.. Все может быть.
Если бы не Йыван! Если бы он меньше был! А то ведь настоящий хозяин. Работа по дому полностью легла на его плечи. И недосыпает, и за скотиной ходит, и за сестрой присматривает. Он старается делать все сам, до всего успеть. Да, теперь он хозяин...
Овыча договорилась с Каврием, что Йыван отработает ему долг — по два-три дня в неделю по двадцать копеек за день. Уже два раза ходил — за дровами ездил с Мигы-той, сыном хозяина...
Овыча, сидя на лавке у окна с дочерью, сосущей грудь, слышит, как Йыван у бани чего-то тюкает топориком, и сердце ее обволакивает тихая отрада, счастливо-горестные слезы застилают глаза...
— Эй, Овыча! — раздается вдруг голос под окошком. Глядит — десятский Семен Варламович.
— Чего тебе?
— На сход зовут.
— Да не могу я на сход идти.
— Тогда сына пошли.
— А о чем сход-то?
— Вопрос важный — про полевые изгороди.
Опять эти изгороди! Господи, сколько с ними маеты, сколько ругани всегда из-за них — трава на выгоне сгорела, земля до песка выбита, вот скотина и ломится в поле, а изгороди местами худые.
Страшно Овыче Йывана посылать на сходку эту — не дай бог драка начнется, Янлык Андрий горазд на скорую расправу, да что поделаешь, надо посылать. И она просит Семена Варламовича крикнуть Йывана от
2
Нурвельская сторона хоть и болотиста, и лесиста, но все деревенское огорожено — скот пасется без пастухов. Однако проклятые овцы часто находят прорехи и залезают в поле. Тогда уж поднимается вся деревня, шумит, ругается, ищет виноватого. Хотят узнать, где скотина проскочила в поле, кто огораживал этот участок? И если найдут, горе тому: побьют да заставят платить штраф. Бывает, под горячую руку попадает и невинный, да уж после драки кулаками не машут.
И сегодняшняя сходка мало чем отличалась от прежних, когда говорили об изгородях. И сегодня выскакивал на крыльцо скотской караулки Янлык Андрий и орал, словно разъяренный бык, размахивая волосатыми ручищами — смотреть страшно. И сегодня стоял в сторонке и хмурился Шем Каврий — он никогда не ругался, не дрался, потому что хотел, чтобы его ни в чем не подозревали. Однако все знали, что это он распаляет Андрия тихими речами. И сегодня мужики стояли толпой и глухо вторили Андрию: да, все пожрут, все потопчут овцы, собирать нечего будет!.. Но в душе-то каждый боялся, что, может, это на его участке прошла скотина в поле. Но сегодня что-то сильно разошелся Андрий. Видать, его рожь потравили... А Каврий, выждав тихую минутку, обронил:
— Чего шуметь-то попусту. Пойдем лучше на месте поглядим...
—- Правильно, правильно! — раздалось в толпе,— Верно говорит Каврий. Пошли.
И табуном, пыля на всю улицу, двинулись в поле. Впереди Андрий, заложив ручищи за спину, точно копя силы для виноватого. И бедная чья-то будет сегодня спина...
А Каврий, как всегда, сторонкой идет, обочиной — пыли, может, поменьше, идти полегче? В руках у него бумага, где все записано, и мужики не могут отвести глаз от этой бумаги.
Вышли ^ полю, стабунились. Андрий трясет жеоди.
— Ну то-то! Идут дальше.
— Чья?
— Федора-кузнеца.
— Ничего, ладно. Йывану не видно, что там делается — он позади толкается, робеет в гущу лезть. Он только слушает.
— У Андрия руки чешутся,— долетает до него шепоток.
— Да, давно не дрался...
Но Йыван это вспоминает даже с интересом: что дальше будет?
Толпа опять сбилась плотно, как раз перед самым оврагом. Загомонили, зашумели пуще прежнего — ничего не понять. Но перекрывает этот гомон голос Андрия:
— Эта чья ограда?— точно удар грома обрушился на толпу, мужики отпрянули.
— Что воды в рот набрали?— закричал Янлык Андрий. Потом, вытаращив налитые кровью глаза, стал оглядывать всех — ровно и в самом деле зверь какой лютый, ноздри ходят, зубы скрипят.
— Чья, спрашиваю?— снова закричал он. Теперь стало еще тише. Будто вся округа испугалась его голоса и замерла.
— Я знаю! — выбился вдруг из толпы мужичишка с рыжими, как корни ольхи, волосами. Он вытер рубашкой лицо, похожее на гороховую лепешку, и блеснул вокруг глазками.
— Верь рыжему Полату!— ехидно бросил кузнец Федор.
— Думаете, он не знает?— выскочил Полат, выпятив грудь.
— Почему же тогда не говоришь?— сразу раздалось несколько голосов.
