Это кто-то встал на колени, встал - Oчандр увидел опаленное лицо, без бровей, бороды на месте - красный сожгли коры. Глаза лихорадочно блестеть в горле судорожно прогулки кадык. Кто это?
Он стоял, покачиваясь, и нерешительно шагнул и пошел, как только его ноги, к реке - это было рядом с этим местом.
Что кто-то встал и поплелся. И тем не менее, все больше людей начали расти. И тут она вспомнила о ребенке, оставленного в избе. Не думаю, права прийти после него?
- Иван! - Слабые воскликнула она, вставая. Одним из первых к ручью. Было уже
веселый. Вода и прохлада ночи вернулся людей к жизни. Слышать разговор. Победителей приветствовали люди более опытные напомнил страшного дня. Кто-то однажды сказал, что он выскочил из лесу медведя. У медведя тлели ухо, он стучал по нему лапой и умоляюще посмотрел на человека, как будто прося о помощи.
- Правда, правда, у него глаза, как у человека. "Медведь не мог просто сказать слова! .. Я даже забыл! ..
до сих пор пламя, которое вспыхнуло время от времени с особой силой - это стихает, должны быть высушены кроны поваленных деревьев. Но в самом ближайшем плещутся в воде ручья - это самая надежная защита людей, и усталые души притупляется геенну огненную. И тогда он услышал слова: дом, деревня ...
И лишь те, кто помнил, как земля лесной чаще бросился к реке людей. Брюки и рубашки он носил горели, волосы подписал, и лицо его, глаза его дико сверкали.
- Соседи, милые! - Он закричал, когда он увидел людей в огне .- помоги мне ..
Так ругались, кричали, проклиная все опять прижавшись друг к другу, как если бы это было, готовый растерзать эту несчастную посла, и он просто дико вопили:
- Ой, жги! Помогите! ..- И бросил от одного к другому.
Наконец, все двигались в направлении . Первый пришел лесу, потом начал газы, Земля была еще дымились во всех местах, на дороге лежали обугленные тлеющие деревья. Кто-то предложил подняться на деревне на реке.
Никогда не забывал Очандр теперь горящей деревни. Всю жизнь слово "ад" она вспоминает, что ее глаза были открыты для резкого изгиба реки. Она не стала опорой в воде.
Он небольшой деревне в том же порядке, нажал лес к реке, сожгли все сразу, как если бы он был одним из чудовищных огня. И, что огонь горел не только дома, сараи и амбары, а сжег все живое, и он жив, хотя он силы, дал отчаянным голосом. Ревела в огне зверя, кричать, как сумасшедших, подбрасывая в пожар, жуткий вопль женщин, плач детей, нажал на огонь воду. Толстый, жирный дым облаков на безоблачное, ясное небо утром. Господи, как при виде человеческого горя, а не страх ваши высокие жилья? ..Господи, мало с ними бесконечные трудом лесного хозяйства в деревне, в целом зеленоватая ночь 1. Радостный вздох вырвался из ее груди, ноги подогнулись, и она упала на землю и сладкие, и страшный вой слышать такие речи Кажая, был разработан осмотреться - если кто-нибудь поблизости.

Иван никогда не вытер окна, и не отходить от нее: с мукой сладкой молочной представлял его брат и сестра побежала в дом, бросил теплое зимнее пальто легких и небольших комнатах с мыть полы и геранью на окнах перегружены счастливым весело ребенка, и как хорошо видно, что улыбнулась нежной Дмитрий Ионыч. И странно, не то что ревность охватила его сердце Булыгин. Он отвернулся от окна, несколько раз ходил из угла в угол, от нескольких часов до Киото с лампадой и старался думать об этом завтра, но ничего не пошли у меня в голове - не торгует, ни сюжета, синий или даже невинных глаза Лебедев.На минуту он остановился перед круглым зеркальцем на стене: запавшие глаза, длинный подвесной нос, борода этой золы козье неровной лоб, редкие волосы и тонкие ... Он попытался улыбнуться - отражает кривая на левой щеке, улыбкой. И, отступая от зеркала, Иван почти выбежал из комнаты на лестничную площадку.
Внизу, в столовой, на своем обычном месте - на диване рядом с книжным шкафом - Антон сидел с книгой, слишком обычным. Иван по-разному и не ожидал увидеть своего сына, но только здесь и только так. Сверху было видно, как узкий, как тыквы голову Антонио да раскрытую книгу, которая у Антона на колени. Вот почему постоянное раздражение Булыгин.
