за полцены получить пиленый лес!..
И, остановившись вдруг перед Булыгиным, нахмурив брови, глядя куда-то поверх головы Ивана Николаевича, озадаченно сказал:
— Но как посмотрят на это в Петербурге? В нашем лесном департаменте — сплошь волгари...
— Волгари, да,— печально сказал Булыгин, вздохнул и с внутренней усмешкой вспомнил широкую спину Албая — так безнадежно-печально прозвучало это его «да».
— Но мы не лыком шиты! — весело воскликнул Чернявский, точно был доволен печалью Булыгина и теперь опять вселял в него надежду. — У меня там тоже есть кое-кто. И, наконец, на нашей стороне государственные интересы, а они — превыше всего!
В его ответе он не уверен, однако не надо терять надежды. Кстати, во что может обойтись строительство? Тысяч пятьдесят? О-го!..
— Можно и меньше. Все зависит от того, сколько поставить пил... У Бурсова на Волге — десять. Ну, мы можем и пять...
— Зачем же меньше, голубчик! Зачем меньше! Дело
надо начинать широко!
И хотя о кредитах не было сказано ни слова, но Иван Николаевич без труда догадался, что если с кем-то делить пирог на первых порах, так только с Чернявским. И, прощаясь, кланяясь с достойным почтением, он робко спросил, будет ли генерал у них в Цареве на зимних торгах?
— На торгах? — Он обернулся, махнув зелено-синими крылышками мундира.— Да, да, торги нынче...— И с мимолетным лукавством счастливого, уверенного в успехе заговорщика улыбнулся:— Ну, что же, должно быть, буду.
Вот эта и была главная радость и удача Ивана Николаевича Булыгина в 1904 году, октябрь которого уже был на исходе. И то, что не в пример рано начались работы в его лесосеках, обещало светлое, радостное рождество.
— Так хорошо, говоришь? — весело крикнул Иван
Николаевич Албаю.
— Хорошо, да,— отвечал Албай обычно и тупо.
Иван Николаевич рассмеялся и легко выскочил из скрипнувших высокими копыльями санок. Напротив за просекой, у первых сосен, стоял в снегу столбик с дощечкой, на которой было ровно и четко написано: «Кучкин-ское лесничество кв. № 220».
И, прищурившись на дощечку, Иван Николаевич, сказав про себя: «Мой квадрат!» — быстро пошел на близкий звук топоров и пил по мелкому еще, ровному снегу. Шагал он легко, привычно, высоко вскидывая ноги.
Иван Николаевич и замолчал, вспоминая, должно быть, своего отца и свои поездки с ним — такое мягкое, улыбчиво-печальное выражение набежало на его строгое, всегда озлобленное лицо.
Так молча и дошли до зимовья. Только здесь Булыгин
—Надо проверить, — послушался Тойгизя
-Хорошо тогда,- удовлетворенно вздохнул хозя-«ч. Я с собой еще две пары привез.
Внезапное появление хозяина встревожило и других работников: «К добру ли?» Но для недоброго не было никакой причины: к работе на делянке лишь приступили. Ни хорошего, ни плохого не успели еще сделать.
— Может, вам помощь нужна? — как бы с шуткой
спросил хозяин.
— Помощь всегда не помешает,— ответил Тойгизя
в тон хозяину.
— Хорошая деревина, — сказал Булыгин, поглаживая теплый еще, шероховатый срез пня.
— Да, долгая, в аршин сорок,— определил Очандр, бросив глазом вдоль ровного, как мачта, лежащего ствола.— Два сортимента выйдет,— добавил он и почувствовал на себе быстрый взгляд хозяина. Ну что же, пускай знает, что не только он умеет считать.
— Ну, что, Тойгизя, начнем? — Очандр поднял пилу.
— Постойте, мужики,— сказал Булыгин. — Я к вам по делу приехал.— И, видя, как нахмурились в непосильной задумчивости Очандр с Тойгизей, добавил, улыбаясь: — За советом приехал.
— За советом? — осторожно спросил Тойгизя.
— Расскажу потом, пока оставьте работу.
— Всех, что ли, собрать? — захотел уяснить Очандр.
— Других не трогайте, вы двое нужны мне.
— Ну что же, всегда рады, Иван Николаевич...
— Пошли в зимовье, — сказал Булыгин. И когда обернулся, заметил поодаль стоявшего Йывана с топором.— Это чей такой работник?
— Мой,— нехотя ответил Очандр, боясь, что хозяин может рассердиться. И поспешил сказать, что никакой он, конечно, не работник, а взял с собой, чтобы не бездельничал в деревне.
