Как украшала ее эта стыдливость! Кажется, не было и нет на свете более привлекательной девушки. Она и сейчас готова была замаскировать себя такую, какая есть на самом деле, резким мальчишеским жестом или показной лихостью. Но куда денешь то, что дано природой. А тут еще солнце, укладываясь в пышную перину багровых облаков на западном небосклоне, обласкало Ирину своим лучистым взглядом, как показалось Василию, с манящим прищуром так, что хоть грози ему кулаком, дабы избавить девушку от смущения и от прилипчивых взглядов со стороны.
Закат багровый — быть ветру или буре. Похоже, об этом она хотела предупредить Василия, но он опередил ее пустяшным, отвлекающим от тревожных дум вопросом:
— Когда цветет сирень, весной или осенью?
— Бывает, цветет и вянет дважды. Я зябну, накрой меня своим пиджаком...
И как тут ее понять: играет в смелость или всерьез рада встрече?
Ее грудь мягко скользнула по руке под распахнутую полу пиджака. Прижавшись к Василию, Ирина затаила дыхание, чего-то ждет. Быть может, действительно приспела пора раскрыть ей себя так, как не решался раскрываться до сих пор. Ведь не мальчишка, от роду двадцать четыре. Однако в тот ли час приходят такие думы на ум: в кармане вызов на заседание парткома.
— Кому же ты решила приглянуться в таком платье?
— Если не ревнуешь, скажу,— ответила она. — Скажи.
— Боюсь твоей доброты и невозмутимости, но знай: тебя ждут разочарования.
— Цы-ган-ка га-дала, за руку брала...
— Ты не своим голосом поешь, не обманывай себя и не тяни меня по тропке к танцам. Через час тебе надо быть в парткоме.
— Почти угадала, только не пойму, к кому ты шла?
— К тебе,— ответила Ирина и, сбросив с плеч полу пиджака, отпрянула в сторону. Ей уже надоела игривость в голосе Василия.— К тебе шла. Вчера весь вечер ругали меня отец и Федор Федорович, Ругали за тебя. «Своим выступлением в газете про случай в Переволоках превра
тала парня в мишень для ржавых пик». Это отец любит говорить так заковыристо... Сегодня была на беседе у генерального директора...
— И успела приглянуться ему?
— Прекрати балагурить. Ему некогда заглядываться на девчат. Тут он не похож на тебя. И постарайся выслушать меня до конца, иначе тебя собьют сегодня с толку.
— Постараюсь, только сначала послушай анекдот к теме... Встретились после долгой разлуки старые друзья. Один горбатый, другой заика. Слушай, говорит горбатый заике, приятную весть привез для тебя: есть вакансия на радио, читать дикторский текст. Заика разозлился, но не растерялся. Идем, говорит, ко мне, надо вытянуть из альбома твою давнишнюю фотографию. Не могу, говорит, уложить альбом на полке: распух и день ото дня все больше горбатится...
Ирина только вчера вернулась из длительной командировки. Участвовала в мотопробеге по городам, где некачественно выполняются заказы автозавода. Комсомольский рейд по заводам-смежникам. Пять с лишним тысяч километров на мотоциклах. На каждой встрече с инженерами и рабочими смежных заводов рассказывала, чем озабочены такие парни, как Ярцев и его друзья — автозаводцы, И сейчас она торопилась передать Василию свои впечатления о рейде, содержание разговора с генеральным директором об итогах рейда. На языке гнездились слова: помнишь, на испытательном треке загорелся серийный автомобиль новой модели, вспыхнул, как ты говорил, от замыкания электропроводов. Комплекты этих проводов готовит Каменец-Подольский кабельный завод, колодки для крепления пучка электропроводки поставляет туда орехово-зуевский завод «Карболит», поставляет с большим процентом брака и катастрофически мало. Я побывала там и тут. Там и тут срыв плана латают авралами, а известно, где спешат, там и грешат. Вот и получается, как сказал генеральный директор, «качество находится в прямой зависимости от организации производства». Участники рейда уличили бракоделов у станков, на «борочных линиях, состоялся разговор по большому счету — о совести, о чем сам Ярцев и его друзья не перестают думать ни днем, ни ночью. Но сию минуту разговор на такую тему не клеится. Василий слишком настойчиво демонстрирует свою игривость, чтобы сохранить в себе силы для серьезных испы-
таний. В самом деле, напрасно показалась ему на глаза в таком легком платье. Но как можно было идти к генеральном директору в помятом, потемневшем от дорожной пыли спортивном костюме?
