Кряжистый рабочий настилал пол. По-видимому, он был мастером по этой части, потому что на всех стройках Мирья заставала его за одной и той же работой. И неизменно он приветствовал девушку словами:
— Ну, что хорошего Мирья нам сегодня скажет?
— А я получила письмо из Советского Союза. Моя мама жива и зовет меня к себе. Вот.
— Да что ты!
Кряжистый рабочий взял письмо, чтобы своими глазами удостовериться в таком чуде.
— Надо будет потом прочитать.
Потом? Только теперь Мирья сообразила, что никто не может читать такое длинное письмо в рабочее время, пусть даже в нем новости будут и того важнее. И она сказала:
— Папа, мой папа — карел, погиб на войне.
— Да... Война, она...— вздохнул кто-то.
— А мама жива. Она—прораб-строитель.— Мирья взяла письмо и, бережно сложив его, спрятала.— Вот ее фотография.
— Значит, она как Иокивирта у нас? — спросил рябой рабочий, который как-то сказал, что сидел с отцом в одной камере.
Это сравнение показалось девушке даже оскорбительным. А рабочий удивлялся:
— Гляди-ка ты, в Советском Союзе женщины такие посты занимают...
Вдруг появился Иокивирта. При виде Мирьи его пухлое лицо начало наливаться кровью.
— Нейти 1 опять сюда занесло? Здесь не общество «Финляндия — СССР», здесь люди заняты делом!
Он сердито направился к Мирье, но перед ним вырос огромного роста рабочий и, заслонив своими саженными плечами хрупкую девушку, необыкновенно спокойно сказал:
— Смотри, прораб, не споткнись. Пол-то здесь недоделан.
— Да, тут недолго споткнуться,— подтвердил рябой рабочий, тоже оказавшийся перед инженером.
— Тут надо ходить поосторожнее,— посоветовал еще кто-то.
Мирья тихо сообщила широкоплечему рабочему, когда будет собрание общества. Потом он проводил ее до дверей и стал опять как ни в чем не бывало подгонять доску. Кто- то учтиво объяснял инженеру:
— Этой девчонке пришло письмо из Советского Союза. Мать, оказывается, жива. Наверно, уедет она теперь от нас.
— Скатертью дорога,— сердито буркнул прораб.— Одной красной меньше...
Вернувшись в отделение, Мирья еще не могла приняться за работу. Она снова стала перечитывать письмо. Читала и всхлипывала, а глаза блестели.
Широко распахнулась дверь, и в комнату ввалился Танттунен, весь в снегу. Вошел, но тут же вышел и долго чистил пальто у входа. Едва он успел повесить пальто, как пришел коммерции советник, фамилию которого так и не запомнила. И появился он совсем некстати — Мирья уже приготовилась показать Танттунену письмо. А теперь сиди жди.
Коммерции советник учтиво поздоровался, неторопливо снял пальто и изложил свою просьбу: он хотел бы купить или взять на время какой-нибудь словарь — финско-русский, шведско-русский или, на худой конец, немецко-русский. Кроме того, он просил какой-либо самоучитель русского языка. Танттунен пригласил гостя сесть и открыл книжный шкаф:
— Что-нибудь найдется, но маловато... Дома у меня побольше таких книг.— Танттунен подал гостю стопку книг, говоря: — Есть у нас и кружок русского языка, но господину коммерции советнику, наверно, неудобно...
— Да, кружок — не совсем то... Годы уже не те,— ответил коммерции советник.— Вот если бы вы могли порекомендовать частного учителя.
— Хорошо. Подумаем.
Коммерции советник не спеша листал книги. Танттунен взглянул на Мирью и вдруг подошел к ней, озабоченно спросил:
— Что с тобой, Мирья?
Мирья молча протянула ему письмо и карточку. Танттунен начал читать, впившись глазами в письмо. Читал долго. Коммерции советник успел подобрать себе книги и ждал.
— Ну и дела! — воскликнул Танттунен, возвращая письмо. Потом он вспомнил о госте: — Ах, простите! Это необыкновенное письмо.
— Да? — не столько удивленно, сколько из вежливости спросил коммерции советник.
Танттунен объяснил:
— Видите ли, эту нейти Матикайнен маленькой девочкой привезли из Восточной Карелии. А теперь, оказывается, ее мать жива. Прошло почти семнадцать лет...
— Неужели? Чего только не бывает! — с неподдельным удивлением воскликнул гость.
— И мать зовет дочку к себе.
— Да, да, конечно. Это естественно.— Подумав, коммерции советник сказал: — А нейти, наверно, будет трудно там.
— Почему? — спросила Мирья.
— Или, может, вы знаете русский?
