Ее зовут Мирья. Между прочим, она очень похожа на тебя... Как ты на этом снимке.
— Да? Интересно. Бывает,— рассеянно проговорила Елена Петровна и стала рассматривать подарок.— Да, они неплохо делают такие вещички,
— И у Валечки есть подарок от Мирьи — кукла. Валечка сразу дала имя ей. Угадай — какое? Говорит, у тети Елены была когда-то маленькая Мирка, так давай и куклу назовем Миркой.
— Какая она у себя славненькая, твоя Валечка!
— А у куклы большие-большие голубые глаза,— продолжала Айно.
— У Мирки глаза тоже были большие, голубые...
Обе замолчали. Из раскрытого окна было видно, как на молодую сосну откуда-то выпорхнула маленькая птичка. Взмахнув крыльями — белыми с голубыми полосками, она перепрыгивала с ветки на ветку и так громко зачирикала, что Елена Петровна, усмехнувшись, заметила:
— Будто хочет что-то радостное сказать, да не умеет.
— А иногда так хотелось бы понимать их,— согласилась Айно.
Вместе убрали со стола, еще немного поговорили о том о сем, и Айно Андреевна пошла домой. Елена Петровна стояла у окна и машинально смотрела ей вслед. И вдруг она увидела, как навстречу Айно торопливо шел Воронов, словно у них было назначено свидание. Елена Петровна не хотела подглядывать и отвернулась, но минуту спустя опять выглянула в окно. Они стояли и оживленно беседовали. И какое, казалось бы, ей дело до того, кто, где и с кем разговаривает, но ничего она не могла поделать с тем, что эта встреча Айно с Вороновым была ей чем-то неприятна.
Елена Петровна поставила обратно на комод свою фотокарточку. Потом задумчиво раскрыла альбом и стала рассматривать пожелтевший снимок на первой странице. Тоненькая блондинка в голубом летнем платье. Неужели это она? Когда она успела превратиться в полную женщину средних лет, на висках которой уже появилась седина, лицо огрубело, покрылось морщинами? Огрубело не только лицо. Она уже не вздыхала, как прежде, вспоминая прошлое. Да, сильно она изменилась. Хорошо еще, что она блондинка — седина не так заметна. Мало же в ней осталось от той молодой и красивой женщины с маленьким ребенком на руках, которая изображена на фотографии, слишком мало... Но это ее ребенок. Навсегда ее. Она помнит о Мирке все до самых мельчайших подробностей, как может помнить только мать. По глазам, большим и голубым, как у нее самой, она всегда видела, когда девочка собиралась заплакать или засмеяться. Нет другого ребенка на свете, у которого были бы такие пухлые ручонки, словно перехваченные в запястье тонкой, невидимой ниточкой...
Рассматривая снимок, она опять вспомнила маленькую избушку. Однажды Мирка, карабкаясь на стол, упала на спину, задела за стул, и из-под левой лопатки пошла кровь. Как они с Колей тогда испугались! А Мирка и тогда почти
не плакала. Рана зажила быстро, но маленький рубец остался.
И снова, как всегда, когда она смотрела на этот снимок, Елена Петровна как наяву увидела себя в кузове грузовика, крепко прижимающей Мирку к груди... Когда засвистели бомбы, Мирка в страхе закричала: «Мама-а!» Больше ничего Елена Петровна не слышала... Она пришла в сознание только в полевом госпитале. Оказалось, партизаны подобрали ее на дороге среди убитых женщин и детей и переправили через линию фронта.
А молодой человек, который стоит за креслом,— ее Коля, единственный и навсегда ее.
Их уже нет — ни маленькой Мирки, ни Коли. И никогда не будет.
Елена Петровна не прослезилась, даже не вздохнула, рассматривая снимок. За шестнадцать лет она уже выплакала все слезы.
Потом она стала разогревать ужин для Нины. Девушка прибежала румяная, веселая. Оказалось, по пути из клуба Нина успела выкупаться в реке. «Ванны-то у нас нет»,— объяснила она смеясь. Жадно уплетая ужин, она рассказала Елене Петровне, что звонила в Петрозаводск и угрожала «поднять бузу», если не привезут плиты. Ведь из-за них задерживается монтаж многих машин. Ей ответили, что поднимать шума не надо — плиты уже посланы.
