Он даже ездил повидать Саи Бабу, сегодня самого известного «святого» с миллионами последователей как в Индии, так и за рубежом. Саи Баба произвел на него удручающее впечатление: самовлюбленный, напудренный, с накрашенными губами. Психиатр сказал, что многие из окружения Саи Бабы были людьми психологически инфантильными, нуждающимися в отце и игрушках. А ведь магия – это затягивающая игра!
Как психиатра его тревожило то, что некоторые его пациенты стали учениками Саи Бабы. Тот убедил их отказаться от психотерапии и не принимать лекарств, и, когда они все-таки возвращались за помощью, состояние их бывало отчаянным.
Что касается «чудес» Саи Бабы, то психиатр мне рассказал, что однажды знаменитый фокусник из Калькутты, П. С. Соркар, приехал в его ашрам и смешался там с богомольцами. Саи Баба обходил присутствующих, раздавая священный пепел «вибхути», который «чудесным» образом сыпался из его пальцев. Когда он поравнялся с фокусником, тот ответил «чудом»: на протянутой Саи Бабе ладони неизвестно откуда появился «пасмалай» (так называются местные сладости, сахарные пирожные, до которых Саи Баба, как известно, большой охотник). Так сказать, турнир двух чародеев – кто кого. Телохранители Саи Бабы тут же схватили фокусника и выставили из ашрама. Психиатр сказал, что и другие иллюзионисты пытались вызвать Саи Бабу на соревнование – кто покажет больше «чудес», но тот всегда уклонялся.
«Может, стоило бы увидеть это собственными глазами», – сказал я себе. И понял, что мое старое желание отправиться в путь до сих пор не умерло. Эх, желания! Вскоре я убедился, что избавиться от них – задача куда сложнее, чем я предполагал.
Однажды утром, выйдя из комнаты, я заметил, что на веревке, где я обычно сушил одежду, кто-то развесил женское белье. Я предположил, что оно принадлежит красивой учительнице танцев, которая на несколько дней приехала в ашрам и поселилась рядом.
Я пошел на пуджу, на медитацию, на занятия, а тем временем сознание мое – эта непредсказуемая и неуправляемая часть моего существа – вопреки моей воле принялось за работу. Мне хотелось заниматься делами, а сознание мое вновь и вновь произвольно возвращалось к женскому белью на веревке, устремлялось на поиски учительницы танцев. Я не хотел говорить ни с кем, а сознание услужливо моделировало целую беседу, задавало вопросы, давало ответы, напоминало о желаниях.
Действительно, как говорил Свами, следовало выбирать, быть ли самим собой со своими желаниями или тем, кто со стороны следит и посмеивается. Но рассуждать легче, чем поступать. Я бы мог обратиться к нему со своей дилеммой, даже не калеча себя, как поступил по легенде ученик в храме Шаолинь.
Его наставник, индиец Бодхидхарма, известный в Китае, как Дао Муо, а в Японии под именем Дарума, непрерывно медитировал, и никому не удавалось подступиться к нему. Однажды ученик в отчаянии, чтобы привлечь наконец внимание учителя, отрубил себе кисть левой руки, и кровь большим алым пятном растеклась по снегу.
– Чего же ты хочешь? – наконец спрашивает Учитель.
– Успокоить свой разум.
– Хорошо, принеси мне его, и я его успокою. Ученик отправляется в путь.
– Я его не нашел, – говорит он, вернувшись.
– Вот видишь? – говорит ему Учитель, – Значит, он спокоен. – И вновь погрузился в медитацию.
Ученик хочет выпутаться из сетей своих мыслей, и Учитель хитроумным способом помог ему понять, что проблема – именно в самих мыслях. Но мог ли я обратиться к Свами со своей назойливой мыслью и спросить совета? Я ведь прекрасно знал, что это была за мысль. Такая же, как у монаха-моралиста из другой известной дзэн-буддийской притчи.
Два монаха идут по дороге после ливня и видят прекрасную девушку, которая не отваживается перейти грязную лужу в своих красивых одеждах. Один из монахов берет ее на руки и переносит на сухое место. Другой монах ничего не говорит, но вечером, когда они уже расположились на ночлег в храме, не выдерживает:
– Мы, монахи, должны держаться подальше от женщин, особенно от молодых и красивых, – укоризненно говорит он. – А прикасаться к ним – вообще крайне опасно. Зачем же ты это сделал?
– Я-то оставил эту девушку там, возле лужи, – отвечает тот, – а вот ты, похоже, с нею до сих пор.
