– Чего желаешь? – спросил он, подходя к холодильнику.
– У нас есть хлопья?
Он подошел к шкафу, где хранилось печенье и консервированные продукты, надеясь, что... «Фростед Флейкс»[134], да. Большая коробка с хлопьями стояла бок о бок с крекерами «Киблер клаб» и сухариками «Пепперидж фарм».
Достав хлопья, Рив посмотрел на упаковку и изображенного на ней Тигра Тони.
Проведя пальцем по мультяшному герою, он тихо спросил:
– Тебе все еще нравятся «Фростед Флейкс»?
– О, конечно. Мои любимые.
– Хорошо. Это меня радует.
Бэлла слегка усмехнулась.
– Почему?
– Ты... не помнишь? – он остановился. – Хотя, с чего тебе помнить это.
– Помнить что?
– Это было давно. Я наблюдал, как ты ешь их, и... это было так мило, правда. То, как ты их любила. Мне нравилось то, как ты их любила.
Он достал миску, ложку, пакет обезжиренного молока и поставил набор перед ней.
Пока она перекладывала Наллу так, чтобы правой рукой свободно взять ложку, он открыл коробку и тонкий пластиковый пакет, и высыпал хлопья.
– Скажи когда, – произнес он.
Тихий, шуршащий звук, с которым хлопья падали на дно миски, был таким нормальным, повседневным, и слишком громким. Как и их шаги вниз по лестнице. Как будто остановившееся сердце матери врубило на полную все звуки окружающего мира, пока он не почувствовал, что ему нужны затычки для ушей.
– Когда.
Он сменил коробку с хлопьями на картонную с молоком «Hood», и направил белый поток в хлопья.
– Еще раз, с чувством, с толком, с расстановкой.
– Когда.
Рив сел, завернул крышку и не придумал ничего лучше, как спросить ее, хочет ли она, чтобы он подержал Наллу. Но как бы неудобно ей не было есть, она не собиралась отпускать ребенка даже на время, и это хорошо. Даже лучше чем хорошо. Картина того, как она с комфортом устроилась за столом вместе со следующим поколением, успокаивала его.
– Ммм, – промурлыкала Бэлла, отправив в рот первую ложку.
В тишине, воцарившейся на кухне, Рив позволил себе вернуться в другую кухню, в прошлое, когда его сестра была гораздо моложе, и он еще не превратился в такое чудовище. Он вспомнил ту самую миску с хлопьями Тони, которую не помнила Бэлла, ту, которую она вычистила до дна, и захотела вторую порцию, но ей пришлось бороться с тем, чему учил ее ублюдок отец: что все женщины должны быть стройными и никогда не просить добавки. Рив бесшумно подбадривал ее, когда она пересекла кухню их старого дома и вернулась в кресло с коробкой хлопьев. Когда она налила себе еще одну порцию, у него на глаза навернулись кровавые слезы, и ему пришлось быстро ретироваться в ванную комнату.
Он убил отца по двум причинам: из-за его матери и Бэллы.
Одной из его наград стала относительная свобода Бэллы есть столько, сколько она хочет. Другая заключалась в том, что он больше никогда не увидит синяки на лице матери.
Он подумал, что сделала бы Бэлла, узнай она о том, что он совершил? Возненавидела бы его? Может быть. Он не знал, насколько хорошо она помнила творившееся насилие, и в частности то, которому подвергалась их мамэн.
– Ты в порядке? – вдруг спросила она.
Рив пригладил свой ирокез.
– Да.
– Порой тебя трудно прочитать. – Бэлла адресовала ему легкую улыбку, будто хотела убедить, что не имела в виду ничего плохого. – Я никогда не знаю, в порядке ли ты.
– Я действительно в порядке.
Она осмотрела кухню.
– Что ты собираешься делать с этим домом?
– Придержу его, по крайней мере, еще на полгода. Я купил его полтора года назад у человека, и мне придется держать его в собственности еще немного, иначе не получу прибыли на вложенный капитал.
– Ты всегда умел обращаться с деньгами. – Она наклонилась, чтобы положить в рот очередную ложку с хлопьями. – Могу я спросить тебя кое о чем?
– О чем угодно.
– У тебя есть кто-нибудь?
– В смысле?
– Ну, знаешь... женщина. Или мужчина.
– Ты думаешь, что я гей? – Когда он засмеялся, Бэлла густо покраснела, и ему захотелось крепко-прекрепко обнять ее.
