- Это на суде? - Живо спросила Оля. - Будет. Говорил, что будет. И за забастовку настоящего времени ришатимуть. Господи! Как закроют завод, и еще Гавриил без работы останется ... Ну, все равно! Слушайте, Мирон, можно мне пойти с вами на суд? Можно? Ой, как бы вы знали, как мне этого хочется! Просто ... Можно, скажите? Я буду сидеть где-то в уголке ...
Мирон засмеялся.
- Хотите посмотреть, как меня "изгоняты" будут?
- Как? - Испуганно воскликнула Оля. - Тарас мне, говорил ... Но за что же "изгоняты?
- За шкодливый направление думой-ок ... Вот и с завода также за это выгнать збираються Ну, это неважно ... Но пойти вам можно ... Я думаю, что это общедоступен развлечение ...
- Но за что? - Широкими глазами, все смотрела Оля.
- Не сходимся мнениями ...
- Ну, нет! Они этого не посмеют ... Рабочие будут за вас ... Обязательно! С какой стати!
Мирон улыбнулся, глядя на нее.
- Конечно! - Успокаивающее подтвердил он - это я шучу. Просто разговор будет ... Пойдем, послушаете ... Сейчас часов семь есть? ...
Он посмотрел на часы.
- Да еще рано ...
- Слушайте, Мирон, - вдруг другим тоном сказала Оля. - Можно мне познакомиться с вашей сестрой?
- С сестрой? Хм, ... Это и я не раз думал ... И до Федора хотел затащить ее ... Не хочет ... Никого не хочет ... Но сейчас ... Знаете что, идем, действительно, сейчас ко мне, может с вами на собрание удастся вытащить ... Действительно, правильно! Идем!
Но Оля странно, сразу задумалась. Затем испуганно оглянулась, очевидно, не слыша его, крепко прижалась к нему и начала взволнованно дышать.
Мирон удивленно заглянул в ее лицо.
- Что с вами, Оля? Что с вами?
Оля старалась что-то сказать и не ришалася. Мирону показалось, что она побледнела.
- Да что с вами, деточка?
Вдруг остановилась, посмотрела в лицо ему большими напряженными глазами и сказала:
- Я. .. решилась.
- На что решились? - Остановился также Мирон.
- Я. .. иду в проституткы.
- Что-о?
Но одважившись на первое слово, Оля будто покатилась сама собой дальше. Задихуючись, хватая Мирона за руку, поспешно, подняты заговорила:
- Да, да! Я решилась! Я сегодня после Тараса это решила. Не могу больше! Я не могу смотреть. Я должен ... Вы же ничего? Правда? Да и что тут такого? Я буду так же служить людям, как и все. Только я сначала в Салдиева ... Возьму сто рублей, отдам нашим, а тогда уже туда. И просто в дом, прямо в дом, в самый настоящий, где ... все это. А может мне и в доме сразу дадут сто рублей? Дадут или нет? Я думаю, там не дадут. Ну, все равно, я сначала в Салдиева ...
Мирон оглянулся, увидел лавочку возле маленьких ворот и молча повел туда Олю. - Садитесь ... - Тихо сказал.
- И заявлю Салдиеву, что жить в его не буду, потому что ... когда проститутка, то должна быть настоящей. А сама закажу визитову карту и напечатаю. "Проститутка Ольга Матвиевна Щербина. И нашим пошлю и всем. И тотчас же поведу агитацию ... там ... Там как: все вместе живут ... или как?
Мирон не сводил с нее глаз. Едва улыбаясь своей странной печальной улыбкой, взял ее за руку - рука ужасно холодная была, - и осторожно сказал:
- Вот вы послушайте меня, Олюсю: прежде всего посидите немного молча ... Понимаете? Вот несколько помолчите, успокойтесь, а я подумаю. Хорошо?
- Но почему? Почему?
- Ну, так ...
