«Еще один круг на карусели»: СЛОВО/SLOVO; М.; 2009
ISBN 978-5-387-00105-5
Аннотация
Тициано Терцани – один из самых видных и авторитетных в Италии журналистов, всемирно известный писатель, книги которого переводились на десятки языков, печатались и раскупались сотнями тысяч экземпляров.
«Еще один круг на карусели» вышла на родине Терцани в 2004 году. В том же году автора не стало. Эта книга – красочное, пронизанное тонкими философскими наблюдениями описание захватывающего путешествия Тициано Терцани из Нью-Йорка в Индию, Таиланд, Гонконг, на Филиппины, в Гималаи. Весь этот путь автор проделал в поисках лекарства от страшной болезни, внезапно поразившей его; автор описывает не только разные способы лечения, от химиотерапии и облучения до деликатной аюрведической медицины и гомеопатии, но и жизнь в разных странах, их культуру, обычаи и традиции.
«Еще один круг на карусели» – не история болезни и не повествование о прощании с жизнью, а скорее наоборот, эта книга – исповедь человека, не смирившегося, но принявшего, не опоздавшего, но научившегося успевать жить в гармонии с миром и самим собой.
Рассказ об удивительном путешествии человека в поисках себя и избавления от страха смерти. Умные, тонкие замечания автора, основанные на глубоком понимании культуры Запада и полном принятии культуры Востока, делают эту книгу интересной и полезной для самого широкого круга читателей.
Тициано Терцани
Еще один круг на карусели
НАЧАЛО ПУТИ
Коротких путей не бывает
Да, такое случается со многими, с любым, но не с тобой, и я тоже всегда так думал. Но когда эта штука и меня настигла, я не был к этому готов и поначалу мне показалось, что речь идет о ком-то другом. «Синьор Терцани, у вас рак», – сказал врач, но говорил он как бы не со мной, так что я действительно ничего не почувствовал – ни отчаяния, ни шока – словно это меня не касалось.
Это безразличие, удивившее меня самого, могло быть просто инстинктивной формой защиты, способом сохранить лицо. Представьте, оно мне помогло. Посмотреть на себя со стороны – всегда на пользу. Этому можно научиться.
Следующая ночь в больнице прошла в размышлениях. Я представил себе череду людей, узнавших здесь подобную новость, и несколько воспрял духом. Происходило это в Болонье. Сюда меня привела цепочка событий, каждое из которых было вроде бы пустяковым, но их совокупность оказалась решающей, как это часто случается в жизни. Бесконечная диарея, начиная еще с Калькутты, несколько обследований в Парижском институте тропических болезней, потом череда анализов в поисках причин непонятной анемии. Наконец один прозорливый итальянский врач ввел в меня свой странный инструмент, нечто вроде резиновой змеи с горящим оком, чтобы она заглянула во все закутки моего нутра. И как только змея в меня внедрилась, врач, специалист с опытом, обнаружил своего старого знакомца. Я благодарен ему за краткость и ясность. Теперь у меня были веские причины для подведения итогов; я мог определить свои приоритеты и принять необходимые решения. Мне вот-вот исполнялось пятьдесят девять; захотелось, подобно восходящему к горной вершине, оглядеться, чтобы с удовлетворением оценить проделанный путь. Какой была моя прежняя жизнь? Да просто чудесной! Приключение за приключением, большая любовь, никаких сожалений, никаких незавершенных дел. Если бы в юности, отправляясь в этот путь, я наметил цель, к которой стремятся многие: «посадить дерево, вырастить сына и написать стихотворение» – можно было теперь признать, что она более или менее достигнута. Причем получилось это почти само собой, без особых усилий, весело, мимоходом.
Ночью в больнице, в тишине, нарушаемой лишь шуршанием машин по мокрому асфальту да шагами сестер в коридоре, передо мной возник образ, не покидающий меня и поныне. Мне представилось, что вся моя жизнь была катанием на карусели: с самого начала я кружился всласть на белой лошадке и никто (только сейчас я это понял), никто ни разу не потребовал предъявить билет. А ведь этого билета у меня вовсе не было. Всю жизнь я раскатывал задаром. И вот пришел контролер, придется платить, что положено, и если повезет, вдруг удастся… сделать еще один круг на карусели.