Однако, раньше чем поступили плиты, на стройку нагрянула рейдовая бригада республиканской газеты вместе с комиссией из районных организаций. На месте в состав рейдовой бригады включили рабочего Петрикова Николая Карловича, на основании письма которого и начато было расследование положения дел на стройке. Кроме него к работе по сбору материалов хотели привлечь инженера Нину Венедиктовну, но она отказалась, сославшись на свою занятость и на то, что она уже сказала все на производственном совещании.
Приезд всяких комиссий нервирует и будоражит людей, нарушает их привычный ритм работы. Так и теперь, комиссии и рейдовой бригаде нужны были материалы и различные данные почти от всех отделов — больше всего от производственного отдела, отдела снабжения, от бухгалтерии. Часами они беседовали с секретарем партийного бюро.
Много отнимали члены комиссии времени у председателя месткома, единственного человека, который отнесся к приезду комиссии совершенно спокойно. Председателем
месткома работал инвалид Отечественной войны, пенсионер Маккоев Осип Трофимович. Получая приличную пенсию, он отказался от оклада председателя месткома. Работал он с душой, правда почти не вникая в производственные проблемы; большую часть времени он проводил в клубе, библиотеке, занимался с кружками художественной самодеятельности. Своей единственной рукой он удивительно хорошо рисовал лозунги, придерживая другим плечом холст или бумагу. На концертах он был остроумным конферансье.
Но комиссии от него не было почти никакой пользы, потому что проверяли в основном именно производственную работу, а культмассовой работы касались лишь мимоходом. С Маккоевым попытались поговорить об интересовавших комиссию людях, узнать его мнение о них. Но по данным им характеристикам все, о ком бы ни заводили речь, оказывались и волевыми, и отзывчивыми, и талантливыми: Воронов — волевой, принципиальный, отзывчивый командир производства, который только тем и занимается, что прислушивается к мнению всех подчиненных, а потом самые мудрые советы применяет на практике. Прораб Елена Петровна—самая душевная женщина на стройке, много пострадавшая и потому понимающая нужды и заботы друг и х. Новый инженер Пина Венедиктовна—это настоящий представитель нового поколения: в ней сочетается талант, преданность делу, трудолюбие со скромностью...
Такую же характеристику он дал секретарю партийной организации, хотя о том не спрашивали, главному инженеру, начальнику отдела снабжения, всем, кроме главного бухгалтера, который, по словам Маккоева, оказался единственным бюрократом, грубияном, зажимщиком критики, оторванным от жизни и окружившим себя только цифрами и директивами. Из беседы с Маккоевым члены комиссии не могли сделать никаких выводов относительно интересовавших их людей. Вывод был сделан лишь в отношении самого председателя месткома: что профсоюзная организация оторвана от производственной жизни коллектива, конкретно не руководит социалистическим соревнованием и что в этом прежде всего виноват Маккоев, поэтому предлагалось подумать о замене председателя месткома, а мягкосердечному и доброму Маккоеву следует поручить работу с кружками художественной самодеятельности.
Ко всем выводам комиссии люди отнеслись по-разному: одни полностью поддерживали их, другие всё отрицали, третьи одобряли лишь некоторые пункты. Многие были недовольны, что все это делалось по инициативе Петрикова, человека, который на работе себя ничем хорошим не проявил, а только успел прослыть любителем выпить; другие, наоборот, считали, что Петрикову просто в жизни не везет, а что он человек с широким, государственным взглядом на жизнь и к нему надо прислушаться и его надо поддержать.
Начальник стройки Воронов принял комиссию со скептическими усмешками: знаем, мол, мы эти комиссии, нё первая и не последняя, только мало от них толку.
Однако, как дисциплинированный руководитель, он распорядился, чтобы все отделы оказали комиссии всяческую помощь. Сам он тем не менее старался быть в стороне и заниматься по возможности своим делом. Когда его ознакомили с выводами, которые содержали ряд критических замечаний и по его адресу, он ободрился и подписал все, что надлежало ему подписать, потому что комиссия требовала от совнархоза и от других поставщиков немедленного выполнения своих обязательств по обеспечению стройки необходимым оборудованием, стройматериалом и запасными частями. Елена Петровна даже ахнула.
— Да ведь вас же упрекают несправедливо: как же вы могли обеспечить для стройки производственную воду, если до сих пор насосная станция не оборудована, и не по вашей вине. Не ведрами же таскать воду.