— Правильно, правильно, пусть привыкает,— сказал Булыгин.— Папаша мой, царство ему небесное, тоже лет с десяти в лес меня гонял: «Собирайся, Ванюшко, завтра чуть свет на кордон поедем». А на дворе мороз под сорок, матушка в слезы,5 а папаша только в бороду ухмыляется....— раздумчиво заклюкак бы очнулся, зорко и быстро оглядел зимовье — из сухого валежа, аршин девять на девять, не больше, потом стойло для лошадей, голов на шесть, рядом еще был сарай под сено.
— Хорошо устроились, молодцы, — похвалил он.— А колодец где?
— Да вон там, у болотины выкопали, — живо ответил Тойгизя, радуясь хозяйской похвале.
Через малые сени вошли в избу, высоко перебрасывая ноги через порог. Глинобитная печурка уже горела, возле нее стоял, точно маленький солдат, Йыван, глаза его счастливо блестели в слабых бликах огня: вот какой я молодец, как быстро и ловко успел! — говорило его сияющее, счастливое лицо, он слышал, как Булыгин рассказывал о себе, и пуще всего поразило его, что ведь он тоже Ванюшка и тоже был в лесу с отцом. Вот этой одинаковостью с самим хозяином и поразилось его сердце, и теперь не было на земле человека счастливее его.
Но Булыгин, на которого и был обращен этот сияющий детский взгляд, не замечал мальчика.
— У вас есть охотничьи лыжи? — спросил он, усаживаясь к столу на нары.
— Есть одна пара! — вмиг ответил Йыван, опередив отца и Тойгизю и подвигаясь к Булыгину.
— Тебя не спрашивают! — грубо одернул отец и сильной рукой за плечо отвел его в сторону.
— Маленьким не положено вмешиваться в разговор старших,— добавил и Тойгизя, косо посмотрев на мальчика.
— Он еще маленький, откуда ему все знать,— вступился в защиту хозяин.— Так, значит, одна пара есть...
И Очандру, и Тойгизе кажется, что Иван Николаевич что-то уж очень загадочно ведет разговор. Должно быть, дело и вправду важное.
— Я еще не проверил, каковы те лыжи,— осторожно заметил Тойгизя.
— Коль надевали в прошлом году, должны и в этом году пойти. Разве малость починить,— вступился Очандр.
Вернулись они в густых сумерках, пройдя верст двадцать Тойгизе с Очандром это было привычно, да и Иван Николаевич не очень-то притомился - хожено, видать,
72
Вот только вывозка...- несмело сказал Очандр Целый этот день он хотел подвести разговор с хозяином И согласной беседе о том, сколько их артель затратила на
— Нельзя убивать медведя, грех будет! — опять вмешался Йыван.
Булыгин косо взглянул на мальчика и промолчал.
— Убивать медведя не надо! — повторил Йыван. — Он,
как мы, живой!..
— Хорошо, хорошо, мы твоего медведя не тронем.
— А не врете?..
— Замолчи! — приказал сыну Очандр.
— У нас нет времени ходить на медведя,— сказал Иван Николаевич.— Я сюда приехал с делом. Надо обойти новые делянки. Вы лес знаете хорошо. Вот я и хочу, чтобы вы помогли мне осмотреть и определить лес.
— Рады помочь, коли сможем,— ответил Тойгизя.
— Сможете.
— А что ж, коль так, мы готовы.
— Я не таю перед вами ничего,— продолжал дальше хозяин.— На днях будут торги, вот мне и хочется еще раз поглядеть на месте.— И добавил с легкой, радостной улыбкой: — Душа не вытерпела...
— Осенью Лебедев тоже приезжал,— объявил Тойгизя.
— Вот как?! — невольно вырвалось у хозяина.— Приезжал? А ведь ни слова об этом не сказал. Значит, и он, старый лис, прицелился?..
— Не только Лебедев,— опять сказал Тойгизя.
— А кто еще?
— Припоминаю Губина и Матвеевского.
— Спасибо за добрую весть,— Булыгин на минуту задумался.— Ладно, посмотрим, что будет дальше.— И поднялся, потрогал кушак с кистями — не слабо ли.— Пошли.
Албай на дворе уже выпряг лошадь и вел ее в стойло. Иван Николаевич распутал веревку, которой были привязаны к санкам лыжи, бросил на снег, быстро и ловко взял бурки в ремни, Тойгизя уже был готов и ждал команды.
— Ну, давай, веди в триста двадцать восьмой, — сказал Булыгин.
и у него было немало. Теперь же он был доволен осмотром намеченного к продаже леса — из двенадцати кварталов они обошли шесть: Тойгизя знал, что показать. Но самый лучший лес был все-таки не как думал Иван Николаевич еще с осенней ревизии, а в . Это выяснилось теперь особенно наглядно. Правда, этот 314 квартал был очень неудобен для вывозки: бор стоял за топкой болотиной, а прямая дорога на Кокшагу в восемь верст пролегала бы через три ручья, которые в теплую зиму не замерзали. Все это знали и толково объясняли Тойгизя с Очандром.