— Эта ограда,— вкрадчиво выговорил Полат,— вот этого птенца вороньего!..— И ткнул пальцем в Йывана.
Йыван не понял сразу, на кого указал Полат. Он решил, что кто-то за ним стоит. Оглянулся — никого. Йыван растерялся. Ветть он ynnnmn чиятт итл иv ^пюлт^ „««ж»™
Или решил посмеяться над сиротой? Или сбивает народ с толку? Ему бы о себе побольше думать. Никогда его полевая ограда не сделана толком, и прошлый раз через его участок овцы влезли в поле. Видимо, он хочет отвести вину от себя...
Еловая ветлина, словно чудом оказавшаяся в руке Андрия, резанула по спине Йывана. Мальчик ойкнул и от боли, от страха, от вида в ярости побелевшего лицом Андрия присел, прижался к земле.
— Не надо так, — спокойно сказал Каврий.— Давай кладите его и по всем правилам десяток розог...
Уже скорые руки Полата тянулись к Йывану, однако в последнее мгновение он увернулся и, как звереныш, стрельнул между мужичьих толстых ног.
— Ах, керемет! — заругался Полат. — Держи его!
Но никто не побежал вдогонку, а Каврий сказал с укором:
— Из-за одного ленивого все поле может потравить скотина.
Йыван отбежал на сажен пятьдесят и, не слыша погони, остановился. Боль скоро прошла, но обида, недоумение и яростная ненависть кипели в нем. Этот Полат! Кто не знает, что он первый враль и обманщик в деревне? Кто не знает, что живет он воровством? То лошадь, то корову угонит из соседних деревень и продает в Цареве. Да и в своей деревне не пропустит легкой наживы. И все это знают, не раз он и попадался, да все как с гуся вода, ни рук, ни ног не поломали. Другому вору то палец отрубят, то на веревке водят по деревне, навешав на спину краденое, и кто хочет, тот и бьет его, и в лицо плюет, пинает и ругает, а Полату отчего-то все прощают...
Так с негодованием думал Йыван, а толпа в отдалении о чем-то шумела, кто-то с кем-то ругался.
— Если до вечера не починит ограду, мы заставим его возместить убыток от потравы, — громко, так, чтобы Йыван слышал, заключил Шем Каврий и пошел дальше.
Делать нечего, PI когда мужики толпой ДВИНУЛИСЬ
А толпа в это время уже дошла до Кожлаяльской межи. Издали смотреть — что толкучка на царевском базаре: гомонят, руками размахивают. Йывану слышно:
— Эта ограда беспалого Янгелды!
— Нет, его огород уже прошли!
— Тогда Потап Исая! — снова вмешивается голос рыжего Полата.
— Потап Исая, Потап Исая! — несколько голосов поддержали его слова. Но много несогласных. Растолкав мужиков, к Андрию с Каврием смело вышел широкоплечий Федор.
— Тихо вы, кияматы!— задрожал его голос. Толпа успокоилась, притихла.
— А где же ограда Потап Исая?— спросил Шем Каврий.
— Там, подальше, впереди.
— Правильно говорит Федор,— вмешался ободренный таким заступничеством и маленький Потап Исай, мужичишка лет тридцати.— Моя огорода дальше, а это хромого Миклая Бороды.
— Правильно, правильно, Бороды Миклая! — поддержало несколько человек.
— Сам он болеет, чинить не может, поэтому и сюда не пришел.
Если бы Борода был здесь, то не посмотрели бы на его болезнь, отведал бы он Андриевой ветвины. Да вряд ли бы и заступились за него — так все были разгневаны, что поле травила скотина. А сейчас обошлось тем, что его фамилию Каврий записал на бумажку. И толпа пошла дальше по изгороди. Прошли поля Изолык, Йошкар-ана... Тут все было хорошо и мало где останавливались — на ходу потрясут жерди. К следующему полю, к Шенкан-куп идти надо было через мокрую болотину, и шаг у мужиков замедлился, а Йыван, легко прыгая с кочки на кочку, почти совсем догнал их, да и никто уже на него не обращал внимания, только идущий позади дядя Демид спросил, не больно ли? Нет, не больно, ответил Йыван, только очень сапнит.
вороны. Пусть они с матерью исправят.
И как-то странно подействовали на мужиков эти спокойные речи кузнеца. Уже никто не кричал, не махал руками, но когда пошли дальше, то стало заметно, что толпа все больше и больше распадается на две части.
158
— Надо попробовать, — баском отвечал Йыван.
Кое-как починил подошву. Мать надела и похвалила, хоть подошва и бугрилась под ногой рыхлыми петлями.
Йыван, не откладывая дела, принялся было за новые лапти. Он знал, как надо начинать: прежде всего свить
159
крик: кто хозяин? Кто огораживал? Но никто не признается, никого не могут найти.
