Спасибо за откровенность, благодарю за добрую суровость к нашему делу, за сегодняшнюю инициативу. На девушек злиться не надо, Они у нас красивые, умные, веселые и хорошо работают.
— Утомительно однообразная у них работа,— заметил Василий с оттенком сожаления в голосе.
— Сидеть без дела в одной позе тоже утомительно,— ответил главный инженер, и мягкость его взгляда стала пропадать.— Нет работы без напряжения физических и умственных сил. «Труд не может стать игрой». Об этом еще Маркс предупреждал. Плата за труд потому и называется так, что ее надо заработать. Я презираю тех, кто получает деньги за присутствие на работе... Нет труда без творчества. И сборщикам на нашем конвейере, в отличие от туринских и фордовских, созданы условия для повышения профессионального мастерства, для роста, для взаимного обогащения опытом. Они могут и должны уходить от монотонности путем подмены друг друга внутри экипажа, а затем переходить целыми бригадами с одной операции на другую. Изнурение...— главный инженер помолчал, взгляд его показался Василию усталым.— Впрочем, ты жалеешь девушек, а на утомление не жалуешься.
— Спать хочу,— признался Василий.
— Меня тоже всю ночь чувство какое-то тревожило... Поедем вместе отдыхать на Копыловский остров, в Росинку, к электромонтажникам. Там воздух! Три часа сна — и усталости как не бывало.
По дороге в Росинку, так называется зона отдыха с коттеджами на острове, что зеленеет ниже плотины гидростанции, главный инженер заговорил о двух книгах, которые прочитал недавно. Та и другая о жизни инженеров. Удивительно, до чего книги похожи. И грани сюжета смыкаются, будто авторы под диктовку одного творческого бога записывали одновременно одно и то же.
— Выходит, писатели прислушиваются к богу,— сквозь дрему попытался уточнить Василий.
— Бог, по Библии,— творец. Но тут, как видно, один записывал, другой добросовестно переписывал, хотя живут в разных концах континента.
— Но вы сами говорили, научно-техническая революция охватила весь мир.
— Говорил,— подтвердил главный инженер,— однако это не значит, что она везде проходит под знаком социального прогресса...
Сквозь дрему до Василия доходили какие-то слова, фразы, смысл которых сводился к тому, что в книгах, в кино, на сценах театров люди без конца конфликтуют,
подозревают один другого в стяжательстве, в корысти, в ловкачестве; будто вся действительность, вся красота жизни соткана из непримиримости.
—...Я не отвергаю различия между добром и злом, не собираюсь замазывать противоречия, но меня не надо учить драться... Драться умеют даже воробьи. Мудрость нашего времени, пожалуй, состоит в том, чтобы люди утверждали себя добрыми делами. Ведь мы идем туда, где будет царствовать не зло, а добро, доверие. Не бойся, Ярцев, доброты, не бойся, ты человек нашего времени.. Так или не так?..
Неужели это главный инженер осуждает современных романистов, драматургов, кинорежиссеров? Наверное, он. Артемьев за рулем, ему нельзя дремать, нельзя, нельзя, нельзя... И вдруг Василий четко услышал мягкий голос главного инженера:
— Не трогайте, не трогайте его. Принесите подушку, пусть спит...
Ярцев попытался открыть глаза, но это ему не удалось— он безмятежно спал. Только вскоре злые языки истолковали все по-своему: Ярцев был беспробудно пьян, его даже из машийы не могли вытянуть...
Порой казалось, что Ярцев потерял способность радоваться или огорчаться. Глядя на него со стороны, можно подумать, что он от природы невозмутимый человек. Кричи на него, топай ногами, смейся над ним — бровью не поведет.
— Хоть кол на голове теши. Увалень, и все тут,— говорил о нем Рустам Абсолямов и подтверждал свои выводы конкретными примерами.
...Пошли они как-то вдвоем на футбольный матч между командами московских строителей и местного завода «Химик». На центральной трибуне им достались разные места: Рустам сидел за Василием, но на ряд выше. Справа от Рустама устроился неистовый болельщик «Химика». Казалось, не футболисты гоняют мяч по полю, а он, этот бо-
лельщик: свистит, кричит, дергается, носок его модного ботинка впивается в спину Ярцева, когда мяч летит мимо ворот строителей. Ярцев терпеливо переносил все, следил за игрой неподвижно. Болельщик увидел в нем неуязвимого противника:
— Это колдун, смотри, как заколдовал ворота москвичей...— И неожиданно ткнул в голову Василия зажженную папиросу.
