Молодец, землячка, что говоришь правду.
Нина покраснела, гадая, откуда старик узнал, как Воронов ее принял. А Воронов сидел потупив глаза, как школьник, не выполнивший домашнего задания. Айно Андреевна вся содрогалась, сдерживая смех. А старик уже обратился и к ней с советом:
— Бывает, что в семье так распределяют обязанности: муж занят большими делами, а жена решает мелкие вопросы. При таком порядке лучше всего считать все вопросы мелкими.
Айно Андреевна ушла с Ниной. Фронтовые друзья остались вдвоем. Воронов молчал. Морозов долго изучающе смотрел на него, потом хлопнул по плечу и сказал:
— Ладно, я верю тебе.
Во что он верил, было понятно обоим.
Восьмого ноября в Туулилахти играли свадьбу Воронова и Айно Андреевны. Ее устроили в клубе, как и свадьбу Павла Кюллиева, но прошла она спокойнее, тише: женились-то люди немолодые. А на следующий вечер собрались у Елены Петровны. Пришли Морозов, Айно Андреевна и Воронов. Комната Елены Петровны и Нины сразу стала тесной. Морозов был молчалив. Елена Петровна спросила, как бы извиняясь:
— Мы вас совсем утомили?
— От чего же мне утомляться? — махнул рукой Морозов.— Поездка к пионерам — вот теперь, собственно, и вся моя работа.— Он говорил тихим, ровным голосом.— Конечно, и это нужно. Нас, стариков, уже маловато осталось. Я люблю ребят и всегда охотно еду к ним. Им ведь тоже намного интереснее послушать самих участников событий, чем читать о них в книгах.
— Вы давно на пенсии? — спросила Елена Петровна.
— Года четыре. Я еще, правда, попытался работать,
но уже не то... Секретарю райкома надо быть крепким не только духовно, но и физически. Старому человеку трудновато поспевать за временем в наши дни... Пошел я на завод парторгом. Завод как раз освоил производство телевизоров. Я, правда, в телевизорах не разбираюсь, но партийная работа, думаю, мне знакома. Оказывается, одно дело было — вести партийную работу в годы первых пятилеток, и совсем другое — сейчас, когда чуть ли не каждый рабочий — без пяти минут инженер. Был я на заводе года два. Потом устроили банкет, поблагодарили меня самыми теплыми словами за многолетнюю работу, пожелали здоровья, долгих лет жизни, поднесли кучу подарков... Словом, вежливо, тактично дали понять, что пора, старик, пора...
Морозов грустно улыбнулся. Он выпил две рюмки вина и заявил, что с него хватит. Настроение его немного улучшилось, и он пел вместе со всеми приятным баритоном. Потом он стал напевать тихо, про себя:
Орленок, орленок, взлети выше солнца И степи с высот огляди...
— Хорошая песня,— согласился Воронов.
— Конечно, хорошая,— сказал Морозов.— Но мне она нравится особо. Когда я слышу ее, мне кажется, что я опять молодой, опять на коне и лечу в атаку с шашкой в руке. Правда, временами тогда было не до песен. И по шашкам мы не скучаем. А вот молодость все вспоминается, вспоминается... Ничего не поделаешь.
Старик растрогался. Его взгляд потеплел и голос стал мягким.
Профессия строителя — самая беспокойная. Не успеют еще жильцы справить новоселье, как строитель уже оглядывается кругом, намереваясь все начать сначала. И опять он роет котлованы, укладывает кирпич, устанавливает железобетонные конструкции, строит и иногда перестраивает, спорит и ругается, огорчается и радуется. На строительных площадках посторонний слышит только рокот моторов, грохот тягачей и мощных машин с прицепами, да издалека видно, как многотонные конструкции с легкостью спичечной коробки поднимаются в воздух. Надо узнать строителей ближе, чтобы почувствовать за всем этим биение человеческого сердца, его горести и радости, напряженные поиски решения сложных, еще никем не решенных задач.
Отзывчивый клиент благодарит официантку за поданное блюдо и даже дает «на чай» гардеробщику за то, что он подает нам наше же пальто. А когда мы получаем новую хорошую квартиру, нам и в голову не приходит разыскивать строителя и поблагодарить его за напряженный труд, за дерзания. И пойди разыщи его — ведь он уже роет котлованы для нового здания, отделывает квартиру новым жильцам...