Воронов махнул рукой:
— Ерунда! Умные люди поймут этот документ как надо и ускорят отправку оборудования, а дуракам что ни пиши, они все равно останутся дураками.
Елена Петровна тоже была рада выводам комиссии: какой-нибудь след все-таки останется, какая-нибудь помощь будет. Рада она была и за Петрикова. Правда, кое- кто поговаривал, что то, что он написал, просто кляуза. Но дословного содержания письма никто, кроме членов комиссии, не знал, и что бы там ни было написано, от него большая польза. Одно дело, когда пишет начальник стройки или прорабы — к ним привыкли, а к голосу простого рабочего должны прислушаться. Елена Петровна не могла не похвастаться перед начальником:
— А ты говоришь — надо судить. Человек раз выпил, с кем не бывает. Ведь я правильно сделала, что задержала материал?
Воронов буркнул неопределенно:
— Как знать.
Елена Петровна продолжала:
— И я тоже думаю, что Маккоев не на своем месте. Провалит он дело со своей добротой.
— И кого ты хочешь на его место? Того же Петрикова,
да?
— А что вы смеетесь? Почему бы и нет? Человек он, видать, боевой, с организаторскими способностями, с опытом. А каменщик он так себе. И лучше вряд ли уже будет: поздно его учить.
— Добрая ты душа, Елена Петровна! — Это «ты» означало, что разговор неофициальный.— Тебе бы только благотворительностью заниматься. Ну ладно, я пошутил. Не нам с вами решать этот вопрос, но предложить мы можем.
Вскоре после отъезда комиссии наступили горячие дни: доставили железобетонные плиты, и теперь пришлось наверстывать упущенное. Люди словно встрепенулись, увидя, что дело сдвинулось с мертвой точки. В строительстве — как в жизни вообще. Проходят недели утомительного однообразия— и нет никаких ощутимых сдвигов, хотя люди работают не покладая рук. Но их труд не напрасен: где-то что-то наполняется, растет, потом наступает час, и все словно выливается наружу, быстро, зримо. Так воздвигаются дома — кирпич к кирпичу, так протягиваются магистрали стальных путей — рельс к рельсу, так рождаются книги и картины, так в одну весеннюю ночь воды озер ломают льды.
Люди по-разному проявляют рвение в работе. Однажды, проходя по двору стройки, Елена Петровна застыла при виде странного зрелища. Бульдозер Павла Кюллиева, который ровнял землю у кладки, намертво засел между двумя валунами. Павел, весь красный от злости и напряжения, лежал на земле и старался плечом вывернуть огромный камень. Это было настолько безрассудно, что Елена Петровна испугалась: в своем ли уме парень? Она подошла ближе. Слезы текли по его измазанному грязью, потному лицу. Елена Петровна дотронулась до плеча бульдозериста:
— Павел, что с тобой? Так ничего не выйдет, брось!
— Иди-ка ты!..— истерически вскрикнул парень.
Она велела Павлу встать с земли и не валять дурака. Парень послушался, хотя и весь дрожал. Елена Петровна позвала рабочих со стройки. Общими усилиями камень сдвинули с места. Николай Никулин сел на бульдозер и
столкнул камни в яму. Павел хотел снова забраться в кабину, но Елена Петровна уговорила его пойти домой. Она решила вечером сходить к Айно Андреевне и посоветоваться, что такое творится с парнем.
Но во время перекура у рабочих зашел разговор о Павле, и то, что Елена Петровна услышала от одного из старожилов поселка, во многом объяснило и сегодняшний случай и вообще странности в поведении Павла.