— Я не хочу вникать, кого ты уколол анекдотом,— сказала Ирина,— себя или меня, кто из нас горбатый, а кто заика, можно принять без обиды, однако я готова расплакаться.
Голос Ирины дрогнул. Василий привлек ее к себе, снова накинул на плечи свой пиджак, и они не спеша зашагали по тропке, что вела из парка к автобусной остановке, затем к дому, в котором жила Ирина.
— Допускать брак умеют везде,— вернулась она к разговору,— значит, протест против такого явления нельзя считать частным выпадом отдельных людей.
Это был уже прямой намек: «Не бойся возможных осложнений на сегодняшнем разбирательстве твоего персонального дела,за тобой правда».
Проводив Ирину до подъезда, Василий спросил, когда она собирается завершать дипломную работу. На сей раз в его голосе уже не было игривости.
— Об этом я и хотела поговорить с тобой сегодня, но не удалось. Ты уже опаздываешь. Во всяком случае, ко дню помолвки успею.
— С кем?
— Я бы на твоем месте не спрашивала... Беги, завтра договорим.
Не знал Василий, не могла подумать и Ирина, что ни завтра, ни послезавтра они не встретятся. Все обернулось против них довольно круто и неожиданно.
Едва Василий Ярцев успел перешагнуть порог кабинета, где шло заседание парткома, как у него сразу пересохло в горле: разбор персональных дел вел не секретарь парткома, а его заместитель Шатунов. Тут же встретился взглядом с Ремом Акимовичем, затем с Жемчуговым. Последний почему-то улыбнулся, скривив губы.
Рядом с Жемчуговым сидел инструктор по партийному учету. Тот самый, к которому Ярцев явился в первый же день после возвращения из Турина с просьбой выписать партбилет и снять с учета в связи с переходом на автозавод.
— Подожди,— ответил инструктор,— твой вопрос снова будет рассматриваться на заседании парткома,
— Почему?
— Читай газеты. Летунов с партийными билетами по-ра выводить на чистую воду. Благо тебе еще не выдали партбилет...
— Но я считаю себя членом партии.
— Считай до ближайшего заседания, . Ближайшее заседание пришлось ждать долго. Было
собрано полтора десятка объяснений, отзывов и заключений о моральном облике молодого коммуниста, о его суждениях и поступках, так сказать, в объективном плане. Эти «объективки» докладывал инструктор. Когда он кончил, Шатунов дал свою оценку каждому .факту. Так записка проводника вагона была принята как важный лелей веческий документ— сигнал о начале падения Ярцева; выступление в печати об аварии в Переволоках — прямая попытка оправдать аварийщика; упомянутые в записке Рема Акимовича Угодина примеры принципиальных споров Ярцева с сотрудниками Пензенской нефтебазы получили иную окраску: «Вот вам факты — перед нами скандалист, бузотер... и чужие лодки с цепей срывает — девчонок катать...» Каждый лист дела не остался: без внимания. Даже случай с потерей денег был оценен как-«шантаж друзей», а выезд Володи Волкорезова к больному отцу вызвал особый интерес.
— Значит, твои друзья, Ярцев, отрабатывали поочередно за Волкорезова?
— Отрабатывали.
— Но ведь это же коллективное укрывательство прогульщика.
— Мы хотели помочь товарищу в беде. Он поехал к больному отцу.
- Сердобольная демагогия... Нам-то известно, что отец остался жив...
— Неужели это огорчает вас? — дерзнул спросить Ярцев, Он задал вопрос так, что трудно было уловить, о чем идет речь: о том, что академик остался жив, или о том, что ребята отработали за Володю Волкорезова.
— Огорчает,— ответил разгневанный Шатунов.
— Тогда я не знаю, почему вам доверили вести сегодняшнее заседание?
И тут началось...