Переезжая в новую квартиру, люди обычно расставляют мебель надолго, иногда навсегда. А строитель махнет рукой на свое жилье, соберет пожитки и отправляется на новое место, чтобы опять возводить дома.
Так поступили и Воронов, и Елена Петровна.
Зима выдалась снежная. В январе ударили сильные морозы, и на улицах Туулилахти все заскрипело — шаги, лыжи, полозья, колеса.
Небо было безоблачно. Чуть взойдя над горизонтом, солнце быстро пряталось снова за лес.
На платформу грузовика погрузили чемодан, узлы, мебель. Правда, мебели было немного. Все имущество двух домов — Воронова и Елены Петровны — уместилось в одной машине. Грузчиков оказалось больше, чем нужно, еще больше провожающих ушло заранее на станцию.
Айно Андреевна с хорошо укутанной Валечкой села в кабину, Михаил Матвеевич и Елена Петровна забрались в кузов и расположились на вещах. Перед ними как на ладони лежал Туулилахти, а Айно Андреевна видела из кабины только свою больницу. Да и та уже была для нее не своя. Она со всеми распрощалась, хотя почти весь персонал больницы, в том числе и новый врач, ждал ее на станции.
Из кузова было видно, как дым из труб поднимался вверх прямо, как свеча. Он поднимался над клубом, магазинами, больницей, жилыми домами — почти двести свечей над поселком. Стоял крепкий мороз, а люди любят тепло. На другом берегу реки возвышалась огромная труба, и над ней поднимался в безоблачный простор большой столб дыма.
Глядя на поселок, Воронов вспомнил, каким был Туулилахти лет десять назад, когда он приехал сюда: величественный нетронутый лес, а на берегу реки несколько землянок, оставшихся с войны.
Намного позднее приехала Елена Петровна, но и она сейчас видела перед собой плоды своих трудов. Вот дымит лесозавод, и от него тянется домостроительный цех. И вон в тот, и в тот, и в тот дом, над которыми теперь поднимается дым, вложен ее труд. Чем теперь не жизнь в Туулилахти?! Ей было как-то не по себе оттого, что Оути Ивановна стояла у машины и плакала, Степаненко хмурился, а Нина выглядела такой несчастной, что казалось — вот-вот расплачется. Что им печалиться?
Они провожали двух строителей поселка, главного врача и одну из самых молодых жительниц Туулилахти, Валечку, на новую стройку. Что же тут печального? Наоборот, хорошо, когда строятся новые поселки и города, где люди могут жить в тепле и где им хорошо трудиться. Но что поделаешь, если наш человек так устроен — плачет, когда и плакать- то нет причины, а когда приходится туго, ни одной слезинки из него не выдавишь. Странно, что и сами отъезжающие были печальны: ведь их никто не заставлял уезжать, им и здесь хватало бы тепла и работы. Они сами согласились поехать, даже напросились. Почему же они выглядели такими унылыми?
Воронов упорно старался что-то проглотить. Елена Петровна сидела с покрасневшими глазами, а по щекам Айно Андреевны текли слезы. Только Валечка держалась мужественно и даже радовалась. Ей не часто доводилось кататься на машине, а кроме того, она знала, что теперь поедет и на поезде, в этих грохочущих вагонах, которые увезут их с куклой Миркой далеко-далеко. А потом — Валечка слышала от взрослых — к ним приедет и взаправдашняя Мирка. Та Мирка теперь уже большая. Но она все равно будет играть с Валечкой и куклой Миркой. Там, куда они едут,' будет очень интересно: нет домов, и можно бегать на улице сколько хочешь, а если будет холодно, подбежишь к костру и погреешься. Только вот эти взрослые не понимают, что интересно, а что нет...
Вещей было немного, а людей, помогающих грузить, оказалось больше, чем было места у багажного вагона. Потом подошел пассажирский поезд, в расписании которого не было учтено время для прощания. Он постоял три минуты и опять с грохотом исчез за морозным лесом.