— Там, в Восточной Карелии, говорят и по-фински,— пояснил Танттунен.— Мать-то написала письмо на финском.
— Нет,— не соглашался коммерции советник,— в Советском Союзе надо знать русский, если нейти думает учиться. А там есть где и на кого учиться, особенно в таком возрасте, как нейти. Во всяком случае, я рад за вас, нейти. Поздравляю.
Когда гость ушел, Танттунен долго ходил по комнате, повторяя:
— Хорошо, очень хорошо.— Потом остановился перед Мирьей и спросил: — А ты сама что думаешь, ехать или... Нет, сейчас ничего не отвечай. У тебя решения возникают иногда слишком быстро, но теперь нужно все обдумать.— Глядя в окно, он добавил: — Как бы ты там ни решила, но Матикайненов ты не должна никогда забывать...
— Что ты! — девушка растерянно посмотрела на секретаря.— А я еще ничего и не решила.
На улице тихо падали снежинки. Танттунен следил за ними.
— Ты, Мирья, связана с нашим народом. Каждый должен быть связан с каким-нибудь народом... Даже короли. Народы носят своих королей на руках, иных до самого конца—до эшафота. А нам надо крепко стоять на ногах и не давать ослабнуть нашим рукам.
Танттунен был Танттунен.
Мирье стало обидно, что как-то очень равнодушно отнесся к ее новости. А что касается приглашения матери приехать к ней, так об этом она еще не думала и не могла сейчас думать. Оставить Алину, отца, Нийло? Оставить Алинанниеми? Пусть мыс опять стал Каллиониеми, но он по-прежнему дорог Мирье! А потом она спросила как бы мимоходом:
— Значит, по-твоему, мне не следует уезжать? Но надо же мне повидать маму.— Мирья держала в руке фотокарточку.— И Карелию. Представь себя на моем месте.
— Ага, на твоем месте! Если бы я мог с тобой поменяться возрастом. Подожди, а если...— Секретарь задумался.— Если бы я был в твоих годах и получил бы такое письмо? Как-то ты спрашивала, что нужно иметь в Советском Союзе, чтобы учиться? Голову на плечах и желание — и больше ничего. Я, пожалуй, этак лет на пять-шесть махнул бы туда учиться! Вот это — идея!
Глаза Мирьи раскрылись от удивления. Над этим стоит подумать! Не слишком ли много на один раз пищи для размышлений? Танттунен посоветовал:
— Но ты не спеши, обдумай все хорошенько, а потом решай. И сперва спроси у Матикайнена, что он думает.
Зазвонил телефон. Мирья схватила трубку:
— Нийло? Иди сюда! Немедленно.
Не прошло и двух минут, как запыхавшийся Нийло влетел в комнату.
— Ну что? У тебя хорошие новости?
— Да, хорошие. Снимай пальто, садись, читай.
Пока Нийло читал письмо, Мирья и Танттунен не спускали с него глаз. Сначала он выглядел недоумевающим, потом растерянным, потом, взглянув в конец письма, вздрогнул, побледнел и стал читать письмо с начала. Потом долго разглядывал карточку. Он вернул письмо, к удивлению Мирьи, ничуть не обрадованный. Он сидел белый как полотно, и губы его дрожали.
— Что скажешь?
— Ты поедешь... туда? — наконец выдавил парень.
— Давай пока не будем говорить об этом.— Мирья выглядела обиженной.— Неужели ты только это и скажешь?
— Конечно, все это хорошо,— бормотал юноша.— Но нельзя так вдруг... Все это так неожиданно.
Чтобы отвлечь парня, Танттунен вмешался в разговор:
— Послушай, молодой человек. А ты много читал или слышал о той стране, о Советском Союзе то есть?
— Это великая держава,— ответил Нийло.
— Ну что ж, для начала неплохо,— улыбнулся Танттунен.— Да, это великая страна. Кроме того, это — наш сосед. А о соседе обычно знают больше.
— Там советская власть,— уточнил парень.
— Ага, советская, говоришь? А что это значит?
— Это... Точно не могу сказать. Ну, что-то вроде этого...
— Так, так, конечно, вроде этого.— Танттунен осуждающе посмотрел на Мирью. Это был уже упрек сотруднице общества «Финляндия — СССР».
Девушка покраснела и стала как бы оправдываться:
— Да пет. Нийло-то знает... Мы в кино бывали, на лекциях...
— Да, да, конечно,— протянул Танттунен.— У тебя есть что-нибудь неотложное? Нет? Ну, можешь поехать к Матикайненам. Посоветуйтесь обо всем. Приедешь, когда найдешь нужным...
На улице Нийло немного пришел в себя и заговорил:
— Там... все тебе чуждо, непривычно. Даже язык. Язык твоей матери тоже не совсем финский. И ты ее не помнишь. Твои родители — Матикайнены. И госпожа Халонен.