— Теперь я точно знаю! — опять кричит рыжий По-лат.— В тот раз, ребятки, ошибся я, а теперь точно — его это огорода! — и опять тычет на Йывана.
Екнуло сердце Йывана, кинулся было он прочь, но чья-то цепкая рука ухватила его за ворот и кинула на землю.
— Это не наша огорода! Наша там! — заверещал Йыван. Но кто теперь поверит ему? Нужен ответчик, нужно мужикам ярость свою выплеснуть на кого-то.
— Дать ему, дать!
И свистнула в воздухе ветвина Андрия и ожгла через рубаху спину, да другой раз, да третий!.. Кажется, перехлестнет пополам его маленькое, жидкое тело. Йыван бьется, но держат теперь его крепко за руки да за ноги.
— Ай, спасите! Ай, не надо!..
Не выдержал кузнец, перехватил руку Андрия.
— Погодь, Андрий,— спокойно сказал кузнец,— надо бы поточнее узнать, чья ограда.
И крепко, должно быть, стиснул он руку Янлыка Андрия, так крепко, что Андрий, побелев от гнева лицом, все же удержался и не ударил Федора. Будь другой, по-слабже, вылетели бы у того зубы. А тут еще в толпе ропот поднялся несмелый: да, проверить надо!
— Чего тут проверять! — крикнул Андрий.
— Нет,— спокойно возразил Федор, — я знал покойного Очандра, он плохо не любил делать, и думаю, это не его изгородь...
— А чья же?— тихо спросил Шем Каврий, точно желая уличить во лжи кузнеца.
— А не знаю чья.
— Не знаешь, а говоришь! — выкрикнул Полат, норовя подойти поближе к Каврию, чтобы он видел его рвение.— Эта ихняя, ихняя!
— Даже если ихняя,— сказал глухо Федор, — нам нужно прежде сказать об этом Овыче или велеть тому же парнишке починить ее, а не обижать
Меньшая, человек в десять, шла впереди, молча, затаенно — это была верхушка Нурвел во главе с Каврием и Андрием, да к ним еще прилепился Полат — это его рыжая голова мелькала между картузов. Другая же часть, большая, человек в тридцать, все отставала и растягивалась вдоль изгороди, словно чужие друг другу. Так и пришли обратно в деревню — солнце уже клонилось к черневшему вдалеке бору...
— Йыван, — сказала Овыча,— не починишь ли ты мои лапти?
— Надо за лыком сходить...
— Да лыки есть, отец еще припас, на повети лежат. Сумеешь ли только?
Йыван промолчал, пошел на поветь, принес две связки лыка и колодку. Ни слова не говоря, надел на колоду худой материн лапоть и начал вдевать лыко в след.
Йыван и раньше починкой занимался — отец в зимовье учил его этому. А плести новые не научился. Отец говорил: «Не торопись, успеешь, научу еще новые плести». Вот нужда пришла, а плести не умеет. Ладно, лето на дворе, а осень придет — нет лаптей.
Мать, погромыхивая чугунами у печки, говорила:
— Можно и новые купить, вроде бы и не дорого берут, четыре-пять копеек, да для нас теперь и эти деньги большие...— И спрашивала, ободряя неуверенные движения сына: — Ну как, получается?— И радостно сплескивала руками: — Да и правда хорошо выходит! Когда ты успел научиться ловко-то так?..
— Зимой, когда на бору жили, — глухо ответил Йыван.— Вечерами все только и плели лапти, а я глядел.
— Да ты, может, и новые умеешь?
тоже не слыша плача дочери в зыбке.
— Хорошо-то как!..
Йыван залился звонким счастливым смехом.
— Вот еще девятилычные тебе сплету! Я все научусь, как дядя Потап! Вот увидишь!..
162
— Садись, садись, начнем,— сказал дядя Потап Йывану.
Йыван сел на скамеечку.
— Что я буду делать, смотри и сам делай то же самое. Это лыко нужно так положить, а это — вот так, вот это — так...
Йыван стал плести лыко, искоса глядя на руки Потапа, маленькие, сухие, быстрые.
— А теперь вот закругли, а лыко согни вот так, поверни, как это я делаю. Видишь?
Йыван делает все то, что велит Потап. И хоть только словом и подсказывает да показывает на своем плетении, дело у Йывана сразу пошло. И после носка остановки не получилось — дырочка для веревки как будто сама собой сделалась. Правда,, на пятке опять вышла остановка — одно лыко повернулось не в ту сторону.
— Распусти,— приказал Потап.— Гляди, какой ход у лыка. Понял?
— Понял, ага!
Только в потемках Йыван закончил свой лапоть. Дядя Потап долго его рассматривал, поглаживал, мял в чутких сухих пальцах, потом сказал:
— Ладно, ничего.— И, отдавая, добавил: — Это будет самый дорогой твой лапоть.
