Вообще-то он мог говорить мне все, что угодно, и сколько угодно (что возьмешь с гуру «нью-эйдж»!), но я его все равно любил. Кроме того, я был благодарен ему за то терпение, с которым он обучал меня цигуну.
В то утро после упражнений мы уселись на веранде попить его вкусного чая. Мы понимали, что можем больше никогда не увидеться, и Дэн, говоря о гимнастике цигун, которая скрепила нашу с ним дружбу, сказал в виде напутствия:
– Очень тебя прошу, делай упражнения каждый день. Чтобы ни случилось, до последнего вздоха.
Что ж, этому совету я охотно бы последовал.
Потом мы говорили о нашей первой привязанности, которая нас много лет назад объединила: о Китае. С ним у каждого из нас сложились совсем разные отношения. Я жил там, ввязался в драку, разочаровался. Он, хоть и провел несколько лет на Тайване, всегда сознательно отстранялся от реального Китая.
– Только так мне удалось выжить, – объяснил он мне. – Нынешний Китай ужасен. Кошмар Конфуция воплотился: торгаши у власти и нет больше уважения к мудрецам и священнослужителям. Но Китай – это великая цивилизация. От нее можно многое взять, а потом привить где-нибудь. Я живу в том Китае, от которого взял все, что мог: искусство заваривания чая, цигун, медицину, травы, даосизм и даже жену. В сущности, вечно так было: этот Китай всегда был Китаем избранных, в то время как крестьяне работали, кормили всех и взамен получили жизнь с обилием праздников, храмов и легенд.
Этот виртуальный Китай был единственным убежищем Дэна, и сейчас он готовился увезти его с собой в Австралию, как улитка тащит за собой свою раковину, чтобы, в случае чего, было где укрыться.
Для меня такой выход не годился. Я тоже искал убежища, но чувствовал, что оно не в книгах, не в какой-нибудь стране или другой эпохе. Таким убежищем должно было стать что-то внутри меня; что-то не восточное и не западное, а общечеловеческое.
Три месяца, которые вначале представлялись мне вечностью, шли к концу. На самом деле они пролетели быстро. И скоро мне предстояло явиться в Нью-Йорк на «процедуры», как мои «ремонтники» называли серию обследований, необходимых для того, чтобы оценить результат их работ. Для них речь шла о том, чтобы продлить мне визу на пребывание в мире «нормальных», а для меня – получить билетик на следующий круг на карусели.
При этих обследованиях я получал какой-то странный наркоз, после которого не мог вспомнить, что со мной было на протяжении, как минимум, последних двенадцати часов. Поэтому было нужно, чтобы кто-то меня сопровождал. Ясное дело, этим «кем-то» была Анджела.
Мы встретились в Бангкоке и решили вернуться в Америку через Тихий океан. Анджела рассчитывала навестить кузину, которая жила на острове у западного побережья Соединенных Штатов, а я до появления в Нью-Йорке смог бы принять участие в семинаре для больных раком в Калифорнии. Вот таким образом мы и оказались в самолете. Это был один из этих скучнейших трансокеанских перелетов, которые кажутся бесконечными. Загнанные в тесное пространство, мы ощущали себя курами на птицефабрике, кормили нас пищей, закатанной в пластик и разогретой в микроволновке.
Остров Лумми не особенно красив, но группе молодых защитников природы удалось спасти здешние просторные леса со столетними кедрами, не допустив, чтобы землю поделили на участки, и сохранив нетронутыми местные суровые пейзажи. Но с человеческим «ландшафтом» дело обстояло куда печальнее, и тут от Америки я снова содрогнулся.
Коренных обитателей острова, индейцев, больше не осталось, а пришедшие на их место тоже почти все разъехались, и сейчас население представляло собой удручающий набор новых иммигрантов. Тут были одинокие мужчины и женщины второй, третьей и четвертой молодости; пары, решившие в который раз попытать счастья; гомосексуалисты; старые калифорнийские миллиардерши, живущие здесь с рыбаками, годившимися им в сыновья, а то и во внуки; бородатые экологи из Лос-Анджелеса, ставшие лесничими, и многочисленные «люди искусства». Каждый из них приехал на остров со своим домиком на колесах. В этих фургончиках они привезли сюда остатки какой-то прежней жизни и в них же были готовы в любой момент снова двинуться в путь.