На дальнем конце стола возле печки, сидел в удобном кресле в себе, мать, Иван Николаевич, с вязаньем - высохший, старушка с живой, умный взгляд на малых, мелких морщин в его лицо. Она смотрела поверх очков на Ивана Николаевича, и улыбка, лицо ее озарилось.
Предложить лучший вариант перевода
Где он теперь, Очандр? Уж вернется ли он в деревню-то?.. Мало ли что может случиться с ним на реке. Ведь вон Бадай какой парень сильный был, да утонул в сплаве... А Савлия бревном придавило насмерть — вон вдова его за телегой ходит, камни на поле Каврия собирает. Мало ли что может там случиться, в бору, на воде, на чужой стороне...
— Эй, Овыча!— раздается внезапно близкий окрик Полата.— Дай маленько коню отдохнуть.
Она поднимает голову. Полат, держась за рога сохи, стоит в начале новой загонки, лыковую шляпу на затылок задвинул, мокрые волосы на лоб прилипли, медно-красное, скуластое лицо лоснится, а взгляд, озирающий пашню, довольный, важно-строгий.
Опустилась Овыча на траву межи, распустила платок, утерла лицо, поправила свалявшиеся под платком волосы, светлые, с нежным металлическим отливом. Но сил уже не было прибрать их — руки слегка дрожали от слабости.
Полат, кончив загонку, тоже отпустил коня отдохнуть, а сам лег на меже поодаль, искоса глядя на Овычу.
— Полат, а ты почему в бор не ходишь? Как-то странно, длинно улыбнулся Полат.
— А разве в бору на деревьях растут хлебы или сокты?..1 Видел я этот бор, Овыча, весь Кундыш прошел, а чего видел?
Овыча промолчала. В самом деле, беднее человека, чем рыжий Полат, не найти, пожалуй, в Нурвеле. Они с Очандром бедны, ни дома своего, ни скотины, да хоть земли свекор Миклай выделил им полдесятины под картошку...
— Да и нечего искать,— грустно сказал Полат, помаргивая маленькими глазами, и вдруг добавил тихо, словно сам себя убеждал: — Каврий, дай бог ему здоровья, обещал похлопотать в волости, чтобы мне надел дали...
— Говорят, скоро опять будут землю учитывать,— сказала Овыча.
— Кто говорит? — встрепенулся Полат.
— Я от людей слышала,— сказала Овыча. Полат разочарованно махнул рукой.
— А сколько уже лет болтают: учет, передел!.. И кто ?
— Опять верхушка и будет делить, как захотят, так и наделят. Ты, что ли, пойдешь проверять? Или я?
— Есть грамотные,— кротко сказала Овыча. Полат ухмыльнулся презрительно:
— То-то он с грамотой из бору не вылазит, твой Очандр.— И опять разозлился отчего-то, заверещал, как будто оса его укусила: — А, только с толку сбиваешь, давай работай, разлеглась!..
А ночью ей приснилось: плывет в лодке по ночной воде, покачивается, и совсем близко за спиной слышит горячее дыхание Очандра, оборачивается, а никого нет, в лодке одна, и куда-то несет ее по течению.
— Очандр! — рвется из ее груди крик.
Она просыпается, с ужасом вглядывается в темноту. Никого. Овыча лежит с открытыми глазами, сердце бьется гулко, в ушах шумит кровь... В зыбке заворочался Йыван. Она быстро встает, сразу забывая свой сон, идет к ребенку, в сером свете начинающегося утра долго смотрит на личико сына, потом трогает пеленки — не мокро ли под ним. Нет, все сухо и тепло.
На дворе уже белесый свет утра. В небе меркнет последняя звезда, над лесом вдалеке ясно рдеет и расплывается полоска зари — точно щель, в которую идет новый день.
Сегодня будут сеять жито у Каврия. Лукошко у Овычи уже приготовлено. Опять Йывана надо нести в дом к свекрови, просить приглядеть, накормить. А вечером она возьмет его, грязного и голодного, принесет домой, обмоет, накормит... Вот какая жизнь одной, не жизнь, а одна долгая беда...
Овыча, тяжело вздохнув, снова ложится. За печкой шелестят тараканы, точно перебирают прошлогодние листья. Но, полежав, Овыча опять поднимается, словно что-то забыла доглядеть за окном важное. Нет, все вроде бы так: небо вовсе побелело, засинело даже... Только вот на полосе зари, над лесом, жидко клубится дымок. Может, это в Кожлаялах что-нибудь жгут мужики?..
С надеждой, что в мире этом все обычно, она снова ложится в постель, однако смутная тревога гонит от нее

По улице уже топотали люди — с дальнего конца. Среди них Овыча
увидела свекра Миклая — старик бежал, волоча лопату.