Даже Рем Акимович заколебался и согласился с тем,что Василий Ярцев способен дерзить старшим, Долго и
обстоятельно «анализировал» характер поведения Ярцева приглашенный на это заседание члеп парткома завода Жемчугов. Он был осведомлен о том, как Ярцев сколотил компанию «нигилистов» и внушает им нездоровый дух, которым напитался в Турине; устраивает демонстрации недоверия к службе контроля за качеством. И во всех делах Ярцеву помогает комендант общежития, некто Ковалев...
— Как это некто?! — вскипел Ярцев, готовый высказать такие же сомнеиия о самом Олеге Викторовиче, но ему не дали договорить.
Кто из членов парткома голосовал за исключение, кто против, Василий Ярцев не знал: его попросили выйти, затем через несколько минут позвали обратно и зачитали решение: «Считать выбывшим из партии...»
— Исключили? — спросил Ярцев, теряя равновесие.
— Понял правильно,— ответил Шатунов. Провожал Ярцева из кабинета парткома до лестницы,
затем от лестницы до остановки автобуса Рем Акимович. Жалуясь на перебои в сердце и прихрамывая на правую ногу, обмороженную на фронте, он произносил какие-то длинные фразы. Ярцев никак не мог уловить, упрекает его или наставляет па путь истинный этот Рем Акимович. В уши западали лишь скрипучие слова: езжай отсюда, езжай... Зло в себе не держи...
До полуночи метался Василий, не находя себе места. Не помнит, как очутился у моря, на котором неистовствовала штормовая волна. Неожиданно для Василия глина под ногами будто ожила и двинулась навстречу волнам. Подмыло берег!
Первый удар в грудь сбил дыхание. Второй пришелся в голову. Топляки! Затонувшие бревна, что ходят под водой стояком! Они вздыбились от обвала кручи и будто оса-танели, вскидываясь черными рыбами между гребнями волн.
В воде и под водой острая боль быстро гаснет. Очень сильные и опасные для жизни удары кажутся тупыми, мягкими, поэтому Василий с большим опозданием ощутил, что ему не повинуются ноги...
Измученный, обессилевший, он ухватился руками за кустарники затопленного кургана ставропольских бакенщиков. По отмели, подталкиваемый волнами, выполз из воды на вершину когда-то высокого кургана, заросшего
шиповником. Очнулся Василий на больничной койке. Ноги в гипсе, грудь и голова туго перетянуты бинтами. Кто-то топтался перед дверью палаты. Глухо доносился женский голос:
— Нельзя к нему. Хирург категорически запретил всякие свидания с этим больным... Да, да, надолго...
Неуютно стало на душе у Олега Викторовича Жемчугова после вызова в горком партии по поводу Ярцева. Неуютность эта вселилась в него не на день, не на два. А тут еще тихий старикашка из парткомиссии горкома допытывается: что, да как, да почему приобщился член парткома завода к разбирательству дела Ярцева на парткоме строительного управления?
Нет, нет, Олег Викторович не научился критиковать себя, осуждать свои поступки. А многие ли умеют это делать хотя бы про себя? Ему просто хотелось скорее освободиться от этой неуютности в душе и даже от дружбы с Шатуновым, однако дело поворачивается все круче и круче. Возвратился с курсов секретарь парткома, которого замещал Шатунов, и уже проведено заседание по пересмотру решения, продиктованного Шатуновым и Жемчуговым с необоснованных позиций против Ярцева. Затевается какая-то говорильня вокруг этого вопроса.
И в какое время! Ведь вСе знали, рано или поздно нагрянет государственная комиссия. Нагрянет принимать вторую очередь завода.
Теперь стало известно, что основу государственного акта будут составлять заключения рабочих комиссий по всем пусковым объектам, что в первых пунктах акта обязательно найдет отражение характеристика условий труда я внутризаводского быта. А это значит, все так называемые «бытовки» — гардеробы, душевые, сушилки, буфеты, кухни, столовые, медпункты, не говоря уже о работе кондиционеров и вентиляционных устройств,— должны быть в полном порядке, в полном ажуре, без единой задоринки. Заглянул в цех, будто заглянул в завтрашний день.