- Подождите. Вы думаете, что я это зьопалу? Вы это думаете? Но я вам говорю, что уже после обеда это решила. Почему вы улыбаетесь? Не верите? Я, действительно, поначалу ничего такого не думала о доме ... Я думала только, что придется идти в Салдиева. Но сегодня я решила просто в дом ... Но почему вы улыбаетесь? Ну, что? Вы не верите мне? Нет?
- Нет, Оля, я верю ...
- Ну так чего? Чего? Вы не согласны? Вы же сами говорите всем, что ничего предосудительного ... Вы только - о других, а когда ... надо, то вы не згожуетесь?
- Говорил и згожуюсь. И очень рад, что вы это решили ... Только надо немного, подождать ... Понимаете? Денька-два,-три ...
- Но почему же? Почему?
- Забавная вы, деточка. Ну, может, что нибудь выяснится, может, иное нибудь придумаем. Вы же туда идете не потому, что нравится, а потому, что нечем жить. Когда не позорно, то еще не значит, что хорошо ... Чистить помойные ямы не зазорно, но почему, когда можно, не поискать лучшей работы? Понимаете? Нельзя же так действительно ... И никаких Салдиевих вам не надо. Почек нужно ...
- Господи! Какой вы! - Нетерпеливо, грустно вскрикнула Оля. - Да я за два - три дня, может, уже ... Однако, глупости, я ришуся ... Ну, что тут, такого? Что?
- Для вас это большой подвиг, Оля.
- Ну так что? Ну так что? Разве я не могу пойти на подвиг? Идут же на каторгу за свои мысли, идут в тюрьмы, ссылка, почему же нельзя идти в публичной дом? Позор? Болезни? Но почему нельзя взять на себя и позор и болезни за свои мысли? Чем тяжелее, тем лучше подвиг, разве нет? Вы же сами мне когда-то говорили, что если бы ваша сестра уверовала, вы бы сами ей предложили уйти ... Разве я не верую?
- Нет ... - Грустно улыбнулся Мирон.
Оля была поражена.
- Как? Я не верую?
- Нет, Оля. И Вы тем не заботьтесь, это не так быстро делается ...
- Но почему? Почему? Господи! Я же ...
- Да хоть так, Оля, что вам так трудно сейчас от одной мысли ... Подождите! А потом вы сказали о постыдности. Когда же позор, то ... нет того, о чем я вам говорил. Вы не поняли меня, детка. Мне не нужно, чтобы люди думали так, как я. Это невозможно. Они всегда будут думать так, как живут. Вот и у меня с вами. Я жил так, а вы иначе и думать мы должны по иному. Это естественно. Но я бы только хотел, чтобы у каждого были его мысли, честные и такие продуманные, чтобы уже никаких шатания не было, только действие.Понимаете? А вы вот считаете это позорным и все же хотите делать. Никогда этого не надо допускать. Позорно? Не делайте. Думаете, не позорно, тогда думайте так, чтобы мысль о постыдности просто смешной казалась вам. Но это, детка, очень трудно. Нам так долго вбивали в душу, разные понятия, от обеда до вечера от них увильнитись нельзя. Большим страданием, упрямой мнением они выжигаются. Вот вы за сестру мою говорите ... Сестра иное дело. Она без всяких подвигов проститутка, это - профессия ее. А потом - она сильная. Э, если-б только она подививилася это, как я! - А то ... Да и не в том суть. Только бы мысль появилась, а жизнь заставит приняти или отвергнуть. Но не надо насилюваты жизни, Оля. Пусть сами проституткы за себя борются .. Они прежде всего должны сами с себя сбросить позор, тогда и другие иначе смотреть на их ...
Оля слушала нетерпеливо, порой остро посматривая на Мирона. Наконец не выдержала и перебила:
- Вы кончили? Хорошо! Ну так я вам вот что скажу: когда я пойду туда ... Хорошо, пусть я сама еще считаю это постыдным, хотя это ... но пусть! Хорошо, пусть даже совсем так, хорошо, разве мой подвиг не больше ... чем сестры вашей? Для нее это - профессия, ей легче, а мне труднее. Но разве тот подвиг больше, где легче?