Поезд шел, пока не кончились рельсы. Потом он остановился и пошел обратно. А строители сели в машину и поехали дальше в нетронутый лес. Машина взвывала, скрежетала, взвизгивала тормозами. Дорога была такая, что пешеход легко поспевал бы за машиной, а местами и ему бы надоело плестись так медленно. Айно Андреевна с Валечкой на руках сидела рядом с шофером. Валечке поездка уже разонравилась: все-таки дома было лучше, но взрослые ведь не понимают, что хорошо, а что нет, и не догадались вовремя повернуть назад,— так что Валечке волей-неволей приходилось ехать вместе с ними. Она, конечно, покапризничала, но когда и это не помогло, она заснула. Машину трясло и бросало, спать было трудно. Девочка временами просыпалась и опять засыпала./-
Наконец приехали. День уже клонился к вечеру, и в лесу стало темнеть. Машина остановилась — дальше ехать было некуда. Но пешком еще можно было идти: в лес вели тропинки, по которым ходили люди в ватниках. Издали казалось, что они бредут по пояс в снегу, но почему-то без особого труда. Тропинки лежали глубоко в снегу и были такие узкие, что трудно разойтись. Одна тропинка пошире, вроде дороги, привела их от машины к костру. От костра шел густой дым и взлетали искры. Дыму было, казалось, лень подниматься выше деревьев, и он стлался над самым лесом.
Валечка смотрела, широко раскрыв глаза. Все это, конечно, интересно, но дома лучше. Там можно было бы раздеться, сбросить с себя тяжелую и тесную шубку.
Когда глаза привыкли к темноте, освещенной слабыми бликами огня, из-за костра выплыл длинный ряд палаток. Над каждой торчала жестяная труба, из которой в морозный воздух летели искры и валил дым. За палатками виднелся длинный, низкий барак — единственное солидное сооружение. Когда-нибудь впоследствии его приспособят под склад, а потом разберут на дрова. Но пока это — центр будущего поселка. Здесь находились контора, столовая, больница, в нем же отвели маленькую комнатку новому начальнику стройки.
Так Валечка оказалась все же в доме, хотя ее заверяли, что никаких домов здесь нет. Стены были смешные — из круглых бревен, между которыми торчал мох. Валечка первым делом занялась мхом, но он никак не отдирался, а потом мама сказала, что нельзя вырывать мох — будет холодно. Еще смешнее был дом у тети Лены: стены и потолок из брезента, который колыхался на ветру. Пол тоже из материи и устлан хвоей. Посередине комнаты — маленькая печурка, но такая горячая, прямо красная. Пальцем к ней нельзя притронуться. В этой комнате жили и другие тети, их Валечка не знала. Но тети были добрые, они поздоровались с ней за руку и стали наперебой угощать конфетами. Потом Валечку увели кушать, а затем уложили спать. Засыпая, она еще раз украдкой попыталась отодрать мох от стены, потому что он торчал очень некрасиво.
Новый начальник стройки Михаил Матвеевич Воронов приступил к своим обязанностям. Ознакомившись с положением дел,— а знакомиться-то, в сущности, было почти не с чем, все нужно было начинать сначала,— он созвал прорабов и бригадиров. Помещение, именуемое конторой, было так мало, что участники летучки могли уместиться в нем только стоя. Воронов стоял за своим столом. Он вспомнил, что вот так, стоя, выслушивали солдаты во время войны перед наступлением боевой приказ командира.
Летучка была одновременно и открытым партийным собранием. Все, о чем говорилось, было так знакомо Елене Петровне, что она улыбнулась. Не хватает рабочей силы. Дорога все еще в таком состоянии, что доставка бетонных и металлических конструкций затруднена. Надо корчевать лес, а заодно бросить часть людей на дорожные работы. Положение выправится, когда сюда дойдет железная дорога, но она будет готова лишь к весне. Строители поселка не могут сидеть сложа руки до весны. Зато техники здесь было много, больше чем когда-либо встречала Елена Петровна в начальной стадии работ. Были бульдозеры, экскаваторы, буровые машины, автомобили, грейдеры, краны, прожекторы, передвижные электростанции. Туулилахти строился более десяти лет. Новый поселок, которому еще не успели дать имя, а называли пока по километровому столбу, будет больше, чем Туулилахти. Здесь предстоит возвести деревообрабатывающий комбинат и химическую фабрику. Но никто не даст им на строительство десяти лет — надо все сделать быстрее.
— Давайте, друзья, с самого начала договоримся, что все наши дела будем решать сообща. Я назначен начальником, но я такой же исполнитель, как и все другие,— исполнитель вашей воли, воли вышестоящих органов...
Воронов осекся, уловив одобрительную улыбку на губах Елены Петровны.
— Вопросы есть, или перейдем к конкретным заданиям каждой бригаде на ближайшие дни? — заключил начальник.