– Ну, ничего страшного, если это так, Ривендж. – Она кивнула, как будто ободряюще похлопала его по руке. – Я хочу сказать, возле тебя никогда не было женщин, никогда. И я не хочу предполагать... что ты... ах... Ну, днем, когда я направлялась в твою комнату, чтобы проверить как ты, я слышала, что ты разговариваешь с кем-то. Не то чтобы я подслушивала, нет... О, черт.
– Все в порядке. – Он улыбнулся ей, а затем понял, что на этот вопрос не было простого ответа. По крайней мере, на ту его часть, которая спрашивала, есть ли у него кто-нибудь.
Элена была... Кем была она?
Он нахмурился. Ответ, который пришел на ум, был очень глубоким. Очень. А с учетом той сложной лжи, на которой была построена его жизнь, Рив не был уверен, что это углубление – хорошая идея: угольная гора его существования была чертовски нестабильна, чтобы позволять мысленным шахтам уходить настолько глубоко от поверхности.
Бэлла медленно опустила ложку.
– Боже мой... у тебя кто-то есть, не так ли?
Он заставил себя ответить таким образом, чтобы снизить количество осложнений до минимума. Хотя это было сродни тому, чтобы вынуть небольшой кусок мусора из огромной кучи, не запачкавшись.
– Нет. У меня никого нет. – Он взглянул на ее миску. – Еще?
Бэлла улыбнулась.
– Не откажусь. – Пока он накладывал добавку, она сказала: – Знаешь, вторая порция всегда самая вкусная.
– Не поспоришь.
Бэлла похлопала по хлопьям нижней частью ложки.
– Я люблю тебя, брат мой.
– И я тебя люблю, сестра моя. И всегда буду.
– Я думаю, мамэн сейчас в Забвении и наблюдает за нами. Я не знаю, веришь ли ты в подобные ??вещи, но она верила, и я была там после рождения Наллы.
Рив знал, что они чуть не потеряли Бэллу на родильном столе, и ему было интересно, что же она видела в тот момент, когда ее душа застряла между мирами?. Он никогда не задумывался о том, куда душа попадает после смерти, но был готов держать пари, что в этом Бэлла была права. Если кто и мог наблюдать за ними из Забвения, это была их покойная прекрасная, благочестивая мать.
Это успокаивало его и задавало цель.
Его матери больше никогда не придется беспокоиться. Только не о нем.
– О, посмотри, снег пошел, – сказала Бэлла.
Он выглянул в окно. Маленькие белые точки парили в свете газовых фонарей вдоль дорожки.
– Ей бы это понравилось, – тихо сказал он.
– Мамэн?
– Помнишь, как она любила сидеть в своем кресле и смотреть, как падают снежинки?
– Она смотрела не на то, как они падают.
Рив нахмурился и посмотрел через стол.
– Конечно, она так и делала. Она часами…
Бэлла покачала головой.
– Она любила смотреть на то, как они выглядели, упав на землю.
– Откуда ты знаешь?
– Я спросила ее однажды. Ну, почему она сидела и смотрела столь долгое время. – Бэлла поудобнее расположила Наллу у себя на руках и погладила ее по блестящим волосикам. – Она сказала, что когда снег покрывает землю, деревья и крыши, она вспоминает то время, что провела на Другой Стороне с Избранными, где все было правильно. Она сказала... что после того, как выпадал снег, она словно возвращается туда, где была до своего падения. Я никогда не понимала, что это значит, и она никогда не объясняла, что имела в виду.
Рив снова посмотрел в окно. Судя по тому, какими редкими были снежные хлопья, пройдет время, прежде чем пейзаж побелеет.
Не удивительно, что его мать могла сидеть и смотреть на подобную картину часами.
***
Роф проснулся в полной темноте, но она была восхитительной, знакомой и приносящей счастье. Его голова покоилась на собственной подушке, спина – на матрасе, одеяло было натянуто до самого подбородка, а глубоко в нос проникал запах его шеллан.
Он долго и блаженно спал, и понял это по тому, как сильно ему захотелось потянуться. Головная боль прошла. Прошла... Боже, он жил с этой болью так долго, что только с ее отсутствием понял, насколько она была сильной.
Растянувшись на кровати, он напрягал мышцы ног и рук, пока где-то в плече не хрустнуло, а позвоночник не выровнялся, и он не почувствовал себя замечательно.
Перевернувшись, он нашел рукой Бэт, обнял ее сзади за талию и вжал в себя так, что его лицо зарылось в мягкие волосы ее затылка. Она всегда спала на правой стороне, и его абсолютно устраивал этот факт, Роф любил окружать хрупкое тело Бэт своим огромным, отчего возникало ощущение, что он был достаточно силен, чтобы защитить ее.