Ярцев был без фуражки... Рустам схватил крикуна за руку, Василий медленно повернулся к обидчику. Казалось, не миновать потасовки. Да только все обошлось без кулаков. Ярцев сначала успокоил Рустама, затем посадил с собою рядом крикуна:
— Не дергайся, кости у тебя хилые...
— Обними его, Вася, покрепче обними.
— Зачем, пенсионеров и так много.
Крикун будто шило проглотил: рот открыт, а слова вымолвить не может, бледный. Его друзья тоже примолкли. Ни крик, ни хохот тут не помогут. Минуты через две кто-то сверху попросил виноватым голосом:
— Парень, а парень, отпусти его, ведь нечаянно... Ярцев оглянулся. Ехидная улыбка на помятом лице просителя превратилась в жалкую гримасу пойманного за ухо проказника. Соседи справа и слева потупили взоры.
— Отпущу,— ответил Ярцев,— только подскажи ему дорогу в аптеку за мазью от ожога.
— Подержи его еще,— взмолился Рустам,— я сбегаю.
— Нет, сиди, пусть он принесет...
Крикун робко приподнялся и, отступая, заулыбался, затем круто развернулся, дал ходу.
Кончился первый тайм, начался второй. Крикун не возвращался. Испарились и его друзья.
— Надо было передать дружинникам или в администрацию стадиона,— упрекнул Рустам друга.— Ведь знал, не вернется, и отпустил.
— Знал, потому и отпустил,— ответил Василий.
— Ну, хоть бы пинка дал,— не унимался Рустам.
— Пинка?..— Ярцев подумал и ответил: — Это был бы легкий выкуп для него. А так на неделю лишится нормального сна и еще много дней будет оглядываться.
— Он наглец, быстро все забудет,— возразил Рустам. — Не забудет,— заверил Василий.
«Подумать только, Ярцев, вместо того чтобы возму-
щаться, еще рассуждает о переживаниях наглеца»,— удивлялся тогда Рустам. Но его удивлению пришел конец в тот день, когда на Крутояре побывал Генри Форд. Зачем приезжал знаменитый лидер автомобильной промышленности Америки, больше известно ему самому. И если сейчас он .иногда вспоминает цех сборки двигателей, то перед его взглядом, вероятно, маячит широченная спина Ярцева. С какой только стороны ни приглядывался Генри Форд, чем занят парень, ничего не увидел.
В тот час Ярцев притирал клапаны снятого с потока двигателя. Притирал ручным способом сосредоточенно, с увлечением, сдувая стальную пыль собственным «компрессором». Вероятно, это привлекло внимание Генри Форда. А может, он заподозрил, что русский умелец чародействует над каким-то секретом, вроде тульского Левши, который подковал блоху? Ведь Форд хорошо знает, что дает, притирка клапанов в двигателе. Сам он металлург, но и дело совершенства двигателей ему не чуждо: в Детройте он лично руководит работой конструкторов по двигателям.
Когда Генри Форд и сопровождающие его лица перешли в соседний корпус, к Ярцеву подбежал бригадир:
— Ты знаешь, кто наблюдал за твоей, работой? — Знаю,— ответил Ярцев.
— Тогда непонятно твое поведение: он к тебе лицом, а. ты к нему спиной.
— Некогда было поворачиваться.
— Детина,—проворчал бригадир,— нас оконфузил и Форда озадачил...
Под словом «детина» бригадир подразумевал что-то угловатое с задатками непонятных способностей: то ли ломовик в пристяжке, то ли теленок в упряжке.
После двухнедельной стажировки в цехе двигателей Ярцев перешел на линию сборки передней подвески, затем на комплектовку задних мостов.. Все шоферы-испытатели должны были периодически посещать различные цехи. Это не устраивало Ярцева. Он решил постоянно стажироваться в тех цехах, где технология изготовления, деталей ему была мало известна. Стажироваться постоянно, независимо от личного графика выхода на основную работу по обкатке серийных машин: обкатает норму и снова в цех, порой без передышки, даже в ночную смену выходил...