Вечером были танцы. Нельзя же без них — строители в основном народ молодой. Правда, танцевать приходилось небольшими группами, по очереди, потому что помещение
столовой, служившее заодно и клубом, было очень невелико. Обедать тоже ходили по очереди. Но и те, кому приходилось ожидать на морозе, не обижались. Парочки гуляли по глубоким тропинкам, таким узким, что поневоле приходилось идти, прижавшись друг к другу. «Скоро потребуется много квартир,— улыбнулась Елена Петровна, глядя на них.— А там и садики, и ясли».
Когда Елене Петровне хотелось поговорить о Мирке, она шла к Айно Андреевне. Она уже все продумала. Весной она поедет за Миркой, а потом вместе — па Черное море. С недельку проведут в Москве, походят по музеям, театрам, потом в Ленинград... В Петрозаводске тоже побудут, заедут на пару дней в Туулилахти. И потом — сюда. Здесь Мирка привыкнет к новой обстановке, научится говорить по-русски и потом поедет учиться. Мирка должна учиться— так хочет она, мать. Она все-все продумала.
Айно Андреевна немного засомневалась:
— Я, конечно, не успела узнать, в каких условиях выросла Мирка, но, может быть, ей тяжело будет привыкнуть к такому...— она показала на окно, за которым стояла тайга, освещенная прожекторами, вся в дыму и искрах.
— Но она ведь моя дочь! — возразила Елена Петровна.
Вернувшись в палатку, она опять села за письмо. Мирка
должна заранее знать, куда она едет. Мать хотела рассказать дочери о ее родине суровую, но прекрасную правду.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
«Моя родная доченька Мирка...»
Длинное письмо, написанное незнакомым почерком. Фотокарточка какой-то женщины. Ома сидит в кресле, дородная, важная, точно хозяйка богатого поместья. А за ее спиной возвышается белоснежный дворец с колоннами, окруженный пышными пальмами.
Мирья не сразу поняла, от кого это письмо и чей это снимок. Но подпись: «твоя мама». Эта женщина — мама? Нет, ей в тысячу раз дороже полуразвалившаяся избушка на Алинанниеми и Алина, сгорбленная, старая.
Мирья прочитала начало письма и снова взяла фотографию. Теперь женщина на снимке уже не казалась ей надменной. А этот дворец, оказывается, не ее, а просто дом отдыха на берегу Черного моря. Она там отдыхает.
Письмо написано по-фински, правда с некоторыми непривычными оборотами, но Мирья этого не замечала.
...Отца уже нет. А мама жива, хотя Мирья считала ее умершей почти семнадцать лет назад. Да она и была тогда на волосок от смерти. Ее подобрали без сознания, много месяцев она лежала в госпитале.
На фотографии — женщина, много испытавшая и вынесшая... Она никогда не плакала, а вот теперь плачет... И руки ее дрожат... Мирья видела это по письму.
— Мама!..
Мирья дочитала письмо до середины, и только здесь то, что она вначале сознавала рассудком, дошло до сердца. Мама, ее настоящая, родившая ее мать,— жива!
Это глаза ее матери. Ее волосы... Ее лицо! Такой, именно такой Мирья ее и представляла.
У девушки вырвался сдавленный крик, а глаза сияли.
Мирья была одна в отделении общества. Она металась из комнаты в комнату, подбежала к зеркалу, посмеялась, увидев свое отражение, и опять кружилась в поисках хоть кого-нибудь, чтобы поделиться новостью. По характеру она все-таки оставалась карелкой — темпераментной и непосредственной, не умеющей скрывать свои чувства. Схватив с вешалки пальто, она заперла дверь и чуть ли не кубарем скатилась по лестнице на улицу.
Крупные белые хлопья тихо кружились в воздухе, словно подыскивая место, где можно было бы лежать нетронутыми. Но разве найти им такой укромный уголок на городском тротуаре и на улицах, по которым сновали люди и неслись машины. И никому не приходило в голову, что они топчут красоту, которую способна создать только природа.
Мирье было обидно, что она не могла поделиться новостью с Нийло. Он целыми днями носился по городу в поисках работы и ночевал где-то у знакомого. Телефона у него не было, да и адреса Мирья тоже толком не знала. Мирья была уверена, что Нийло тоже обрадуется, узнав ее новость.
