Придя домой, Мирья нашла на столе записку: «Мы ушли к Халонену. Тебя тоже приглашали. Постарайся прийти». Раздумывать было нечего: если отец с матерью у Халоненов, то почему бы и ей не пойти туда же?
Госпожа Импи Халонен встретила Мирью в прихожей:
— Как хорошо, что ты пришла.
Не выпуская руки девушки, она ввела ее в гостиную.
За круглым столом посреди просторной светлой гостиной беседовали Матикайнен и господин Халонен. Перед ними стояли пустые кофейные чашки, пирожные, рюмки и начатая бутылка коньяка. Хозяин, видимо, уже с утра выпил: он сидел красный и потный, хотя был без пиджака и окно в сад было открыто. Поминутно хихикая, он говорил:
— Тот, кто имеет работу, но не желает работать, получает пособие от стачечного комитета. Тот, кто желает работать, но не имеет работы, получает пособие по безработице. Тот, кто не имеет ни работы, ни желания работать, получает социальное пособие. А тот, кто имеет работу и желает работать,— несчастный налогоплательщик, которому приходится отдуваться за всех. Так обстоят дела в нашей Суоми.
Матикайнен слушал с усталым видом. Всякий раз, когда Халонен наклонялся к его лицу, старался откинуться назад. К своей рюмке он не притрагивался.
По другую сторону стола одиноко и сиротливо сидела Алина. Она впервые была в гостях у господ и не знала, как вести себя, куда девать свои руки, обветренные, шершавые, со вздутыми синими венами. Не было даже и передника, под который их можно спрятать. Она так обрадовалась приходу Мирьи, что даже вскрикнула, но тут же смутилась.
Импи усадила девушку рядом с собой, налила ей кофе и начала угощать пирожным и сладостями.
Госпоже Халонен было немного больше сорока, но выглядела она моложаво: на висках ни одного седого волоска, густые косы связаны узлом на затылке. Она всегда ходила несколько откинув голову, словно тяжелые волосы оттягивали голову назад. Это придавало ей гордый, даже заносчивый вид. Но Мирья знала, что госпожа очень добра и приветлива к людям. Мирье она всегда улыбалась обаятельной, теплой улыбкой. Когда Халонен, продолжая громко говорить, пододвинул свой стул ближе к Матикайнену, госпожа взглянула на него, и девушка успела заметить, как она брезгливо поморщила маленький прямой нос. Раскрасневшийся, с дряблыми отвисшими щеками, плотный и жирный хозяин в самом деле производил отталкивающее впечатление. Теперь Мирья понимала, почему госпожа Халонен предпочитает жить не дома.
— Ты же любишь это пирожное, бери, бери,— усиленно стала угощать госпожа, словно догадавшись, о чем думала Мирья.
Господин Халонен наполнил свою рюмку и опять пьяно захихикал:
— Ну и мастак ты, Матти, заговаривать зубы нам, неразумным финским капиталистам. Ну, давай выпьем, что ли, авансом за похороны капитализма. А знаешь ли ты, Матти, анекдот о хозяине и работнике. Был у хозяина работник, хороший работник, но такой красный, что краснее быть не может...
— Арно! — сердито окликнула его жена.
Халонен поперхнулся и пояснил:
— Ничего, Импи. Согласен, что этот анекдот неприличен, но ведь его можно рассказывать и иначе.— И он снова обратился к Матикайнену, чуть понизив голос: — И вот сидит хозяин со своим работником за столом, как мы с тобой сидим, как два финна. И говорит хозяин: «Послушай, вот ты хороший работник, плачу я тебе неплохо, ешь ты со мной с одного стола и спишь в хорошей комнате. И эта служанка...» Ну, о служанке не буду... Хозяин, значит, говорит, что, мол, все у тебя хорошо, но одного не понимаю: раз ты поел, попил, хорошо поспал, и поспал притом с этой... ну, не буду, не буду... Почему ты идешь по улице и поешь, что рабочий люд томится в нужде... Знаешь ли ты этот анекдот?
— Я знаю анекдоты и более правдивые, но господин директор может обидеться.— Матикайнен нехотя усмехнулся.— Будет лучше, если мы сумеем прийти к согласию в делах взаимовыгодных. Господин директор еще не сказал, сколько прибыли получают компания и банк от торговли с Советским Союзом. Может быть, господин директор помнит— сколько? Я, конечно, понимаю, что это тайна, которую не доверяют даже своему компаньону. Господину директору известно, что существует общество, содействующее делу дружбы с Советским Союзом. Без дружбы нет торговли, а без торговли нет прибылей. Разве не так, господин директор? Общество не делает деньги, но не может обойтись без них. Ему нужно немного, но нужно. Чтобы содействовать доброму общему делу.
