Твои ресницы расходятся, ты открываешь глаза, и в комнату возвращаются свет и краски.
Я сцепила руки у него на шее, притянула как можно ближе и сразу выпалила самое главное:
– Ты меня любишь? – спросила я, и мне вдруг стало наплевать, слышит ли нас кто-нибудь еще. Мне о многом предстояло ему рассказать, но перво-наперво я хотела убедиться в самом главном. Мне это было необходимо. – Потому что я люблю тебя, Слим, но ты для меня по-прежнему одна сплошная загадка.
Дреды Слима скрыли наш поцелуй от всего окружающего мира. Глубокий, тщательный поцелуй, на который я с готовностью отвечала, пока Слим не прервал его. На губах его растворились три слова, которые я не совсем расслышала, поскольку как раз в этот момент он вывернулся из моих объятий. Я подняла голову от подушки, услышала, как Слим бормочет под покрывалом нечто похожее на мантру, и удивилась: куда это он собрался? И затем подскочила в ужасе, почувствовав, как его ладони забираются под мою юбку, нащупывая трусики.
– Да что случилось? – спросил Слим, стоя на коленях над опустевшей простыней. Тряхнув плечами, он избавился от наброшенного на спину одеяла. – Я что-то не то сделал?
– Мы можем поговорить об этом снаружи? – Я вжалась в изголовье кровати; дальше была только стена.
Кажется, Слим утратил дар речи и к тому же немного растерялся. Он подтянул колено к груди, уже слегка обеспокоенный своей наготой.
– С тобой все в порядке?
– Нет, – фыркнула я, озадачив его еще больше. – Я чувствую себя шоколадным яйцом.
– Вот оно что. – Слим изобразил гримасу, но при этом слегка расслабился. – Ты разозлилась на меня за то, что я сожрал последнее?
– Я не это имела в виду! – Рывком соскочив на пол, я чуть не увлекла его за собой. Гнев потащил меня через комнату, вокруг постели, но унижение быстро его нагоняло. И дело было не только в любимой теории Слима, основанной на практике. Больше всего меня уязвляло то, что он верил, будто способен все исправить, если хорошенько постарается. Ладно. По крайней мере, я одета. В подобный момент нет времени на одевание.
– Если дело только в шоколаде, – заговорил Слим, – я выскочу на улицу и раздобуду его, прямо сейчас. Даже если придется топать в центр.
– Раньше надо было думать!
Я рванула дверь на себя. Свет озарил кровать, заставив Слима инстинктивно прикрыться: одной рукой он защитил глаза, другой – гениталии.
– Теперь уже слишком поздно, и это касается множества вещей.
Человек, после мытья посуды сунувший свой детородный орган в лохань с мыльной водой и хваставший перед моим братом вещами, которых не было и в помине, казался теперь таким беззащитным. Почти беспомощным. Голый от лодыжек и выше, он был безоружен перед пристальными взглядами посетителей сайта.
– Поздравляю, – сказала я, думая о наших зрителях. – Мы с Павловым пережили самый большой конфуз в своей жизни на озере в Италии. А ты только что выставил себя в глупом свете, прямо здесь, в собственном доме!
– Циско, но мы в «мертвой зоне»… Куда же ты?
– Прочь, – бросила я, прежде чем хлопнуть дверью. – В оффлайн.
37
Мисти Вентура повела бы себя иначе: столкнувшись с парнем, который пытался бы подступиться к ней, как к шоколадному яйцу, эта девица ответила бы ударом ноги в высоком прыжке или просто свернула бы подонку шею. Сомневаюсь, чтобы она сбежала по лестнице, как я; вместо этого Мисти выскочила бы в окно, сделав обратное сальто, или же выбралась бы на крышу – скорее всего, с перекинутым через плечо Павловым в придачу. Впрочем, Мисти была героиней в жанре экшен, она обладала длинными конечностями и не существовала за пределами экрана. В отличие от нее, у меня была жизнь, выходившая за отпущенные виртуальной красотке границы. У меня имелись чувства, с которыми приходилось бороться, совершая порой ошибки, но у меня были также и друзья, – и этим мы с нею различались. Мисти Вентура зализывала раны, отыскивая разбросанные вокруг аптечки; я же поплелась к нитке гирлянды, обрамлявшей прилавок в конце нашей улицы, к единственному еще работавшему в столь поздний час лотку с невообразимым количеством бутонов. В «Денежном залпе» не найти такого вот флориста и дилера в одном лице, человека-гору, который ради меня с готовностью плюнул на ночной бизнес, помог привести в порядок мысли и чувства, а также выделил комнату в своей квартирке, сказав лишь, что я могу оставаться в ней ровно столько, сколько захочу. Мисти не могла похвастать подобными пустяками – теми волшебными мгновениями, что помогают вращаться мирозданию нашей реальности. Каждому необходим друг вроде Добряка.
