — спросил Федор Федорович, не удовлетворенный таким ответом. .
— Перегрузка была, и разгон дал лишний. — Значит, все берешь на себя?
— До окончания технической экспертизы оправдываться бесполезно.
— Да, пока в твою правоту никто не поверит,— согласился Федор Федорович и посоветовал: — Не горячись, не теряй голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22