— Ну, Матти, ну и вызубрил свой урок!—Халонен лукаво взглянул на Матикайнена.— Капитал и прибыли, товар и деньги, деньги и товар... Кажется, так говорит ваш Маркс. Я-то в теориях не натаскан. Моя забота — делать деньги и пускать их в оборот, чтобы финнам тоже неплохо жилось. Не так ли? Чем же нам, мелким финансовым тузам, заниматься, если мы только на это и способны? А Матти — человек идейный. Но идеи ведь тоже нуждаются в деньгах, хотя бы для того, чтобы заставить ораторов говорить о том, что рабочий люд томится в нужде и что пора кончать с буржуями и тому подобное. Ни один оратор не заберется на трибуну, коли ему хорошо не заплатят, не правда ли?
— Господин Халонен меряет на свой аршин: видимо, ему не одного оратора приходилось нанимать. Наши ораторы говорят не за деньги. И марки господина Халонена им не нужны. Речь идет об общем деле. О мире и дружбе с нашими соседями. Внешняя политика теперь — дело народное. За неверные шаги в ней финнам уже не раз приходилось расплачиваться собственным горбом.
— Знает, знает Матти свой урок,— хихикал Халонен.
— Даете же вы деньги на всякую ерунду. Почему бы не дать и на доброе дело. Кстати, говорят, господин Халонен пожертвовал изрядную сумму для армии спасения...
Госпожа Импи выпрямилась и заметила спокойно и вежливо:
— Не хотите ли вы, Матикайнен, сказать, что армия спасения — это та ерунда, о которой вы изволили намекнуть? Если вы так думаете, то глубоко ошибаетесь. Армия спасения не жалеет сил, чтобы помочь несчастным и обездоленным, алкоголикам,— Импи с горькой усмешкой взглянула на мужа,— больным, сиротам, безработным. Я должна вам сказать, что я уважаю и не могу не уважать ее активистов. Деятельность армии спасения отличается исключительной бескорыстностью.
— Прошу прощения, госпожа, я не хотел оскорбить вас и ваши чувства. Спросил просто так. Спорить с вами не буду. Скажу лишь, что сироты и безработные и прочие обездоленные предпочитают голосовать за народных демократов. Еще раз прошу прощения, если я вас обидел.
Мирья восхищалась отцом. Как вежливо он говорит! И как ему это трудно! Она хорошо знала его мнение об армии спасения.
Отец продолжал:,
— А внешняя торговля? Трудящемуся нужна работа, господину директору — прибыли. Так обстоит дело?
Халонен, смеясь, потряс Матикайнена за руку.
— Денег мне не жалко. Боюсь только, что на мои деньги вы будете устраивать свои коммунистические делишки.
— В ревизионную комиссию и в правление общества входит и ваш брат,— спокойно ответил Матикайнен.
Пьяное кривляние мужа изрядно надоело госпоже Халонен. Она попросила Мирью объяснить ему, на что общество использует свои средства. Мирья не ожидала такого вопроса, она растерялась и неуверенно заговорила:
— Во-первых... во-первых, опять не уплачено за помещение районного отделения. Чтобы провести вечер, каждый раз приходится искать зал и торговаться из-за платы... И на поездки уходит много денег... Часто не хватает на зарплату...— Мирья покраснела— она сама еще не получала зарплаты за прошлый месяц.
Халонен вопросительно поглядел на жену.
— Выпиши чек,— сухо велела она.— Потом ляжешь спать.
— Да я один не...— заколебался Халонен.— Такие дела надо согласовывать с правлением...
— Позовешь меня на заседание правления — и дело с концом. Иди выпиши чек.
Халонен покорно поднялся и короткими шагами, спотыкаясь, прошел в кабинет. Он долго не появлялся. Из-за закрытой двери было слышно, что он говорит с кем-то по телефону, но слов нельзя было разобрать.
Мирья взглянула на часы и забеспокоилась:
— Скоро пойдет автобус.
— Да не спеши ты,— успокоила госпожа Халонен.— Я ведь тоже поеду в город.
Пришел Халонен и протянул Матикайнену чек. Тот взглянул на бумагу и сухо заметил:
— Немного, но от общества спасибо и за это.— Он отдал чек Мирье.— Вручи секретарю.
Халонен снова наполнил рюмки. Матикайнен на этот раз тоже поднял рюмку:
— За дружбу между народами.