Государственную комиссию возглавит не начальник главка Министерства автомобильной промышленности, как предполагалось раньше, а кто-то выше. Назван и срок прибытия комиссии. Срок не очень жесткий, но подумать только, пустили такую махину, и вдруг из-за какой-то «бытовки» или плохо работающей мойки посуды в акте появятся минусовые оценки. Пустяковый недогляд, а стыда не оберешься.
Однако весть из Москвы и разговор о том, каким будет государственный акт по второй очереди завода, не смутили представителя партийной комиссии горкома. Он неторопливо листал персональное дело Ярцева и, не отступая, все уточнял и уточнял смысл каждого листка так, словно это были мины замедленного действия, которые надо обезвредить, иначе все графы государственного акта почернеют от минусовых оценок...
Тягостно и грустно было возвращаться с такими упреками из горкома партии.
Перед своим кабинетом Олег Викторович встретил секретаря главного инженера. Она передала две папки с графиками на очередную неделю и убежала в другой конец коридора, где топтались парни из отдела главного энергетика. Беззаботные люди, у них не жизнь, а масленица: рядом гигантская гидростанция, плюс внутри завода своя ТЭЦ на триста тысяч киловатт: включай, подключай — Волга не пересохнет...
Графики по второй линии конвейера составлены без учета подготовки к приезду государственной комиссии. Необходимо внести коррективы и завтра же с утра обратить внимание инженеров, механиков на... На что, на какие объекты? Мелкие, а их столько, что в глазах рябит.
Теперь стало модным возлагать трудоемкие работы на молодых специалистов. Справился — молчат, приглядываются, дескать, мы тоже в молодости стариков выручали; споткнулся — упреков не оберешься, того и гляди, счет предъявят: во что обошлось государству твое образование? За примерами далеко ходить не надо. Чего стоит наладка агрегата по штамповке крыльев кузова. От одного воспоминания холодный пот на спине выступает. Могли от работы отстранить, конечно, не без помощи этих самых крикунов из группы председателя завкома «производственной самодеятельности». Дал бог, нашлись люди помудрее, пронесло, Лишь на парткоме дали встряску...
Как же сейчас поступить? Ведь наверняка взвалят на тебя, молодой специалист, подготовку материалов для доклада государственной комиссии как раз по тем самым объектам, где с «бытовками» плохо. С чего начать, с каких пунктов? Разумеется, в первую очередь надо хоть бег-ло окинуть взглядом все эти «бытовки» и «подсобки». Легко сказать — все. А сколько их! По основным цехам и линиям — за неделю не обойдешь. Впрочем, есть проверенный и, кажется, самый совершенный в таких условиях метод управления столь сложным хозяйством — оперативные совещания по графикам.
И Олег Викторович приступил к составлению графика заключительного цикла работ на подсобных участках второй очереди. Пока генеральный директор и главный инженер вместе с парткомом и завкомом принимают решения по этим вопросам, к той поре перед ними будет лежать конкретная программа действия — оперативный график.
В самый разгар работы над схемой графика, когда часовая стрелка показывала полдень, в кабинете появился Сергей Викторович Шатунов. Как некстати. Однако отказывать ему в праве знать, что делается по подготовке к приезду государственной комиссии нельзя: ведь он заместитель секретаря парткома строительного управления.
- Чем занята твоя голова? .
— Тем же, чем. твоя.
— Вот молодец, угадал. Поведай, в чем загвоздка?
— В чем?.. Вот, посмотри, график по «бытовкам» готовлю.
— Да-а,— протянул Шатунов, вглядываясь в схему графика. И тут же польстил: — Не зря же говорят: «Жемчуг растет на дне океана мысли».
— К сожалению, в ракушках, и я готов изменить свою фамилию, скажем, на Шатунов...
— Знаешь что,— посоветовал Шатунов,— перекинь часть сил с основного графика на этот, на подсобный.
Жемчугов понял, что ему предложено единственно верное в этих условиях решение, но соглашаться с ним нельзя.
— Начальство не утвердит,
— Почему?
— Основной график по всем каналам сцеплен, запрограммирован с планом по возрастающему ритму.
—- Понимаю, по одну-две недели можно без возрастания, а потом наверстается.
— Нет. Скачки, спады, наверстывания для нашего завода совершенпо противопоказаны. Кипятить кровь или охлаждать ее в сосудах до замерзания — неминуем паралич.