Не припомню, как мне удалось уснуть, но, должно быть, спала я довольно крепко, потому что, открыв глаза на следующее утро, долго и недоуменно озиралась вокруг. Едва я успела навести резкость на незнакомую обстановку, как на кончик моего носа уселась бабочка. Она балансировала там, и крылья павлиньей расцветки, похоже, захлопали – в точности, как и мои ресницы. Стоило мне ахнуть, и она упорхнула. Оторвав голову от подушки, я обнаружила, что вся комната заполонена бабочками: они лепились к столбикам кровати и распахнутым занавескам, перелетали с места на место в протянувшейся через всю комнату полосе солнца, словно здесь был какой-то лужок, а вовсе не верхний этаж многоквартирного дома. Сквозь открытое окно было слышно, как практикуется в гаммах некая оперная дива, обитательница квартиры в противоположном углу квадратного двора. Еще я почуяла запах черной патоки и задумалась: что же, интересно, стряпает там Вилли?
– Какие люди! – приветствовал он меня, хоть и стоял, повернувшись спиной. Я затянула поясок на шелковом кимоно, которое нашла в гардеробе Добряка среди множества жилетов-пуховиков. – Будешь яичницу? – спросил он. – Я могу приготовить глазунью, а могу вообще ничего не готовить.
– Спасибо, – сказала я, – меня вполне устраивает второй вариант.
Добряк стоял посреди кухни. Вместо рубашки на нем красовался передник, полосатый, как зубная паста. Замешивая тесто в большой фарфоровой миске (при этом его мясистые плечи поочередно вздувались и опадали), Вилли заявил мне, что глазунья – лучшее утешение, какое только можно придумать. Но я сказала, что перекушу где-нибудь по дороге на работу. Не потому, что хотела избежать необходимости присесть и обсудить свои невзгоды, а из-за странностей, которые я только теперь начала замечать и которые вовсе не ограничивались отведенной мне спальней.
– Зачем тебе столько бабочек? – спросила я, медленно поворачиваясь, чтобы как следует разглядеть всю обстановку: сплошь покрытые трепещущими крылышками бамбуковую мебель, вязаные коврики и туземные барабаны. – Ты их что, коллекционируешь?
Два окна лоджии открывали вид на городские крыши, на стене небольшой рисунок гуашью в позолоченной рамочке – эскиз натюрморта с опрокинутой набок вазой. Я сперва даже решила, что Добряк дурачится, когда услышала в ответ:
– «Пестрых дам»?
– Кого?
– «Пестрые дамы», или репейницы. Так их еще называют, – проворчал он, обходя меня стороной, обе ручищи в муке. – В каждой профессии есть доля риска. Принял вчера партию златоцвета, забыл закрыть на ночь окно, и вот извольте радоваться!
Вилли открыл шкафчик под раковиной и шагнул в сторону, чтобы продемонстрировать мне охапку изогнутых багряных бутонов и выпустить оттуда еще пару красивых трепещущих бабочек.
– Я бы давно отправил цветы на прилавок, но не хочу связываться с этими проклятыми тараканами, что порхают вокруг. Я бы чувствовал себя деревенским дурачком в массовке у Диснея.
– Было бы очень мило, – возразила я. – Бабочки такие красивые.
– Циско, – предостерегающе пророкотал он, чтобы я не забывала, с кем имею дело. – Златоцвет останется здесь, пока улицы не накроет ночная мгла.
Я решила сменить тему, не желая испытывать терпение человека, отнесшегося ко мне с таким участием. Вилли уже отвернулся к миске с тестом.
– Это обычный пирог? – спросила я. Добряк, похоже, был занят выпечкой одного из тех пирогов, что, нарезав квадратами, продают на народных гуляниях.
– Естественно. – Вилли взвесил на ладони порцию теста. – А на что, по-твоему, это похоже?
– Пахнет замечательно. Мужчины, умеющие печь, – самые лучшие на свете.
– Да ну? – вновь повернулся ко мне Добряк. – Ты так думаешь?
Пришлось улыбнуться. Не умеющий скрывать своих чувств, Вилли казался настолько прозрачным, что я почти видела за его спиной уставленную цветами этажерку.
– Чудесно, когда готовишь для кого-то, – сказала я. – По-моему, самые вкусные на свете пироги люди пекут для любимых.