Когда в очередной раз она выскочила из дому, пер

До последнего дальнего конца, с того, где живут старики — свекор и свекрова. Где-то за дорогой, у Стапани, должно быть, стукнула дверь...
Однако тревога Овычи была не напрасной. Тот дымок, что она видела, был началом пожара. Горел сосновый бор в пяти верстах от деревни, и в воздухе уже ясно слышался запах гари.
Люди в деревне были все на улице с раннего утра. Дети жались к родителям, матери держали на руках не умеющих ходить, закутав их потеплее. Старики и старухи ходили вокруг своих домов, точно опасались, что
и тут может загореться.
Никто не знал, что нужно делать. Говорили, что должен приехать урядник. Ждали его.
Атлаш ходил по деревне и говорил всем, что видел и не такие пожары на Кокшаге, а что это, если разобраться, чепуха, огонь далеко не уйдет, потому что лес еще лучше. И эти речи немного успокаивали людей.
«поуг» по деревне от дома


Крики:
— Пожар! Лес горит!.. Спасите-е-е!..
— Всем лопаты и топоры! — командовал и храпящего жеребца урядник.— Живо!
Овыча с ребенком на руках то выбегала на улицу пряталась в дом, словно хотела укрыться от неминуемой беды. Но, посует *»о двор, ища укрытия там, ней оказался черный, блестящий от пота бок лошади И сапог урядника. Подняв глаза, она обмерла.
— А ты почему тут торчишь?! — заорал урядник.— Сейчас же в лес! Живо!
— Я только отнесу ребенка...
— Я тебе отнесу!..
— Сейчас...— согнувшись, точно ожидая удара, Овыча бросилась в дом и, плохо соображая, что делает, положила ребенка на половик, схватила от печки топор и под раздавшийся плач Йывана вылетела из избы.
В душе она надеялась, что урядника уже нет, и тогда бы она вернулась в дом. Но черный жеребец плясал посреди улицы и готов был двинуть грудью всякого, кто замешкался. И Овыча побежала, подобрав подол.
Когда она миновала последний дом и увидела всю дорогу до леса, по которой густо бежали люди, то сильно удивилась, как много, оказывается, народу в их маленькой деревне. И ей подумалось, что все вместе они быстро потушат пожар, и она к обеду вернется домой. Ну, Йыван поплачет, это ничего... На полу теперь не холодно, маленько поползает... Ничего...
Чем ближе был лес, тем ширилось и вырастало облако дыма, застилая белый свет. И было такое впечатление, что пожар неимоверно быстро расходился по лесу.
На опушке, у первых лип, ее обогнал жеребец урядника. Он пролетел рядом, гремя копытами, потом мелькнул блестящий сапог в стремени. Теперь можно было бы вроде и тише бежать, однако впереди ее и позади люди не сбавляли хода, а наоборот — заспешили, точно боялись отстать от начальника. Бежали женщины, бежали старики, кашляя и хватаясь за грудь, бежали подростки, обгоняя всех, эти летели будто на праздник. Все они вместе были как войско, идущее в наступление на врага, они уже не принадлежали себе, не подчинялись ни Своей воле, а только капот, разумность своей работы, и вовсе успокоился, чутко ловя быстрый стук топоров, звон лопат и свист пил. Время от времени и урядник мелькает среди леса белым кителем, отдает команду, где рыть канаву, где валить деревья, и хотя тут же летит дальше, однако уже и без него не страшно остаться в лесу — есть ясная работа перед человеком.
Но звучит новая команда:
— Эй, с лопатами! На тот конец просеки — ветер поворачивает!
И команда передается дальше уже по цепи, люди хватают лопаты, бегут, как шальные, туда, куда мелькнула в стелющемся дыму белая спина командира. И не пугает то, что близко, совсем близко озаряется глубь леса зловещим багровым пламенем. Позабыто уже в этой адской работе и время, и голод, и усталость. Иногда кажется, что теряешь рассудок от мысли, будто что-то огромное, страшное вместе с деревьями вот-вот уничтожит и тебя самого, и тогда человек еще яростней орудует лопатой, отбиваясь, загораживаясь от этого ненасытного горла!..
Овыча работает вместе со всеми — топор ей переменили на лопату по приказу самого урядника («Ты что, баба, с топором? Возьми лопату, дура!..»), и теперь лопатой, в которую она вцепилась побелевшими пальцами как в свою единственную защиту, Овыча роет сухую, всю переплетенную крепкими, как новые пеньковые веревки, корнями землю, и с каждым новым взмахом канава уходит все дальше и дальше, пока не смыкается точно с такой же, прорытой кем-то другим. Тогда Овыча перебегает на новое место. Она не чувствует ни усталости, ни боли в сбитых ладонях, она забыла про Йывана, про дом, про все на свете. Где-то совсем рядом трещат, как хворост в печке, деревья над землей, стелется едкая жирная гарь, а люди похожи на муравьев.