Но бор был хорош — красный сухорослый сосняк! Мачтовые деревья были как подобраны, и как будто кто-то нарочно высадил тут сто двадцать лет назад для Булыгина сто десятин вершковых сосенок, и вот они росли, толстели, тянулись вверх на сорок пять аршин и дождались своего светлого часу! Богу отслужили, пусть послужат человечеству, которое представляет здесь Иван Николаевич Булыгин...
Так он рассуждал про себя, медленно ступая на лыжах, среди этих живых, в черной чешуе колоны. Он не запрокидывал головы к вершинам, а только прищуренным и острым глазом скользил по гладкому стволу до первых суков.
Тихий восторг его уже прочно воплотился в цифры, и когда опять вышли к квартальной просеке, у него все уже было решено. Однако он не мог лишить себя последнего наслаждения и как можно равнодушнее сказал подошедшим Очандру и Тойгизе:
— Ну, как вы думаете, по сто пятьдесят саженей на десятине наберется?..
— Как не наберется, Иван Николаевич! — с плохо скрытой обидой сказал Тойгизя.— Разве я бы привел вас сюда...
— А сколько?
— Не меньше чем двести пятьдесят,— сказал Очандр.
— Не меньше,— хмуро подтвердил Тойгизя.
— Двести пятьдесят, говорите?
— Будет двести пятьдесят. Пусть пятьдесят саженей на дрова, а двести чистых легко.
Подготовку и не заплатит ли им чего-нибудь за это хозяин? В тетрадке все было записано, он может в точности показать: «Семь человек и одна лошадь — 10 дней, в пути два конца, всего затрачено двенадцать человеко-дней, шесть коно-дней, ездовых восемь человеко-дней, итого восемьдесят четыре пешо-дней. Тридцать копеек на один пешо-день — 25 рублей 20 копеек и за коно-дни по 40 копеек 4 рубля 80 копеек. Итого = 30 рублей. Да одну пилу сломали — 2 рубля 20 копеек. Всего — 32 рубля 20 копеек». Такая запись была в тетрадке Очандра, помеченная 1904 годом, декабрем 4 дня.
Тут даже не записано про порванную сбрую, про изодранную обувь (лапти лыковые 4 коп. пара) да харчи тоже — и дома бы ел, так что про это уж ладно, но вот ведь одного прямого расходу на 32 рубля 20 копеек... И вот теперь хорошая минута вроде поговорить об этом с хозяином. Господи, неужели весь день потом бить? .. И странно как-то качнулся в глазах солнце, плыли на верхушки сосен. Oчандр быстро оперся на лопату, чтобы не упасть. Медленно, спиннинг у меня в голове не было, но тяжелая, тупая боль в висках и шее не отходил от нее ...
Только в темноте люди вырыли рвы и кольца теперь выпас на поляне. Резко блестел на землю окурок упал по канаве сосны. Они, казалось, павшим на поле боя, - такой дух печали с картины поспешных рубок. И огонь подкрался к ним, павших солдат. В темноте он был особенно зловещим, это беспощадный огонь. Но люди уже настолько устали до смерти, что силы у них не было бояться. Кто лежал на земле, как мертвый, который сидел, тяжело дыша. Напряженные в темноте старый кашель. И никто не видел по их лицам, или на одежду. 1 голос не подавал.
Это кто-то встал на колени, встал - Oчандр увидел опаленное лицо, без бровей, бороды на месте - красный сожгли коры. Глаза лихорадочно блестеть в горле судорожно прогулки кадык. Кто это?
Он стоял, покачиваясь, и нерешительно шагнул и пошел, как только его ноги, к реке - это было рядом с этим местом.
Что кто-то встал и поплелся. И тем не менее, все больше людей начали расти. И тут она вспомнила о ребенке, оставленного в избе. Не думаю, права прийти после него?
- Иван! - Слабые воскликнула она, вставая. Одним из первых к ручью. Было уже
веселый. Вода и прохлада ночи вернулся людей к жизни. Слышать разговор. Победителей приветствовали люди более опытные напомнил страшного дня. Кто-то однажды сказал, что он выскочил из лесу медведя. У медведя тлели ухо, он стучал по нему лапой и умоляюще посмотрел на человека, как будто прося о помощи.
- Правда, правда, у него глаза, как у человека. "Медведь не мог просто сказать слова! .. Я даже забыл! ..
до сих пор пламя, которое вспыхнуло время от времени с особой силой - это стихает, должны быть высушены кроны поваленных деревьев. Но в самом ближайшем плещутся в воде ручья - это самая надежная защита людей, и усталые души притупляется геенну огненную. И тогда он услышал слова: дом, деревня ...