Называть имя Роуз не потребовалось; Вилли и без того внезапно утратил способность смотреть мне в глаза.
– Если хочешь, могу занести его в больницу, – предложила я. – В последнее время я все чаще там бываю.
– Нет нужды, – обтерев о передник руки, он выудил пачку сигарет из кармана у пояса. – Роуз вымелась оттуда вчера вечером.
– Сбежала?
– Ладно тебе, ее выписали. Сняли гипс, и Роуз тут же заявила, что может ходить самостоятельно. Потом, правда, послушалась моего совета и села в такси.
– Она кажется такой независимой, – сказала я, – но ты, наверное, все равно доставил ее домой в целости и сохранности.
– Всегда так и делаю, – успокоил меня Вилли, – надо бы, пожалуй, заглянуть к ней попозже. Может, ей требуется какая-нибудь помощь.
– Покормить ее пирогом, например, или удовлетворить аппетиты иного рода.
Добряк, кажется, смутился, да и сама я немного сконфузилась от собственного выпада. Хотя я сама запуталась в своих отношениях со Слимом, я твердо решила вынудить Вилли обсудить наконец его собственные проблемы. Вытащив сигарету, он заткнул ее за ухо и, к моему облегчению, усмехнулся.
– Роуз беспокоится за тебя, Циско. Мы оба беспокоимся.
– Значит, она ввела тебя в курс событий?
– Картинка на экране ноутбука была вполне красноречивой, – покачал головой Добряк. – Я примчался, чтобы отвезти Роуз домой, и нашел ее приклеенной к веб-сайту вашего хозяина.
– Кого же ты увидел?
– А какая разница? Рыбка в банке и есть рыбка в банке, с какой стороны ни гляди.
– Все меняется, когда попадаешь внутрь, к другим таким же рыбкам, – вздохнула я. При мысли о двух рыбках, остающихся пока в аквариуме, я снова пришла в волнение. Минуту спустя я поняла, что неприлично таращусь на Добряка, но тот, кажется, не принял это на свой счет. Лишь воспользовался затянувшейся паузой в разговоре, чтобы закатать рукава чуть повыше. Словно работа, ждавшая его впереди, обещала быть грязной.
– Хочешь, расскажу, что я увидел? – спросил он.
– Давай, – я присела за стол. – Хуже от этого мне все равно уже не сделается.
– Циско, я увидел троих человек, живущих в одном доме.
– Значит, ты выбрал не ту камеру, – заметила я. – После вчерашнего я больше не смотрю телешоу с участием мужчин.
– Ничего из ряда вон выходящего.
Я поведала Добряку про Слима и его выходку у кухонной мойки. И глазом не моргнув, Вилли пожал плечами:
– По крайней мере, твой парень ценит чистоту.
– Я говорю про его член, а не про мытье посуды!
– Вот-вот, другие мужики на его месте не стали бы споласкивать ни то ни другое.
– Ты не шокирован?
– Твой бойфренд не имел понятия, что на него кто-то смотрит. Все мы ведем себя иначе, когда думаем, что совершенно одни.
– Неужели? – кисло переспросила я.
– Поверь мне, – сказал Добряк и дал мне время это обдумать. – Все до единого.
Я попыталась выдержать его взгляд, но Вилли уже добился своего. Думая только о мальчишках, я все это время как-то упускала из виду, что могли видеть люди, наблюдавшие за мной. Те вещи, которые я делала, будучи предоставлена самой себе.
– Посмотри на меня, – сказала я. – Ты вогнал меня в краску.
– Посмотри-ка лучше на меня! – Добряк протянул ко мне руки, ладонями вниз. Пошевелил пальцами, и десять перламутровых ногтей заблистали на солнце. – Я еще помню, как ты трудилась над этими красавчиками. Стыд-то какой.
– Вилли, да я просто привела твои ногти в порядок. Ерунда. – По всей вероятности, больше народу видело меня нагишом, чем заметило его ноготки. – Одному богу известно, чем я могла заниматься в кадре, – сказала я, – но это наверняка покруче, чем выставить себя человеком, умеющим ценить маленькие удовольствия вроде чистых ногтей.
– Ты умеешь хранить тайны? – спросил Вилли, стряхивая с себя образ цветочника в переднике, и я обмерла, когда он раскрыл мне самую интимную тайну из всех, что я слышала в своей жизни. Это признание все расставило по местам и во многом объяснило его неохоту продвинуть свои отношения с Роуз. – Скажи-ка теперь, что это не помеха, – вдруг закончил он, словно передавая мне право сделать очередной ход.
– Но ведь для этого есть таблетки! – сказала я. – Инъекции всякие. Полный набор всевозможных методик. Импотенция – процветающая индустрия, если так можно выразиться.