— Значит,— произнес Шатунов так, как обычно произносят следователи на допросе перед началом работы над обвинительным заключением,— эта самая электроника лишает рабочих права давать продукцию сверх плана? Ну и время пришло...
— Пришло, и от него никуда не денешься.
— Ты хочешь убедить меня, безбожника:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Закат багровый — быть ветру или буре. Похоже, об этом она хотела предупредить Василия, но он опередил ее пустяшным, отвлекающим от тревожных дум вопросом:
— Когда цветет сирень, весной или осенью?
— Бывает, цветет и вянет дважды. Я зябну, накрой меня своим пиджаком...
И как тут ее понять: играет в смелость или всерьез рада встрече?
Ее грудь мягко скользнула по руке под распахнутую полу пиджака. Прижавшись к Василию, Ирина затаила дыхание, чего-то ждет. Быть может, действительно приспела пора раскрыть ей себя так, как не решался раскрываться до сих пор. Ведь не мальчишка, от роду двадцать четыре. Однако в тот ли час приходят такие думы на ум: в кармане вызов на заседание парткома.
— Кому же ты решила приглянуться в таком платье?
— Если не ревнуешь, скажу,— ответила она. — Скажи.
— Боюсь твоей доброты и невозмутимости, но знай: тебя ждут разочарования.
— Цы-ган-ка га-дала, за руку брала...
— Ты не своим голосом поешь, не обманывай себя и не тяни меня по тропке к танцам. Через час тебе надо быть в парткоме.
— Почти угадала, только не пойму, к кому ты шла?
— К тебе,— ответила Ирина и, сбросив с плеч полу пиджака, отпрянула в сторону. Ей уже надоела игривость в голосе Василия.— К тебе шла. Вчера весь вечер ругали меня отец и Федор Федорович, Ругали за тебя. «Своим выступлением в газете про случай в Переволоках превра
тала парня в мишень для ржавых пик». Это отец любит говорить так заковыристо... Сегодня была на беседе у генерального директора...
— И успела приглянуться ему?
— Прекрати балагурить. Ему некогда заглядываться на девчат. Тут он не похож на тебя. И постарайся выслушать меня до конца, иначе тебя собьют сегодня с толку.
— Постараюсь, только сначала послушай анекдот к теме... Встретились после долгой разлуки старые друзья. Один горбатый, другой заика. Слушай, говорит горбатый заике, приятную весть привез для тебя: есть вакансия на радио, читать дикторский текст. Заика разозлился, но не растерялся. Идем, говорит, ко мне, надо вытянуть из альбома твою давнишнюю фотографию. Не могу, говорит, уложить альбом на полке: распух и день ото дня все больше горбатится...
Ирина только вчера вернулась из длительной командировки. Участвовала в мотопробеге по городам, где некачественно выполняются заказы автозавода. Комсомольский рейд по заводам-смежникам. Пять с лишним тысяч километров на мотоциклах. На каждой встрече с инженерами и рабочими смежных заводов рассказывала, чем озабочены такие парни, как Ярцев и его друзья — автозаводцы, И сейчас она торопилась передать Василию свои впечатления о рейде, содержание разговора с генеральным директором об итогах рейда. На языке гнездились слова: помнишь, на испытательном треке загорелся серийный автомобиль новой модели, вспыхнул, как ты говорил, от замыкания электропроводов. Комплекты этих проводов готовит Каменец-Подольский кабельный завод, колодки для крепления пучка электропроводки поставляет туда орехово-зуевский завод «Карболит», поставляет с большим процентом брака и катастрофически мало. Я побывала там и тут. Там и тут срыв плана латают авралами, а известно, где спешат, там и грешат. Вот и получается, как сказал генеральный директор, «качество находится в прямой зависимости от организации производства». Участники рейда уличили бракоделов у станков, на «борочных линиях, состоялся разговор по большому счету — о совести, о чем сам Ярцев и его друзья не перестают думать ни днем, ни ночью. Но сию минуту разговор на такую тему не клеится. Василий слишком настойчиво демонстрирует свою игривость, чтобы сохранить в себе силы для серьезных испы-
таний. В самом деле, напрасно показалась ему на глаза в таком легком платье. Но как можно было идти к генеральном директору в помятом, потемневшем от дорожной пыли спортивном костюме?