— Нийло, не говори мне ничего. Знаешь, поедем вместе. Сходишь домой, к своим. На восьмичасовом. Хорошо? Встретимся на остановке.
Мирья по-прежнему жила у госпожи Халонен и не собиралась никуда переезжать. Если только к Нийло. Но у Нийло дела не пошли дальше приобретения участка. Прежде чем строить дом, нужно было найти работу.
У госпожи Халонен сидел ее муж.
— Что случилось? — Госпожа так хорошо знала Мирью, что угадывала по лицу малейшую перемену настроения. Тем более сегодня. Прочитав письмо, она молча протянула его мужу и, ничего не говоря, вышла на кухню, плотно закрыв за собой дверь.
Господин Халонен читал и вслух выражал удивление:
— Вот как! Ну и дела!
Госпожа вернулась из кухни. Она, видимо, умывалась, лицо ее раскраснелось. Госпожа села за стол и, потеребив кружево на кофточке, начала:
— Раз уж так получилось, то, разумеется, Мирья вправе поступить по своему усмотрению.— Госпожа говорила о девушке в третьем лице, будто беседуя с мужем, хотя на него даже не смотрела.— И Мирья никому не обязана за заботу, которой она была окружена в Финляндии с самого детства. Она не требовала этой заботы, а все, что она здесь получила, ей дано без просьб...
— Госпожа упрекает меня! Что я сделала плохого?— Голос девушки прерывался, на глазах блестели слезы.
— Я тебя, Мирья, не упрекаю,—ответила госпожа, словно стараясь проглотить что-то горькое,— я думаю о женщине, которая бесцеремонно требует тебя к себе.
— Но она ведь тоже мать...— Мирья вставила робко.
— Мать? Мать значит больше, чем ты, Мирья, в данном случае думаешь.— Нитка в руке госпожи запуталась. Она пыталась распутать узелок, но руки ее дрожали. Тогда она оборвала нитку и обрезала ножницами ее концы. Глядя на темнеющее окно, госпожа продолжала: — Материнское молоко иссякнет быстро, а ребенок нуждается в ласке и заботе десятки лет. От кого ты получила все это?
— Госпожа, не надо...— умоляла Мирья,— я не могу больше.
— Хорошо, девочка, больше не буду. Ты поедешь к родителям? — Это слово она подчеркнула особо.
— Да, на восьмичасовом. Танттунен отпустил меня.
— Я отвезу тебя на своей машине.
— Но Нийло тоже собирается...
— Хватит места и для него.
Господин Халонен тоже хотел что-то сказать.
— Зачем Мирье уезжать, если она имеет права гражданки Финляндии?
— А ты помолчи! — оборвала его жена.
Дома никого не оказалось. У Мирьи был свой ключ, но одной ей не сиделось. И она пошла к Лейле.
Только что выпавший снег мягким ковром лежал на асфальте, на деревьях и даже на мчавшихся автомобилях. После Алинанниеми это местечко долго было Мирье чужим. Но в такой тихий зимний вечер, запорошенное снегом и освещенное неяркими огнями, оно теперь казалось ей родным.
Лейла встретила ее как всегда бурно. Она схватила Мирыо за руки и начала кружиться по комнате. И вдруг остановилась:
— Что с тобой, Мирья?
Мирья протянула ей письмо. Лейла стала читать, то и дело восклицая, словно эти слова были из письма:
— Боже ты мой! Ну и ну! Кто бы мог подумать! Представить только!
Потом, бросив письмо на стол, схватила Мирью за пояс:
— Какая ты счастливая! Как хорошо!
Мирья была тронута: Лейла оказалась первым человеком, который по-настоящему порадовался вместе с ней.
— Я не могла даже представить себе! Читай, читай снова. Видишь, что она пишет. Зовет меня к себе. Насовсем.
Лейла отпустила Мирью, отошла в угол, к книжному шкафу, и спросила удивительно спокойно:
— И ты действительно поедешь?
— Еще не решила. Танттунен говорит, что стоит поехать, хотя бы ради того, чтобы учиться.
Лейла соглашалась:
— Конечно, тебе стоит поехать. Будешь учиться. Там не нужно бояться, что останешься без работы...
— Да я же не...— Мирья совсем растерялась.
— Подожди, я еще не все сказала. Там не нужно говорить с опаской о социализме и коммунизме. Там не придется трепать нервы спорить с буржуями. Там тебе коалиционеры и социал-демократы не будут мотать душу...
Мирья удивленно смотрела на подругу. Потом ресницы ее задрожали, она резко повернулась к двери, сказала сдавленным голосом:
— Что плохого я вам сделала? Все на меня... И госпожа... и ты...