И лишь те, кто помнил, как земля лесной чаще бросился к реке людей. Брюки и рубашки он носил горели, волосы подписал, и лицо его, глаза его дико сверкали.
- Соседи, милые! - Он закричал, когда он увидел людей в огне .- помоги мне ..
Так ругались, кричали, проклиная все опять прижавшись друг к другу, как если бы это было, готовый растерзать эту несчастную посла, и он просто дико вопили:
- Ой, жги! Помогите! ..- И бросил от одного к другому.
Наконец, все двигались в направлении . Первый пришел лесу, потом начал газы, Земля была еще дымились во всех местах, на дороге лежали обугленные тлеющие деревья. Кто-то предложил подняться на деревне на реке.
Никогда не забывал Очандр теперь горящей деревни. Всю жизнь слово "ад" она вспоминает, что ее глаза были открыты для резкого изгиба реки. Она не стала опорой в воде.
Он небольшой деревне в том же порядке, нажал лес к реке, сожгли все сразу, как если бы он был одним из чудовищных огня. И, что огонь горел не только дома, сараи и амбары, а сжег все живое, и он жив, хотя он силы, дал отчаянным голосом. Ревела в огне зверя, кричать, как сумасшедших, подбрасывая в пожар, жуткий вопль женщин, плач детей, нажал на огонь воду. Толстый, жирный дым облаков на безоблачное, ясное небо утром. Господи, как при виде человеческого горя, а не страх ваши высокие жилья? ..Господи, мало с ними бесконечные трудом лесного хозяйства в деревне, в целом зеленоватая ночь 1. Радостный вздох вырвался из ее груди, ноги подогнулись, и она упала на землю и сладкие, и страшный вой слышать такие речи Кажая, был разработан осмотреться - если кто-нибудь поблизости.
Иван никогда не вытер окна, и не отходить от нее: с мукой сладкой молочной представлял его брат и сестра побежала в дом, бросил теплое зимнее пальто легких и небольших комнатах с мыть полы и геранью на окнах перегружены счастливым весело ребенка, и как хорошо видно, что улыбнулась нежной Дмитрий Ионыч. И странно, не то что ревность охватила его сердце Булыгин. Он отвернулся от окна, несколько раз ходил из угла в угол, от нескольких часов до Киото с лампадой и старался думать об этом завтра, но ничего не пошли у меня в голове - не торгует, ни сюжета, синий или даже невинных глаза Лебедев.На минуту он остановился перед круглым зеркальцем на стене: запавшие глаза, длинный подвесной нос, борода этой золы козье неровной лоб, редкие волосы и тонкие ... Он попытался улыбнуться - отражает кривая на левой щеке, улыбкой. И, отступая от зеркала, Иван почти выбежал из комнаты на лестничную площадку.
Внизу, в столовой, на своем обычном месте - на диване рядом с книжным шкафом - Антон сидел с книгой, слишком обычным. Иван по-разному и не ожидал увидеть своего сына, но только здесь и только так. Сверху было видно, как узкий, как тыквы голову Антонио да раскрытую книгу, которая у Антона на колени. Вот почему постоянное раздражение Булыгин.
На дальнем конце стола возле печки, сидел в удобном кресле в себе, мать, Иван Николаевич, с вязаньем - высохший, старушка с живой, умный взгляд на малых, мелких морщин в его лицо. Она смотрела поверх очков на Ивана Николаевича, и улыбка, лицо ее озарилось.
Предложить лучший вариант перевода
— Вот только вывозка...
— Что вывозка? Что? — как-то чуждо и сердито пробормотал Булыгин и пристально поглядел на Очандра. У того невольно глаза побежали в сторону, однако он собрался с духом и сказал вроде бы как о постороннем:
— Да тяжелая тут дорога будет...
— В лесу все тяжелое, — буркнул Булыгин,— он уже почуял, куда гнет грамотей в лаптях, и надо было обрезать эти разговоры, чтобы не только не нарушать порядок, но чтобы и не говорить об этом. Видал, чего захотел: чтобы и за подготовительную работу хозяин платил! Ну нет, такого на Кокшаге еще не бывало. И решительно, строго сказал:
— Ладно, нечего тут языком тесать, пошли, а то уж затемнело.— И когда тронулись, понуро, сразу невесело, тяжело на ногу, он бойко добавил: — А с меня, мужики, магарыч вам и по полтора рубля на брата. Что, мужики, давай побежали!..
Когда вернулись в зимовье, Иван Николаевич велел принести Албаю ящик. Албай принес. Иван Николаевич
ттта нтппп ррмилинейную ламв пузатом чистом стекле, озарил все углы зимовья, стали видны костыли в стенах, висящие на них котомки, кучки лыка, онучи, сохнувшие над печкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
И, остановившись вдруг перед Булыгиным, нахмурив брови, глядя куда-то поверх головы Ивана Николаевича, озадаченно сказал:
— Но как посмотрят на это в Петербурге? В нашем лесном департаменте — сплошь волгари...