Йыван готов был плясать от радости.
— Приходи завтра другой плести,— сказал дядя Потап.
Йыван стрелой перелетел улицу, вбежал в свою избу с сияющим, счастливым лицом. Даже плача сестры в зыбке не слышал он в эту минуту.
— Мама! Мама! Вот!..— И протягивал матери свой лапоть как драгоценность. И как драгоценность приняла его Овыча, поглядела с удивлением, зачем-то еще и понюхала.
— Неужели сам?!
— Сам! Дядя Потап даже пальцем не притронулся. Померя^ мама!
Оиыча стала примерять на босую ногу новую обувь,
5
«Дня 30 августа месяца, за учение дяде Потапу отдано 2 копейки деньгами сплетено две пары лаптей. Итого экономия 6 копеек».
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 1
Давно ли еще желто и плотно светились поля вдоль Санчурского тракта, а вот уже и первые суслоны — точно шатры какого-то доброго войска, подступившего к деревне...
Может быть, это войско называется — осень? И не оно ли прошло по окрестным лесам и оврагам? Не оно ли согнало к деревне шумные табуны синиц? И кто цыплячьим пухом закидал вязы, если не это невидимое, тихое войско?..
Вон как переменилось кругом за какие-то несколько дней, пока Йыван осваивал ремесло плетенья. Шелковые густые березы испятнались желтыми брызгами. А кленовые листья, похожие на лапы гусей, запылали.
Откуда взялись эти яркие краски?
И вода в речке будто потяжелела, стала чище, а все лето стоявшие заросшими озерки и болота очистились, и не узнать их — в прозрачной воде даже дно видать... А солнце, кажется, ярится еще пуще в чистом воздухе, да уж утомилось оно за лето: смотрит грустно, как молодая девушка, уставшая на работе, и по небу катается погоже, поспешней.
Осень... Как она не похожа на прошлую. Таким же тихим утром ходили они с отцом драть лыко, и вот так же летел, качаясь, журавлиный клин, только переливчатый звон в синей вышине не рвал тоской сердце Йывана... Он хорошо помнит, с каким радостным восторгом слушал песню. Чему он радовался?.. Почему калиновый куст кажется теперь обрызганным кровью подстреленной в вы- гроб, испятнав белую плаху бурыми шишками влажной глины...
Солнце поднялось уже высоко, трава высохла, клены еще печальнее запламенели, а Йыван все никак не мог найти подходящей липки, чтобы приняться за дело. В лес глубоко он боялся заходить сегодня: вчера шел мимо дома рыжий Полат, а он с сестрой на руках сидел на крылечке, и Полат сказал: «Ну что, Кайык-иге1, отец ведь скоро придет на телеге, будет вас катать и, может, увезет в город, кайык-иге? Ха-ха-ха!» И теперь Йывану жутковато отходить далеко от опушки, он невольно ловит всякий звук. А на опушке не попадается подходящей липки, чтобы надрать лыка для работы зимними вечерами... Был бы отец живой, все бы по-другому было, думается Йывану. Наверное, уже бы и поле убрали, а мать бы грибов и ягод наносила, в доме бы почаще пахло от печки вкусной едой... Да и Ксения бы, может, меньше ревела, а то ведь совсем замучила Йывана своим ревом...
Детище вороны... Разве один Полат так ругается? И дядя Андрий и дядя Каврий ворчат, когда маленький воз ему привезешь, и десятский Семен Варламович норовит за ухо дернуть и сгонять вместо себя в волостное правление отнести бумажку... Да и ребята тоже насмешки пускают, всякие обидные прозвища дают в игре на последнем месте. Но разве он стал бегать хуже прошлогоднего? Или больше мазать стал по рюхе?.. Эх, был бы отец живой!..
Кто-то шел за кустами, и Йыван весь напрягся, готовый бежать прочь со всех ног, но мелькнул знакомый
картуз Мигыты.
— Ты чего тут делаешь?— спросил весело Мигыта, увидев замеревшего у березы Йывана.
— За лыком пришел...
— Надрал ли? Где лыко-то?
— Да нету... А ты чего подстрелил из ружья?
— Али не видишь?— Мигыта с гордостью приподнял подвязанных к поясу двух птиц: серенькую тетерку и черного, с металлическим отливом тетерева.— Хорош?
Па. тетепеи был хопоттт — бо.ттктттпй тддарлый я б.ттрг.тстчерный, кривой, как коготь медведя, а бровь — будто вы-ведена соком спелой калины.
— Как ты его убил?— спрашивает Йыван, не в силах отнести взгляда от свернутой головки тетерева — клюв раскрыт, и там запеклась кровь...