Павел был совсем маленьким, когда началась война. Отец ушел на фронт, а матери, тяжело больной, с маленьким сыном на руках, пришлось эвакуироваться. Бомбили. На остановках матери теряли детей, дети — матерей. А мать Павла лежала в бреду. На какой-то станции ее сняли с поезда. Маленький мальчик стоял около матери, лежавшей в зале ожидания, и держал ее за руку, пока та не окоченела. Потом пришли какие-то люди и унесли мать. Мальчик побежал следом. Его не пустили, но он как-то все же пробрался в холодную, темную комнату, где лежала мать. Он увидел там покойников, лежавших неподвижно в странных позах, и среди них мать. С диким криком выбежал мальчик из этой жуткой комнаты, побежал на вокзал, вскочил в какой-то вагон, к незнакомым людям, а потом снова отстал от поезда. Голодного и больного его подобрали у водокачки небольшой станции. Мальчик попал в больницу и с трудом выжил. Его отвезли в детдом, но он вскоре сбежал. Несколько месяцев скитался беспризорным, пока его не поймали и снова не отправили в детдом. После войны прошло несколько лет, прежде чем отец нашел сына. В поисках сына отец встретился с Марией Андреевной, бывшей санитаркой, которая ухаживала за ним во время войны, когда он лежал тяжелораненым. Отец привез сына домой, а полгода спустя съездил за Марией Андреевной. В семье появилась новая мать. Теперь она работала учительницей в Туулилахти. У Павла стали появляться маленькие братья и сестры — целых пять. Тем более одиноким чувствовал себя парень в своей семье. Вдобавок . ко всему он часто хворал. Из-за слабого здоровья его не взяли в армию, а это еще больше угнетало Павла. Характер у него был неуравновешенный: то он неукротимо веселый, а через минуту уже такой мрачный, что слова не добьешься. Работал он хорошо, но иногда, правда редко, случались вот такие истерические припадки, как сегодня.
Следы войны — это не только мины, таящиеся под землей, и не только воспоминания, неожиданно бередящие
душу. Это и старые раны, ноющие перед непогодой, это и душевные травмы, вот такие, как у Павла. Парень даже не успел побывать на фронте, а война уже успела покалечить его, и, пожалуй, больше, чем некоторых из тех, кто был на фронте.
Рабочие молча курили, думая каждый о своем. Многие из них знали, что такое война. Этот рассказ напомнил им о тяжелых днях войны. Бывшие фронтовики вспоминают войну чаще всего про себя, молча. Рассказывать о ней любят обычно те, кто выдает чужие подвиги, страдания за свои.
Первым нарушил молчание Петриков. Но его беспокоила не война, а дела более близкого времени. До него дошли смутные слухи, что будут перевыборы месткома и что | роде бы в председатели месткома собираются выдвинуть кандидатуру его, Петрикова, и поэтому можно было уже говорить о профсоюзе. Он заговорил:
— Да, многие пострадали в войну. И им нужно помогать. Это дело всей общественности, а прежде всего — профсоюзов. Меня удивляет равнодушное отношение к таким пещам. Вот, например, в земле полно мин, а стройку начинают, даже не проверив, есть ли мины. Или, вот вы говорите, Кюдлиев... Павел, кажется, его зовут. Он нуждается безусловно в лечении. А скажите, ставился ли хоть раз у нас в профсоюзной организации вопрос о медицинской помощи лому парию? Ею нужно направить к специалистам, т.(хлопотать ему путевку в санаторий. Или вот квартирные условия? Такому человеку, как Кюллиев, нужно в первую очередь, или, вернее, вне всякой очереди, устроить квартиру. А он живет в получужой семье, где шумят дети...
Правильно говорил Петриков.
В заключение он добавил:
— Кровь проливать мы умели, а вот раны войны по- настоящему залечивать еще не научились.
Он взглянул на часы и встал: перекур затянулся, и поэтому рабочие стали дружно подниматься. Но не успели разойтись по местам, как раздался вопрос:
— А интересно, сколько капель своей крови ты, Петриков, пролил и где?
Это был старый сплавщик Койвунен, уже много лет на ушедший на пенсию. Он сидел в сторонке на бревне, сутулый, морщинистый, в клетчатой рубашке и жилете. Никто не заметил, с каким вниманием старик слушал Петрикова, попыхивая своей неразлучной трубкой-носогрейкой.
В поселке Койвунена хорошо знали и в то же время как-то не всегда замечали его. Знали его потому, что вся его жизнь, начиная с двадцатых годов, когда он приехал в Советский Союз, была на виду, а замечали его не всегда потому, что он не вмешивался в жизнь других, жил одиноко в своей комнатушке.