Она решила зайти на стройку. К тому же туда было и поручение. Знакомые ей строители работали на другом месте— на берегу озера высилось огромное здание нового магазина и ресторана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Нина покраснела, гадая, откуда старик узнал, как Воронов ее принял. А Воронов сидел потупив глаза, как школьник, не выполнивший домашнего задания. Айно Андреевна вся содрогалась, сдерживая смех. А старик уже обратился и к ней с советом:
— Бывает, что в семье так распределяют обязанности: муж занят большими делами, а жена решает мелкие вопросы. При таком порядке лучше всего считать все вопросы мелкими.
Айно Андреевна ушла с Ниной. Фронтовые друзья остались вдвоем. Воронов молчал. Морозов долго изучающе смотрел на него, потом хлопнул по плечу и сказал:
— Ладно, я верю тебе.
Во что он верил, было понятно обоим.
Восьмого ноября в Туулилахти играли свадьбу Воронова и Айно Андреевны. Ее устроили в клубе, как и свадьбу Павла Кюллиева, но прошла она спокойнее, тише: женились-то люди немолодые. А на следующий вечер собрались у Елены Петровны. Пришли Морозов, Айно Андреевна и Воронов. Комната Елены Петровны и Нины сразу стала тесной. Морозов был молчалив. Елена Петровна спросила, как бы извиняясь:
— Мы вас совсем утомили?
— От чего же мне утомляться? — махнул рукой Морозов.— Поездка к пионерам — вот теперь, собственно, и вся моя работа.— Он говорил тихим, ровным голосом.— Конечно, и это нужно. Нас, стариков, уже маловато осталось. Я люблю ребят и всегда охотно еду к ним. Им ведь тоже намного интереснее послушать самих участников событий, чем читать о них в книгах.
— Вы давно на пенсии? — спросила Елена Петровна.
— Года четыре. Я еще, правда, попытался работать,
но уже не то... Секретарю райкома надо быть крепким не только духовно, но и физически. Старому человеку трудновато поспевать за временем в наши дни... Пошел я на завод парторгом. Завод как раз освоил производство телевизоров. Я, правда, в телевизорах не разбираюсь, но партийная работа, думаю, мне знакома. Оказывается, одно дело было — вести партийную работу в годы первых пятилеток, и совсем другое — сейчас, когда чуть ли не каждый рабочий — без пяти минут инженер. Был я на заводе года два. Потом устроили банкет, поблагодарили меня самыми теплыми словами за многолетнюю работу, пожелали здоровья, долгих лет жизни, поднесли кучу подарков... Словом, вежливо, тактично дали понять, что пора, старик, пора...
Морозов грустно улыбнулся. Он выпил две рюмки вина и заявил, что с него хватит. Настроение его немного улучшилось, и он пел вместе со всеми приятным баритоном. Потом он стал напевать тихо, про себя:
Орленок, орленок, взлети выше солнца И степи с высот огляди...
— Хорошая песня,— согласился Воронов.
— Конечно, хорошая,— сказал Морозов.— Но мне она нравится особо. Когда я слышу ее, мне кажется, что я опять молодой, опять на коне и лечу в атаку с шашкой в руке. Правда, временами тогда было не до песен. И по шашкам мы не скучаем. А вот молодость все вспоминается, вспоминается... Ничего не поделаешь.
Старик растрогался. Его взгляд потеплел и голос стал мягким.
Профессия строителя — самая беспокойная. Не успеют еще жильцы справить новоселье, как строитель уже оглядывается кругом, намереваясь все начать сначала. И опять он роет котлованы, укладывает кирпич, устанавливает железобетонные конструкции, строит и иногда перестраивает, спорит и ругается, огорчается и радуется. На строительных площадках посторонний слышит только рокот моторов, грохот тягачей и мощных машин с прицепами, да издалека видно, как многотонные конструкции с легкостью спичечной коробки поднимаются в воздух. Надо узнать строителей ближе, чтобы почувствовать за всем этим биение человеческого сердца, его горести и радости, напряженные поиски решения сложных, еще никем не решенных задач.
Отзывчивый клиент благодарит официантку за поданное блюдо и даже дает «на чай» гардеробщику за то, что он подает нам наше же пальто. А когда мы получаем новую хорошую квартиру, нам и в голову не приходит разыскивать строителя и поблагодарить его за напряженный труд, за дерзания. И пойди разыщи его — ведь он уже роет котлованы для нового здания, отделывает квартиру новым жильцам...