— Волгари, да,— печально сказал Булыгин, вздохнул и с внутренней усмешкой вспомнил широкую спину Албая — так безнадежно-печально прозвучало это его «да».
— Но мы не лыком шиты! — весело воскликнул Чернявский, точно был доволен печалью Булыгина и теперь опять вселял в него надежду. — У меня там тоже есть кое-кто. И, наконец, на нашей стороне государственные интересы, а они — превыше всего!
В его ответе он не уверен, однако не надо терять надежды. Кстати, во что может обойтись строительство? Тысяч пятьдесят? О-го!..
— Можно и меньше. Все зависит от того, сколько поставить пил... У Бурсова на Волге — десять. Ну, мы можем и пять...
— Зачем же меньше, голубчик! Зачем меньше! Дело
надо начинать широко!
И хотя о кредитах не было сказано ни слова, но Иван Николаевич без труда догадался, что если с кем-то делить пирог на первых порах, так только с Чернявским. И, прощаясь, кланяясь с достойным почтением, он робко спросил, будет ли генерал у них в Цареве на зимних торгах?
— На торгах? — Он обернулся, махнув зелено-синими крылышками мундира.— Да, да, торги нынче...— И с мимолетным лукавством счастливого, уверенного в успехе заговорщика улыбнулся:— Ну, что же, должно быть, буду.
Вот эта и была главная радость и удача Ивана Николаевича Булыгина в 1904 году, октябрь которого уже был на исходе. И то, что не в пример рано начались работы в его лесосеках, обещало светлое, радостное рождество.
— Так хорошо, говоришь? — весело крикнул Иван
Николаевич Албаю.
— Хорошо, да,— отвечал Албай обычно и тупо.
Иван Николаевич рассмеялся и легко выскочил из скрипнувших высокими копыльями санок. Напротив за просекой, у первых сосен, стоял в снегу столбик с дощечкой, на которой было ровно и четко написано: «Кучкин-ское лесничество кв. № 220».
И, прищурившись на дощечку, Иван Николаевич, сказав про себя: «Мой квадрат!» — быстро пошел на близкий звук топоров и пил по мелкому еще, ровному снегу. Шагал он легко, привычно, высоко вскидывая ноги.
Иван Николаевич и замолчал, вспоминая, должно быть, своего отца и свои поездки с ним — такое мягкое, улыбчиво-печальное выражение набежало на его строгое, всегда озлобленное лицо.
Так молча и дошли до зимовья. Только здесь Булыгин
—Надо проверить, — послушался Тойгизя
-Хорошо тогда,- удовлетворенно вздохнул хозя-«ч. Я с собой еще две пары привез.
Внезапное появление хозяина встревожило и других работников: «К добру ли?» Но для недоброго не было никакой причины: к работе на делянке лишь приступили. Ни хорошего, ни плохого не успели еще сделать.
— Может, вам помощь нужна? — как бы с шуткой
спросил хозяин.
— Помощь всегда не помешает,— ответил Тойгизя
в тон хозяину.
— Хорошая деревина, — сказал Булыгин, поглаживая теплый еще, шероховатый срез пня.
— Да, долгая, в аршин сорок,— определил Очандр, бросив глазом вдоль ровного, как мачта, лежащего ствола.— Два сортимента выйдет,— добавил он и почувствовал на себе быстрый взгляд хозяина. Ну что же, пускай знает, что не только он умеет считать.
— Ну, что, Тойгизя, начнем? — Очандр поднял пилу.
— Постойте, мужики,— сказал Булыгин. — Я к вам по делу приехал.— И, видя, как нахмурились в непосильной задумчивости Очандр с Тойгизей, добавил, улыбаясь: — За советом приехал.
— За советом? — осторожно спросил Тойгизя.
— Расскажу потом, пока оставьте работу.
— Всех, что ли, собрать? — захотел уяснить Очандр.
— Других не трогайте, вы двое нужны мне.
— Ну что же, всегда рады, Иван Николаевич...
— Пошли в зимовье, — сказал Булыгин. И когда обернулся, заметил поодаль стоявшего Йывана с топором.— Это чей такой работник?
— Мой,— нехотя ответил Очандр, боясь, что хозяин может рассердиться. И поспешил сказать, что никакой он, конечно, не работник, а взял с собой, чтобы не бездельничал в деревне.