— Да очень просто — подкрался хорошо и стукнул! — смеясь, сказал Мигыта, не скрывая своей радости и гордясь собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Если бы не Йыван! Если бы он меньше был! А то ведь настоящий хозяин. Работа по дому полностью легла на его плечи. И недосыпает, и за скотиной ходит, и за сестрой присматривает. Он старается делать все сам, до всего успеть. Да, теперь он хозяин...
Овыча договорилась с Каврием, что Йыван отработает ему долг — по два-три дня в неделю по двадцать копеек за день. Уже два раза ходил — за дровами ездил с Мигы-той, сыном хозяина...
Овыча, сидя на лавке у окна с дочерью, сосущей грудь, слышит, как Йыван у бани чего-то тюкает топориком, и сердце ее обволакивает тихая отрада, счастливо-горестные слезы застилают глаза...
— Эй, Овыча! — раздается вдруг голос под окошком. Глядит — десятский Семен Варламович.
— Чего тебе?
— На сход зовут.
— Да не могу я на сход идти.
— Тогда сына пошли.
— А о чем сход-то?
— Вопрос важный — про полевые изгороди.
Опять эти изгороди! Господи, сколько с ними маеты, сколько ругани всегда из-за них — трава на выгоне сгорела, земля до песка выбита, вот скотина и ломится в поле, а изгороди местами худые.
Страшно Овыче Йывана посылать на сходку эту — не дай бог драка начнется, Янлык Андрий горазд на скорую расправу, да что поделаешь, надо посылать. И она просит Семена Варламовича крикнуть Йывана от
2
Нурвельская сторона хоть и болотиста, и лесиста, но все деревенское огорожено — скот пасется без пастухов. Однако проклятые овцы часто находят прорехи и залезают в поле. Тогда уж поднимается вся деревня, шумит, ругается, ищет виноватого. Хотят узнать, где скотина проскочила в поле, кто огораживал этот участок? И если найдут, горе тому: побьют да заставят платить штраф. Бывает, под горячую руку попадает и невинный, да уж после драки кулаками не машут.
И сегодняшняя сходка мало чем отличалась от прежних, когда говорили об изгородях. И сегодня выскакивал на крыльцо скотской караулки Янлык Андрий и орал, словно разъяренный бык, размахивая волосатыми ручищами — смотреть страшно. И сегодня стоял в сторонке и хмурился Шем Каврий — он никогда не ругался, не дрался, потому что хотел, чтобы его ни в чем не подозревали. Однако все знали, что это он распаляет Андрия тихими речами. И сегодня мужики стояли толпой и глухо вторили Андрию: да, все пожрут, все потопчут овцы, собирать нечего будет!.. Но в душе-то каждый боялся, что, может, это на его участке прошла скотина в поле. Но сегодня что-то сильно разошелся Андрий. Видать, его рожь потравили... А Каврий, выждав тихую минутку, обронил:
— Чего шуметь-то попусту. Пойдем лучше на месте поглядим...
—- Правильно, правильно! — раздалось в толпе,— Верно говорит Каврий. Пошли.
И табуном, пыля на всю улицу, двинулись в поле. Впереди Андрий, заложив ручищи за спину, точно копя силы для виноватого. И бедная чья-то будет сегодня спина...
А Каврий, как всегда, сторонкой идет, обочиной — пыли, может, поменьше, идти полегче? В руках у него бумага, где все записано, и мужики не могут отвести глаз от этой бумаги.
Вышли ^ полю, стабунились. Андрий трясет жеоди.
— Ну то-то! Идут дальше.
— Чья?
— Федора-кузнеца.
— Ничего, ладно. Йывану не видно, что там делается — он позади толкается, робеет в гущу лезть. Он только слушает.
— У Андрия руки чешутся,— долетает до него шепоток.
— Да, давно не дрался...
Но Йыван это вспоминает даже с интересом: что дальше будет?
Толпа опять сбилась плотно, как раз перед самым оврагом. Загомонили, зашумели пуще прежнего — ничего не понять. Но перекрывает этот гомон голос Андрия:
— Эта чья ограда?— точно удар грома обрушился на толпу, мужики отпрянули.
— Что воды в рот набрали?— закричал Янлык Андрий. Потом, вытаращив налитые кровью глаза, стал оглядывать всех — ровно и в самом деле зверь какой лютый, ноздри ходят, зубы скрипят.
— Чья, спрашиваю?— снова закричал он. Теперь стало еще тише. Будто вся округа испугалась его голоса и замерла.
— Я знаю! — выбился вдруг из толпы мужичишка с рыжими, как корни ольхи, волосами. Он вытер рубашкой лицо, похожее на гороховую лепешку, и блеснул вокруг глазками.
— Верь рыжему Полату!— ехидно бросил кузнец Федор.
— Думаете, он не знает?— выскочил Полат, выпятив грудь.
— Почему же тогда не говоришь?— сразу раздалось несколько голосов.