Эти фургончики стали для меня символом Америки, в которой никто не живет там, где родился, и не умирает там, где жил. Где каждый независим и не раскрывается перед такими же независимыми, хотя все изображают иллюзию доверительности. Постоянное метание американцев с места на место, их ощущение, что их ничего не держит и они могут непрерывно скитаться по своей бескрайней стране, действительно создает иллюзию свободы, которая легла в основу американского мифа. Но это же делает их несчастными.
Частенько возле дома я видел два фургончика: один для него, другой для нее. «Выходит, что каждый, – говорил я себе, – может хоть сейчас сняться с места и уехать. Разонравился муж, надоела жена, опостылел любовник? Стало слишком тесно? Зашвырнем в фургон то, что осталось после очередного краха, пару тряпок, коробку со всякой утварью – и вперед, на другое место, на другой остров, в другой город, где можно будет начать все сначала: работать, заниматься любовью, делать вид, что есть друзья».
«Фургонное общество» не дает никаких гарантий, кроме одной: гарантированной возможности вовремя сбежать. До чего же это было непохоже на мир моего детства! Тогда у каждого, несмотря на бедность, была семья, было свое ремесло, были друзья, на которых можно было положиться. Флорентийские мастеровые гордились своими корнями; сознание, что несколько поколений твоих предков работало в этой же мастерской, придавало уверенности. Все это переменилось уже на моей памяти, и сегодня слова «мобильность» и «гибкость» используются, чтобы закамуфлировать новую экономическую ситуацию, когда все меньше молодых людей имеют постоянную работу или возможность выбрать для себя занятие, к которому они чувствуют призвание.
Неуверенность и нестабильность пытаются выдать за некую форму свободы, ложной свободы. Мы еще не дошли до логики фургонов, но дело к этому идет, потому что и у нас неуверенность наступает на всех фронтах и отношения между людьми – от деловых до личных – становятся все нестабильнее, теряют прочность. А решение? Многие ждут, что оно с неба на них упадет.
Каждый день мы с Анджелой долго гуляли, иногда часами. Как-то на рассвете, на одной из пустынных дорог, которые, извиваясь, как лента, тянутся к линии горизонта, нас обогнал фургончик. Метров через десять он притормозил у обочины. Из него вышли мужчина и женщина и направились нам навстречу. Женщина обратилась ко мне:
– Ты ведь духовная личность, не так ли?
– Разве мы не становимся в какой-то мере духовными с определенного возраста? – ответил я.
– Ну нет, приятель! Я могу назвать кучу здешних людей, которых духовными никак не назовешь, – сказала она.
Мой индийский облик, «курта-пиджама» и кашмирская шаль на плечах, навел их на мысль, что они встретили «учителя», которого ожидали на острове Лумми. Пришлось их разочаровать.
Через несколько дней мы переехали с острова в Сиэтл, «столицу» компании «Майкрософт». Несмотря на морской пейзаж и яхты богачей в порту, первой мыслью было: «Ну вот и еще одно безнадежное место». На улице на каждом углу кто-то грелся на солнце и просил подаяния. Многие были совсем молоды – грязные, заросшие; на некоторых лицах была написана безнадежность, на других – маниакальная одержимость. Мне они представлялись отбракованной продукцией с конвейера Билла Гейтса. Это явно были неудачники, которым не удалось создать какую-нибудь очередную компьютерную программу.
Ночью я не спал – прислушивался к голосам тех, кому жильем служила картонная тара между двумя магазинами. Вокруг не ощущалось никакого покоя, никакой общности, солидарности. Вечно эта американская атмосфера – конфликтная, агрессивная. Наутро я пошел купить почтовые марки – нужно было отправить письмо. На почте было полно народу, но люди не общались. И вдруг это тягостное молчание было прервано. Какой-то бородач подошел к окошку и о чем-то попросил служащую; она ответила отказом.
Мужчина разъярился и захотел узнать ее имя. Та вызвала заведующую, и они вместе попытались утихомирить скандалиста. Но тот не унимался.
– Я агент ФБР, – сказал он, взял со стойки лист бумаги и записал имена обеих. – Это прямиком отправится в Белый дом, – рявкнул он.