— Правильно, правильно, пусть привыкает,— сказал Булыгин.— Папаша мой, царство ему небесное, тоже лет с десяти в лес меня гонял: «Собирайся, Ванюшко, завтра чуть свет на кордон поедем». А на дворе мороз под сорок, матушка в слезы,5 а папаша только в бороду ухмыляется....— раздумчиво заклюкак бы очнулся, зорко и быстро оглядел зимовье — из сухого валежа, аршин девять на девять, не больше, потом стойло для лошадей, голов на шесть, рядом еще был сарай под сено.
— Хорошо устроились, молодцы, — похвалил он.— А колодец где?
— Да вон там, у болотины выкопали, — живо ответил Тойгизя, радуясь хозяйской похвале.
Через малые сени вошли в избу, высоко перебрасывая ноги через порог. Глинобитная печурка уже горела, возле нее стоял, точно маленький солдат, Йыван, глаза его счастливо блестели в слабых бликах огня: вот какой я молодец, как быстро и ловко успел! — говорило его сияющее, счастливое лицо, он слышал, как Булыгин рассказывал о себе, и пуще всего поразило его, что ведь он тоже Ванюшка и тоже был в лесу с отцом. Вот этой одинаковостью с самим хозяином и поразилось его сердце, и теперь не было на земле человека счастливее его.
Но Булыгин, на которого и был обращен этот сияющий детский взгляд, не замечал мальчика.
— У вас есть охотничьи лыжи? — спросил он, усаживаясь к столу на нары.
— Есть одна пара! — вмиг ответил Йыван, опередив отца и Тойгизю и подвигаясь к Булыгину.
— Тебя не спрашивают! — грубо одернул отец и сильной рукой за плечо отвел его в сторону.
— Маленьким не положено вмешиваться в разговор старших,— добавил и Тойгизя, косо посмотрев на мальчика.
— Он еще маленький, откуда ему все знать,— вступился в защиту хозяин.— Так, значит, одна пара есть...
И Очандру, и Тойгизе кажется, что Иван Николаевич что-то уж очень загадочно ведет разговор. Должно быть, дело и вправду важное.
— Я еще не проверил, каковы те лыжи,— осторожно заметил Тойгизя.
— Коль надевали в прошлом году, должны и в этом году пойти. Разве малость починить,— вступился Очандр.
Вернулись они в густых сумерках, пройдя верст двадцать Тойгизе с Очандром это было привычно, да и Иван Николаевич не очень-то притомился - хожено, видать,
72
Вот только вывозка...- несмело сказал Очандр Целый этот день он хотел подвести разговор с хозяином И согласной беседе о том, сколько их артель затратила на
— Нельзя убивать медведя, грех будет! — опять вмешался Йыван.
Булыгин косо взглянул на мальчика и промолчал.
— Убивать медведя не надо! — повторил Йыван. — Он,
как мы, живой!..
— Хорошо, хорошо, мы твоего медведя не тронем.
— А не врете?..
— Замолчи! — приказал сыну Очандр.
— У нас нет времени ходить на медведя,— сказал Иван Николаевич.— Я сюда приехал с делом. Надо обойти новые делянки. Вы лес знаете хорошо. Вот я и хочу, чтобы вы помогли мне осмотреть и определить лес.
— Рады помочь, коли сможем,— ответил Тойгизя.
— Сможете.
— А что ж, коль так, мы готовы.
— Я не таю перед вами ничего,— продолжал дальше хозяин.— На днях будут торги, вот мне и хочется еще раз поглядеть на месте.— И добавил с легкой, радостной улыбкой: — Душа не вытерпела...
— Осенью Лебедев тоже приезжал,— объявил Тойгизя.
— Вот как?! — невольно вырвалось у хозяина.— Приезжал? А ведь ни слова об этом не сказал. Значит, и он, старый лис, прицелился?..
— Не только Лебедев,— опять сказал Тойгизя.
— А кто еще?
— Припоминаю Губина и Матвеевского.
— Спасибо за добрую весть,— Булыгин на минуту задумался.— Ладно, посмотрим, что будет дальше.— И поднялся, потрогал кушак с кистями — не слабо ли.— Пошли.
Албай на дворе уже выпряг лошадь и вел ее в стойло. Иван Николаевич распутал веревку, которой были привязаны к санкам лыжи, бросил на снег, быстро и ловко взял бурки в ремни, Тойгизя уже был готов и ждал команды.
— Ну, давай, веди в триста двадцать восьмой, — сказал Булыгин.
и у него было немало. Теперь же он был доволен осмотром намеченного к продаже леса — из двенадцати кварталов они обошли шесть: Тойгизя знал, что показать. Но самый лучший лес был все-таки не как думал Иван Николаевич еще с осенней ревизии, а в . Это выяснилось теперь особенно наглядно. Правда, этот 314 квартал был очень неудобен для вывозки: бор стоял за топкой болотиной, а прямая дорога на Кокшагу в восемь верст пролегала бы через три ручья, которые в теплую зиму не замерзали. Все это знали и толково объясняли Тойгизя с Очандром.