Вставал он каждое утро неизменно в семь часов, готовил себе завтрак, а потом начинал свой обычный обход. Сперва он шел к сплавщикам. Долго стоял и смотрел, как идет сортировка древесины, покуривал и молча кивал или покачивал головой, в зависимости от того, как спорилась работа у того или другого сплавщика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
— Да? Интересно. Бывает,— рассеянно проговорила Елена Петровна и стала рассматривать подарок.— Да, они неплохо делают такие вещички,
— И у Валечки есть подарок от Мирьи — кукла. Валечка сразу дала имя ей. Угадай — какое? Говорит, у тети Елены была когда-то маленькая Мирка, так давай и куклу назовем Миркой.
— Какая она у себя славненькая, твоя Валечка!
— А у куклы большие-большие голубые глаза,— продолжала Айно.
— У Мирки глаза тоже были большие, голубые...
Обе замолчали. Из раскрытого окна было видно, как на молодую сосну откуда-то выпорхнула маленькая птичка. Взмахнув крыльями — белыми с голубыми полосками, она перепрыгивала с ветки на ветку и так громко зачирикала, что Елена Петровна, усмехнувшись, заметила:
— Будто хочет что-то радостное сказать, да не умеет.
— А иногда так хотелось бы понимать их,— согласилась Айно.
Вместе убрали со стола, еще немного поговорили о том о сем, и Айно Андреевна пошла домой. Елена Петровна стояла у окна и машинально смотрела ей вслед. И вдруг она увидела, как навстречу Айно торопливо шел Воронов, словно у них было назначено свидание. Елена Петровна не хотела подглядывать и отвернулась, но минуту спустя опять выглянула в окно. Они стояли и оживленно беседовали. И какое, казалось бы, ей дело до того, кто, где и с кем разговаривает, но ничего она не могла поделать с тем, что эта встреча Айно с Вороновым была ей чем-то неприятна.
Елена Петровна поставила обратно на комод свою фотокарточку. Потом задумчиво раскрыла альбом и стала рассматривать пожелтевший снимок на первой странице. Тоненькая блондинка в голубом летнем платье. Неужели это она? Когда она успела превратиться в полную женщину средних лет, на висках которой уже появилась седина, лицо огрубело, покрылось морщинами? Огрубело не только лицо. Она уже не вздыхала, как прежде, вспоминая прошлое. Да, сильно она изменилась. Хорошо еще, что она блондинка — седина не так заметна. Мало же в ней осталось от той молодой и красивой женщины с маленьким ребенком на руках, которая изображена на фотографии, слишком мало... Но это ее ребенок. Навсегда ее. Она помнит о Мирке все до самых мельчайших подробностей, как может помнить только мать. По глазам, большим и голубым, как у нее самой, она всегда видела, когда девочка собиралась заплакать или засмеяться. Нет другого ребенка на свете, у которого были бы такие пухлые ручонки, словно перехваченные в запястье тонкой, невидимой ниточкой...
Рассматривая снимок, она опять вспомнила маленькую избушку. Однажды Мирка, карабкаясь на стол, упала на спину, задела за стул, и из-под левой лопатки пошла кровь. Как они с Колей тогда испугались! А Мирка и тогда почти
не плакала. Рана зажила быстро, но маленький рубец остался.
И снова, как всегда, когда она смотрела на этот снимок, Елена Петровна как наяву увидела себя в кузове грузовика, крепко прижимающей Мирку к груди... Когда засвистели бомбы, Мирка в страхе закричала: «Мама-а!» Больше ничего Елена Петровна не слышала... Она пришла в сознание только в полевом госпитале. Оказалось, партизаны подобрали ее на дороге среди убитых женщин и детей и переправили через линию фронта.
А молодой человек, который стоит за креслом,— ее Коля, единственный и навсегда ее.
Их уже нет — ни маленькой Мирки, ни Коли. И никогда не будет.
Елена Петровна не прослезилась, даже не вздохнула, рассматривая снимок. За шестнадцать лет она уже выплакала все слезы.
Потом она стала разогревать ужин для Нины. Девушка прибежала румяная, веселая. Оказалось, по пути из клуба Нина успела выкупаться в реке. «Ванны-то у нас нет»,— объяснила она смеясь. Жадно уплетая ужин, она рассказала Елене Петровне, что звонила в Петрозаводск и угрожала «поднять бузу», если не привезут плиты. Ведь из-за них задерживается монтаж многих машин. Ей ответили, что поднимать шума не надо — плиты уже посланы.