Видимо, хозяин в своем кабинете успел пропустить рюмочку-другую: он уже совсем опьянел. Дергая Матти за рукав и покачиваясь на стуле, он разглагольствовал:
— Вот ты, Матти, говоришь: народ... А я что — не народ? Я тебя не эксплуатирую. Ты коммуниста я говорю, что Матти — честный финн и ему надо дать работу. Правильно? Только ты того... рабочих натравливаешь: капиталисты, мол, наши враги, надо бороться, требовать, забастовкой угрожаешь и всякое такое. Зачем? Мы же единый народ финны...
— Хорошо,— Матикайнену было трудно сдерживать себя.— Давайте тогда одинаково и жить — работаешь и получай свою долю. Я так понимаю единство народа.
— Ишь ты! Хе-хе-хе... А потом — коммунисты к власти, и нас под ноготь...— для наглядности Халонен нажал ногтем на стол, словно раздавил что-то.
Госпожа Халонен вздрогнула:
— Как неприлично, Арно! Ты же не в кабаке...
Халонен убрал руку со стола и, качаясь, пролепетал:
— Ты, Матти, держись лучше за меня, не пропадешь...
Матикайнен резко встал, но, спохватившись, все же нашел в себе силы спокойно проговорить:
— Господин директор нас не спрашивает, за кого держаться, так оставьте и нам, рабочим, право выбора.
Госпожа Халонен заметила шутливо:
— Самая подходящая обстановка для политической дискуссии, не правда ли?
— Извините, госпожа. Конечно, не та обстановка. Пожалуй, нам пора домой.
— Может быть, подождете? — немного смущённо произнесла хозяйка.— Этого финансового туза неплохо бы уложить спать...
Халонен никого не слушал. Он твердил свое:
— Ты, Матти, брось спорить. Мы ведь... Наша Суоми—< маленькая страна. Захотят великие державы, так и проглотят. Будто ее и не бывало. Германия... не верь ей, проглотит, дай только волю. И Россия... если бы хотела... Но запомни — Россия не хочет... да, не хочет...
— Придется поверить,— усмехнулся Матикайнен, снова присев.
Хозяин был настроен спорить.
— Откуда тебе знать, ты же с ней не торгуешь? Слушай: дело обстоит так. Много нашлось бы желающих проглотить Суоми, но Россия говорит: стоп, не трогайте ее, какого черта лезете. Так она говорит, ты слышишь, Матти!
Госпожа Халонен заметила:
— Как ни странно, но это его убеждения, хотя в трезвом виде он никогда об этом не говорит.
— Что, что? — насторожился Халонен.
— А то, что тебе надо идти спать.
— А гостям пора домой,— добавил Матти.
— Нет, гости могут остаться.
— Да, да, ты всегда права, Импи... Такая уж у меня жена...— Халонен встал, чуть не упав, и, взмахнув руками, загнусил: — Ты говоришь — Суоми. Что такое Суоми?
Я только лишь мелкая пташка,
Но если орлом бы я был,
То, крылья большие распра-а-вив...
Чертовски хорошая песня, Матти, не правда ли?
Я в поднебесье бы взмыл.
Пей, Матти, пей. И я выпью с тобой, и мне плевать на господ. Ведь мы с тобой, Матти, кое в чем схожи: из меня не вышло ученого, из тебя — крестьянина. Была земля и у моего папаши, и немало ее было, да как-то он решил плюнуть на все: мол, пропадай моя телега... И не осталось ничего, ни гроша. И слушай, Матти, эти же слова скажу еще и я, прежде чем умру. Давай скажем, Импи, а?
Госпожа Халонен встала и удивительно легко подняла на ноги отяжелевшего, размякшего мужа. Матикайнен поддерживал его с другой стороны и уговаривал точно ребенка:
— Господин немножко устал. Пора в постель...
Как только хозяина опустили на диван, он сразу же захрапел. Матикайнены не прощались: госпожа Халонен обещала заехать к ним за Мирьей.
Выйдя на улицу, Матикайнен сказал Мирье, словно она была в этом виновата:
— Ну и поручение досталось мне от общества! С какими только типами не приходится лясы точить.
Горничная Лиза-Мария, полная блондинка, стала убирать со стола. Хозяйка ловко и привычно помогала ей, стремясь скорее остаться одна.
Горничная и хозяйка обычно обменивались лишь самыми необходимыми словами и старались избегать друг друга. Несколько лет назад горничная остановила госпожу Халонен на лестнице и, опустив глаза, пролепетала:
— Госпоже... не следовало бы так часто отлучаться из дома. А то... а то я буду вынуждена уйти от вас.