— Эта ограда,— вкрадчиво выговорил Полат,— вот этого птенца вороньего!..— И ткнул пальцем в Йывана.
Йыван не понял сразу, на кого указал Полат. Он решил, что кто-то за ним стоит. Оглянулся — никого. Йыван растерялся. Ветть он ynnnmn чиятт итл иv ^пюлт^ „««ж»™
Или решил посмеяться над сиротой? Или сбивает народ с толку? Ему бы о себе побольше думать. Никогда его полевая ограда не сделана толком, и прошлый раз через его участок овцы влезли в поле. Видимо, он хочет отвести вину от себя...
Еловая ветлина, словно чудом оказавшаяся в руке Андрия, резанула по спине Йывана. Мальчик ойкнул и от боли, от страха, от вида в ярости побелевшего лицом Андрия присел, прижался к земле.
— Не надо так, — спокойно сказал Каврий.— Давай кладите его и по всем правилам десяток розог...
Уже скорые руки Полата тянулись к Йывану, однако в последнее мгновение он увернулся и, как звереныш, стрельнул между мужичьих толстых ног.
— Ах, керемет! — заругался Полат. — Держи его!
Но никто не побежал вдогонку, а Каврий сказал с укором:
— Из-за одного ленивого все поле может потравить скотина.
Йыван отбежал на сажен пятьдесят и, не слыша погони, остановился. Боль скоро прошла, но обида, недоумение и яростная ненависть кипели в нем. Этот Полат! Кто не знает, что он первый враль и обманщик в деревне? Кто не знает, что живет он воровством? То лошадь, то корову угонит из соседних деревень и продает в Цареве. Да и в своей деревне не пропустит легкой наживы. И все это знают, не раз он и попадался, да все как с гуся вода, ни рук, ни ног не поломали. Другому вору то палец отрубят, то на веревке водят по деревне, навешав на спину краденое, и кто хочет, тот и бьет его, и в лицо плюет, пинает и ругает, а Полату отчего-то все прощают...
Так с негодованием думал Йыван, а толпа в отдалении о чем-то шумела, кто-то с кем-то ругался.
— Если до вечера не починит ограду, мы заставим его возместить убыток от потравы, — громко, так, чтобы Йыван слышал, заключил Шем Каврий и пошел дальше.
Делать нечего, PI когда мужики толпой ДВИНУЛИСЬ
А толпа в это время уже дошла до Кожлаяльской межи. Издали смотреть — что толкучка на царевском базаре: гомонят, руками размахивают. Йывану слышно:
— Эта ограда беспалого Янгелды!
— Нет, его огород уже прошли!
— Тогда Потап Исая! — снова вмешивается голос рыжего Полата.
— Потап Исая, Потап Исая! — несколько голосов поддержали его слова. Но много несогласных. Растолкав мужиков, к Андрию с Каврием смело вышел широкоплечий Федор.
— Тихо вы, кияматы!— задрожал его голос. Толпа успокоилась, притихла.
— А где же ограда Потап Исая?— спросил Шем Каврий.
— Там, подальше, впереди.
— Правильно говорит Федор,— вмешался ободренный таким заступничеством и маленький Потап Исай, мужичишка лет тридцати.— Моя огорода дальше, а это хромого Миклая Бороды.
— Правильно, правильно, Бороды Миклая! — поддержало несколько человек.
— Сам он болеет, чинить не может, поэтому и сюда не пришел.
Если бы Борода был здесь, то не посмотрели бы на его болезнь, отведал бы он Андриевой ветвины. Да вряд ли бы и заступились за него — так все были разгневаны, что поле травила скотина. А сейчас обошлось тем, что его фамилию Каврий записал на бумажку. И толпа пошла дальше по изгороди. Прошли поля Изолык, Йошкар-ана... Тут все было хорошо и мало где останавливались — на ходу потрясут жерди. К следующему полю, к Шенкан-куп идти надо было через мокрую болотину, и шаг у мужиков замедлился, а Йыван, легко прыгая с кочки на кочку, почти совсем догнал их, да и никто уже на него не обращал внимания, только идущий позади дядя Демид спросил, не больно ли? Нет, не больно, ответил Йыван, только очень сапнит.
вороны. Пусть они с матерью исправят.
И как-то странно подействовали на мужиков эти спокойные речи кузнеца. Уже никто не кричал, не махал руками, но когда пошли дальше, то стало заметно, что толпа все больше и больше распадается на две части.
158
— Надо попробовать, — баском отвечал Йыван.
Кое-как починил подошву. Мать надела и похвалила, хоть подошва и бугрилась под ногой рыхлыми петлями.
Йыван, не откладывая дела, принялся было за новые лапти. Он знал, как надо начинать: прежде всего свить
159
крик: кто хозяин? Кто огораживал? Но никто не признается, никого не могут найти.