Переезжая в новую квартиру, люди обычно расставляют мебель надолго, иногда навсегда. А строитель махнет рукой на свое жилье, соберет пожитки и отправляется на новое место, чтобы опять возводить дома.
Так поступили и Воронов, и Елена Петровна.
Зима выдалась снежная. В январе ударили сильные морозы, и на улицах Туулилахти все заскрипело — шаги, лыжи, полозья, колеса.
Небо было безоблачно. Чуть взойдя над горизонтом, солнце быстро пряталось снова за лес.
На платформу грузовика погрузили чемодан, узлы, мебель. Правда, мебели было немного. Все имущество двух домов — Воронова и Елены Петровны — уместилось в одной машине. Грузчиков оказалось больше, чем нужно, еще больше провожающих ушло заранее на станцию.
Айно Андреевна с хорошо укутанной Валечкой села в кабину, Михаил Матвеевич и Елена Петровна забрались в кузов и расположились на вещах. Перед ними как на ладони лежал Туулилахти, а Айно Андреевна видела из кабины только свою больницу. Да и та уже была для нее не своя. Она со всеми распрощалась, хотя почти весь персонал больницы, в том числе и новый врач, ждал ее на станции.
Из кузова было видно, как дым из труб поднимался вверх прямо, как свеча. Он поднимался над клубом, магазинами, больницей, жилыми домами — почти двести свечей над поселком. Стоял крепкий мороз, а люди любят тепло. На другом берегу реки возвышалась огромная труба, и над ней поднимался в безоблачный простор большой столб дыма.
Глядя на поселок, Воронов вспомнил, каким был Туулилахти лет десять назад, когда он приехал сюда: величественный нетронутый лес, а на берегу реки несколько землянок, оставшихся с войны.
Намного позднее приехала Елена Петровна, но и она сейчас видела перед собой плоды своих трудов. Вот дымит лесозавод, и от него тянется домостроительный цех. И вон в тот, и в тот, и в тот дом, над которыми теперь поднимается дым, вложен ее труд. Чем теперь не жизнь в Туулилахти?! Ей было как-то не по себе оттого, что Оути Ивановна стояла у машины и плакала, Степаненко хмурился, а Нина выглядела такой несчастной, что казалось — вот-вот расплачется. Что им печалиться?
Они провожали двух строителей поселка, главного врача и одну из самых молодых жительниц Туулилахти, Валечку, на новую стройку. Что же тут печального? Наоборот, хорошо, когда строятся новые поселки и города, где люди могут жить в тепле и где им хорошо трудиться. Но что поделаешь, если наш человек так устроен — плачет, когда и плакать- то нет причины, а когда приходится туго, ни одной слезинки из него не выдавишь. Странно, что и сами отъезжающие были печальны: ведь их никто не заставлял уезжать, им и здесь хватало бы тепла и работы. Они сами согласились поехать, даже напросились. Почему же они выглядели такими унылыми?
Воронов упорно старался что-то проглотить. Елена Петровна сидела с покрасневшими глазами, а по щекам Айно Андреевны текли слезы. Только Валечка держалась мужественно и даже радовалась. Ей не часто доводилось кататься на машине, а кроме того, она знала, что теперь поедет и на поезде, в этих грохочущих вагонах, которые увезут их с куклой Миркой далеко-далеко. А потом — Валечка слышала от взрослых — к ним приедет и взаправдашняя Мирка. Та Мирка теперь уже большая. Но она все равно будет играть с Валечкой и куклой Миркой. Там, куда они едут,' будет очень интересно: нет домов, и можно бегать на улице сколько хочешь, а если будет холодно, подбежишь к костру и погреешься. Только вот эти взрослые не понимают, что интересно, а что нет...
Вещей было немного, а людей, помогающих грузить, оказалось больше, чем было места у багажного вагона. Потом подошел пассажирский поезд, в расписании которого не было учтено время для прощания. Он постоял три минуты и опять с грохотом исчез за морозным лесом.