Настроение у Лейлы менялось мгновенно. Девушка схватила пальто и бросилась следом:
— Мирья, подожди.
Мирья шла не оглядываясь, Лейла догнала ее и пошла рядом.
— Я наговорила глупостей. Но ты же знаешь, как трудно нашим здесь. А если еще ты уедешь...
Мирья ответила сердито:
— Если я и поеду, то вовсе не потому, что боюсь трудностей. И ничего еще не решено.
Они помирились, но расстались молчаливые и грустные.
Мирья стояла прямо, заложив руки за спину и чуть прислонившись к стене. Ее большие голубые глаза были устремлены на мать и отца. Матикайнен сидел за столом, положив ногу на ногу, уставясь немигающим взглядом вдаль. Алина скорбно склонила седую голову, сутулясь больше, чем обычно. В руке она держала письмо.
Они были втроем, но знали, что исхода их разговора с волнением ждут многие. Но это был такой разговор, где за полчаса не было сказано ни слова. Наконец Матикайнен нарушил молчание:
— Это ты должна сама решать, Мирья.
— Я хочу, чтобы вы сперва сказали, ты и... мама.— Привычное, такое естественное «мама» девушка произнесла теперь неуверенно.
Алина невольно вздрогнула. Отец поглядел на нее и спросил:
— Там кофе еще остался?
К кофе никто еще не притрагивался, хотя его сварили к приезду Мирьи. К еде — тоже. Мирья стала вместе с Али
ной накрывать на стол. Молча поели. Потом Матикайнен сказал:
— Пусть Мирья сама решит. А сегодня давайте не будем об этом... Надо все обдумать. Еще есть время.
Всем стало как-то легче. В этот вечер никто уже не упоминал о письме, будто его и не было. Пришла госпожа Халонен «посмотреть, что здесь нового». Она быстро поняла, что ничего еще не решено, и тоже не стала говорить о письме.
Вечером Мирья снова пошла к Лейле. Подруга встретила ее не так бурно, как обычно. Она была ласковая и грустная.
— Так ты уедешь или нет? — спросила Лейла, когда они уселись у столика.
— Ничего не знаю, Лейла, ничего. Это так сложно. Мне хочется учиться, но... Знаешь, трудно даже говорить. Ведь она там, в Карелии, тоже — мать. И потом я представляю: огромная страна, ты же была там, знаешь. Смотришь кино — необъятные поля, машины, песни... Что-то таинственное, великое! Ты понимаешь меня? Нет, я еще ничего не решила, ужасно оставить здесь все... мать, отца и... А иногда думаешь: ну а дальше? Годы идут.
— Ну уж годы, твои годы...—вставила Лейла.
— Что меня ждет здесь? Буду подшивать бумаги в обществе, разносить билеты. А дальше? Буду приезжать сюда к матери и отцу. А потом? Домик Нийло? Ой, нет, я еще ничего не решила.
Лейла завела проигрыватель. Нежный голос запел:
Ласточка зимой далеко, А видит сны о Финляндии...
— Выключи, пожалуйста!
Лейла послушно выключила проигрыватель.
— Пойдем погуляем,— предложила Мирья.
На улице их поджидал Нийло.
— Не говори ничего. Ничего не решено,— тихо шепнула ему Мирья.
Все трое гуляли молча, потом, грустные, молча разошлись.
Ночью Мирье приснился огромный читальный зал, светлый и бесконечно длинный. Она мучительно искала какую- то книгу и не могла найти.
На следующий день, в воскресенье, к Матикайненам зашел старый Нуутинен, похудевший, высокий, сутуловатый,
в потертом сером костюме и изрядно поношенных ботинках. Повесив шапку, он вытер вспотевшую лысину и собрался было поздороваться, как вдруг сильно закашлялся. Наконец приступ кашля прошел, и старик, поздоровавшись с хозяевами, извинился:
— Это так... Когда с улицы войдешь... в тепло. Вот — пришел... Я просто так. Отправился погулять. Скучно одному сидеть.
— Хорошо, очень хорошо, что заглянул! — Матти был рад гостю.— Что-то тебя, Калле, давно не видно? Я уже хотел справиться, что с тобой. Алина, ты бы нам кофе сварила, до обеда...
Матикайнен озабоченно поглядел на своего старшего товарища. Похудел и осунулся старик. Есть ли у него хоть деньги на лекарства? Очень уж в потертом костюме ходит.
Вот уже лет сорок Калле Нуутинен коммунист. И чтобы оправдать это звание, ему не раз приходилось в жизни выдерживать самые тяжкие испытания. И он их выдерживал, и потому не кичился этим, не кричал о вынесенных тяготах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31