— Теперь я точно знаю! — опять кричит рыжий По-лат.— В тот раз, ребятки, ошибся я, а теперь точно — его это огорода! — и опять тычет на Йывана.
Екнуло сердце Йывана, кинулся было он прочь, но чья-то цепкая рука ухватила его за ворот и кинула на землю.
— Это не наша огорода! Наша там! — заверещал Йыван. Но кто теперь поверит ему? Нужен ответчик, нужно мужикам ярость свою выплеснуть на кого-то.
— Дать ему, дать!
И свистнула в воздухе ветвина Андрия и ожгла через рубаху спину, да другой раз, да третий!.. Кажется, перехлестнет пополам его маленькое, жидкое тело. Йыван бьется, но держат теперь его крепко за руки да за ноги.
— Ай, спасите! Ай, не надо!..
Не выдержал кузнец, перехватил руку Андрия.
— Погодь, Андрий,— спокойно сказал кузнец,— надо бы поточнее узнать, чья ограда.
И крепко, должно быть, стиснул он руку Янлыка Андрия, так крепко, что Андрий, побелев от гнева лицом, все же удержался и не ударил Федора. Будь другой, по-слабже, вылетели бы у того зубы. А тут еще в толпе ропот поднялся несмелый: да, проверить надо!
— Чего тут проверять! — крикнул Андрий.
— Нет,— спокойно возразил Федор, — я знал покойного Очандра, он плохо не любил делать, и думаю, это не его изгородь...
— А чья же?— тихо спросил Шем Каврий, точно желая уличить во лжи кузнеца.
— А не знаю чья.
— Не знаешь, а говоришь! — выкрикнул Полат, норовя подойти поближе к Каврию, чтобы он видел его рвение.— Эта ихняя, ихняя!
— Даже если ихняя,— сказал глухо Федор, — нам нужно прежде сказать об этом Овыче или велеть тому же парнишке починить ее, а не обижать
Меньшая, человек в десять, шла впереди, молча, затаенно — это была верхушка Нурвел во главе с Каврием и Андрием, да к ним еще прилепился Полат — это его рыжая голова мелькала между картузов. Другая же часть, большая, человек в тридцать, все отставала и растягивалась вдоль изгороди, словно чужие друг другу. Так и пришли обратно в деревню — солнце уже клонилось к черневшему вдалеке бору...
— Йыван, — сказала Овыча,— не починишь ли ты мои лапти?
— Надо за лыком сходить...
— Да лыки есть, отец еще припас, на повети лежат. Сумеешь ли только?
Йыван промолчал, пошел на поветь, принес две связки лыка и колодку. Ни слова не говоря, надел на колоду худой материн лапоть и начал вдевать лыко в след.
Йыван и раньше починкой занимался — отец в зимовье учил его этому. А плести новые не научился. Отец говорил: «Не торопись, успеешь, научу еще новые плести». Вот нужда пришла, а плести не умеет. Ладно, лето на дворе, а осень придет — нет лаптей.
Мать, погромыхивая чугунами у печки, говорила:
— Можно и новые купить, вроде бы и не дорого берут, четыре-пять копеек, да для нас теперь и эти деньги большие...— И спрашивала, ободряя неуверенные движения сына: — Ну как, получается?— И радостно сплескивала руками: — Да и правда хорошо выходит! Когда ты успел научиться ловко-то так?..
— Зимой, когда на бору жили, — глухо ответил Йыван.— Вечерами все только и плели лапти, а я глядел.
— Да ты, может, и новые умеешь?
тоже не слыша плача дочери в зыбке.
— Хорошо-то как!..
Йыван залился звонким счастливым смехом.
— Вот еще девятилычные тебе сплету! Я все научусь, как дядя Потап! Вот увидишь!..
162
— Садись, садись, начнем,— сказал дядя Потап Йывану.
Йыван сел на скамеечку.
— Что я буду делать, смотри и сам делай то же самое. Это лыко нужно так положить, а это — вот так, вот это — так...
Йыван стал плести лыко, искоса глядя на руки Потапа, маленькие, сухие, быстрые.
— А теперь вот закругли, а лыко согни вот так, поверни, как это я делаю. Видишь?
Йыван делает все то, что велит Потап. И хоть только словом и подсказывает да показывает на своем плетении, дело у Йывана сразу пошло. И после носка остановки не получилось — дырочка для веревки как будто сама собой сделалась. Правда,, на пятке опять вышла остановка — одно лыко повернулось не в ту сторону.
— Распусти,— приказал Потап.— Гляди, какой ход у лыка. Понял?
— Понял, ага!
Только в потемках Йыван закончил свой лапоть. Дядя Потап долго его рассматривал, поглаживал, мял в чутких сухих пальцах, потом сказал:
— Ладно, ничего.— И, отдавая, добавил: — Это будет самый дорогой твой лапоть.