— Я не хочу вникать, кого ты уколол анекдотом,— сказала Ирина,— себя или меня, кто из нас горбатый, а кто заика, можно принять без обиды, однако я готова расплакаться.
Голос Ирины дрогнул. Василий привлек ее к себе, снова накинул на плечи свой пиджак, и они не спеша зашагали по тропке, что вела из парка к автобусной остановке, затем к дому, в котором жила Ирина.
— Допускать брак умеют везде,— вернулась она к разговору,— значит, протест против такого явления нельзя считать частным выпадом отдельных людей.
Это был уже прямой намек: «Не бойся возможных осложнений на сегодняшнем разбирательстве твоего персонального дела,за тобой правда».
Проводив Ирину до подъезда, Василий спросил, когда она собирается завершать дипломную работу. На сей раз в его голосе уже не было игривости.
— Об этом я и хотела поговорить с тобой сегодня, но не удалось. Ты уже опаздываешь. Во всяком случае, ко дню помолвки успею.
— С кем?
— Я бы на твоем месте не спрашивала... Беги, завтра договорим.
Не знал Василий, не могла подумать и Ирина, что ни завтра, ни послезавтра они не встретятся. Все обернулось против них довольно круто и неожиданно.
Едва Василий Ярцев успел перешагнуть порог кабинета, где шло заседание парткома, как у него сразу пересохло в горле: разбор персональных дел вел не секретарь парткома, а его заместитель Шатунов. Тут же встретился взглядом с Ремом Акимовичем, затем с Жемчуговым. Последний почему-то улыбнулся, скривив губы.
Рядом с Жемчуговым сидел инструктор по партийному учету. Тот самый, к которому Ярцев явился в первый же день после возвращения из Турина с просьбой выписать партбилет и снять с учета в связи с переходом на автозавод.
— Подожди,— ответил инструктор,— твой вопрос снова будет рассматриваться на заседании парткома,
— Почему?
— Читай газеты. Летунов с партийными билетами по-ра выводить на чистую воду. Благо тебе еще не выдали партбилет...
— Но я считаю себя членом партии.
— Считай до ближайшего заседания, . Ближайшее заседание пришлось ждать долго. Было
собрано полтора десятка объяснений, отзывов и заключений о моральном облике молодого коммуниста, о его суждениях и поступках, так сказать, в объективном плане. Эти «объективки» докладывал инструктор. Когда он кончил, Шатунов дал свою оценку каждому .факту. Так записка проводника вагона была принята как важный лелей веческий документ— сигнал о начале падения Ярцева; выступление в печати об аварии в Переволоках — прямая попытка оправдать аварийщика; упомянутые в записке Рема Акимовича Угодина примеры принципиальных споров Ярцева с сотрудниками Пензенской нефтебазы получили иную окраску: «Вот вам факты — перед нами скандалист, бузотер... и чужие лодки с цепей срывает — девчонок катать...» Каждый лист дела не остался: без внимания. Даже случай с потерей денег был оценен как-«шантаж друзей», а выезд Володи Волкорезова к больному отцу вызвал особый интерес.
— Значит, твои друзья, Ярцев, отрабатывали поочередно за Волкорезова?
— Отрабатывали.
— Но ведь это же коллективное укрывательство прогульщика.
— Мы хотели помочь товарищу в беде. Он поехал к больному отцу.
- Сердобольная демагогия... Нам-то известно, что отец остался жив...
— Неужели это огорчает вас? — дерзнул спросить Ярцев, Он задал вопрос так, что трудно было уловить, о чем идет речь: о том, что академик остался жив, или о том, что ребята отработали за Володю Волкорезова.
— Огорчает,— ответил разгневанный Шатунов.
— Тогда я не знаю, почему вам доверили вести сегодняшнее заседание?
И тут началось...
Даже Рем Акимович заколебался и согласился с тем,что Василий Ярцев способен дерзить старшим, Долго и
обстоятельно «анализировал» характер поведения Ярцева приглашенный на это заседание члеп парткома завода Жемчугов. Он был осведомлен о том, как Ярцев сколотил компанию «нигилистов» и внушает им нездоровый дух, которым напитался в Турине; устраивает демонстрации недоверия к службе контроля за качеством. И во всех делах Ярцеву помогает комендант общежития, некто Ковалев...