- Я же не против подвига, Оля ... Но подвиг должен быть от излишка сил, понимаете? От такой силы, когда чувствуешь что ... Эх! - Мирон даже кулака сжал, - сила выхода требует.Тогда подвиг есть хороший. А когда из отчаяния .... Ну что это за подвиг? Подвиг на миг прекрасный, детка, а когда на всю жизнь, да еще по принуждению ... Э. .. скучно и ненужно.
- Нет, я не згожуюсь, я не згожуюсь! Зачем вы так? Зачем так говорит? - С раздражение и тоской перебила Оля. - Вы намеренно это, чтобы унизить мое намерение и чтобы я не пошла. Я вижу, вы улыбаетесь ... Вы, конечно, розумнищий ... и я ... Но вы не имеете права так говорить! Не имеете! Вы должны быть честны с собой! Когда вы говорите один раз одно, вы не должны говорить иное во второй раз ... И к тому вы меня не понимаете. Не понимаете! но я иду. Я это решила. Я сама пойду! Пусть я совсем, совсем одна буду, пусть!Это даже лучше, это лучше ... Пусть ... Слушайте, вы мне только роскажить, как это все ... куда надо идти, что казать ... Я же не знаю ... И потом ничего мне больше не говорите о подвигах! Я не могу иначе! Вот и все! Жить так дальше я не Могу! Не могу! И мне все едино, решительно все равно! Когда вы мне скажете?
- Оля! Ну чего вы, право?
Оля даже встрепенулась от раздражение и еще чего, все время проглядывало в ней.
- Да что вы мне "Оля, Оля?! Что вам до этого вам именно что? Если бы любили и ревновали, а поэтому ... Вы же нисколько не ревнуете, вам просто ... Неприятно, что я не так же как вы думаю ... Неважно вам, так чего же ... разве не так? Мирон молчал. Оля искоса выжидая поглядывала на него. Затем вся как-то внезапно ослабла и тихо сказала:
- Ну, все равно ... Я так и знала ... Да что там! Но я иду ... Пусть ... Слушайте! - Вдруг всем телом повернулась к нему .- Не будете смеяться надо мной? Нет?
- Нет, Оля, не буду ...
- Действительно? ... Нет, не стоит ...
Она, видно, опять волновалась, но волновалась уже иначе, особенно, со сладким, горьким, тяжелым стыдом.
- Но все равно ... Слушайте .. Я хочу вас ... поцеловать. Ох, только не смейтесь! Можно вас поцеловать крепко, крепко.
Наверное сама вся корчилась от стыда и муки.
Мирон с какой слишком большой хапливостю обнял ее и наклонил к ней свое лицо. Оля посмотрела ему в глаза близко и вдруг одштовхнувшы, быстро поднялась:
- Нет! Не хочу ... Пойдем ... Пойдемте быстрее! Все это ... И спеша пошла вперед. Мирон шел за ней, склонив голову. И так они шли долго, - она впереди, он сзади шагов на два от нее. При свете лихтарив видно, что Оля очень бледная, глаза напряженно, неестественно блестят и смотрят не вперед, а словно у себя. Она бессознательно все время поправляла платок.
Вдруг остановилась, оглянулась и подождала на Мирона. Не глядя в глаза ему, быстро проговорила:
- Вы подождите здесь, я забегу, скажу дома, что иду ... Я быстро ... Вы усердно подождите. Я хочу с сестрой вашей увидеться ... Теперь обязательно хочу ... И суд ... Также теперь хочу очень ... Подождем?
- Подожду, идите.
- Я быстро.
И она почти побежала в переулок, где жили Щербины. Мирон медленно зашагал по тротуару, папиросы и не выпуская его из уст. Иногда он останавливался у лихтаря, спирався о его спиной, и долго неподвижно смотрел в одну точку. Тогда на губах его зьявлявся то же выражение насмешливо тоски и грусти, бывал иногда при разговоров с Марусей. Потом со вздохом начинал снова понемногу ходить.
Оля подошла то неожиданно.
- Пойдемте, - захакавшись, быстро произнесла и снова пошла впереди.
- Подождите ... Возьмите мою руку.