Но бор был хорош — красный сухорослый сосняк! Мачтовые деревья были как подобраны, и как будто кто-то нарочно высадил тут сто двадцать лет назад для Булыгина сто десятин вершковых сосенок, и вот они росли, толстели, тянулись вверх на сорок пять аршин и дождались своего светлого часу! Богу отслужили, пусть послужат человечеству, которое представляет здесь Иван Николаевич Булыгин...
Так он рассуждал про себя, медленно ступая на лыжах, среди этих живых, в черной чешуе колоны. Он не запрокидывал головы к вершинам, а только прищуренным и острым глазом скользил по гладкому стволу до первых суков.
Тихий восторг его уже прочно воплотился в цифры, и когда опять вышли к квартальной просеке, у него все уже было решено. Однако он не мог лишить себя последнего наслаждения и как можно равнодушнее сказал подошедшим Очандру и Тойгизе:
— Ну, как вы думаете, по сто пятьдесят саженей на десятине наберется?..
— Как не наберется, Иван Николаевич! — с плохо скрытой обидой сказал Тойгизя.— Разве я бы привел вас сюда...
— А сколько?
— Не меньше чем двести пятьдесят,— сказал Очандр.
— Не меньше,— хмуро подтвердил Тойгизя.
— Двести пятьдесят, говорите?
— Будет двести пятьдесят. Пусть пятьдесят саженей на дрова, а двести чистых легко.
Подготовку и не заплатит ли им чего-нибудь за это хозяин? В тетрадке все было записано, он может в точности показать: «Семь человек и одна лошадь — 10 дней, в пути два конца, всего затрачено двенадцать человеко-дней, шесть коно-дней, ездовых восемь человеко-дней, итого восемьдесят четыре пешо-дней. Тридцать копеек на один пешо-день — 25 рублей 20 копеек и за коно-дни по 40 копеек 4 рубля 80 копеек. Итого = 30 рублей. Да одну пилу сломали — 2 рубля 20 копеек. Всего — 32 рубля 20 копеек». Такая запись была в тетрадке Очандра, помеченная 1904 годом, декабрем 4 дня.
Тут даже не записано про порванную сбрую, про изодранную обувь (лапти лыковые 4 коп. пара) да харчи тоже — и дома бы ел, так что про это уж ладно, но вот ведь одного прямого расходу на 32 рубля 20 копеек... И вот теперь хорошая минута вроде поговорить об этом с хозяином. Господи, неужели весь день потом бить? .. И странно как-то качнулся в глазах солнце, плыли на верхушки сосен. Oчандр быстро оперся на лопату, чтобы не упасть. Медленно, спиннинг у меня в голове не было, но тяжелая, тупая боль в висках и шее не отходил от нее ...
Только в темноте люди вырыли рвы и кольца теперь выпас на поляне. Резко блестел на землю окурок упал по канаве сосны. Они, казалось, павшим на поле боя, - такой дух печали с картины поспешных рубок. И огонь подкрался к ним, павших солдат. В темноте он был особенно зловещим, это беспощадный огонь. Но люди уже настолько устали до смерти, что силы у них не было бояться. Кто лежал на земле, как мертвый, который сидел, тяжело дыша. Напряженные в темноте старый кашель. И никто не видел по их лицам, или на одежду. 1 голос не подавал.
Это кто-то встал на колени, встал - Oчандр увидел опаленное лицо, без бровей, бороды на месте - красный сожгли коры. Глаза лихорадочно блестеть в горле судорожно прогулки кадык. Кто это?
Он стоял, покачиваясь, и нерешительно шагнул и пошел, как только его ноги, к реке - это было рядом с этим местом.
Что кто-то встал и поплелся. И тем не менее, все больше людей начали расти. И тут она вспомнила о ребенке, оставленного в избе. Не думаю, права прийти после него?
- Иван! - Слабые воскликнула она, вставая. Одним из первых к ручью. Было уже
веселый. Вода и прохлада ночи вернулся людей к жизни. Слышать разговор. Победителей приветствовали люди более опытные напомнил страшного дня. Кто-то однажды сказал, что он выскочил из лесу медведя. У медведя тлели ухо, он стучал по нему лапой и умоляюще посмотрел на человека, как будто прося о помощи.
- Правда, правда, у него глаза, как у человека. "Медведь не мог просто сказать слова! .. Я даже забыл! ..
до сих пор пламя, которое вспыхнуло время от времени с особой силой - это стихает, должны быть высушены кроны поваленных деревьев. Но в самом ближайшем плещутся в воде ручья - это самая надежная защита людей, и усталые души притупляется геенну огненную. И тогда он услышал слова: дом, деревня ...