Из очереди раздался голос:
– Эй, приятель, дай-ка эту бумагу мне. Я – президент Соединенных Штатов, и ты хоть на марке сэкономишь.
Мы с Анджелой расхохотались, но остальные сделали вид, что ничего не заметили, и этим все закончилось.
Через час в окне захудалой харчевни мы увидели «президента Соединенных Штатов», он в одиночестве поглощал рис с красной фасолью, а неподалеку «агент ФБР» снова скандалил, на этот раз уже в канцелярском магазине.
В Сиэтле Анджела осталась у подруги и мы условились о встрече в Нью-Йорке, а я сейчас же улетел из Сиэтла в Сан-Франциско на свой семинар. Снова кварталы, заполненные убогими, нищими и отчаявшимися. Снова зрелище несправедливости, неравенства и человеческой неприкаянности: другое лицо Америки, страны, где я искал спасения. Но это не мешало мне в него вглядываться со все большей тревогой.

СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ
«Терра инкогнита»
Я договаривался о предстоящем семинаре по телефону и электронной почте. Меня предупредили, что некий Джерри заедет в девять утра в гостиницу и меня отвезет. Первое впечатление от него – сорок лет, длинная борода, волосы собраны в пучок – не слишком обнадеживало. Только я сел в машину, как он принялся о себе рассказывать. Да, он работает шофером, но на самом деле он актер. Но «поскольку сейчас в Голливуде делают только коммерческие фильмы и снимают только крупных звезд», он, Джерри, «выпал из обоймы» и играет на сцене лишь изредка, при случае, с труппой, организованной его друзьями. Когда это было в последний раз? Ну… в общем, уже прошло некоторое время.
Женат Джерри в третий раз. Жена держит продуктовый магазин недалеко от того места, куда мы едем; но это, по правде сказать, тоже не ее специальность. Магазин – это так, чтобы выжить. На самом деле она «a visual artist». Я не стал спрашивать, что это за визуальные артисты такие и каково это – быть одним из них. Мне казалось, что я уже хорошо изучил эту сглаженную и безобидную форму безумия, которой страдает столько американцев. Никто из них не живет в собственной коже, никто не хочет быть собой, никому не нравится то, чем он занимается. Все хотят быть кем-то другим и жить в другом месте.
Джерри продолжал говорить, но я не вслушивался, пейзаж привлекал куда больше. Проехав по мосту Голден Гэйт, мы двинулись вдоль побережья, и чем дальше ехали, тем безлюднее становилось. Утро было теплое, ветерок залетал в открытое окошко, дымка размывала линию горизонта, море и небо сливались в бесконечность, и я был безмерно счастлив от того, что я – это я и нахожусь здесь.
Джерри вез меня в Коммонвил, центр, где мне предстояло провести неделю в пансионате для раковых больных. Я знал, что место это отрезано от мира и ближайший населенный пункт называется Болинас, но названия эти нам не попадались. Вдоль шоссе не было ни рекламных щитов, ни дорожных указателей.
– Это битва, которую мы, местные жители, выиграли, – сказал Джерри. – Дорожные знаки уродуют пейзаж. Здешние и так знают, как до нас добраться. Остальные… что ж, лучше бы им вовсе не приезжать.
Пейзаж становился все более голым и диким. Место было исключительно красивое; несмотря на близость Сан-Франциско, оно почти сохранило первозданный вид. Спас эти места несчастный случай. В 1971 году здесь потерпел аварию танкер, его содержимое вылилось, и смертоносная черная жижа вот-вот должна была уничтожить любую форму жизни на побережье. Судоходная компания, виновная в происшедшем, предложила пятьдесят долларов в день всем, готовым помочь в очистке пляжа и спасении фауны, особенно многочисленных морских птиц, у которых крылья слиплись от мазута. Сотни молодых хиппи и виндсерфистов отозвались на этот призыв и съехались сюда со всей Калифорнии. Многим из них здесь понравилось, и они остались. Одни принялись разводить коров и свиней, другие занялись выращиванием экологически чистых овощей. Поняв, что ценность этого края в его первозданности, они встали на защиту местной природы и успешно ее охраняют. Их представители были избраны в органы местного самоуправления. Бывшие хиппи сейчас составляют здесь большинство: с их приездом население Болинаса увеличилось с шестисот до двух тысяч человек.