- Не надо.
- Возьмите, я вам говорю, - твердо и строго произнес Мирон.
Она с удивленно посмотрела на него.
Лицо его было мрачным, она покорно и даже робко взяла его руку.
- А теперь вот что, Оля. Слушайте внимательно. Мнение о публичной дом покиньте. Слышите? Драм нечего утворювать. Молчите. Вам тяжело. Совершенно верно. Но это не значит, что надо делать глупости. Нужно делать то, что поможет выйти из тяжелого положения, но не влезает в еще хуже. Я завтра перебалакаю с Тарасом. В крайнем случае ...поговорю еще с кем нибудь из высоконравственной семьи Кисельських.
- Нет! - Резко крикнула Оля. - Ни за что с Кисельськимы! Ни за что! После истории с Тарасом - ни за что!
Мирон молча посмотрел на нее.
- Действительно. Вы правы. Это хорошо, что вы так. Но это - не единственный выход. Есть много других.
- Я ни у кого не прошу помощи!
- И это хорошо. Но не кричите так, на нас смотрят. Все сделает Тарас.
- Каким образом?
- Там посмотрим. Но вы сейчас же и без всяких шатание дайте слово, что никаких мер не делать, не перебалакавшы со мной. Слышите? Сейчас же.
- Позвольте, я ...
- Оля! Не надо много говорить.
Ола молчала.
- Оля, я жду.
- Хорошо, я даю слово, но ...
- Вот и хорошо. Теперь еще одно. С сестрой никаких разговоров о публично дома и ... обо всем этом. Слышите?
- Слышу.
- Вот. Вам не холодно? Почему рука ваша здригуеться?
- Да ... Не знаю ...
- Гаврила сколько зарабатывает в месяц?
- Гаврила? Точно не знаю ... Нет, знаю! Сейчас. Тридцать два рубля в этот месяц вышло.
- Почему еще два?
- Не знаю ... Там однажды в их ...
- И Петрусь пьять?
- Конечно.
Замолчали. Начал накрапывать мелкий, едва заметный, как порох фонтана, дождик.
- Мирон Антонович! - Робко и тихо произнесла Оля.
- Чего?
- Я вас хочу спросить о чем-то ...
- Спрашивайте.
Оля не ришалася и робко поглядывала на него. Вдруг нахмурилась и сердито сказала:
- Вы можете сердиться, но я спрошу ... Это правда, говорят, как будто вы ... можете сойтись с женщиной даже не любя ее? Просто так ... для самой радости?
Мирон искоса посмотрел на него.
- Да, когда она согласна ...
- Ну да, конечно! .. обычно ... Заметно волновалась. И когда ребенок, когда от того ребенок ... То есть, от тогож могут быть дети?
- Нет, в таких случаях не должно быть детей ...
Мирон еще внимательнее посмотрел на нее.
- Но почему не должно быть? А когда он хочет? Она хочет иметь от вас ребенка?
Мирон вернул совсем близко к ней лицо и молча несколько минут смотрел ей в глаза. Она, странно, напряженно улыбалась.
- Слушайте, Оля, - жестко начал Мирон, - вас чулки вьязаты учили?
- Да ... - С легким удивлением ответила она.
- И учили любить человечество будущего? Так?
- Да ...
- Разумеется. А как создавать детей, ближайшую человечество, - правда не учили? Правда, вам агитаторы не говорили, что это будет серьезнее чулок?
Оля с непониманием смотрела на него.
- Я вас разозлила?
- Послушайте, Оля, вы мне скажите, вы думали когда нибудь, что такое дети?
- Да ... Я не знаю ... Иногда ...