Поезд шел, пока не кончились рельсы. Потом он остановился и пошел обратно. А строители сели в машину и поехали дальше в нетронутый лес. Машина взвывала, скрежетала, взвизгивала тормозами. Дорога была такая, что пешеход легко поспевал бы за машиной, а местами и ему бы надоело плестись так медленно. Айно Андреевна с Валечкой на руках сидела рядом с шофером. Валечке поездка уже разонравилась: все-таки дома было лучше, но взрослые ведь не понимают, что хорошо, а что нет, и не догадались вовремя повернуть назад,— так что Валечке волей-неволей приходилось ехать вместе с ними. Она, конечно, покапризничала, но когда и это не помогло, она заснула. Машину трясло и бросало, спать было трудно. Девочка временами просыпалась и опять засыпала./-
Наконец приехали. День уже клонился к вечеру, и в лесу стало темнеть. Машина остановилась — дальше ехать было некуда. Но пешком еще можно было идти: в лес вели тропинки, по которым ходили люди в ватниках. Издали казалось, что они бредут по пояс в снегу, но почему-то без особого труда. Тропинки лежали глубоко в снегу и были такие узкие, что трудно разойтись. Одна тропинка пошире, вроде дороги, привела их от машины к костру. От костра шел густой дым и взлетали искры. Дыму было, казалось, лень подниматься выше деревьев, и он стлался над самым лесом.
Валечка смотрела, широко раскрыв глаза. Все это, конечно, интересно, но дома лучше. Там можно было бы раздеться, сбросить с себя тяжелую и тесную шубку.
Когда глаза привыкли к темноте, освещенной слабыми бликами огня, из-за костра выплыл длинный ряд палаток. Над каждой торчала жестяная труба, из которой в морозный воздух летели искры и валил дым. За палатками виднелся длинный, низкий барак — единственное солидное сооружение. Когда-нибудь впоследствии его приспособят под склад, а потом разберут на дрова. Но пока это — центр будущего поселка. Здесь находились контора, столовая, больница, в нем же отвели маленькую комнатку новому начальнику стройки.
Так Валечка оказалась все же в доме, хотя ее заверяли, что никаких домов здесь нет. Стены были смешные — из круглых бревен, между которыми торчал мох. Валечка первым делом занялась мхом, но он никак не отдирался, а потом мама сказала, что нельзя вырывать мох — будет холодно. Еще смешнее был дом у тети Лены: стены и потолок из брезента, который колыхался на ветру. Пол тоже из материи и устлан хвоей. Посередине комнаты — маленькая печурка, но такая горячая, прямо красная. Пальцем к ней нельзя притронуться. В этой комнате жили и другие тети, их Валечка не знала. Но тети были добрые, они поздоровались с ней за руку и стали наперебой угощать конфетами. Потом Валечку увели кушать, а затем уложили спать. Засыпая, она еще раз украдкой попыталась отодрать мох от стены, потому что он торчал очень некрасиво.
Новый начальник стройки Михаил Матвеевич Воронов приступил к своим обязанностям. Ознакомившись с положением дел,— а знакомиться-то, в сущности, было почти не с чем, все нужно было начинать сначала,— он созвал прорабов и бригадиров. Помещение, именуемое конторой, было так мало, что участники летучки могли уместиться в нем только стоя. Воронов стоял за своим столом. Он вспомнил, что вот так, стоя, выслушивали солдаты во время войны перед наступлением боевой приказ командира.
Летучка была одновременно и открытым партийным собранием. Все, о чем говорилось, было так знакомо Елене Петровне, что она улыбнулась. Не хватает рабочей силы. Дорога все еще в таком состоянии, что доставка бетонных и металлических конструкций затруднена. Надо корчевать лес, а заодно бросить часть людей на дорожные работы. Положение выправится, когда сюда дойдет железная дорога, но она будет готова лишь к весне. Строители поселка не могут сидеть сложа руки до весны. Зато техники здесь было много, больше чем когда-либо встречала Елена Петровна в начальной стадии работ. Были бульдозеры, экскаваторы, буровые машины, автомобили, грейдеры, краны, прожекторы, передвижные электростанции. Туулилахти строился более десяти лет. Новый поселок, которому еще не успели дать имя, а называли пока по километровому столбу, будет больше, чем Туулилахти. Здесь предстоит возвести деревообрабатывающий комбинат и химическую фабрику. Но никто не даст им на строительство десяти лет — надо все сделать быстрее.
— Давайте, друзья, с самого начала договоримся, что все наши дела будем решать сообща. Я назначен начальником, но я такой же исполнитель, как и все другие,— исполнитель вашей воли, воли вышестоящих органов...
Воронов осекся, уловив одобрительную улыбку на губах Елены Петровны.
— Вопросы есть, или перейдем к конкретным заданиям каждой бригаде на ближайшие дни? — заключил начальник.