Новый день начался как любой другой. Ничто вокруг не изменилось, ничто не выдавало бури у меня в голове. В дороге я даже вспомнил, что нужно забрать из прачечной белье. Моя жена Анджела ждала меня, и, вернувшись домой, я предложил ей прогуляться по лесу. После сорока лет, прожитых вместе, нам легко и говорить, и молчать. Я пообещал ей, что постараюсь выстоять. Видимо, это был единственный раз, когда я прослезился.
Надо было без промедлений решать, что делать дальше. Первое инстинктивное желание, как у раненого зверя: ослабев, забиться в нору для восстановления сил. Я решил ничего не сообщать никому, кроме детей и тех друзей, для которых мое исчезновение оказалось бы необъяснимым. Я желал разобраться со своими мыслями и хотел, чтобы никто и ничто меня не отвлекало.
Сперва следовало выбрать, где и, главное, как лечиться. Химиотерапия, радиотерапия, хирургическая операция со всеми их, как говорят, разрушительными последствиями сейчас уже не являются единственными средствами. Более того, сегодня, когда все подвергается сомнению, а все официально признанное потеряло авторитет и любой готов вынести вердикт всему и всем на свете, стало модным осуждать традиционную медицину и нахваливать «альтернативную». Ее варианты звучат привлекательно: аюрведа, пранотерапия, иглоукалывание, йога, гомеопатия, китайские травы, рэйки и – почему бы и нет? – целители (филиппинские и не только). Всегда встретится человек, который что-то где-то слышал и готов пересказать. Вдруг всплывает история, которая выглядит правдоподобней других, и вот ты уже готов поверить в один из этих способов «исцеления», которых множество. Ну нет, я и на миг не принимал все это всерьез. Однако многие из этих методов пришли к нам из Азии, где я прожил тридцать лет, а некоторые уходят корнями в Индию, где теперь у меня дом! Я тоже, бывало, без колебаний прибегал к ним. В Китае я доверил моего сына Фолько, которому тогда было всего одиннадцать, специалисту по иглоукалыванию, и тот избавил его от астмы. А всего за год до возникновения моих нынешних проблем я отвез Леопольда, моего французского друга, к личному врачу Далай-ламы в Медицинско-аюрведический институт (такое вот название) в Дхарамсале. Тот ему прослушал пульс «в семнадцати точках» и прописал черные пилюли, похожие на овечий помет (и видимо, в высшей степени эффективные), чтобы вылечить от гепатита. Кроме того, я сам утверждал, что западный человек, устремившись вперед по автостраде науки, слишком быстро забыл о тропах древней мудрости и сейчас, навязывая Азии свой уклад жизни, рискует стереть с лица земли огромное количество знаний, связанных с местными традициями!
Своего мнения я не изменил, но когда речь зашла о моем выживании, без колебаний решил довериться привычному – науке, западному «рацио». И не только потому, что альтернативные методы действуют (если действуют) через длительное время, которое упускать не хотелось. Дело было и в том, что в глубине души я не вполне им доверял. А вера в лечение – главное в процессе выздоровления.
Везение помогает, а его у меня, вообще-то, всегда было больше, чем полагается среднестатистической личности. Мне и тут повезло. Среди моих коллег-журналистов, старых товарищей по работе в Азии, был корреспондент «Нью-Йорк таймс», дважды награжденный Пулитцеровской премией, у которого за пару лет до этого случилась та же беда, и он выжил. Я навестил его в Дели и попросил совета.
Те, кто его приводил в порядок, были, на его взгляд, лучшими из своего профессионального круга. Я поверил ему. Звонок-другой по телефону, затем один факс, и спустя несколько дней я уже был в Нью-Йорке. Мое имя стояло восемнадцатым в списке ожидающих нового экспериментального лечения на самом передовом рубеже современной западной медицины. Это Memorial Sloan-Kettering Cancer Center, или короче MSKCC, что, кстати, рекомендуется писать в чеках, дабы не афишировать свое пребывание здесь, в Онкологическом центре, даже перед собственным банком.