Вот так и я. Лоскуты на веревке вновь запустили забытый механизм, а я-то думал, что давно освободился от подобных волнений. Кроме того, меня принижала неспособность контролировать свое сознание. И чем больше я старался обуздать его, тем больше оно надо мной посмеивалось, пока я не вспомнил о Сундараджане.
Однажды, когда речь зашла о его любви к статуе, он сказал, что «никогда не знал женщины» и намекнул на некий способ, при помощи которого он обманывал собственные инстинкты. Я пошел к нему и со всей прямотой изложил ему суть своей проблемы.
– Разве ты не знаешь этих приемов?
Нет, ничего такого я не знал, а вот он начинал с них каждое утро вместе с йоговскими асанами. Сундараджан сказал, что они отлично «поднимают семя ввысь», преображая его в энергию духа, и тем устраняют провоцирующие стимулы.
– Стань на колени, я тебя научу, – сказал он.
Я встал, затем наклонился вперед, упершись лбом и руками о пол. Он объяснил, как максимально оттянуть язык назад, к гортани, как дышать, что делать с мышцами низа живота и со сфинктером. Уточнил еще кое-что и для примера показал, как сам делает каждое движение. Начинать следовало с нескольких минут в день, потом постепенно удлинять упражнение.
Уже сама по себе мысль об этой «способности» меня завораживала. Ну разве мир не прекрасен? Одни изобретают «Виагру», а другие учатся приемам, как обуздать эту назойливую «часть себя», с которой мы неразлучны. Что и говорить, удивительное создание человек!
Не знаю, способствовали упражнения Сундараджана этому «восхождению семени» или нет, но, добавив их в свой обычный утренний набор, немного йоги, немного цигуна, немного гимнастики для глаз, для простаты, для позвоночника, дежурные улыбки желудку и, наконец, «шар» Мастера Ху, я доверительно сообщил ему, что система помогла.
День за днем, неделя за неделей – так прошло почти три месяца. Погода менялась, пришел муссон и принес ливни – всегда неожиданные, прекрасные и короткие. Горы, на которые я смотрел, с каждым днем меняли цвет, они стали сизыми, окутанными дымкой. А ко мне вновь вернулось спокойствие. Мне казалось, что теперь я лучше понимаю Индию, что я приобрел необыкновенный опыт; меня и раньше не привлекала созерцательная жизнь, но теперь я убедился, что это не для меня. А Веданта? К концу курса мне показалось, что я добился некоего созвучия с ней: я не чувствовал себя отделенным от мира, не воспринимал себя как маленькую волну, подавляемую океаном, и в глубине души уже не боялся смерти.
Я решил отрешиться от большинства желаний, но смириться с теми, от которых сознательно не хотел отказываться. Что касается «джа-гат», мира, то тут я был согласен со Свами – он действительно устроен очень, очень разумно, следовательно, им стоит наслаждаться. Мне казалось, что «брахмачарья», отказывая себе в этой радости, лишаются чего-то чудесного.
Я все больше времени проводил на природе. Сидя на вершине своего холма, я смотрел на пенную белизну водопадов, на далекий темный силуэт старого, величественного одинокого дерева. Свами говорил, что деревья, как «садху». Пока все движутся, они остаются восхитительно неподвижными, стойкими, познающими себя, им незачем бегать туда-сюда в поисках чего-то. Но я бы никогда не смог стать таким. Природа моя другая, я не создан для монашества. Его испробовать я мог, и мне даже понравилось, но это было не для меня и самое забавное, что со мной могло случиться, – это быть принятым за такого аскета.
Однажды это и произошло. Группа крестьян из соседней деревни пришла в ашрам, кажется, просить о помощи в восстановлении храма. Я проходил мимо, и тут один старик со словами «Свами-джи» подошел ко мне, прикоснулся к моим ногам, а потом к кончику бороды. Потом, просветленный, провел ладонями по лицу, голове и груди, чтобы наполниться моей «мудростью» и «святостью».
Курс подходил к концу; начались заключительные церемонии. Самой интересной для меня была церемония «мантра джапа», когда все вместе должны были сто тысяч раз повторить формулу благодарности Дакшинамурти, богине ашрама, инкарнации Шивы и покровительнице Вед. Накануне нам раздали листочки с отпечатанным текстом мантры на санскрите, чтобы мы успели его выучить. Слова были самые обычные: «Ом… Простираюсь перед тобой, Дакшинамурти, в корнях баньянового дерева живущая, в себя погруженная… Перед разрушительной мощью Шивы склоняюсь я до земли… Ом!» Но звучало это, как всегда, красиво. В этом чередовании звуков действительно была некая сила, особенно из-за этого «Ом…», последнего слога, с которого начиналась и следующая мантра. От многочасового повторения мантры сознание очищалось и успокаивалось.