Однако, раньше чем поступили плиты, на стройку нагрянула рейдовая бригада республиканской газеты вместе с комиссией из районных организаций. На месте в состав рейдовой бригады включили рабочего Петрикова Николая Карловича, на основании письма которого и начато было расследование положения дел на стройке. Кроме него к работе по сбору материалов хотели привлечь инженера Нину Венедиктовну, но она отказалась, сославшись на свою занятость и на то, что она уже сказала все на производственном совещании.
Приезд всяких комиссий нервирует и будоражит людей, нарушает их привычный ритм работы. Так и теперь, комиссии и рейдовой бригаде нужны были материалы и различные данные почти от всех отделов — больше всего от производственного отдела, отдела снабжения, от бухгалтерии. Часами они беседовали с секретарем партийного бюро.
Много отнимали члены комиссии времени у председателя месткома, единственного человека, который отнесся к приезду комиссии совершенно спокойно. Председателем
месткома работал инвалид Отечественной войны, пенсионер Маккоев Осип Трофимович. Получая приличную пенсию, он отказался от оклада председателя месткома. Работал он с душой, правда почти не вникая в производственные проблемы; большую часть времени он проводил в клубе, библиотеке, занимался с кружками художественной самодеятельности. Своей единственной рукой он удивительно хорошо рисовал лозунги, придерживая другим плечом холст или бумагу. На концертах он был остроумным конферансье.
Но комиссии от него не было почти никакой пользы, потому что проверяли в основном именно производственную работу, а культмассовой работы касались лишь мимоходом. С Маккоевым попытались поговорить об интересовавших комиссию людях, узнать его мнение о них. Но по данным им характеристикам все, о ком бы ни заводили речь, оказывались и волевыми, и отзывчивыми, и талантливыми: Воронов — волевой, принципиальный, отзывчивый командир производства, который только тем и занимается, что прислушивается к мнению всех подчиненных, а потом самые мудрые советы применяет на практике. Прораб Елена Петровна—самая душевная женщина на стройке, много пострадавшая и потому понимающая нужды и заботы друг и х. Новый инженер Пина Венедиктовна—это настоящий представитель нового поколения: в ней сочетается талант, преданность делу, трудолюбие со скромностью...
Такую же характеристику он дал секретарю партийной организации, хотя о том не спрашивали, главному инженеру, начальнику отдела снабжения, всем, кроме главного бухгалтера, который, по словам Маккоева, оказался единственным бюрократом, грубияном, зажимщиком критики, оторванным от жизни и окружившим себя только цифрами и директивами. Из беседы с Маккоевым члены комиссии не могли сделать никаких выводов относительно интересовавших их людей. Вывод был сделан лишь в отношении самого председателя месткома: что профсоюзная организация оторвана от производственной жизни коллектива, конкретно не руководит социалистическим соревнованием и что в этом прежде всего виноват Маккоев, поэтому предлагалось подумать о замене председателя месткома, а мягкосердечному и доброму Маккоеву следует поручить работу с кружками художественной самодеятельности.
Ко всем выводам комиссии люди отнеслись по-разному: одни полностью поддерживали их, другие всё отрицали, третьи одобряли лишь некоторые пункты. Многие были недовольны, что все это делалось по инициативе Петрикова, человека, который на работе себя ничем хорошим не проявил, а только успел прослыть любителем выпить; другие, наоборот, считали, что Петрикову просто в жизни не везет, а что он человек с широким, государственным взглядом на жизнь и к нему надо прислушаться и его надо поддержать.
Начальник стройки Воронов принял комиссию со скептическими усмешками: знаем, мол, мы эти комиссии, нё первая и не последняя, только мало от них толку.
Однако, как дисциплинированный руководитель, он распорядился, чтобы все отделы оказали комиссии всяческую помощь. Сам он тем не менее старался быть в стороне и заниматься по возможности своим делом. Когда его ознакомили с выводами, которые содержали ряд критических замечаний и по его адресу, он ободрился и подписал все, что надлежало ему подписать, потому что комиссия требовала от совнархоза и от других поставщиков немедленного выполнения своих обязательств по обеспечению стройки необходимым оборудованием, стройматериалом и запасными частями. Елена Петровна даже ахнула.
— Да ведь вас же упрекают несправедливо: как же вы могли обеспечить для стройки производственную воду, если до сих пор насосная станция не оборудована, и не по вашей вине. Не ведрами же таскать воду.