Но все же, Роф отвел назад свои бедра. Член был твердым и полным желания, но он был благодарен за эту возможность хотя бы просто лежать с ней рядом… и не хотел разрушить очарование момента тем, что заставит ее чувствовать себя неловко.
– Ммм, – сказала она, погладив его по руке. – Ты проснулся.
–Да.
И не только он.
Послышался шум, она ворочалась в его объятьях, пока не повернулась к нему лицом. – Хорошо спалось?
– О да.
Почувствовав, как его слегка потянули за волосы, он уже знал, что это она играет с их вьющимися кончиками, и обрадовался их длине.. Хотя ему приходилось связывать тяжелые черные пряди, когда он отправлялся сражаться, и копна долго сохла после ванны… так долго, что, если честно, ему приходилось пользоваться феном, что было совсем уж по-бабски. Бэт очень любила его волосы. Он помнил, как она часто раскладывала их веером на своей обнаженной груди...
Отлично, а вот здесь неплохо бы притормозить. Еще немного таких воспоминаний, и он потеряет чертов контроль, и сейчас же взберется на нее.
– Я люблю твои волосы, Роф. – В темноте, ее тихий голос был подобен прикосновению пальцев, такой же деликатный, умопомрачительный.
– Я люблю, когда ты прикасаешься к ним, – хрипло ответил он. – Зарываешься в них, делаешь все, что хочешь.
Бог знает сколько времени прошло, пока они просто лежали бок о бок, лицом друг к другу, ее пальцы гуляли в густых черных волнах.
– Спасибо, – сказала она спокойным голосом. – За то, что рассказал мне все сегодня ночью.
– Лучше бы я рассказал тебе что-нибудь приятное.
– Я все равно рада, что ты сказал мне это. Лучше, чтобы я знала.
Он на ощупь нашел ее лицо, и, очерчивая пальцами ее щеки, нос и губы, он видел ее своими руками и знал своим сердцем.
– Роф... – ее рука легла на его эрекцию.
– О, мать твою... Его бедра дернулись вперед, нижняя часть спины напряглась.
Она тихонько засмеялась.
– Твоему языку любви и дальнобойщик позавидует.
– Прости, я… – его дыхание застряло в горле, когда она погладила его через боксеры, которые он надел, чтобы ее не смущать. – Чер… В смысле…
– Нет, мне нравится. В этом весь ты.
Она перевернула его на спину и оседлала бедра… срань Господня. Он знал, что она легла спать, надев фланелевую ночную рубашку, но чтобы на ней не было, эта штука даже ног не покрывала – потому что ее сладкое, горячее лоно уткнулось прямо в его твердый член.
Роф, зарычав, потерял контроль. Резко опрокинув ее на спину, он спустил ниже на бедра «Кельвины»[135], которые и так носил редко, и вошел в нее. Когда она вскрикнула и вонзила ногти ему в спину, его клыки удлинились и запульсировали.
– Ты нужна мне, – сказал он. – Мне нужно это.
– И мне тоже.
Он никогда не подавлял ее своей властью, но порой ей нравился именно такой секс – первобытный, дикий, когда его тело вбивалось в ее очень глубоко.
От рева, что он издал, войдя в нее, затряслась картина над кроватью и зазвенели бутылочки духов на ее туалетном столике, но он не остановился ни на секунду, больше напоминая зверя, чем цивилизованного любовника. Но как только ее запах заполнил его ноздри, Роф понял, что Бэт хотела его так же сильно, как он ее: каждый раз, когда его накрывал оргазм, она кончала вместе с ним, ее внутренние мышцы туго обхватывали член, удерживая его глубоко внутри.
Задыхаясь, она потребовала:
– Возьми мою вену…
Он зашипел, как хищник, и вонзил клыки в ее шею.
Тело Бэт дернулось под ним, и Роф почувствовал, как между их бедер разливается тепло, которое не имело ничего общего с тем, что он оставил в ней. Ее кровь у него во рту была даром жизни, густая жидкость попадала на язык, затем стекала по горлу и наполняла его чрево теплом, словно освещая его плоть изнутри.
Он пил, продолжая двигать бедрами, ублажал ее, сам получая удовольствие, и когда насытился, то прижался лицом к следам своих укусов, а затем вернулся к ней, наклонившись и вытянув в сторону ее ногу, чтобы войти еще глубже, еще сильнее. Кончив еще раз, он обхватил рукой ее затылок и поднес ее рот к своему горлу.
Он не успел даже попросить. Бэт укусила его, и в то мгновенье, когда ее острые клыки прокололи его кожу, и Роф почувствовал сладкий укол боли, он снова кончил, еще сильнее чем раньше: осознание того, что он обладал тем, в чем она нуждалась, что она живет той жидкостью, что течет в его венах, было эротичным, как черт знает что.
