Да и та работает перебоями. Ей так захотелось крупно поговорить с пиком, что она с усмешкой подумала про себя: «Нельзя же так сразу идти ругаться с человеком: пусть хоть с дороги отдохнет». И она решила пойти в магазин и закупить что для новоселья. Надо же отметить, посидеть, поговорим, с друзьями по работе. Тем более завтра суббота.
Нагрузившись продуктами, она вышла из магазина и на пороге столкнулась с пожилой полной блондинкой.
Ты?! — вырвалось у блондинки.
— Ирья? — Елена Петровна не поверила глазам.
Они застыли в дверях магазина и, лишь когда их попросили дать дорогу, перешли на крыльцо.
— Сколько лет, сколько зим? — спросила Ирья и только теперь догадалась взять за руку Елену Петровну.
— Сколько? — она переспросила и мысленно подсчитывала.— Да больше двадцати. И как ты изменилась.
— Я бы тоже не сказала, что ты помолодела.
Обе засмеялись. Потом Елена Петровна спохватилась:
— Что же мы тут стоим! Пойдем ко мне. Я тут — рядом.
— Да мне ведь... Муж пошел в контору. На работу оформляется. Должен вот-вот прийти.
— Ах вот оно что! Петриков, да? Подумать только! Ну, пошли.
По дороге Елена Петровна извинялась, что дома у нее все еще в беспорядке — она только что получила комнатушку.
— А у нас еще ничего нет. Даже детей не взяли с собой. В доме приезжих остановились,— сообщила Ирья.
— Ничего, все уладится. Тем более что у вас дети. Я поговорю с начальником,— пообещала Елена Петровна.
Пока Елена Петровна растопила плиту, Ирья внимательно осматривала комнату. Взгляд ее задержался на кипе папок и груде сваленных на полу книг.
— Ну рассказывай,— просила Елена Петровна.
— Что мне рассказывать? Мы теперь цыгане, одним словом. Всё проездили, всё проели. А жили когда-то очень хорошо. Мой-то работал даже председателем райисполкома. Потом пошли завистники, начали подкапываться. А у тебя как? О Николае так и не слышно ничего?
— А что слыхать-то? Погиб. Похоронен под Масельской.
От вопроса Ирьи о Николае Елене Петровне уже не стало ни больно, ни тревожно. А лет двадцать назад, еще до замужества, Елена Петровна не могла бы спокойно даже слышать об Ирье.
— А я ведь любила твоего Николая, ты знаешь? — призналась Ирья.
— Знаю. Потом я любила. Теперь поздно разбираться, кто больше.
Они сидели задумчивые, погруженные в свои воспоминания... Был когда-то традиционный треугольник, с ревностью, переживаниями, взаимной неприязнью и любовью, слезами и клятвами. Потом солдатская могила примирила
бывших соперниц. Елена Петровна наливала Ире чай и, вспоминая прошлое, промолвила то, что не могла бы признать лет двадцать назад:
— А ты была интереснее меня. И пела очень хорошо. Помнишь?
Не живут цветы в морозы, Только ранят душу мне. Пышно ледяные розы Расцветают на окне.
— Забыла я, Елена, все песни. Не до песен. Все, все пошло кувырком — жизнь, любовь, песни, работа. Дети ходят в залатанном старье, как у нищих.
— А ты не работаешь?
— Какая тут работа? Трое детей. И кто меня возьмет учительницей? Теперь все по-новому, да и старое-то я все позабыла.
— Не обязательно учительницей.
— Л ты кем работаешь?
— Прорабом. Заочно учусь в строительном институте. - Смотри-ка! И зарплата хорошая? Живешь одна? Ты
счастливая, Елена!
Не жалуюсь, Ирья. А вам будет тяжело с такой семы и на зарплате одного. Подумай, мы тут мигом найдем ему. Наоборот, людей не хватает.
Теперь я верю, что ты прораб. Вербовкой рабочем силы занимаешься в свободное от службы время?
— Ты что, язвишь?
— Да нет, в шутку. Завидую я тебе, Елена. А мне, пожалуй, пора. А то он, наверно, уже ждет, Николай мой. 11 подобрала же я мужа по имени. Только после свадьбы мне пришло в голову, что он тоже Николай. Только не тот. 11гудачник он, мой Николай. Всю жизнь. А твой был скромный, тихий, все читал и читал. Ну, всего, надо идти.
— Ты заходи.
— Спасибо. Буду заглядывать. Ты бы помогла моему... А то его всегда обижают. Такой он у меня невезучий.