Когда вышла моя книга «Прорицатель мне поведал…», многие спрашивали, над чем теперь я собираюсь работать, и я отвечал, что книги как дети, что нужно их вынашивать для появления на свет и что после долгих лет, проведенных на Востоке, я бы теперь охотно отправился открывать для себя самый крайний Запад, то есть Соединенные Штаты. Под этим предлогом (якобы отправился в Америку, чтобы «зачать» новую книгу) я получил передышку, обо мне на время забыли.
Я снял жилье у Сентрал Парка и несколько оживил его индонезийскими тканями и китайской бронзовой статуэткой Будды на большом окне. Оно и стало на несколько месяцев моим логовом.
Никто, кроме Анджелы и сотрудников Центра, не знал, где я. Телефон не звонил, никто не стучался в дверь. Единственной связью с миром, которую я сохранил, была электронная почта – эти послания в бутылке, время от времени выносимые волной на кибернетический берег моего компьютера, где бы я ни находился. По-моему, сейчас это лучший способ общения, деликатный и неназойливый, если использовать его не по пустякам, не сбиваться второпях на неряшливый язык и оставлять распечатки хороших писем, чтобы всегда иметь удовольствие их перечитать.
Ситуация была идеальной. Это было именно то, о чем я столько мечтал: целыми днями принадлежать самому себе, безо всяких обязательств. Пришло невообразимое блаженство от возможности разнуздать свое сознание, дать ему побродить на воле. Славно было не мешать этому, не одергивать себя постоянно, не внушать себе (в свое время у меня это было навязчивой идеей), что следовало бы переключиться на что-то другое. После непрестанного грохота я наконец наслаждался тишиной. Год за годом меня занимали войны, революции, наводнения, землетрясения и капитальные перемены в Азии. Я был страстным наблюдателем жизней, подвергающихся опасностям, жизней разрушенных или, еще чаще, сознательно прожигаемых – словом, чужих жизней. Теперь же я наблюдал за единственной жизнью, непосредственно меня касавшейся, за своей собственной.
А понаблюдать тут было за чем. После новых обследований, после всех этих обычных реплик: «Вот смотрите, тут у вас небольшая подозрительная тень…», «Нужно пройти еще одно обследование», «Приходите через неделю», «Сожалею, но придется сообщить вам плохую новость…» – выяснилось, что опухоль у меня не одна, а целых три, причем каждая со своими свойствами и восприимчивостью к своему виду лечения. Я выбрал химиотерапию, операцию и облучение, ни секунды не раздумывая, правильно ли я поступаю. Более того, с каждым днем во мне росла уверенность в том, что все идет как надо и что выбранный мною вариант – наилучший.
Никогда еще я так остро не ощущал свою материальность, никогда мне не приходилось так пристально следить за собственным телом, учиться контролировать его, быть ему хозяином, не позволять ему диктовать свои требования, угнетать своей болью, своими пульсациями, своими приступами тошноты.
Я осознал, насколько мои биоритмы и настроение, вплоть до приступов хандры, при работе в еженедельнике определялись сроками сдачи материала. Блаженство в субботу и воскресенье, когда пусть рушится мир, а номер уже сделан и добавить нечего. Апатия в понедельник, когда следующий выпуск только планируется; собранность во вторник и среду, когда я обдумывал новый сюжет и набрасывал черновики; предельная напряженка в четверг – день сдачи статьи; неуверенное облегчение в пятницу. А там снова все по кругу, неделя за неделей: репортажи – то с фронта, то из столицы, где произошел государственный переворот, путевые заметки о стране, в душу которой я пытался вникнуть, или история, которая позвала в дорогу, чтобы разобраться в ней. А теперь все дни недели стали одинаковыми, ни взлетов, ни падений: дни текли за днями, похожие, как капли воды, восхитительно одинаковые. И ничто меня не подгоняло.
У каждого времени года свои плоды, и мое журналистское «время года» свои уже принесло. Все чаще я оказывался в привычных ситуациях, сталкивался с избитыми проблемами. Хуже всего было то, что моя писанина становилась неким отголоском историй и фраз, уже писанных мною лет за двадцать до этого. Кроме того, факты, те факты, за которыми я когда-то гонялся со страстью ищейки, уже не будоражили меня, как прежде. С годами я начал понимать, что за фактами есть некий иной уровень реальности, и чувствовал, что не могу ухватить это «нечто». Кроме того, журналистика, особенно нынешняя, совершенно не интересуется подобными вещами. И продолжая заниматься своим ремеслом, я в лучшем случае смог бы повторять самого себя. Рак предоставил мне отличную возможность перестать повторяться.