Импи окинула взглядом ее раздобревшую фигуру и все поняла.
Потом она стала еще чаще и дольше бывать в городе, но Лиза-Мария со своей просьбой к ней больше не обращалась. Наоборот, казалось, что ей в тягость те редкие дни, когда хозяйка приезжала домой.
Из окон комнаты госпожи Халонен чистый, синий простор Хаапавеси казался еще более синим, чем с берега. Эта далекая синева озера действовала на Импи успокаивающе. Может быть, только это и тянуло ее иногда домой. В городе окна ее квартиры выходили на шумную улицу.
Госпожа Халонен открыла окно и придвинула к нему кресло-качалку. Было еще не поздно. Вдруг ее зазнобило — то ли от прохладного воздуха, то ли от храпа, который доносился из соседней комнаты.
Она сходила за шалью и по пути заглянула в трюмо. Из зеркала на нее устало смотрели серо-голубые глаза.
Она снова села в качалку. Годы и мечты не идут рука об руку. У времени свои законы, от которых оно не отходит ни на шаг, а человек не всегда может превратить свою мечту в законы жизни,— подумалось ей.
И в самом деле, жизнь Импи была полна исканий и разочарований. Родители, крестьяне средней руки, были людьми очень набожными. В таком духе они стремились воспитать и дочь. Но Импи рано начала читать не только Библию и катехизис, но и светскую литературу. От верующих родителей она унаследовала одну черту, которая всю жизнь выводила ее на дорогу исканий,— она стремилась помогать тем, кто жил в горе и нужде, а таких вокруг себя она видела слишком много. Пожалуй, именно поэтому она решила стать врачом. Но через год была вынуждена прервать учебу. Вскоре встретилась с Арно Халоненом, сыном владельца богатого поместья. Арно тоже оставил университет, и таким образом они оказались товарищами по несчастью. Правда, с той разницей, что у нее не хватило на учебу денег, у него — способностей.
Перед войной госпожа Халонен активно участвовала в деятельности разных благотворительных обществ, но ушла и из них. Она быстро поняла, что богатые дамы занимались благотворительностью от скуки, распускали друг о друге всякие сплетни и тратили на вечеринки с кофе больше, чем удавалось собрать для помощи нуждающимся. Да и в самой этой мелочной благотворительности было что-то унизительное. Госпожа Халонен не могла присутствовать при раздаче милостыни: она заметила, что действительно бескорыстную помощь оказывают друг другу лишь сами бедняки — без всяких обществ, речей и кофе, просто так, по-человечески.
Импи стала интересоваться рабочим движением. Ей казалось, что в нем она обретет цель своей жизни. Здесь люди говорили о том, о чем она сама мечтала,— о великом всеобщем равенстве и братстве и ни слова о насилии. Потом случайно она оказалась среди людей, которые совершенно иначе говорили об этих вещах, и поняла, что есть два рабочих движения. Понемногу Импи начала сознавать, что она ошиблась, что те, кто красиво рассуждают о всеобщем равенстве и братстве, в своих действиях исходили из иных принципов. Но она уже не могла примкнуть и к тем, чью правоту она поняла. Чтобы пойти с этими новыми людьми, бороться за новые идеи, нужно было быть душевно сильной, целеустремленной, а она чувствовала себя усталой, у нее уже не было той одержимости, с которой она отдавалась прежним увлечениям. К тому же что-то в этих новых людях казалось ей непонятным, чуждым, для нее неприемлемым. Она оставалась женой преуспевающего предпринимателя и, хотя держалась в стороне от людей своего круга и их взглядов на жизнь, все же полностью оторваться от них не могла.
Потом Импи нашла занятие, которое ее увлекло: она решила посвятить свою жизнь делу мира и дружбы. Началось это уже в годы войны. Толчком послужила встреча с крохотной синеглазой девочкой, которую она увидела в нетопленом и грязном бараке концлагеря. Госпожа Халонен ужаснулась тому, что увидела в лагере, жизнь пленных потрясла ее. Не хотелось верить, что это ее земляки, финские солдаты, так жестоко, по-зверски обращаются с людьми. И госпожа Халонен приняла решение: во что бы то ни стало спасти девочку.
Она никогда не могла простить мужу, что он запретил ей взять ребенка. Отвезя девочку к Матикайненам, госпожа Халонен почувствовала, что этот ребенок стал ей еще дороже, стал частью ее жизни. Матикайнены отказались от денег на содержание Мирьи но они принимали их, если речь шла о помощи обществу «Финляндия — СССР».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31