Елена Петровна долго смотрела в окно, как Ирья медленно, устало шла по тротуару. Как она изменилась, Ирья! Елена Петровна помнила ее настоящей красавицей —тройной блондинкой с большими серыми глазами, с лицом изумительно чистым и белым, шаловливо вьющимися волосами. Ирья умела одеваться со вкусом и следить за собой она знала себе цену. Надменная красавица казалась недоступной простым деревенским парням. Только Николаю она разрешала провожать себя домой после вечеринок, только с ним она танцевала. Николай, конечно, был польщен и, по-видимому, неравнодушен к ней. Однажды, когда Ирья уехала на районное совещание учителей, Николай тоже помчался в райцентр. Он поехал почти прямо с работы. Но как выяснилось потом, Ирья сделала вид, что они совсем не знакомы: ей было стыдно идти танцевать или гулять с парнем в простых сапогах и без галстука. Как-никак районный центр. И кругом знакомые учителя. Николай очень обиделся. Может быть, размолвка между ними началась уже раньше, только эта их встреча была последней. До этого Елена только издалека любовалась скромным, тихим парнем, а тот даже не подозревал об этом. Елена любила его таким, каким он был,— в простых сапогах и без галстука. Но даже после свадьбы она все еще ревновала Николая к Ирье, хотя уже не было никаких оснований. А Ирья тоже возненавидела Елену, отзывалась о ней высокомерно и язвительно. Потом Ирья уехала и, как говорили, вышла замуж за какого-то ответственного работника. Значит, тоже за Николая.
Все это — в прошлом, остались только воспоминания, от которых уже на душе не больно, которые уже стерлись, заслонились другими переживаниями, новой болью, новыми тревогами, со слезами и без слез. Теперь вся ее жизнь — только в заботах о работе.
Она еще не решила, встретиться ли с начальником стройки сегодня или отложить на завтра.
Если бы Елена Петровна и решила побеспокоить начальника теперь, она не застала бы его дома.
После Петрозаводска собственная комната показалась Воронову слишком пустой, тихой и унылой. Он решил попить с дороги чаю и затопил плиту. Хлеб, масло и колбасу, которые были в шкафу, пришлось выбросить. Он пожевал всухомятку, что нашел в дорожной сумке.
Воронов рассеянно просмотрел накопившуюся почту. Письма были только служебные. Ни одного письма от Ольги, уже несколько лет. Да и ждал он их скорее по старой привычке.
«Гордячка!» Он старался думать о другом.
И было о чем думать. Совнархоз решил расширить строительство Туулилахти.
«А могла бы все-таки написать, где и как она там...»
Они познакомились на фронте, где Ольга, лейтенант медицинской службы, служила в батальоне Воронова. После войны она поступила в Ленинградский медицинский институт, а он — в Лесотехническую академию. В Ленинграде сыграли шумную студенческую свадьбу, а потом расстались... без шума. Ольга уехала на юг, а он — в Карелию. В последнем письме она разъяснила ему, как неопытному юноше, что семья — это не батальон, в мирное время супруги идут рядом, а не шагают строем, как в походной колонне, о делах советуются, а не командуют.
Он отодвинул газеты и служебные письма, чтобы подробно изучить их вечером, и вышел на улицу.
Каждый раз после короткой разлуки поселок казался ему по-новому дорогим и близким. «Вот он, мой дом!» Много лет назад Воронов приехал сюда начальником сплавного рейда. Его контора размещалась в землянке. Там же стояла его койка. Не лучше жили и рабочие, даже с семьями. Теперь в поселке до двухсот жилых домов, магазины, готовая, большой клуб, ремонтные мастерские, электростанция.
.Здесь начальник сплава стал начальником стройки.
С давних времен служил конечным пунктом. Дальше древесину отправляли в плотах. Весной сюда заглядывали рыбаки, ловили рыбу неделю- другую и покидали опять эти места, чтобы вернуться через год. Летом 1941 года здесь проходил "один из наших оборонительных рубежей. Три года спустя там пытался обороняться противник, но долгих боев не было. Большую часть года Туулилахти выглядел пустынным и безлюдным. Только ветрам здесь было раздолье: летом они катили огромные палы на озере, а зимой наметали высокие непроходимые сугробы. А потом стали строить поселок и места эти стали быстро преображаться. Сюда проложили железнодорожную ветку, и таким образом отпала необходимость сплавлять лес через озеро. Затем начали строить лесопильный йод. Не успели подвести здание под крышу, как принял новое решение: расширить строительство — построить целый комбинат с цехами домостроения, мебельным, химической переработки отходов древесины. Поселок рос не по дням, а по часам.