— Как это некто?! — вскипел Ярцев, готовый высказать такие же сомнеиия о самом Олеге Викторовиче, но ему не дали договорить.
Кто из членов парткома голосовал за исключение, кто против, Василий Ярцев не знал: его попросили выйти, затем через несколько минут позвали обратно и зачитали решение: «Считать выбывшим из партии...»
— Исключили? — спросил Ярцев, теряя равновесие.
— Понял правильно,— ответил Шатунов. Провожал Ярцева из кабинета парткома до лестницы,
затем от лестницы до остановки автобуса Рем Акимович. Жалуясь на перебои в сердце и прихрамывая на правую ногу, обмороженную на фронте, он произносил какие-то длинные фразы. Ярцев никак не мог уловить, упрекает его или наставляет па путь истинный этот Рем Акимович. В уши западали лишь скрипучие слова: езжай отсюда, езжай... Зло в себе не держи...
До полуночи метался Василий, не находя себе места. Не помнит, как очутился у моря, на котором неистовствовала штормовая волна. Неожиданно для Василия глина под ногами будто ожила и двинулась навстречу волнам. Подмыло берег!
Первый удар в грудь сбил дыхание. Второй пришелся в голову. Топляки! Затонувшие бревна, что ходят под водой стояком! Они вздыбились от обвала кручи и будто оса-танели, вскидываясь черными рыбами между гребнями волн.
В воде и под водой острая боль быстро гаснет. Очень сильные и опасные для жизни удары кажутся тупыми, мягкими, поэтому Василий с большим опозданием ощутил, что ему не повинуются ноги...
Измученный, обессилевший, он ухватился руками за кустарники затопленного кургана ставропольских бакенщиков. По отмели, подталкиваемый волнами, выполз из воды на вершину когда-то высокого кургана, заросшего
шиповником. Очнулся Василий на больничной койке. Ноги в гипсе, грудь и голова туго перетянуты бинтами. Кто-то топтался перед дверью палаты. Глухо доносился женский голос:
— Нельзя к нему. Хирург категорически запретил всякие свидания с этим больным... Да, да, надолго...
Неуютно стало на душе у Олега Викторовича Жемчугова после вызова в горком партии по поводу Ярцева. Неуютность эта вселилась в него не на день, не на два. А тут еще тихий старикашка из парткомиссии горкома допытывается: что, да как, да почему приобщился член парткома завода к разбирательству дела Ярцева на парткоме строительного управления?
Нет, нет, Олег Викторович не научился критиковать себя, осуждать свои поступки. А многие ли умеют это делать хотя бы про себя? Ему просто хотелось скорее освободиться от этой неуютности в душе и даже от дружбы с Шатуновым, однако дело поворачивается все круче и круче. Возвратился с курсов секретарь парткома, которого замещал Шатунов, и уже проведено заседание по пересмотру решения, продиктованного Шатуновым и Жемчуговым с необоснованных позиций против Ярцева. Затевается какая-то говорильня вокруг этого вопроса.
И в какое время! Ведь вСе знали, рано или поздно нагрянет государственная комиссия. Нагрянет принимать вторую очередь завода.
Теперь стало известно, что основу государственного акта будут составлять заключения рабочих комиссий по всем пусковым объектам, что в первых пунктах акта обязательно найдет отражение характеристика условий труда я внутризаводского быта. А это значит, все так называемые «бытовки» — гардеробы, душевые, сушилки, буфеты, кухни, столовые, медпункты, не говоря уже о работе кондиционеров и вентиляционных устройств,— должны быть в полном порядке, в полном ажуре, без единой задоринки. Заглянул в цех, будто заглянул в завтрашний день.
Государственную комиссию возглавит не начальник главка Министерства автомобильной промышленности, как предполагалось раньше, а кто-то выше. Назван и срок прибытия комиссии. Срок не очень жесткий, но подумать только, пустили такую махину, и вдруг из-за какой-то «бытовки» или плохо работающей мойки посуды в акте появятся минусовые оценки. Пустяковый недогляд, а стыда не оберешься.