И лишь те, кто помнил, как земля лесной чаще бросился к реке людей. Брюки и рубашки он носил горели, волосы подписал, и лицо его, глаза его дико сверкали.
- Соседи, милые! - Он закричал, когда он увидел людей в огне .- помоги мне ..
Так ругались, кричали, проклиная все опять прижавшись друг к другу, как если бы это было, готовый растерзать эту несчастную посла, и он просто дико вопили:
- Ой, жги! Помогите! ..- И бросил от одного к другому.
Наконец, все двигались в направлении . Первый пришел лесу, потом начал газы, Земля была еще дымились во всех местах, на дороге лежали обугленные тлеющие деревья. Кто-то предложил подняться на деревне на реке.
Никогда не забывал Очандр теперь горящей деревни. Всю жизнь слово "ад" она вспоминает, что ее глаза были открыты для резкого изгиба реки. Она не стала опорой в воде.
Он небольшой деревне в том же порядке, нажал лес к реке, сожгли все сразу, как если бы он был одним из чудовищных огня. И, что огонь горел не только дома, сараи и амбары, а сжег все живое, и он жив, хотя он силы, дал отчаянным голосом. Ревела в огне зверя, кричать, как сумасшедших, подбрасывая в пожар, жуткий вопль женщин, плач детей, нажал на огонь воду. Толстый, жирный дым облаков на безоблачное, ясное небо утром. Господи, как при виде человеческого горя, а не страх ваши высокие жилья? ..Господи, мало с ними бесконечные трудом лесного хозяйства в деревне, в целом зеленоватая ночь 1. Радостный вздох вырвался из ее груди, ноги подогнулись, и она упала на землю и сладкие, и страшный вой слышать такие речи Кажая, был разработан осмотреться - если кто-нибудь поблизости.
Иван никогда не вытер окна, и не отходить от нее: с мукой сладкой молочной представлял его брат и сестра побежала в дом, бросил теплое зимнее пальто легких и небольших комнатах с мыть полы и геранью на окнах перегружены счастливым весело ребенка, и как хорошо видно, что улыбнулась нежной Дмитрий Ионыч. И странно, не то что ревность охватила его сердце Булыгин. Он отвернулся от окна, несколько раз ходил из угла в угол, от нескольких часов до Киото с лампадой и старался думать об этом завтра, но ничего не пошли у меня в голове - не торгует, ни сюжета, синий или даже невинных глаза Лебедев.На минуту он остановился перед круглым зеркальцем на стене: запавшие глаза, длинный подвесной нос, борода этой золы козье неровной лоб, редкие волосы и тонкие ... Он попытался улыбнуться - отражает кривая на левой щеке, улыбкой. И, отступая от зеркала, Иван почти выбежал из комнаты на лестничную площадку.
Внизу, в столовой, на своем обычном месте - на диване рядом с книжным шкафом - Антон сидел с книгой, слишком обычным. Иван по-разному и не ожидал увидеть своего сына, но только здесь и только так. Сверху было видно, как узкий, как тыквы голову Антонио да раскрытую книгу, которая у Антона на колени. Вот почему постоянное раздражение Булыгин.
На дальнем конце стола возле печки, сидел в удобном кресле в себе, мать, Иван Николаевич, с вязаньем - высохший, старушка с живой, умный взгляд на малых, мелких морщин в его лицо. Она смотрела поверх очков на Ивана Николаевича, и улыбка, лицо ее озарилось.
Предложить лучший вариант перевода
— Вот только вывозка...
— Что вывозка? Что? — как-то чуждо и сердито пробормотал Булыгин и пристально поглядел на Очандра. У того невольно глаза побежали в сторону, однако он собрался с духом и сказал вроде бы как о постороннем:
— Да тяжелая тут дорога будет...
— В лесу все тяжелое, — буркнул Булыгин,— он уже почуял, куда гнет грамотей в лаптях, и надо было обрезать эти разговоры, чтобы не только не нарушать порядок, но чтобы и не говорить об этом. Видал, чего захотел: чтобы и за подготовительную работу хозяин платил! Ну нет, такого на Кокшаге еще не бывало. И решительно, строго сказал:
— Ладно, нечего тут языком тесать, пошли, а то уж затемнело.— И когда тронулись, понуро, сразу невесело, тяжело на ногу, он бойко добавил: — А с меня, мужики, магарыч вам и по полтора рубля на брата. Что, мужики, давай побежали!..
Когда вернулись в зимовье, Иван Николаевич велел принести Албаю ящик. Албай принес. Иван Николаевич
ттта нтппп ррмилинейную ламв пузатом чистом стекле, озарил все углы зимовья, стали видны костыли в стенах, висящие на них котомки, кучки лыка, онучи, сохнувшие над печкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34