Одна только ясная и определенная мысль в голове Овычи: огонь! Вот он какой, огонь! В печке — огонь, и здесь — огонь!.. И эта разница ей кажется поразительной. Одно и то же может быть разным для человека: огонь — враг, огонь — друг. Теперь он смертный враг всему: и человеку, и деревьям, и земле, и зверям, и птицам. пропел дед вот кто.
ягодами не одарит! И душистые земляничные россыпи, и заросли пахучей малины, и дурман смородиновых чащ!.. И все это лес растит и бережет для человека. Но вот падает на лес огонь и превращает его в пепел...
А осенью среди пожухлой травы каких только грибов нет: и рыжики, и грузди, и маслята!.. И это все пища для человека, даровая пища, так нужная бедному. За эту пищу лес не спрашивает с человека денег, словно знает, что их у него нет. Но и это огонь превращает в пепел.
А во все времена года какая красота этот лес!.. Высокие прямые сосны, крепкие дубы, белая от цветов черемуха, и, словно девушка-марийка в сывыне1,— береза!.. Соловей в кустах у ручья и неутомимая кукушка ласкают утомленную в заботах душу!.. Но и это все огонь превращает в пепел, в пустыню...
Погибая, лес ревет, стонет, сопротивляясь своей гибели. И шумит, просит помощи...
К ногам Овычи упала большая дымящаяся головешка, рассыпав вокруг искры. И тут же затлела сухая трава на просеке. Овыча не испугалась, она уже привыкла к огню, она уже знает, что делать,— и бьет огонь лопатой, топчет ногами. Но тот, будто живой и злой, распространяется из-под топчущих его ног змейками и опять начинает есть, есть все живое на земле и сам набирает силу. И ветер взял он себе в помощники — только приподымает от земли свою красную змеиную головку, только поймает глоток свежего воздуха, как тут же закрутится, завьется, пойдет вверх, торжествуя.
Овыча не смогла одолеть огонь лопатой и ногами. Она скинула с себя белый холщовый шовыр2 и начала бить им пламя, точно хотела загнать его в жесткую обугленную землю. Скоро шовыр ее потемнел, почернел. И тут только огонь обессилел, сдался.
Не успела Овыча прийти в себя, как другая головешка упала поблизости, но на этот раз в канаву, только что отрытую. Овыча бросила на нее лопату песку и стала копать дальше. Откуда и силы берутся — это и ей самой удивительно. И времени-то уже далеко за полдень — солнце сквозь дымную мглу виднеется на вечернем уклоне. Овыча подумала, что ошиблась в расчете, и поглядела

Ветра не было слышно — прибрежные сосны стояли молча, только вершинки их багрово поблескивали в от Севр землей!
Так молилась в содрогнувшемся сердце своем Овыча, пристальнее. Да, так оно и есть, дело к вечеру. Господи, неужто целый день они тут бьются?.. И странно как-то качнулось в глазах солнце, поплыли на сторону вершины сосен. Овыча поскорей оперлась на лопату, чтобы не упасть. Мало-помалу кружение в голове приостановилось, однако тяжелая, тупая боль в висках и затылке уже не оставляла ее...
Только в потемках люди прокопали кольцо канавы и теперь табунились на поляне. Резко белели на земле комлями поваленные вдоль канавы сосны. Они казались павшими на поле боя солдатами — такой печалью повеяло от картины этой спешной порубки. И огонь подбирался уже к ним, к этим павшим солдатам. В темноте он был особенно зловещ, этот безжалостный огонь. Но люди уже так смертельно устали, что сил у них не было страшиться его. Кто лежал прямо на земле, как мертвый, кто сидел, тяжело дыша. Натужно кашляли в темноте старики. И никого нельзя было узнать ни по лицам, ни по одежде. А голос никто не подавал.
Вот кто-то поднялся на колени, встал — Овыча увидела опаленное лицо, без бровей, на месте бороды — рыжая горелая корка. Глаза лихорадочно блестят, на горле судорожно ходит кадык. Кто это? Неужели Атлаш?
Атлаш постоял, покачался, потом неуверенно шагнул и пошел, едва переставляя ноги, в сторону реки,— она была неподалеку в этом месте.
Вот еще кто-то поднялся и поплелся следом за Атлашем. И еще, еще стали подниматься люди. И тут она вспомнила об оставленном в избе малыше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34