Воронов махнул рукой:
— Ерунда! Умные люди поймут этот документ как надо и ускорят отправку оборудования, а дуракам что ни пиши, они все равно останутся дураками.
Елена Петровна тоже была рада выводам комиссии: какой-нибудь след все-таки останется, какая-нибудь помощь будет. Рада она была и за Петрикова. Правда, кое- кто поговаривал, что то, что он написал, просто кляуза. Но дословного содержания письма никто, кроме членов комиссии, не знал, и что бы там ни было написано, от него большая польза. Одно дело, когда пишет начальник стройки или прорабы — к ним привыкли, а к голосу простого рабочего должны прислушаться. Елена Петровна не могла не похвастаться перед начальником:
— А ты говоришь — надо судить. Человек раз выпил, с кем не бывает. Ведь я правильно сделала, что задержала материал?
Воронов буркнул неопределенно:
— Как знать.
Елена Петровна продолжала:
— И я тоже думаю, что Маккоев не на своем месте. Провалит он дело со своей добротой.
— И кого ты хочешь на его место? Того же Петрикова,
да?
— А что вы смеетесь? Почему бы и нет? Человек он, видать, боевой, с организаторскими способностями, с опытом. А каменщик он так себе. И лучше вряд ли уже будет: поздно его учить.
— Добрая ты душа, Елена Петровна! — Это «ты» означало, что разговор неофициальный.— Тебе бы только благотворительностью заниматься. Ну ладно, я пошутил. Не нам с вами решать этот вопрос, но предложить мы можем.
Вскоре после отъезда комиссии наступили горячие дни: доставили железобетонные плиты, и теперь пришлось наверстывать упущенное. Люди словно встрепенулись, увидя, что дело сдвинулось с мертвой точки. В строительстве — как в жизни вообще. Проходят недели утомительного однообразия— и нет никаких ощутимых сдвигов, хотя люди работают не покладая рук. Но их труд не напрасен: где-то что-то наполняется, растет, потом наступает час, и все словно выливается наружу, быстро, зримо. Так воздвигаются дома — кирпич к кирпичу, так протягиваются магистрали стальных путей — рельс к рельсу, так рождаются книги и картины, так в одну весеннюю ночь воды озер ломают льды.
Люди по-разному проявляют рвение в работе. Однажды, проходя по двору стройки, Елена Петровна застыла при виде странного зрелища. Бульдозер Павла Кюллиева, который ровнял землю у кладки, намертво засел между двумя валунами. Павел, весь красный от злости и напряжения, лежал на земле и старался плечом вывернуть огромный камень. Это было настолько безрассудно, что Елена Петровна испугалась: в своем ли уме парень? Она подошла ближе. Слезы текли по его измазанному грязью, потному лицу. Елена Петровна дотронулась до плеча бульдозериста:
— Павел, что с тобой? Так ничего не выйдет, брось!
— Иди-ка ты!..— истерически вскрикнул парень.
Она велела Павлу встать с земли и не валять дурака. Парень послушался, хотя и весь дрожал. Елена Петровна позвала рабочих со стройки. Общими усилиями камень сдвинули с места. Николай Никулин сел на бульдозер и
столкнул камни в яму. Павел хотел снова забраться в кабину, но Елена Петровна уговорила его пойти домой. Она решила вечером сходить к Айно Андреевне и посоветоваться, что такое творится с парнем.
Но во время перекура у рабочих зашел разговор о Павле, и то, что Елена Петровна услышала от одного из старожилов поселка, во многом объяснило и сегодняшний случай и вообще странности в поведении Павла.