– Порой лекарства бессильны, – постучал себя в грудь кулаком Добряк Уильям. – Надо, чтобы это шло прямо отсюда, или пусть не идет вообще.
– Чепуха.
– Это чисто мужская тема. – Тут на ухо Вилли села бабочка, но он, кажется, не возражал. – Мне просто казалось, что тебе полегчает, если ты узнаешь про мои интимные проблемы, но я и не рассчитывал, что ты сумеешь меня понять.
– И ты считаешь, что Роуз не захочет из-за этого иметь с тобой дело? – Я откинулась на спинку своего стула. – Ну и ну! Только мужчине могут прийти в голову подобные мысли. Господи, Вилли, да поделись же с ней. Ты сдвинешь дело с мертвой точки.
– Я могу двигать этой штукой, куда хочу, но только не вверх, – твердо сказал он. – И только это имеет значение.
– Сперва Слим, а теперь и ты туда же. – Мой голос чуть окреп. – Как говорит мой брат, все ваши проблемы сводятся к члену.
Добряк Уильям потянулся к коробку спичек на столешнице.
– Павлов мочится сидя, – сказал он и метнул на меня взгляд, чтобы проследить за реакцией. – Даже подстилает газету на сиденье. В собственном-то доме.
– Да ну? – опешила я, тогда как Добряк кивнул с самым серьезным видом. – Правда?
– Судя по тому, как твой братец, Циско, устраивает там гнездышко, у него самого большие проблемы с членом.
– О, – протянула я, делая уступку в споре, только чтобы сообразить, о чем идет речь. – Боже ты мой, значит, Картье поставил веб-камеры в туалете?
– А также в ванной, но линза была совсем запотевшей, когда Роуз показывала мне картинку.
– Вот черт. Этого и следовало ожидать!
– Я ничего не видел, – Вилли выдвинул из-за стола еще один стул и осторожно уселся напротив, смахнув прежде двух бабочек с сиденья. – Но я убедил Роуз, что тебе тоже стоит взглянуть. В общем, вчера мы это обсудили. У меня даже нос облез, пока я загорал в больничном саду.
– Я тебя видела, – подтвердила я.
– Конечно, видела, – обезоруживающе ответил Добряк, снимая крышку с маленького серебряного ларчика. Я смотрела, как Вилли отрывает пять листочков от мотка сигаретной бумаги, гадая, не ждет ли он гостей. Может быть, именно это соображение заставило меня возобновить разговор. – Фрэнк Картье дал слово, что об этих двух помещениях речь не идет вообще. И, поверишь ли, при этом он смотрел прямо мне в глаза?
– Еще бы, – кивнул Добряк, проведя языком по липкой полоске на бумажке. – Для Фрэнка ваше неведение – настоящий подарок, как раз оно и делает вас троих ценным приобретением. Ему-то известно, что сетевые маньяки заплатят по полной программе лишь в том случае, если вы не подозреваете о наблюдении. Причем каждый надеется не пропустить самую кассовую сцену.
– Они что, фанаты компьютерных игр? – спросила я. – Только не говори, будто Мисти – наш основной аттракцион.
Добряк Уильям, казалось, был озадачен. Он вынул сигарету из-за уха, ногтем распорол ее вдоль и высыпал табак на уже готовый бумажный желобок. Все это он проделывал, одновременно объясняя, что имел в виду под «кассовой сценой».
– В каждом хорошем фильме, – растолковывал Вилли, – есть некий момент, который привлекает людей в кинотеатр, верно? Ключевая сцена или кадр, посмотреть на которые являются зрители. Тот эпизод, о котором потом все говорят.
– Например, сцена на платформе в «Короткой встрече»?
– Это дамская лента, мелодрама. Вспомни еще что-нибудь.
– Хорошо. Что, например?
– Видела когда-нибудь «День независимости»?
– Вот уж точно не женское кино, Вилли. Оно же про пришельцев, которые разносят лазерами Белый Дом. Фильм для детей и подростков.
– Но ты ведь выложила денежки, чтобы увидеть его?
– По-моему, я брала видеокассету напрокат, – осторожно сказала я.
– И ты помнишь тот момент, когда Белый Дом взлетел на воздух?
– Конечно. Об этой сцене нам все уши прожужжали.
– Вот тебе и кассовая сцена. – Добряк Уильям достал из ларчика приличный комок гашиша. – А как насчет «Титаника»? – спросил он затем.
– Признаться, его я так и не посмотрела, но, кажется, могу подробно изложить тот эпизод, когда потонул корабль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41