Поселок жил большой жизнью. Каждый по-своему стремился идти в ногу со временем. Как-то у мастера Кюллиепа пропала кошка. Ее искали всей семьей целую неделю.
Только десятилетний Ким не принимал участия в поисках. Наконец кошка нашлась в подвале, в тесном ящичке. Она всегда была любимицей Кима, и всех немало удивило его признание, что кошку в ящик посадил он сам.
— Как тебе не стыдно. Зачем ты мучаешь бедное животное?— рассердилась мать и стала вытаскивать прут из веника.
Не открой Ким своих намерений, ему наверняка не избежать бы порки.
— Ты, мама, не понимаешь!.. Если бы Мурка научилась жить в темноте, холоде, тесноте и почти без еды, она бы стала всемирно известной. Ее можно было бы послать на Луну.
Старик пенсионер Степаненко, когда-то работавший мастером механического цеха, недавно удивил библиотекаршу, потребовав выдать ему все имевшиеся в библиотеке труды Циолковского. Он уверял, что все ему понятно, только он никак не может постигнуть, что придает ракетам такую скорость. Во всяком случае, не бензин и не керосин, утверждал он. А тротил разнес бы вдребезги всю механику,
В годы войны Степаненко пришлось познакомиться с подрывным делом, и при случае он был не прочь показать свои знания.
Воронова больше волновали земные дела. В совнархозе утвердили план расширения строительства, отпустили средства, назначили начальника стройки. Воронов стал номенклатурным работником. А дальше? Стройматериалов в обрез. Не хватает рабочих, мало специалистов. Дальше пойдут предупреждения, выговоры. Но планы надо выполнять. Хоть кровь из носу, но выполняй.
Занятый этими тревожными мыслями, Воронов невольно подтянулся, зашагал шире и тверже: «Что ж, надо так надо!»
Переходя реку по понтонному мосту, Воронов увидал, как тяжело нагруженные машины, переваливаясь, ползли к стройке. Кран поднимал широкие железобетонные плиты. Издали троса не было видно, и казалось, тяжелые плиты сами взмывали в воздух и парили на легком ветру.
Когда Воронов поднялся на крутой берег, перед ним вдруг вырос огромный бульдозер. С гусениц комьями отлетала грязь. Водитель, склонившийся к рычагам, не заметил начальника. Неожиданно огромная машина, лязгая гусеницами, развернулась так круто, что Воронов едва успел отскочить.
— Задавишь, черт тебя дери! Надо же хоть немного смотреть!— крикнул он водителю, хотя знал, что в грохоте и шуме тот ничего не расслышит. Наконец бульдозерист заметил начальника, широко улыбнулся, обнажив ровный ряд крепких, ослепительно белых зубов на чумазом лице, и, выключив мотор, спрыгнул на землю.
— С приездом, Михаил Матвеевич! — Он тщательно вытер руку ветошью и протянул ее начальнику.
— Неужели в поселке вся вода вышла и нечем умыться? — спросил Воронов, поздоровавшись.
— Да еще не успел смениться, потому и не умылся,— пояснил парень.— С утра на работе.
— Почему так?,
— Кореш мой Тойво женился. Позавчера свадьбу отгрохали. Жаль, что вас не было. Тойво теперь не до бульдозера.
— И ты решил работать круглосуточно, так, что ли? Гебе, герой, надо немедленно идти отдыхать, а то чуть меня не убил.
Сейчас, сейчас. Только вот сворочу те два камня.
Воронов пошел дальше, но парень окликнул его. Нерешительно переминаясь с ноги на ногу и не глядя на начальника, он сбивчиво сказал:
Михаил Матвеевич. Я насчет Тойво... Я ведь постараюсь, если бы и мне получить хоть небольшую комнатку...
— Уж не надумал ли и ты жениться? — наконец понял Воронов.— Так бы и говорил! А то — насчет Тойво! А невеста кто? Не Лидия ли?
— Да комнаты нет... У отца и так тесно...
Павел, сын мастера сплава Кюллиева, жил с отцом. Мать его умерла в эвакуации, и отец завел новую семью. 11ачальник понимал, что в дом отца парень не мог привести |н песту. Еще не зная, как помочь Павлу, Воронов пошутил:
— Ну с тобой, парень, говорить — что по смоле на лыжах кататься. Я спрашиваю о невесте, а ты все о комнате.
- Да как же без комнаты? Куда же я ее?.. Без комнаты то есть...
Павел пристально рассматривал свои сапоги, словно впервые их видел.