Павел был совсем маленьким, когда началась война. Отец ушел на фронт, а матери, тяжело больной, с маленьким сыном на руках, пришлось эвакуироваться. Бомбили. На остановках матери теряли детей, дети — матерей. А мать Павла лежала в бреду. На какой-то станции ее сняли с поезда. Маленький мальчик стоял около матери, лежавшей в зале ожидания, и держал ее за руку, пока та не окоченела. Потом пришли какие-то люди и унесли мать. Мальчик побежал следом. Его не пустили, но он как-то все же пробрался в холодную, темную комнату, где лежала мать. Он увидел там покойников, лежавших неподвижно в странных позах, и среди них мать. С диким криком выбежал мальчик из этой жуткой комнаты, побежал на вокзал, вскочил в какой-то вагон, к незнакомым людям, а потом снова отстал от поезда. Голодного и больного его подобрали у водокачки небольшой станции. Мальчик попал в больницу и с трудом выжил. Его отвезли в детдом, но он вскоре сбежал. Несколько месяцев скитался беспризорным, пока его не поймали и снова не отправили в детдом. После войны прошло несколько лет, прежде чем отец нашел сына. В поисках сына отец встретился с Марией Андреевной, бывшей санитаркой, которая ухаживала за ним во время войны, когда он лежал тяжелораненым. Отец привез сына домой, а полгода спустя съездил за Марией Андреевной. В семье появилась новая мать. Теперь она работала учительницей в Туулилахти. У Павла стали появляться маленькие братья и сестры — целых пять. Тем более одиноким чувствовал себя парень в своей семье. Вдобавок . ко всему он часто хворал. Из-за слабого здоровья его не взяли в армию, а это еще больше угнетало Павла. Характер у него был неуравновешенный: то он неукротимо веселый, а через минуту уже такой мрачный, что слова не добьешься. Работал он хорошо, но иногда, правда редко, случались вот такие истерические припадки, как сегодня.
Следы войны — это не только мины, таящиеся под землей, и не только воспоминания, неожиданно бередящие
душу. Это и старые раны, ноющие перед непогодой, это и душевные травмы, вот такие, как у Павла. Парень даже не успел побывать на фронте, а война уже успела покалечить его, и, пожалуй, больше, чем некоторых из тех, кто был на фронте.
Рабочие молча курили, думая каждый о своем. Многие из них знали, что такое война. Этот рассказ напомнил им о тяжелых днях войны. Бывшие фронтовики вспоминают войну чаще всего про себя, молча. Рассказывать о ней любят обычно те, кто выдает чужие подвиги, страдания за свои.
Первым нарушил молчание Петриков. Но его беспокоила не война, а дела более близкого времени. До него дошли смутные слухи, что будут перевыборы месткома и что | роде бы в председатели месткома собираются выдвинуть кандидатуру его, Петрикова, и поэтому можно было уже говорить о профсоюзе. Он заговорил:
— Да, многие пострадали в войну. И им нужно помогать. Это дело всей общественности, а прежде всего — профсоюзов. Меня удивляет равнодушное отношение к таким пещам. Вот, например, в земле полно мин, а стройку начинают, даже не проверив, есть ли мины. Или, вот вы говорите, Кюдлиев... Павел, кажется, его зовут. Он нуждается безусловно в лечении. А скажите, ставился ли хоть раз у нас в профсоюзной организации вопрос о медицинской помощи лому парию? Ею нужно направить к специалистам, т.(хлопотать ему путевку в санаторий. Или вот квартирные условия? Такому человеку, как Кюллиев, нужно в первую очередь, или, вернее, вне всякой очереди, устроить квартиру. А он живет в получужой семье, где шумят дети...
Правильно говорил Петриков.
В заключение он добавил:
— Кровь проливать мы умели, а вот раны войны по- настоящему залечивать еще не научились.
Он взглянул на часы и встал: перекур затянулся, и поэтому рабочие стали дружно подниматься. Но не успели разойтись по местам, как раздался вопрос:
— А интересно, сколько капель своей крови ты, Петриков, пролил и где?
Это был старый сплавщик Койвунен, уже много лет на ушедший на пенсию. Он сидел в сторонке на бревне, сутулый, морщинистый, в клетчатой рубашке и жилете. Никто не заметил, с каким вниманием старик слушал Петрикова, попыхивая своей неразлучной трубкой-носогрейкой.
В поселке Койвунена хорошо знали и в то же время как-то не всегда замечали его. Знали его потому, что вся его жизнь, начиная с двадцатых годов, когда он приехал в Советский Союз, была на виду, а замечали его не всегда потому, что он не вмешивался в жизнь других, жил одиноко в своей комнатушке.
Вставал он каждое утро неизменно в семь часов, готовил себе завтрак, а потом начинал свой обычный обход. Сперва он шел к сплавщикам. Долго стоял и смотрел, как идет сортировка древесины, покуривал и молча кивал или покачивал головой, в зависимости от того, как спорилась работа у того или другого сплавщика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31