Можно было подумать, что он стал безответным терпеливцем с глухим сердцем или был одержим, каким-то
замыслом открытия в автомобильном деле. Нет, ни то и ни другое. И огорчения и радости он переживал, пожалуй, больше, чем самые восторженные натуры. Конечно, надо иметь силу воли и умение прятать раздражение за щит внешнего спокойствия и не проявлять телячьего восторга по всякому поводу: слезы и смех висят на одной струне. Не был он одержим и замыслами открытия. Не ладилось у него что-то с партийностью, о чем он не делился даже со своими верными друзьями. Сходит на прежнее место работы, в автоколонну, затем в партком строительного управления и возвращается будто свинцом налитый. Ни улыбкой, Ни словом ни одной черточки на его лице не оживишь.
Друзья не приставали к нему с расспросами. Лишь дотошный Афоня Яманов не мог смириться с тяжестью во взгляде Ярцева.
-Хватит, Василий,—сказал как-то Афоня,—хватит играть в молчанку.
— А ты чего напугался? — спросил Василий.
— Вижу, перетянулся ты шибко.
— Иначе не могу.
— Не обманывай себя и друзей.
— Не пойму, о чем речь: ты подозреваешь меня в нечестности?
— Не подозреваю, а говорю: пора снимать тогу невозмутимости, иначе останется за тобой кличка «увалень». Будто не ты строил завод, а кто-то другой, будто ты тут чужой человек, ничто тебя не волнует.
— Преувеличиваешь,— возразил Василий.
— Преувеличиваю, но терпеливость твоя удивляет нас. Ты случаем не кержак?
— Нет, евангелист,—ответил Василий,— скоро в трясуны запишусь.
— А я завтра сделаю рупор и пойду по цехам митинговать за качество....
В начале стройки, когда верилось и не верилось, что можно привыкнуть к степному пустырю, утыканному колышками планировщиков, и даже в тот момент, когда стали вырастать корпуса огромного завода,— пока пустые коробки, в которых гудел морозный ветер,— Ярцев мог без обиды выслушать любой упрек: тут моего один мизер. Но затем, когда эти коробки стали заполняться станками, когда из бесконечного множества железок стали формиро-
ваться такие красивые линии гигантского конвейера,— ка-кая техника пришла на помощь человеку! — тогда Ярцев стал прирастать к заводу. Его потянуло от руля послушного ему самосвала к познанию секретов автоматики, электронной техники. Сколько сил потратил на это! А если спросить иностранцев, шеф-монтажников, из которых он вытягивал все, что ему надо было знать? Те даже жаловались, что «детина» выжимает из них сведения, вплоть до технологии отдельных деталей. Ясно, что не тот ход выбрал Афоня для откровенного разговора. Запоздал он приписывать Василию безразличие к заводским делам. Разве можно снести такую напраслину? В момент пробного пуска второй линии конвейера, с которого сошли первые десятки автомобилей новой формы — универсалы вишневого цвета, зеленого и слоновой кости,— у Ярцева от радости в самом деле поднялось давление и разболелась голова. Какое же тут безразличие?
— Не подозревал, что ты такой злой,— ответил Ярцев и замолчал. Больше Афоня не смог добиться от него ни слова.
Ярцев признался друзьям, что после совещания по управлению производством, на котором шла речь о том, что каждый рабочий должен взять на себя право и ответственность быть хозяином своего завода, работать по совести и бить по рукам бракоделов, допустил несколько слишком прямолинейных ходов. Заметив разгильдяя, который на подгонке штуцеров тормозных трубок применял вместо разводного ключа зубило с молотком, Ярцев чуть было не пустил в ход свои кулаки. Но сдержался, просто вырвал из рук зубило с молотком с такой силой, что у того хрустнули пальцы, а назавтра распухли ладони. Жаловаться бракодел не стал — вина налицо, за порчу штуцеров можно угодить на скамью подсудимых. Одного забулдыгу застал в коллекторе литейки с фляжкой водки — опохмелялся после вчерашней перегрузки. Ярцев «макнул» его в отстойнике с мыльной водой. Забулдыга отрезвел и стал просить, чтобы об этой процедуре никто не знал.
— Если понял, промолчу,— пообещал Ярцев.
— Понял,— заверил тот.
Вот ведь как получается: личные обиды, даже физическую боль можно перетерпеть, но как воздействовать на тех, кто лихорадит целый цех и даже весь завод? Умные люди говорят: языком болтай, а рукам воли не давай.
А что толку от разговоров: о таких разгильдяях говорят, кажется, с начала первой пятилетки, а они не переводятся.