И эта возможность была не единственной. Постепенно я понял, что рак стал для меня чем-то вроде щита, за которым я укрывался, убежищем от натиска внешнего мира, своего рода бастионом против банальности повседневной жизни, общественных обязательств, необходимости поддерживать беседу. Заболев раком, я завоевал право больше не чувствовать себя обязанным что-либо делать, право не испытывать чувство вины. Наконец-то я был свободен, полностью свободен. Это может показаться странным (да оно и было странным даже для меня), но я был счастлив.
«Неужели заболеть нужно именно раком, чтобы научиться радоваться жизни?» – написал мне давний английский друг. Он услышал о моем исчезновении и тут же отправил мне электронное послание, требуя новостей. Я ответил ему, что, с моей точки зрения, я переживаю хоть и не самый лучший, но, без сомнения, самый захватывающий период моего существования. Путешествия всегда были моим образом жизни, и теперь я рассматривал болезнь как очередное путешествие, в которое я отправился не по своей воле, для которого я не мог запастись географическими картами, к которому я был совсем не готов. Но из всех моих странствий оно оказалось самым значительным, самым ярким и насыщенным, ведь все происходящее напрямую касалось меня. Я предложил английскому другу наслаждаться отсутствием рака, однако попытаться представить себя хоть на день заболевшим и ощутить, что не только жизнь, но окружающие люди и вещи предстанут в совершенно другом свете. Возможно, в истинном свете.
В старину в Китае во многих домах хранили приготовленный заранее гроб, чтобы не забывать о том, что все мы смертны; некоторые даже ложились в этот гроб, когда нужно было принять какое-нибудь важное решение. В гробу они лучше осознавали, насколько все тленно. Так почему бы не представить на мгновение, что ты болен и дни твои сочтены – а ведь они же у всех сочтены! – чтобы осознать ценность каждого дня?
Индийцам напоминает об этом притча о человеке, который, убегая от тигра, срывается в пропасть. Несчастный сумел ухватиться за куст, но и тот начинает поддаваться. Спасенья нет: сверху – тигр, внизу – бездна. И тут, на расстоянии протянутой руки, на приютившемся среди камней кустике земляники человек видит чудесную ягодку – алую, свежую. Он отправляет ее в рот… и понимает, что еще ни одна ягода за всю его жизнь не казалось ему такой сладкой, как эта, последняя.
Если считать, что я оказался на месте этого бедняги, то ягода этих дней, недель и месяцев уединения и покоя оказалась восхитительно сладкой. Но я не смирился и не собирался падать. Более того, я искал любого способа помочь себе. Но как? Мог ли я, с помощью своего сознания или чего-нибудь еще, сделать так, чтобы куст, за который я уцепился, выдержал? И если я сам причина того, что мое тело оказалось в таком критическом положении, то как это изменить? У врачей, которым я задавал эти вопросы между обследованиями, ответов не было. Некоторые, правда, понимали, что ответы эти стоит поискать, но, тем не менее, никто не попытался этого сделать.
Как и журналисты, мои врачи основывались лишь на фактах, а то неуловимое, что за этими фактами могло таиться, их не интересовало. Я был телом: больным телом, которое следовало вылечить. Но ведь я – еще и сознание, а может быть, еще и дух. По крайней мере, никто не станет отрицать, что я – целый ворох опыта, чувств, мыслей, с которыми, возможно, моя болезнь очень даже связана! Казалось, никто здесь не желал или не мог принять это во внимание. В таком же ключе шло и лечение. Атаке здесь подвергался рак как таковой, рак из учебников со статистическими данными о выживаемости и рецидивах, рак вообще. Но не мой.
Научный, рациональный подход, который я выбрал, состоял в том, что моя болезнь воспринималась врачами примерно так же, как автослесарь воспринимает поломку в автомобиле (хоть чини, хоть под пресс – без разницы), а вовсе не как беда живого человека, который сознательно и напряженно стремится к тому, чтобы его «отремонтировали» и поставили на ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71