Церемония проходила в храме. По такому случаю из Коимбаторе приехали тринадцать специально подготовленных «пуджари», жрецов-браминов, и по меньшей мере сотня последователей Свами. Чтобы совершить этот «даршан» – просто взглянуть на него, побыть рядом с человеком, познавшим самого себя, некоторые добирались из самого Мадраса. Центром церемонии было квадратное отверстие для священного огня, проделанное в полу галереи, справа от храма. Рядом сидел Свами в своем кресле. Формально он, будучи «санньяси-ном», свободным от всех связей с миром, включая религию с ее ритуалами, не участвовал в церемонии. Возглавлял ее от имени всех нас, «шиша», секретарь ашрама – пожилой, благородной наружности господин, рядом с которым, как это предписывают Веды, сидела его жена. Все тринадцать «пуджари» встали вокруг отверстия. За ними расположились мы, потом зрители, многие из которых стояли, чтобы лучше видеть.
Начало вышло ужасным. Согласно ведийским правилам, нужно было разжечь огонь древним способом – трением. Для этого приготовили два куска дерева. Но по какой-то причине добыть огонь не удавалось. Один из «брахмачарья» запел молитву: «Приди, приди поскорее… Не заставляй нас ждать». Все мы хором под руководством вдов-«пономарих» повторили несколько раз, в разной тональности свое «Ом Намашивайя»… Но ничего не выходило. Взмокшие и задыхающиеся «пуджари», сменяя друг друга, яростно вращали шнуром колышек, что терся о лежачую чурку, прикрытую кокосовыми волокнами (по замыслу, они должны были легко вспыхнуть). Все присутствующие не отводили глаз. Над деревяшками курился дымок, в воздухе плыл запах тлеющего дерева, на которое «пуджари» бережно дул, но огонек не появлялся.
– А в твоей стране происходит такое? – спросил меня старый «шиша» из «пенсионной бригады».
– Нет, у нас есть спички, – буркнул я.
Так продолжалось чуть ли не час. Бедный Свами ждал; лицо его совсем посерело от волнения. Как раз несколькими днями раньше во время «сатсанга» на мой вопрос, верит ли он, что «пуджа» действительно может вызвать дождь, он ответил: «Да». Невзирая на свой скептицизм, он рассказал, что сам присутствовал на такой «пудже» и что дождь в конце концов пошел. Что же сейчас огонь не загорался?
Будь это в моих силах, я бы тут же зажег этот огонь, чтобы избавить всех от ожидания; и дела-то было – капнуть на кокосовые волокна камфарным маслом или спиртом. Впрочем, видимо, так и поступили, так как мне показалось, что кто-то передал тампон одному из «пуджари», занятых трением деревяшек. Мы увидели красноватые искры, дым стал гуще, и, наконец, красивые языки пламени принялись пожирать сначала деревяшки, потом масло, капли воды, рис и все, что «пуджари» предлагали в дар богам, сопровождая каждый жест призывами к ним.
В конце концов нас благословили, обрызгав водой при помощи ветки манго, и мы дружно запели в густом дыме, который ветер задувал нам в лица: «Ом хрим Дакшинамуртайе тубхьян… Ом хрим Дакши-намуртайе…»
Мантра длилась около двенадцати секунд. Значит, за час каждый мог произнести ее триста раз. Поскольку там была примерно сотня «шиша», то даже с учетом того, что временами кто-то выходил, за четыре часа мы повторили ее сто тысяч раз. Так и было, четыре часа подряд мы повторяли и повторяли одно и то же… Точь-в-точь, как рабочий у конвейера, бесконечно повторяющий заученное движение, собирая бесполезные штуковины, которые кто-то купит за свои кровные, заработанные изготовлением подобного же барахла.