- Ну, значит, не думали. Да и о чем думать? Чтобы жениться, а дети сами родятся. Так? Эх, Олюсю, цеж недостаточно желать ... Дети же не куклы, которыми приятно поиграть.Понимаете? Это люди, это - и человечество, которое социализм добывать ... Разве можно так? Детей только тогда родить можно, когда во первых, обе стороны непреодолимо, тянутся друг к другу, когда чувствуют, что вот кого они хотели ребенка, когда чувствуют, что навеки сплелись. Пусть через месяц разойдутся, но семенем нужно только так. Ну, а если только она сама ... Разве это хорошо? Это же, Олюсю, глубочайший акт, найважнищий, не чулок, но новый человек зьявляеться. Но и для чулки требуется умение, подготовка. Вот и вы ... "Почему же нельзя, когда он хочет?" А я как? Это же и мой ребенок или нет? А я ее как Родя ли я думаю, что начинаю новую жизнь? Я проверил себя? Можно ли с чистой совестью сказать, что сделал все, что мог, чтобы мой ребенок был здоров, сильная? ли я хочу с этой женщиной иметь детей? ли подошел я к этому акту с любовью и сознания. Говорят ваши моралисты о зверя а сами, действительно, как звери, детей родят. родил калеку и правый, так получилось ...
Оля слушала, наклонив голову. Мирон хотел заглянуть в ее лицо, но она еще больше наклонилась.
- Я бы так любила его ... - Вдруг зтиха, не поднимая головы, сказала Оля. - И ничего бы мне ... тогда не надо ... Вы бы даже ... не знали. Ничего бы я от вас не требовала ...
- Эх, Оля! - Воскликнул Мирон i беспомощно замолчал, улыбнувшись.
Молчала и Оля. Дождик начал побильшуватись. Мирон позвал извозчика, посадил Олю и поддерживая, обнял ее. Она мьягко, но решительно отвела его руку и сидела, чуть прикасаясь к его. До самого дома не говорили ничего.
- Темно в окнах ... - Глядя в гору, сказал Мирон, расплатившись с извозчиком. - Наверное, в кухне Маруся.
- Мне подождать здесь? - Тихо спросила, 0ля, наклонив голову и кутаясь.
- Нет, зачем? Может, Маруся, не захочет идти с нами ... Пойдемте.
Первые этажи лестницы были освещены, а верхние почему оставались в пивтьми Перед дверью своей квартиры Мирон повернулся к Оле, взял ее руку и, прижав ее к лицу свой, горячей, глубокой нежности прошептал:
- Деточка моя бедная! Хорошая, милая! Не надо на меня сердиться.
И не успел досказать: Оля резко отвернулась, прижалась лицом к стене и горько, как брошенная, оскорбленная ребенок, зарыдала. Рука осталась в Мироновой руке. Он молча, склонив голову, стоял неподвижно.
Вдруг внизу где открылась дверь и на лестнице послышались голоса.
- Хорошо! Непременно! - Кричал кто-вежливый, веселым тенором. - Обязательно!
И слышно было поспешные шаги по лестнице, но невозможно было разобрать, в гору или вниз идут.
Оля быстро вытерла глаза концом платка с головы, отняла руку в Мирона и вернулась к нему. Мирон начал открывать дверь.
В квартире было тихо и темно. В кухне тоже.
- Странно ... - Пробормотал Мирон, зажигая второго спички.
Оля остановилась у входних дверей и ждала. Глаза ее были красноватые, смотрели то равнодушно, непорушнo; губы сложились горько.
- Маруся! - Постучал к ней Мирон.
Тихо.
Он открыл дверь и вошел. Спичку догорел. Он зажег нового, и сейчас же бросилось в глаза то белое на столе. Быстро подошел ближе.
На туалетном зеркале стоял клочок бумаги: на бумаге что-то написано.
Мирон хватаясь зажег лампа и начал читать:
"Дорогой, родимый Роню! Прости меня плохой, но не могу иначе, иду таки ... Не ищи и не поднимай меня больше. Не надо, прошу и умоляю тебя. Ты сам говорил, чтобы не заставлять прочих жить так, как ты думаешь. Пусть живут, как сами могут. А за помощь твою я тебя до конца жизни не забуду. Ты моя единственная любовь, а все ... (зачеркнуто).Каждому свою жизнь, ты живи так, а я так. Мне так лучше будет, хоть тебя не буду мучить, ты хоть и не показываешь, а мне все кажется, что ты стесняешься меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22