Когда его шеллан закончила, и запечатала ранки, облизывая их, он перевернулся на спину, держа ее в объятьях, надеясь, что…
О, да, он чувствовал приятную усталость. Бэт лежала сверху, и Роф положил ладони ей на грудь и обнаружил, что она все еще была в ночной рубашке. Он стащил ее через голову и бросил куда-то в сторону. Снова нашел ее грудь. Она была такая тяжелая, такая полная в его ладонях, что ему пришлось прогнуться вперед, чтобы взять один из сосков в рот. Он посасывал их, пока не стало слишком трудно удерживать их тела вместе, и позволил себе откинуться назад на кровать.
Бэт вскрикнула, затем закричал он, и они снова одновременно кончили. Затем она рухнула с него, и они лежали рядом, тяжело дыша.
– Это было потрясающе, – выдохнула она.
– Охренеть как потрясающе.
Он нашел в темноте ее руку, и они лежали так какое-то время.
– Я хочу есть, – сказала она.
– И я.
– Отлично, давай я схожу и принесу нам что-нибудь.
– Я не хочу, чтобы ты уходила. – Он потянул ее за руку, привлекая к себе, целуя. – Ты самая лучшая женщина, о какой мужчина может только мечтать.
– Я тоже тебя люблю.
И, будто они были подключены к одной розетке, их желудки заурчали.
– Замечательно, возможно, пришло время подкрепиться. – Роф отпустил свою шеллан, и они вместе рассмеялись. – Послушай, давай я включу свет, чтобы ты смогла найти свою ночную рубашку.
И тут же осознал, что что-то не так. Бэт перестала смеяться и наступила мертвая тишина.
– Лилан? Ты в порядке? Я причинил тебе боль? – О, Боже... он был таким грубым. – Мне очень жаль…
Она сдавленно его прервала:
– Моя лампа уже включена, Роф. Я читала, когда ты проснулся.

Глава 41
Джон тупо, не торопясь, принимал душ в квартире Хекс, тщательно намыливая себя, не потому что был грязным, а потому что понял, в игры «забыть-и-забить» и «что-было-того-на-самом-деле-не-было» могут играть двое.
После того как она ушла, как ему казалось, сотню часов назад, первая мысль, посетившая его, была не очень хорошей. Если быть честным до конца, то все, чего он хотел, – это выйти прямо на солнце и покончить с неудачной шуткой под названием жизнь.
Он терпел поражения по многим фронтам. Он не мог говорить. Не рубил в математике. Его чувство стиля, без посторонней помощи и совета, было анемичным. У него были проблемы с эмоциями. Он часто проигрывал в кункен[136] и всегда – в покер. И так далее по длинному списку недостатков.
Но хуже всего то, что он облажался в сексе.
Он лежал в постели Хекс и рассматривал вариант самосожжения, задаваясь вопросом, почему тот факт, что он оказался полным неудачником в постели заботил его больше всего.
Может, дело в том, что новейшая глава его сексуальной жизни привела его на еще более скалистую и враждебную территорию. Может, потому что эта, одна из последних произошедших с ним катастроф была так свежа в памяти.
А, может, она стала последней каплей.
Дело обстояло так: он занимался сексом дважды в жизни, и оба раза его поимели: один раз – жестоко и против воли, а второй – несколько часов назад, с его полного и безоговорочного согласия. Ощущения в обоих случаях были отвратительными, и, валяясь в кровати Хекс, Джон попытался прекратить самобичевание, но никак не мог. Ну конечно.
Однако с приходом ночи его неожиданно осенило, что он просто позволял другим трахать себе мозг. В обоих случаях он не сделал ничего плохого. Так какого хрена он думал о том, чтобы покончить с собой, когда проблема совсем не в нем?
Ответом было то, что он ни в коем случае не должен позволить сделать из себя вампирский эквивалент смора[137].
Черт, нет. Ответ таков: он больше никогда, ни за что в жизни не будет жертвой снова.
С этого самого момента, когда дело касается траха, иметь будет он.
Джон вышел из душа, насухо вытер свое мощное тело и встал перед зеркалом, рассматривая тугие мышцы. Когда он накрыл ладонью яйца и член, тяжесть мужского достоинства очень хорошо легла в руку.
Нет. Никогда больше он не будет чьей-то жертвой. Настало чертово время взрослеть.
Джон бросил полотенце на полку, быстро оделся, и почувствовал себя как-то выше, что ли, когда сложил в кобуру оружие и взял свой телефон.
Он отказывался быть слабаком и плаксивым ублюдком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70