«А жизнь тем временем проходит, – подумал я, – проходит бессмысленно, что вне ашрама, что внутри его. Она проходит в череде ожиданий, ритуалов, чей единственный смысл заключается в том, что они придают некое подобие смысла бессмыслице жизни. Внутри ашрама, за его пределами – какая разница? Снаружи люди ходят на работу, произносят слова, приличествующие ситуации, играют вещами, которые считаются важными. Внутри же тысячи и тысячи раз повторяют одну и ту же фразу в честь богини, и фраза эта символизирует сознание. Снаружи ты не находишь себе места, потому что твой сын где-то задержался, внутри нервничаешь из-за того, что никак не загорается ритуальный огонь».
Если бы вместо того, чтобы повторять эту мантру сто тысяч раз, мы бы копали колодец, возможно, в Индии две трети населения не страдали от недостатка питьевой воды. Но эта одержимость – тоже часть моей Индии, которую я так люблю.
Кроме того, браминам не положено рыть колодцы.
Я смотрел на сложенные руки этих красивых людей, моих товарищей в белых одеждах, на руки «пуджари»: чистые ногти, длинные пальцы. Эти руки никогда не держали мотыгу, кирку, топор.
В этой церемонии было много того, что помогало понять Индию; понять революцию буддистов, которые отказались от ритуалов; понять разумную практичность тибетцев, которые вместо бесконечного повторения мантр придумали молитвенное колесо, в которое вкладывают сотни бумажек со священной формулой, чтобы при каждом повороте колеса действие ее умножалось.
Зато наш обряд напомнил, как трудно было добывать огонь и почему беречь его считалось священной обязанностью.
В конце последнего занятия один из «брахмачарья» напомнил Свами, что он пообещал нам «чудо вибхути».
– Вы действительно хотите, чтобы я это сделал? – смеясь, спросил Свами.
– Да-а-а, – хором загудела аудитория.
– Тогда пусть кто-нибудь выйдет сюда.
Минутное колебание. Никто не отважился, тогда я вышел на помост. Я протянул руку Свами, и он, не переставая посмеиваться, сложил щепоткой пальцы правой руки и оттуда посыпался мне на ладонь священный пепел. Сперва тоненькой струйкой, потом больше и больше. Свами слегка встряхивал пальцами, и пепел продолжал падать. Потрясенный, я обернулся и показал ладонь своим товарищам, и тут десятки людей сорвались с мест и бросились ко мне, пытаясь ухватить щепотку пепла и помазать им себе лоб. Началась суматоха, почти вся группа столпилась вокруг меня, в то время как Свами, пытаясь их угомонить, повторял: «Это же блеф… блеф, не принимайте этого всерьез!..»
Он был растерян, но никто его не слушал. В сущности, мысль о том, что Свами сотворил чудо, совсем как Саи Баба, подходила всем. И мне тоже, да – мне, самому сомневающемуся, мне, который никогда не касался ног Свами, мне, блудному сыну, которому выпала честь участвовать в сотворении «чуда».
Когда я вернулся за свой столик, моя рука была совершенно чистой, на ней не оставалось и следа волшебного «вибхути», ее вытерли десятки других рук. В тот день не было в ашраме «шиша», популярнее меня; каждому хотелось со мной поговорить.
После обеда многие подходили, чтобы изложить свою версию происшедшего.
– Прекрасно, просто великолепно. Я не желаю знать, настоящее это было чудо или нет… Как бы то ни было, это прасад, один из аспектов Ишвары, – сказала мне старая директриса школы для медсестер. Молодая женщина-врач не сомневалась: «Тот, кто далеко вперед ушел по пути духовного совершенства, обретает эти способности. В этом нет ничего необыкновенного». А вот «брахмачарья», который напомнил Свами, что тот пообещал нам чудо, рассказал, как это чудо готовилось. По его словам, сам Свами велел ему спрятать порошок под столиком, из-под которого он доставал разные предметы. Но его никто не слушал. «Верующие» не желали отрекаться от своего чуда. И я их понимал: верить – это так здорово, намного лучше, чем не верить. Но все это казалось мне очень странным.
Когда кардиохирург подошел, чтобы спросить меня – нет, не о вибхути, а о том, пользуюсь ли я пирамидой, у меня окончательно возникло ощущение, что я нахожусь в психушке. Каждый здесь сходил с ума по-своему. И если бы кто-то увидел в тот вечер, как я, сидя на полу, варю в кастрюльке килограмм лука при помощи кипятильника, чтобы попытаться вылечиться от бесконечной аллергии, пожалуй, подумал бы то же самое обо мне.
Последний рассвет был ясным, как стеклышко. Мы все сфотографировались на память (при этом, как водится, «просветленные» оттесняли друг друга, чтобы оказаться поближе к Свами).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71