Вечером были танцы. Нельзя же без них — строители в основном народ молодой. Правда, танцевать приходилось небольшими группами, по очереди, потому что помещение
столовой, служившее заодно и клубом, было очень невелико. Обедать тоже ходили по очереди. Но и те, кому приходилось ожидать на морозе, не обижались. Парочки гуляли по глубоким тропинкам, таким узким, что поневоле приходилось идти, прижавшись друг к другу. «Скоро потребуется много квартир,— улыбнулась Елена Петровна, глядя на них.— А там и садики, и ясли».
Когда Елене Петровне хотелось поговорить о Мирке, она шла к Айно Андреевне. Она уже все продумала. Весной она поедет за Миркой, а потом вместе — па Черное море. С недельку проведут в Москве, походят по музеям, театрам, потом в Ленинград... В Петрозаводске тоже побудут, заедут на пару дней в Туулилахти. И потом — сюда. Здесь Мирка привыкнет к новой обстановке, научится говорить по-русски и потом поедет учиться. Мирка должна учиться— так хочет она, мать. Она все-все продумала.
Айно Андреевна немного засомневалась:
— Я, конечно, не успела узнать, в каких условиях выросла Мирка, но, может быть, ей тяжело будет привыкнуть к такому...— она показала на окно, за которым стояла тайга, освещенная прожекторами, вся в дыму и искрах.
— Но она ведь моя дочь! — возразила Елена Петровна.
Вернувшись в палатку, она опять села за письмо. Мирка
должна заранее знать, куда она едет. Мать хотела рассказать дочери о ее родине суровую, но прекрасную правду.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
«Моя родная доченька Мирка...»
Длинное письмо, написанное незнакомым почерком. Фотокарточка какой-то женщины. Ома сидит в кресле, дородная, важная, точно хозяйка богатого поместья. А за ее спиной возвышается белоснежный дворец с колоннами, окруженный пышными пальмами.
Мирья не сразу поняла, от кого это письмо и чей это снимок. Но подпись: «твоя мама». Эта женщина — мама? Нет, ей в тысячу раз дороже полуразвалившаяся избушка на Алинанниеми и Алина, сгорбленная, старая.
Мирья прочитала начало письма и снова взяла фотографию. Теперь женщина на снимке уже не казалась ей надменной. А этот дворец, оказывается, не ее, а просто дом отдыха на берегу Черного моря. Она там отдыхает.
Письмо написано по-фински, правда с некоторыми непривычными оборотами, но Мирья этого не замечала.
...Отца уже нет. А мама жива, хотя Мирья считала ее умершей почти семнадцать лет назад. Да она и была тогда на волосок от смерти. Ее подобрали без сознания, много месяцев она лежала в госпитале.
На фотографии — женщина, много испытавшая и вынесшая... Она никогда не плакала, а вот теперь плачет... И руки ее дрожат... Мирья видела это по письму.
— Мама!..
Мирья дочитала письмо до середины, и только здесь то, что она вначале сознавала рассудком, дошло до сердца. Мама, ее настоящая, родившая ее мать,— жива!
Это глаза ее матери. Ее волосы... Ее лицо! Такой, именно такой Мирья ее и представляла.
У девушки вырвался сдавленный крик, а глаза сияли.
Мирья была одна в отделении общества. Она металась из комнаты в комнату, подбежала к зеркалу, посмеялась, увидев свое отражение, и опять кружилась в поисках хоть кого-нибудь, чтобы поделиться новостью. По характеру она все-таки оставалась карелкой — темпераментной и непосредственной, не умеющей скрывать свои чувства. Схватив с вешалки пальто, она заперла дверь и чуть ли не кубарем скатилась по лестнице на улицу.
Крупные белые хлопья тихо кружились в воздухе, словно подыскивая место, где можно было бы лежать нетронутыми. Но разве найти им такой укромный уголок на городском тротуаре и на улицах, по которым сновали люди и неслись машины. И никому не приходило в голову, что они топчут красоту, которую способна создать только природа.
Мирье было обидно, что она не могла поделиться новостью с Нийло. Он целыми днями носился по городу в поисках работы и ночевал где-то у знакомого. Телефона у него не было, да и адреса Мирья тоже толком не знала. Мирья была уверена, что Нийло тоже обрадуется, узнав ее новость.
Она решила зайти на стройку. К тому же туда было и поручение. Знакомые ей строители работали на другом месте— на берегу озера высилось огромное здание нового магазина и ресторана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31