Дорога петляла между большими дюнами, поросшими ярко-зеленой травой. В какой-то момент Джерри сбавил скорость, свернул на грунтовую дорогу, и несколько минут спустя вдали показался большой мыс. Он выглядел так, словно миллиарды лет подряд волны вгрызались здесь в каждый доступный им клочок суши и оставили от горы один обглоданный остов. Высоко на скале, о которую бились пенные волны, одиноко стояли странные массивные бетонные здания, похожие на бункеры. Вокруг – ажурные вышки и высокие ржавые антенны. Издали все это выглядело заброшенным. Что-то вроде бывшей базы марсиан – будто те погостили недолго на Земле, а потом решили вернуться домой, потому что здесь им не понравилось.
– Как знать, может, они снова прилетят, – сказал Джерри, которого моя гипотеза позабавила.
Насчет марсиан я не угадал, но истинная история, которую рассказал мне Джерри, оказалась не менее интересной. В свое время здания принадлежали американской корпорации «Маркони». Именно отсюда в начале XX века были посланы первые радиосигналы через Тихий океан. В период Второй мировой войны здесь перехватывали радиопередачи из Японии. С появлением новых видов связи этот комплекс, занимающий тридцать гектаров земли, стал бесполезен, и в 1975 году его решили сдать в наем. Один молодой человек, Майкл Лернер, – тогда ему было двадцать девять – арендовал его на пятьдесят лет.
– Это вышло очень кстати. Я как раз развелся, собака моя умерла, у отца обнаружили рак, – рассказал через несколько дней Майкл.
Вместе с друзьями Майкл мало-помалу привел в порядок часть зданий и устроил там нечто среднее между исследовательским центром и пансионатом для отдыха, размышлений и покоя. Это и был Коммонвил.
Я услышал о Коммонвиле от некоторых пациентов Онкологического центра и прочитал «Choices in Healing» – книгу, написанную Майклом. Позже, уже во время «химии», я позвонил, чтобы записаться на один из их семинаров. По телефону я говорил с неким Вазом, ответственным за программу, и мне удалось быть включенным в список.
Я оказался в зачарованном месте. Нелепое здание в ассиро-вавилонском стиле, где когда-то была генераторная, а сейчас разместились офисные помещения и библиотека, пряталось в роще. Старые узловатые деревья непрестанно раскачивал океанский ветер. Чуть дальше располагались три коттеджа с подсобными помещениями, кухней, аудиториями и комнатами для приезжих.
Первое впечатление было очень приятным. Сотрудники Коммонвила будто вышли из сказки: мужчины с большими усами и добрыми глазами, женщины с лицами без косметики, коротко остриженные. Одна из них, повариха, вообще обритая, была буддисткой-монахиней и готовила исключительно вегетарианскую пищу, «веган», не только без мяса, но и без яиц и молочных продуктов.
Я наконец увидел Ваза, которого узнал по хриплому голосу. Это был высокий, поджарый афроамериканец с вихляющей походкой, лицом доброго пирата, светлой бородкой и светло-зелеными глазами, ярко выделяющимися на оливково-смуглом лице. На голове у него красовались большие серебристые наушники. Он много лет занимался йогой и написал сотни две стихотворений. Некоторые были действительно очень хороши.
– А ты откуда? – спросил я у поварихи. Лицо у нее было круглое, как луна, и трудно было определить, кто она, кореянка или североамериканская индианка.
– В этой жизни я из Огайо, – ответила она, – но в прошлых воплощениях я жила в Индии.
– Ясно. А откуда ты это знаешь?
– Сейчас я не смогу тебе этого объяснить, – сказала она и скрылась на кухне.
Еще не все прибыли на семинар, и за обедом представился случай познакомиться поближе с основателями Коммонвила. Почти у всех за плечами была история болезни, выздоровления, ожидания. У некоторых случилось повторное ухудшение. Сам Майкл, у которого от рака умерли отец и сестра, перенес тяжелую болезнь мышц, после которой он еще долго приходил в себя. У обеих руководительниц моего семинара тоже был свой драматический опыт, они тоже в свое время перенесли рак. Не в этом ли источник силы шамана, целителя, который спасает других именно потому, что сам когда-то страдал? Тому, кто перенес серьезную травму, тяжелую болезнь и сумел выжить, действительно легче помочь и другим проделать тот же путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71