Начальник не мог скрыть улыбки. Интересно, как он наткнулся объясниться в любви? Да еще Лидии!
- Постараемся что-нибудь устроить,— пообещал Воронов.— Но смотри у меня,— он погрозил пальцем,— если
только упустишь невесту, комнаты тебе не видеть. Договорились?
— Идет! — Парень обрадовано хлопнул начальника по плечу и доверительно сказал: — Это точно. И мне пора... Холостяк ведь как не отпетый покойник, ну, словом, дурак из дураков. Верно ведь, Михаил Матвеевич?,.
— Что? — Воронов вдруг помрачнел и сразу заговорил о другом: — А почему мотор выключил? Остынет, пока ты тут разводишь турусы на колесах. Потом будешь полчаса крутить.
— Ничего, Михаил Матвеевич, ничего. Мой мотор послушный, он с полоборота заводится.— Парень схватил ручку, и мотор действительно сразу же завелся.— Так не забудьте насчет комнаты! — крикнул он из кабины зарокотавшей машины.
Воронов быстро зашагал к стройке. Слова бульдозериста больно задели его: «Неотпетый покойник, дурак из дураков... Сам он дурак!» А ему, неотпетому покойнику, надо ломать голову, где взять дополнительную рабочую силу, особенно монтажников высоковольтной линии. Вот они стоят, мачты,— высокие, красивые на фоне легких облаков, а провода между ними не гудят, их нет. И неизвестно, когда будут. Все получается как-то нескладно. Есть мачты высоковольтной линии, а электрический ток дает пока только маленькая местная электростанция, и то с перебоями. «Вот и живи как люди!» — он еще мысленно полемизировал с бульдозеристом, будто тот был виноват в том, что у начальника не удалась семейная жизнь и что не присылают монтажников высоковольтной линии.
Рабочие устроили перекур. Бригадир плотников Мийхкалинен, или просто Вася Долговязый, как его звали за высокий рост, глубоко вогнал топор в чурбан и сказал:
— Вот как!
Потом достал из кармана резиновый кисет и стал набивать трубку. Его примеру последовали другие. Новости начальника обрадовали всех.
— Давно бы так! — сказал Вася Долговязый.— Значит, мы уже не цыгане: сегодня здесь, завтра там. Выходит, тут будет город, и мы останемся здесь навечно.
— Навечно! — насмешливо протянул худощавый рабочий с ломом в руках. Он бросил лом и сел.— Я вот как-то читал в газете: одна бомба — и от такого поселка останется только горсточка пепла. А может? и того не останется...
Вася Долговязый бросил на рабочего такой убийственный взгляд, что тот осекся. Потом процедил:
— Иди ты к черту со своими бомбами!
И презрительно сплюнул. Наступило тягостное молчание.
— Газеты, газеты... Их надо уметь читать! — добавил другой.
В сторонке сидел полный мужчина в черном помятом, но не в рабочем костюме. Он кашлянул и заговорил с достоинством, обдумывая каждое слово:
— Нас запугивают атомными и термоядерными бомбами. Это — понятно. Но удивительно, что у нас есть элементы, на которых это запугивание действует. И как это хорошо, что наши простые рабочие сумеют дать такой достойный отпор!
Воронов посмотрел на него испытующе, потом заметил:
— Вы правильно сказали. Только не знаю, кто вы будете?
— Я — тот же рабочий класс.
— Л все-таки? Приезжий, отпускник?
- Вы, кажется, тут начальник? — Мужчина встал и представился: — Я — Петриков, Николай Карлович Петри- ми» Определился к вам па работу. Прошу любить и жаловать.
На работу хорошо. Кем вас оформили?
И шпиком. Когда приступлю к работе — не знаю. Жилья нет. Семья у меня. Трое детей, жена.
— Значит, каменщик? Тоже неплохо.
— Почему — тоже? На стройках каменщик первое лицо. Не так ли?
— Конечно. Вот бы еще монтажников высоковольтной линии.
Экскаваторщик Николай Никулин, молодой парень в гимнастерке и солдатских кирзовых сапогах, спросил у Воронова:
— И наш Туулилахти, значит, в больших бумагах числится, в семилетнем плане то есть?
За начальника ответил Павел Кюллиев:
— Чай, не на луне живем. Чем Туулилахти хуже других, хотя и есть среди нас всякие?
Воронов посмотрел на часы и предложил:
— Давайте, товарищи, за работу. А о семилетнем плане Туулилахти мы еще поговорим.
— Конечно, поговорим. У нас в клубе,— поддержал его женский ГОЛОС.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31