Йыван готов был плясать от радости.
— Приходи завтра другой плести,— сказал дядя Потап.
Йыван стрелой перелетел улицу, вбежал в свою избу с сияющим, счастливым лицом. Даже плача сестры в зыбке не слышал он в эту минуту.
— Мама! Мама! Вот!..— И протягивал матери свой лапоть как драгоценность. И как драгоценность приняла его Овыча, поглядела с удивлением, зачем-то еще и понюхала.
— Неужели сам?!
— Сам! Дядя Потап даже пальцем не притронулся. Померя^ мама!
Оиыча стала примерять на босую ногу новую обувь,
5
«Дня 30 августа месяца, за учение дяде Потапу отдано 2 копейки деньгами сплетено две пары лаптей. Итого экономия 6 копеек».
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 1
Давно ли еще желто и плотно светились поля вдоль Санчурского тракта, а вот уже и первые суслоны — точно шатры какого-то доброго войска, подступившего к деревне...
Может быть, это войско называется — осень? И не оно ли прошло по окрестным лесам и оврагам? Не оно ли согнало к деревне шумные табуны синиц? И кто цыплячьим пухом закидал вязы, если не это невидимое, тихое войско?..
Вон как переменилось кругом за какие-то несколько дней, пока Йыван осваивал ремесло плетенья. Шелковые густые березы испятнались желтыми брызгами. А кленовые листья, похожие на лапы гусей, запылали.
Откуда взялись эти яркие краски?
И вода в речке будто потяжелела, стала чище, а все лето стоявшие заросшими озерки и болота очистились, и не узнать их — в прозрачной воде даже дно видать... А солнце, кажется, ярится еще пуще в чистом воздухе, да уж утомилось оно за лето: смотрит грустно, как молодая девушка, уставшая на работе, и по небу катается погоже, поспешней.
Осень... Как она не похожа на прошлую. Таким же тихим утром ходили они с отцом драть лыко, и вот так же летел, качаясь, журавлиный клин, только переливчатый звон в синей вышине не рвал тоской сердце Йывана... Он хорошо помнит, с каким радостным восторгом слушал песню. Чему он радовался?.. Почему калиновый куст кажется теперь обрызганным кровью подстреленной в вы- гроб, испятнав белую плаху бурыми шишками влажной глины...
Солнце поднялось уже высоко, трава высохла, клены еще печальнее запламенели, а Йыван все никак не мог найти подходящей липки, чтобы приняться за дело. В лес глубоко он боялся заходить сегодня: вчера шел мимо дома рыжий Полат, а он с сестрой на руках сидел на крылечке, и Полат сказал: «Ну что, Кайык-иге1, отец ведь скоро придет на телеге, будет вас катать и, может, увезет в город, кайык-иге? Ха-ха-ха!» И теперь Йывану жутковато отходить далеко от опушки, он невольно ловит всякий звук. А на опушке не попадается подходящей липки, чтобы надрать лыка для работы зимними вечерами... Был бы отец живой, все бы по-другому было, думается Йывану. Наверное, уже бы и поле убрали, а мать бы грибов и ягод наносила, в доме бы почаще пахло от печки вкусной едой... Да и Ксения бы, может, меньше ревела, а то ведь совсем замучила Йывана своим ревом...
Детище вороны... Разве один Полат так ругается? И дядя Андрий и дядя Каврий ворчат, когда маленький воз ему привезешь, и десятский Семен Варламович норовит за ухо дернуть и сгонять вместо себя в волостное правление отнести бумажку... Да и ребята тоже насмешки пускают, всякие обидные прозвища дают в игре на последнем месте. Но разве он стал бегать хуже прошлогоднего? Или больше мазать стал по рюхе?.. Эх, был бы отец живой!..
Кто-то шел за кустами, и Йыван весь напрягся, готовый бежать прочь со всех ног, но мелькнул знакомый
картуз Мигыты.
— Ты чего тут делаешь?— спросил весело Мигыта, увидев замеревшего у березы Йывана.
— За лыком пришел...
— Надрал ли? Где лыко-то?
— Да нету... А ты чего подстрелил из ружья?
— Али не видишь?— Мигыта с гордостью приподнял подвязанных к поясу двух птиц: серенькую тетерку и черного, с металлическим отливом тетерева.— Хорош?
Па. тетепеи был хопоттт — бо.ттктттпй тддарлый я б.ттрг.тстчерный, кривой, как коготь медведя, а бровь — будто вы-ведена соком спелой калины.
— Как ты его убил?— спрашивает Йыван, не в силах отнести взгляда от свернутой головки тетерева — клюв раскрыт, и там запеклась кровь...
— Да очень просто — подкрался хорошо и стукнул! — смеясь, сказал Мигыта, не скрывая своей радости и гордясь собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34