Однако весть из Москвы и разговор о том, каким будет государственный акт по второй очереди завода, не смутили представителя партийной комиссии горкома. Он неторопливо листал персональное дело Ярцева и, не отступая, все уточнял и уточнял смысл каждого листка так, словно это были мины замедленного действия, которые надо обезвредить, иначе все графы государственного акта почернеют от минусовых оценок...
Тягостно и грустно было возвращаться с такими упреками из горкома партии.
Перед своим кабинетом Олег Викторович встретил секретаря главного инженера. Она передала две папки с графиками на очередную неделю и убежала в другой конец коридора, где топтались парни из отдела главного энергетика. Беззаботные люди, у них не жизнь, а масленица: рядом гигантская гидростанция, плюс внутри завода своя ТЭЦ на триста тысяч киловатт: включай, подключай — Волга не пересохнет...
Графики по второй линии конвейера составлены без учета подготовки к приезду государственной комиссии. Необходимо внести коррективы и завтра же с утра обратить внимание инженеров, механиков на... На что, на какие объекты? Мелкие, а их столько, что в глазах рябит.
Теперь стало модным возлагать трудоемкие работы на молодых специалистов. Справился — молчат, приглядываются, дескать, мы тоже в молодости стариков выручали; споткнулся — упреков не оберешься, того и гляди, счет предъявят: во что обошлось государству твое образование? За примерами далеко ходить не надо. Чего стоит наладка агрегата по штамповке крыльев кузова. От одного воспоминания холодный пот на спине выступает. Могли от работы отстранить, конечно, не без помощи этих самых крикунов из группы председателя завкома «производственной самодеятельности». Дал бог, нашлись люди помудрее, пронесло, Лишь на парткоме дали встряску...
Как же сейчас поступить? Ведь наверняка взвалят на тебя, молодой специалист, подготовку материалов для доклада государственной комиссии как раз по тем самым объектам, где с «бытовками» плохо. С чего начать, с каких пунктов? Разумеется, в первую очередь надо хоть бег-ло окинуть взглядом все эти «бытовки» и «подсобки». Легко сказать — все. А сколько их! По основным цехам и линиям — за неделю не обойдешь. Впрочем, есть проверенный и, кажется, самый совершенный в таких условиях метод управления столь сложным хозяйством — оперативные совещания по графикам.
И Олег Викторович приступил к составлению графика заключительного цикла работ на подсобных участках второй очереди. Пока генеральный директор и главный инженер вместе с парткомом и завкомом принимают решения по этим вопросам, к той поре перед ними будет лежать конкретная программа действия — оперативный график.
В самый разгар работы над схемой графика, когда часовая стрелка показывала полдень, в кабинете появился Сергей Викторович Шатунов. Как некстати. Однако отказывать ему в праве знать, что делается по подготовке к приезду государственной комиссии нельзя: ведь он заместитель секретаря парткома строительного управления.
- Чем занята твоя голова? .
— Тем же, чем. твоя.
— Вот молодец, угадал. Поведай, в чем загвоздка?
— В чем?.. Вот, посмотри, график по «бытовкам» готовлю.
— Да-а,— протянул Шатунов, вглядываясь в схему графика. И тут же польстил: — Не зря же говорят: «Жемчуг растет на дне океана мысли».
— К сожалению, в ракушках, и я готов изменить свою фамилию, скажем, на Шатунов...
— Знаешь что,— посоветовал Шатунов,— перекинь часть сил с основного графика на этот, на подсобный.
Жемчугов понял, что ему предложено единственно верное в этих условиях решение, но соглашаться с ним нельзя.
— Начальство не утвердит,
— Почему?
— Основной график по всем каналам сцеплен, запрограммирован с планом по возрастающему ритму.
—- Понимаю, по одну-две недели можно без возрастания, а потом наверстается.
— Нет. Скачки, спады, наверстывания для нашего завода совершенпо противопоказаны. Кипятить кровь или охлаждать ее в сосудах до замерзания — неминуем паралич.
— Значит,— произнес Шатунов так, как обычно произносят следователи на допросе перед началом работы над обвинительным заключением,— эта самая электроника лишает рабочих права давать продукцию сверх плана? Ну и время пришло...
— Пришло, и от него никуда не денешься.
— Ты хочешь убедить меня, безбожника:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22