Ярцев не собирался оправдывать свой жесткий метод воспитания. Ведь если бы кто-то из «обиженных» выступил против него на профсоюзном собрании, то пришлось бы уходить с работы с такой характеристикой, которую родной матери не покажешь: рукоприкладство... Между тем знакомые мастера то и дело просят его побывать там, где сами не знают, какие меры надо принять против ловкачей. Они уверены, где Ярцев применит свой контроль, там и качество и дисциплина подтягиваются. «Применит свой контроль»,— значит, имеют какие-то сигналы. И все же когда выбирали профком, за Ярцева проголосовали единогласно, Его кандидатуру встретили аплодисментами даже те, с кем сталкивался по особому счету.
В профкоме Ярцева назначили в инспекторскую группу при генеральном директоре.
— Инспектор по качеству — важная фигура в системе производственного самоуправления,— сказал председатель профкома, вручая удостоверение Василию.— Надо прививать людям хозяйскую заботу о станках, механизмах, о качестве деталей.
Почти то же самое сказал Федор Федорович, когда узнал об этом:
— Ну вот, теперь тебе пора раскрывать свои способности во всю ширь,— и напомнил, что в первую очередь необходимо вывести на чистую воду тех, кто не любит своего рабочего места, станка, агрегата.
Ничего не скажешь, озадачили. И председатель проф-кома, и Федор Федорович будто сговорились: «Прививать хозяйскую заботу... Выявлять, кто не любит...» В любом цехе, приглядевшись, можно напрямик уличить, кому нужна «прививка», а вот насчет «любви» — сложное дело, силой милому не быть. Любовь к рабочему месту — скрытое чувство. Иной не замечает, что у него под ногами сор и грязь, зато в деталь всю душу вкладывает, а иной наоборот: кругом чисто, гладко, станок блестит, но душу на изделие не расходует, лишь бы норму выполнить...
Инспектор по качеству. Теперь Ярцеву предстояло отказаться от своих прежних методов воздействия на разгильдяев. Хоть ему сказали, что пора раскрывать свои способности во всю ширь, сам Ярцев понял, что речь идет о чем-то другом. О чем конкретно, еще не мог разобраться,
Он не замечал, что в нем созрел ревнивый .исполнитель воли своих друзей — хозяев завода. Врожденное развивается без принуждения, как умение ходить вставшего на ноги, ребенка: поднялся с. четверенек, и ноги сами зашагали. Одно теперь было ясно Ярцеву: огромный завод, в цехах которого каждую смену встают к станкам и агрегатам десятки тысяч разных по характеру людей, может работать четко и ритмично, если в каждом большом и малом коллективе утвердится взаимный самоконтроль рабочих, В противном случае пуско-наладочная лихорадка перерастет в хроническую болезнь: здесь тромб, тут аритмия, и огромный производственный организм, как человек с резкими перепадами давления, лишится нормального соски яния.
От таких дум Ярцеву порой кажется, что земля под ногами становится зыбкой и вздрагивает, как обрыв Крутояра в дни неуемного разгула волн Жигулевского моря. Ему было бы легче одолеть тревогу, если бы он успел заметить, что таких ревнивых контролеров по качеству в каждом цехе появляется все больше и больше. Заработчи-ки, сдельщики, как мякина, на ветру, отвеиваются; сама жизнь завода, набирая силу, дает рост всхожим зернам.
Однако успокаиваться еще рано.
Кажется, первый раз Василий Ярцев увидел Ирину Николаеву в платье. Наконец-то, расставшись с курткой и брюками на «молниях», она осмелилась показать себя такой, какой ей положено быть без игры в парня. Сиреневое в клеточку платье, перехваченное в талии ремешком, подчеркивало плавность линий ее: стана. Походка, легкая, шаги пружинистые, как перед разбегом к прыжку. И разбежится, не удержишь, прыгнет, хоть под колеса грузовика, лишь бы доказать, что не зря подстриглась под мальчишку.
Ирина шла к общежитию. Василий, остановившись на развилке двух тропок, одна из . которых вела к летней эстраде, на танцевальную площадку, другая к строительному, управлению на заседание парткома, наблюдал за ней вопросительно — проскочит мимо, или остановится?
Остановилась. Прохладный осенний ветерок с моря хлестнул ее в лицо, шаловливо поиграл подолом, платья,
обнажая стройные ноги. Василий загородил ее собой от ветра, и она, вдруг приседая, принялась стыдливо прикрывать ладонями сжатые колени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22